Помоги проекту - поделись книгой:
Напрасно говорят, что время все ставит на свои места. Ничего оно никуда не ставит. Что получилось? Князя Андрея Боголюбского церковь причислила к лику святых. Кучковичи стонут в Поганом озере. Про Ясю забыли, словно ее не было, даже имя ее настоящее неизвестно. Улиту ни за что ни про что считают пособницей убийц и в веках клеймят злой женой… Более того! В вымышленном «Сказании об убиении Андрея Суздальского и о начале Москвы» (XVI век) она выведена в образе жуткой прелюбодеицы Улиты Юрьевны (Юрьевны, заметьте!), которая соблазняет каких-то братьев Кучковичей и подстрекает любовников на убийство своего мужа. Умышленное им удается, и злодеи «жили с княгиней той в бесовском вожделении, сатанинским законом связавшись, удручая тело свое блудной любовной похотью, оскверняясь прелюбодейством». По прошествии некоторого времени князь Андрей Александрович, брат Данилы (вообще-то это имена сыновей Александра Невского, произвольно используемые автором «Сказания»), отомстил за убитого. «И взял он княгиню Улиту, и казнил всякими муками различными, и предал ее смерти лютой, что она,
Удалось ли нам хоть немного очистить от грязи, налипшей со временем, имя страдалицы — Улиты Кучковны? Дай Бог, если так.
Но только… Хоть и говорят, месть, мол, такое блюдо, которое лучше всего есть остывшим, а не следовало Кучковичам тянуть столь долго… ибо остыло оно уже чрезмерно!
Можно было бы и закончить новеллу, однако к ней очень близко, ну просто-таки по-родственному, примыкает еще одна история. Я говорю — «по-родственному», потому что речь пойдет о супруге княжича Юрия Андреевича, сына Андрея Боголюбского и Улиты Кучковны. Звали женщину Тамара.
И не просто Тамара, а
Помните, у Лермонтова?
Ну просто в унисон «Молению Даниила Заточника» звучат стихи! Однако Тамар (правильно именно так) была не просто грузинской царицей, но обладала массой достоинств: красавица, мудрая правительница; она вела победоносные войны, строила монастыри, вдохновляла поэтов — Шота Руставели посвятил ей «Витязя в тигровой шкуре» (кстати, правильно — в барсовой). Она же изображена в поэме в образе царевны Нестан-Дареджан — той самой, которая «красотой равна тигрице», с очами «как озера из агата».
У Тамар имелся официальный жених — Демна, однако ей был по сердцу осетинский царевич Давид Сослан. Демна куда-то исчез: современники подозревали, что его убрал Давид по приказу Тамар. Чтобы отвести от нее кровавые подозрения, влюбленные должны были расстаться.
Тетка Тамар Русудан недолго была замужем за Изяславом Мстиславичем Киевским (двоюродным братом Андрея Боголюбского и злейшим врагом его отца — Юрия Долгорукого). Она хорошо знала жизнь Киевской Руси и всегда интересовалась тем, что там творится. Именно по ее тайным интригам и послали за мужем для царицы на Русь. Царя искали из другой страны, однако принадлежащего к той же православной вере, которую исповедовали и в Грузии. Почему бы ему не быть родом из Руси?
Юрий, сын Боголюбского, после убийства отца княжил в Новгороде, однако дядюшка Всеволод Большое Гнездо изгнал его оттуда. Превратности судьбы забросили Юрия в Сурож — так называлась в прошлом крепость Судак в Крыму. Каким-то образом о том стало известно Русудан и другим влиятельным людям в Грузии, которые сочли, что русский княжич (почти царевич!) вполне годится в мужья Тамар.
Дело было слажено, и Юрий Андреевич стал грузинским царем Георгием.
