Помоги проекту - поделись книгой:
В середине мая, ситуация на фронте в целом отражала шизофрению всей этой войны. Официально действовал режим прекращения огня. Стороны добивались от Киева выполнения Минских договоренностей. Украинские силовики тем временем