Пылкая Тамар влюбилась в мужа, но… он был равнодушен к ней, смотрел на брак как на сугубо государственное мероприятие и вовсю наслаждался реальной властью в Грузии. Два с половиной года русский супруг царицы провел в почти непрерывных (и победоносных) походах против внешних врагов. Его военная слава сделала его популярным среди горских князей, что не могло не насторожить озлобившуюся Тамар. Она стала опасаться, что муж полностью отстранит ее от власти, и показала себя воистину «злой женой».
Любовь ее — любовь женщины, оскорбленной мужниным пренебрежением! — уже прошла. Теперь она думала только о том, как отомстить за это самое пренебрежение, а заодно — обезопасить себя, свою власть. И однажды Тамар приказала своим слугам тайно арестовать Юрия. Его обвинили в грубости по отношению к царице, пьянстве и содомском грехе. Супругов молниеносно развели, Юрия выслали из страны в Византию.
Но вот кое-что еще о пресловутом грехе… В замечательном средневековом труде «Жизнь царицы цариц Тамар» сказано о Юрии: «Можно было его пожалеть, причем он был несчастен не столько ввиду низвержения его с царского престола, сколько вследствие лишения прелестей Тамар».
Или то, или другое, однако! Или содомский грех, или «несчастен вследствие лишения прелестей», ибо эти понятия взаимоисключающие.
Через несколько лет в Тбилиси вернулся Давид Сослан и женился на Тамар.
Однако Юрий не мог смириться с несправедливостью судьбы и предательством жены. Он вырвался из Византии и в 1191 году с небольшим отрядом своих сторонников появился в Грузии. При любом правителе всегда найдутся недовольные! И в Грузии имелись недовольные вельможи. Они с восторгом встретили Юрия. Юг страны признал его законным царем, и правители Самцхе и Имеретии привели под его знамена свои войска. Юрий занял Кутаиси и Гори, короновался в Гегути и подошел к Тбилиси.
Однако Тамар и Давид не потеряли присутствия духа. Их войска вторглись в самый преданный Юрию край — Самцхе. Воины Юрия, бывшие оттуда родом, потребовали отправить их назад — на помощь своим родным и близким.
Войско царя Георгия уменьшилось, он потерпел поражение в долине Нигала и вновь был выдворен из Грузии своей «злой женой».
С тех пор след русского грузинского царя, сына Улиты Кучковны и Андрея Боголюбского, затерялся на запутанных тропах истории.
И сказания о нем, да и о прочих участниках трагедии, начавшейся с любви, а окончившейся ненавистью, замело в веках пылью забвения.
История в назидание влюбленным
(Элоиза и Абеляр, Франция)
В Париже, на Цветочной набережной, сразу за собором Нотр-Дам-де-Пари, стоит маленький домик, в котором когда-то жили служители собора. На одном из них можно увидеть надпись: «Здесь жили Элоиза с Абеляром. Искренние возлюбленные. Драгоценные образцы для подражания. Год 1118».
Хотелось бы знать, в чем увидел автор надписи «драгоценный образец для подражания»? В мучительной любви, которую некогда испытывали друг к другу эти двое? В той мести, жертвами которой стали они оба — да, оба, потому что неведомо, чьи страдания были горше: изувеченного Абеляра или покинутой Элоизы, к которой он совершенно охладел?
Впрочем, начнем сначала…
Двадцатилетний красавец Пьер Абеляр прибыл в 1108 году в Париж, чтобы покорить его «силой своего разума». Самый разгар знаменитых крестовых походов, куда так и ринулась за Божьей славой — и вполне мирской, конечно! — вся тогдашняя молодежь, как происхождения самого благородного, так и не вполне. Однако военная стезя не влекла Абеляра, свое бешеное честолюбие он намеревался утолить другим путем.
Собственно, из Нанта он явился в столицу Французского королевства уже известным богословом. Всю свою жизнь провел, переходя из одних школ и монастырей в другие, почему и был прозван «Палатинским перипатетиком»,[8] странствующим ученым-богословом. У него были великие учителя логики и диалектики — Росцелин из Лоше (представитель номинализма) и Гильом из Шампо (представитель реализма), который возглавлял школу при соборе Нотр-Дам в Париже. Но у Абеляра был свой метод, впоследствии доведенный до совершенства в сочинении «Да и Нет» («Sic et Non») и дававший ему огромное преимущество в спорах, поэтому он был не столько учеником своих учителей, сколько их соперником.[9] Так что, когда он появился в Париже, у него уже было имя.
Вообще-то он мечтал занять место учителя, возглавив соборную школу Нотр-Дам, однако для начала пришлось удовольствоваться преподаванием в собственной школе на горе Св. Женевьевы (к слову сказать, вокруг именно этой его школы впоследствии сформировался Парижский университет). Абеляр стал знаменитым в Париже теологом, хотя, как говорили мудрые, а не только ученые, люди, неосмотрительность и дерзость некоторых его формулировок восстановили против него церковные круги и сделали его уязвимым для обвинений в ереси.
Но пока дела шли удачно. В 1113 году он добился, чего хотел, и все же возглавил соборную школу Нотр-Дам, хотя и не имел еще священнического сана.
Париж в ту пору был крохотным городком, расположенным посреди Сены, на острове Сите. Один мост связывал островок с правым берегом, за которым простирались поля, другой вел на левый берег. Тут тянулся квартал, где главенствовал латинский язык и проживало несколько тысяч студентов со всех концов Европы, город уже в ту пору являлся духовным центром цивилизованного мира. А место позднее так и назовут — Латинский квартал.
В небольшом городе все были на виду, все знали друг друга, точно в большой деревне. Слава Абеляра вышла за пределы его школы, его приходили послушать не только студиозусы, но и горожане, а также и жены. Многие женщины, между прочим, тянулись к знаниям, а посмотреть на молодого, красивого священника, послушать его высокоученые речи — такое наслаждение для взоров и слуха. И не одна из дам и девиц, являвшихся послушать Абеляра, думала тогда: ну какая жалость, что он — священник, для которого закрыт доступ в мир радостей земных.
Но уж таковы были законы жизни! Принимать духовный сан (и, следовательно, целибат — обет безбрачия) были обязаны все преподаватели средневековых университетов. Согрешивших лишали сана, и на том заканчивалась их карьера.
К слову сказать, обязательный духовный сан для университетского профессора был обычным явлением вплоть до начала ХХ века. Таким «духовным профессором» был Чарльз Додсон (Льюис Кэрролл). В основу его сказок об Алисе в Стране Чудес и Зазеркалье легла неразделенная любовь автора к реально существовавшей девушке по имени Алиса. Профессор не мог связать с Алисой свою судьбу (не позволял духовный сан), однако их дружба продлилась до самой смерти писателя.
Но вернемся в Париж XII века.
Элоиза потом так напишет об этом времени:
«Когда ты выступал публично, разве не все бежали сломя голову послушать твою речь, не вытягивали шею, стараясь хоть краешком глаза увидеть тебя, и разве не все восторженно провожали тебя глазами? Каждая девица и замужняя дама мечтала о тебе, и сердце их пылало от страсти, когда ты проходил рядом; королевы и герцогини желали разделить с тобой ложе…»
Абеляр не слишком-то обращал на свою популярность внимание и был совершенно поглощен делами школы. Он получал хорошие деньги и стал богат. Красивый, богатый, знаменитый, он был чрезвычайно доволен собой. Ко всему прочему миру, особенно к женщинам, он относился весьма высокомерно и полагал, что только слабые духом клирики могут испытывать нужду в них, легкомысленных созданиях.
Однако Господь наш любит испытывать самонадеянных детей своих… Абеляру было тридцать восемь лет, когда он влюбился в одно из таких легкомысленных созданий.
Потом, много позднее, ввергнутый в пучины отчаяния и всеми силами пытаясь излечить исстрадавшееся самолюбие, он станет уверять, будто сам, собственной волею, решил отведать радостей мирской жизни. Все люди должны заплатить дань любви, ну, заплатит дань и он… Но тот, кто добровольно идет своим путем, волен в любую минуту свернуть с него. Абеляр же был невольником судьбы — он не только не смог свернуть с выбранного пути, но и окончательно заблудился в дремучей чаще чувств. Разум не помог ему устоять и спастись от безумной — да, поистине безумной! — страсти к Элоизе, семнадцатилетней воспитаннице и приемной дочери каноника Фульбера.
Она была красавица. Правда, сам Абеляр в свои печальные последующие года даст ей весьма скупую характеристику: «С физической стороны она была неплохо сложена», — но вряд ли столь избалованный и самовлюбленный мужчина потерял бы голову от всего лишь «неплохо сложенной» девицы.
Между прочим, ходили слухи, будто Элоиза — родная, а вовсе не приемная дочь Фульбера, которую родила ему некая знатная дама, умершая, производя на свет прелестную девочку. Поэтому он не мог бросить ребенка, но не мог и дать ей своего имени. Внешние приличия, впрочем, были соблюдены, девушка росла под присмотром почтенного человека и благодаря соседству с богословом была начитанной, образованной — знала латинский, греческий и древнееврейский языки, римских классиков, особенно почитала Овидия, его «Искусство любви» и «Метаморфозы», — и не по летам (и не по полу, как скажут некоторые ворчливые женофобы!) умной и разумной.
Однако женский ум и разум еще менее, чем мужской, способен противостоять велениям сердца…
Абеляр увидел Элоизу на одной из своих проповедей и понял, что жизнь ему будет не в жизнь, если он не соблазнит ее. Обстоятельства сложились так, что сгорел дом, где жил он прежде. Абеляр решил воспользоваться случаем. Он знал, что в доме Фульбера пустует несколько комнат, и предложил канонику: пусть сдаст ему одну из комнат, а взамен Абеляр станет заниматься с Элоизой иностранными языками и философией. Предложение показалось Фульберу и лестным, и выгодным.
Элоиза пришла в восторг. Как многие парижские дамы, она втайне вздыхала по Абеляру, а тут вдруг оказаться с ним в одном доме… Весьма соблазнительные мысли реяли в ее голове: прогулки по саду в сумерки, пожатия рук, молчание и вздохи, может быть, поцелуй, сорванный украдкой с красивых, твердых, насмешливых губ, на которые она с таким восторгом взирала, когда Абеляр произносил свои знаменитые речи…
Реальность превзошла самые смелые ее ожидания!
«Сначала, — признается затем Абеляр в автобиографии «История моих бедствий», — нас соединила совместная жизнь в одном доме, а затем и общее чувство. Уединившись под предлогом занятий, мы целиком отдавались любви. Книги лежали раскрытыми на столе, и над ними чаще звучали любовные признания, нежели ученые разговоры, больше было поцелуев, чем мудрых изречений; руки чаще блуждали по груди, чем по страницам учебника, а глаза охотнее отражали любовь, чем следили за написанным… Охваченные страстью, мы не упустили ни одной из любовных ласк с добавлением и всего того необычного, что могла придумать любовь. Случалось, учитель даже бивал свою ученицу, но и эти удары в скором времени превратились в удовольствие и были приятнее любого бальзама. Так мы прошли через все фазы любви».
Утонченный схоластик вдруг убедился, что живая жизнь прекраснее и привлекательнее изысканных теоретических постулатов. Все ушло на второй план: преподавание в школе, занятия науками, работа над учеными трактатами. Теперь он сочинял не теогемы, а стихи, посвящая их Элоизе. А вскоре обнаружил в себе музыкальный талант (ах, не зря говорят, будто любовь — наилучший учитель!) и принялся слагать мелодии к собственным же стихам, и они превращались в песни.
«А кроме научных способностей, обладаешь ты еще двумя дарами, которые способны покорить любое сердце, — писала много лет спустя Элоиза. — Я говорю о твоем умении слагать стихи и песни, что редко встречается среди философов. Для тебя это всего лишь развлечение, отдых после философских занятий, но, отдыхая так, ты уже оставил после себя множество любовных стихов и песен, которые полюбились многим за их красоту и благодаря которым имя твое не сходит с уст всех, кто умеет читать. А музыка твоих песен понятна даже неграмотным, и благодаря им многие женщины вздыхали от любви по тебе. А поскольку большинство песен повествуют о нашей с тобой любви, то они прославили на весь мир и меня, и многие женщины сгорали от зависти ко мне».
Да, в стихах на все лады повторялось ее имя… Так тайное стало явным, и слухи об этой баснословной любви поползли по Парижу.
Только Фульбер еще оставался в неведении. Наконец и он постиг истину, когда застал любовников врасплох, на месте преступления, то есть в постели.
Абеляр был изгнан из дома. Впрочем, без шума. Слухи затихли… но ненадолго! Ведь неосторожная связь не осталась без последствий, самых, впрочем, естественных. Элоиза оказалась беременной. И вот однажды ночью, когда Фульбер отсутствовал, Абеляр пробрался в комнату Элоизы, заставил ее нарядиться в мужской костюм и отвез в таком виде к своей сестре в Бретань. Там она и родила сына, которого назвали Астролябием… Странное имя, понять, почему оно было дано, невозможно. В Бретани младенец и остался — ради сохранения тайны.
Поездка проходила не столь просто и легко. Сам Абеляр, под конец жизни проникшийся печальным отвращением к своему любовному прошлому, так вспоминал о ней в одном из писем к Элоизе:
«Нужно ли мне вспоминать еще все мерзости, которые творили мы прежде нашего брака и как я обманывал твоего дядю, когда жил с ним под одной крышей? Кто осудит твоего дядю, предавшего меня, если мое предательство было намного бесстыднее? А разве кратковременная боль от нанесенной мне раны искупает все совершенные мною бесчинства? Так разве не по милости Божьей я отделался всего лишь увечьем? Ведь никакое увечье не может служить достаточным возмещением хотя бы за бесстыдство, совершенное пред очами Божьей Матери? Если я не пребываю в заблуждении, то искуплением за мои грехи может служить не та рана, но скорее скорби, что терплю я сейчас день за днем.
Помнишь ты также, когда ты была беременна и я отвез тебя в родную деревню. Чтобы скрыть, кто ты на самом деле, мы переодели тебя монахиней — великое кощунство над призванием, которому мы сами теперь последовали. Рассуди же, насколько заслужили мы это наказание от Бога (а вернее — милость Божью), приняв духовный сан, над которым потешались. То, над чем смеялись мы, чем скрывали свой позор, стало теперь жизнью нашей. Пусть же оно будет напоминанием за ложь, в которой мы жили, и послужит к нашему раскаянию и исправлению».
Но в ту пору о раскаянии и исправлении речи вообще не шло — влюбленные мечтали лишь о том, как бы поскорее предаться греху вновь. И предаваться ему опять и опять.
Между тем Фульбер разъярился до полной потери разума. Элоиза сбежала, у нее появился незаконнорожденный сын, а человек, который разрушил ее жизнь, как ни в чем не бывало продолжает учить студентов и тешить свое тщеславие теоретизированиями на нравственные темы. Каноник задумал отомстить.
Слух о его замыслах дошел до Абеляра. Он явился к Фульберу и умолял о прощении. Абеляр пытался втолковать, что со дня творения женщины увлекали в пучину самых великих людей мира. В конце концов, чтобы окончательно умиротворить Фульбера, Абеляр сказал, что не против жениться на Элоизе. Но с одним условием: брак будет сохранен в тайне, чтобы не чернить репутацию Абеляра и не вредить его карьере.
Однако как же сохранить в тайне церемонию бракосочетания? Наверняка о ней сразу же донесут начальству Абеляра. А потом над женатым философом, который принужден будет подчиняться капризам своей супруги, начнут потешаться студенты…
Так-то оно так, но Фульбера предложение устраивало. Самым главным было для него, чтобы «грех был венцом прикрыт». Однако планы жениха и приемного отца неожиданно разбились об упрямство Элоизы. Она убеждала Абеляра, что брак унизит их обоих. И его, и ее церковники проклянут, а коллеги и студиозусы будут сокрушаться о том, что великий ученый попал в зависимость от женщины и вынужден будет теперь, читая философские труды, качать колыбель новорожденного. А впрочем, брак, если о нем узнают, вообще закроет Абеляру дорогу к кафедре.
В поэме английского поэта Александра Поупа «Элоиза Абеляру», написанной на основе ее писем к возлюбленному, в уста Элоизы вложен трогательный монолог о сути ее чувств:
Элоиза напомнила возлюбленному слова апостола Павла о том, что супруги подчиняются терзаниям плоти и брак превращается в конце концов в позорное ярмо. Абеляра не убедили ее доводы. Тогда она напомнила ему слова Цицерона. Когда легат Гирций обратился к нему с просьбой о женитьбе, тот ответил отказом, объяснив тем, что Гирций не сможет в равной степени совмещать заботы о супруге с занятиями философией. Но и тут Абеляр не передумал.
Для Элоизы была ужасной сама мысль о том, что к ее возвышенной, без оглядки, любви примешаются какие-то житейские расчеты.
И она писала: «Бог свидетель: никогда не искала я ни твоей славы, ни твоего положения, ни твоих заслуг, ничего другого, принадлежащего тебе, — кроме тебя самого. Не желала я ни замужества, ни удела почтенной жены, и когда соединилась с тобою брачным союзом, делала я это не ради своего удобства, но только ради тебя. Слово «жена» может звучать почетно, достойно, даже свято, но ближе мне всегда были иные названия — любовница, дама сердца, наложница, содержанка, даже шлюха, если позволишь. Я верила, что чем более я смирюсь пред тобою, тем больше угожу тебе и тем меньше вреда нанесу твоему положению.
Бог свидетель, если бы сам Август, покоривший весь мир, решил оказать мне честь, взяв меня замуж, я бы предпочла остаться твоей любовницей, нежели его императрицей.
Ибо человек оценивается не по его силе или богатству, этих двух рабов ветреной Удачи, но по добродетелям его души. И если женщина выйдет скорее за богача, нежели за бедного, и стремится быть замужем не ради мужа, но ради его богатств, то, по сути дела, она выставляет себя на продажу. И если девица выйдет замуж ради денег, то пусть и получит она жалованье взамен любви, ибо ищет она не мужа, но его денег, и если могла, то отдалась бы другому, будь он побогаче».
Да, противясь браку с Абеляром, Элоиза не намеревалась противиться их любовным отношениям. Но Абеляр сделался ревнив. Он вспомнил их разницу в возрасте, вспомнил все разговоры о том, что женщина неверна по самой природе своей… Такие разговоры обожала заводить высокоученая братия! Он подумал: если Элоиза так легко отдалась мне, кто знает, не отдастся ли она так же легко и другому? Ему было невыносимо даже подумать об подобном. Мысли на сей счет в нем бушевали самые мещанские, обывательские. Он пришел к выводу, что единственным средством навсегда удержать Элоизу около себя является брак. «Я сгорал от желания удержать ее возле себя навечно, ее, которую я любил превыше всего на свете», — писал он. Тайный брак был для него средством, чтобы одним выстрелом убить двух зайцев — сберечь свою репутацию и удержать возле себя Элоизу.
В конце концов Элоиза подчинилась. Абеляр привез ее из Бретани в Париж, и они тайно обвенчались в одной из церквей в присутствии Фульбера и нескольких друзей. Теперь они встречались тайно и лишь время от времени, для всех оставаясь, как и прежде, неженатыми. Но такая ситуация уже не устраивала Фульбера. Тайная жена, рассуждал он, та же любовница. Он хотел вернуть доброе имя Элоизе. И, нарушив уговор, повсюду растрезвонил о браке.
Разумеется, грянул скандал. Обстановка настолько накалилась, что Абеляр вынужден был отправить Элоизу на время в женский монастырь, чтобы переждать, пока не утихнут пересуды. Но не могла утихнуть их страсть. Впоследствии Абеляр осуждающе описывал те крайности, на которые страсть их толкала:
«Я могу попытаться облегчить печаль твою, показав, что случившееся с нами случилось заслуженно и для нашего же блага, и, живя в браке, заслужили мы Божью кару гораздо более, нежели когда жили во грехе. После того как мы обвенчались и ты жила в келье среди монахинь обители в Аржантейле, я однажды приехал навестить тебя. Ты, полагаю, помнишь, что сделал я тогда с тобою в своей похоти, в углу трапезной (больше идти нам было некуда). Ты, полагаю, помнишь, как бесстыдно мы вели себя в столь святом и почитаемом месте, посвященном Пресвятой Деве. Даже если бы мы ничего не сделали, кроме этого бесстыдства, все равно даже за него мы уже заслужили бы величайшую кару».
Между тем Фульбер решил, что Абеляр увез Элоизу не ради спасения от скандала, а намереваясь навеки заточить ее в монастыре. И задумал отомстить лицемерному, как он был уверен, человеку. У него родился поистине дьявольский план.
Вот что писал спустя годы сам Абеляр: «Однажды ночью, когда я спал в одной из комнат в глубине дома, подкупленный слуга впустил злоумышленников, и те предали меня мести, самой варварской и самой постыдной: они отрезали мне те части моего тела, которыми я совершил то, что они так оплакивали. Затем они бежали из дома».
Двое злоумышленников были схвачены, в том числе и продажный слуга. Его ослепили и кастрировали — то есть предали каре, соответствующей преступлению. Был арестован и Фульбер. Его осудили, конфисковав его имущество, однако довольно скоро освободили.
В любом случае жизнь Абеляра была сломана.
Наутро после того, как он был оскоплен, возле его дома собрался весь город. «Невозможно описать всеобщее удивление и потрясение, слезы, плач, стенания, которые меня просто убивали, вспоминал он. Мои ученики измучили меня своими причитаниями и рыданиями. Их сострадание ко мне было для меня куда более жестоким, чем моя несчастная рана. Я больше страдал от конфуза, чем от боли…»
Да уж… Он не мог смотреть ни в одни глаза, не зная точно, встретит в них истинное сочувствие или лицемерие, смешанное с насмешкой.
Вспоминались слова Священного Писания, которые хулили евнухов, «осуждая их перед Богом, не допуская на порог храма как гнусных и нечестивых людей». Даже при жертвоприношении запрещалось употреблять изувеченное животное, и прежде всего кастрированное, чтобы не нанести оскорбление Богу.
Стыд и смятение заставили Абеляра постричься в монахи в одном из крупнейших аббатств — Сен-Дени, на холме Сакре-Кёр. Ту же участь он уготовил и Элоизе, заставив и ее принять монашеский обет, принудив, в сущности, на добровольное заточение. Она безропотно согласилась. «Да будет на то твоя воля», — сказала молодая женщина и приняла постриг в бенедиктинском монастыре Аржантейля.
Друзья пытались уговорить ее, но не изменили ее намерения утратить свободу на заре жизни и избежать «монашеского ярма». В ответ она приводила слова римской героини Корнелии, которая решила покончить с собой, узнав о смерти своего супруга Помпея: «О, мой благородный супруг, как мало пребывали мы в этом супружестве! Имела ли моя судьба право на столь светлую голову? Преступница, должна ли я была выйти за тебя замуж, чтобы навлечь на тебя несчастье? Прими же в качестве раскаяния мою кару, впереди которой я последую».
Испытания не оставили его и в монашестве. Его теологические взгляды были сурово осуждены на Суассонском соборе. Дошло до того, что Абеляр был принужден сжечь уже написанный богословский трактат «Введение в богословие» только за то, что утверждал: «Понимаю, чтобы верить», а не общепринятое — «Верую, чтобы понимать».
Его публично заставили читать наизусть «Символ веры», который он многократно и блестяще истолковывал. Наконец Абеляр был изгнан из монастыря, после чего вынужден был бежать в Бретань, спасая собственную жизнь. Но и здесь ему досталось тяжело.
«Я нашел тут варварскую землю… Население грубое и дикое, а среди монахов царили обычаи и манеры жизни постыдной и разнузданной: они жили с наложницами и подростками». Его страдания и мытарства продолжались. «Дьявол обрушил на меня такое гонение, что я не нахожу себе места, где бы мог успокоиться или даже просто жить; подобно проклятому Каину, я скитаюсь повсюду как беглец и бродяга». Его мучили страхи, он опасался насилия со стороны своих врагов, когда выходил за стены монастыря. Внутри же обители приходилось сплошь и рядом терпеть козни духовных сыновей — монахов, порученных ему, аббату, как их отцу.
Опасения его были не напрасны. Не раз его пытались накормить отравленной едой (однажды ее по ошибке съел сопровождавший его монах и упал замертво), подбрасывали записки с угрозами, оскорбляли, подстерегали в темноте.
Разумеется, от такой жизни блекли воспоминания о былом. А пост и молитва и вовсе выхолащивали их.
Абеляр почти забыл о существовании Элоизы, как вдруг в 1129 году монастырь, где она была аббатисой, закрыли, и ей пришлось искать новое пристанище для себя и своих монахинь. Он поспешил ей помочь устроиться в новом аббатстве Парасклет, а вскоре и сам пожаловал туда. Так произошла их встреча после десяти лет разлуки.
Однако визиты Абеляра вновь породили подозрения в том, что плотская любовь не прекратилась меж ними. Он с горечью воскликнул: «Злоба моих врагов, вероятно, не пощадила бы и самого Христа!»
В том-то и дело, что плотские желания, любовь умерли в искалеченном теле и в ожесточенной душе Абеляра. Он совершенно похоронил прошлое и просил Элоизу об одном: оставить его в покое и не тревожить воспоминаниями о минувшем счастье. В его книге, написанной в те годы, все отчетливее начинают звучать иронические ноты по отношению к «земной славе», тщеславию и суете сует. Он заканчивает книгу словами: «Да исполнится воля твоя».
Книга «История моих бедствий» попала в руки Элоизы. И вызвала в ее душе новый взрыв чувств.
«Один лишь только Бог отнимет у тебя Элоизу, — писала когда-то она своему тайному супругу. — Да, милый Абеляр! Он дарует моей душе то спокойствие, которое мимолетным напоминанием о нашем несчастье не позволяет мне предаваться наслаждениям. Великий Боже! Какой другой соперник мог бы отнять меня у тебя? Можешь ли ты представить себе, чтобы какому-нибудь смертному оказалось по силам вычеркнуть тебя из моего сердца? Можешь ли ты представить меня повинной в том, что я жертвую благородным и ученым Абеляром ради кого бы то ни было, кроме Бога?»
Но так случилось, что Абеляр пожертвовал всем ради Бога.
Однако Элоиза слишком сильно любила этого мужчину, чтобы отдать его даже Господу. Она продолжала борьбу за душу Абеляра! И на него обрушились ее письма, которые, чудилось, были способны растрогать и камень:
«Господину — от рабыни.
Отцу — от дочери.
Супругу — от супруги.
Поделиться книгой: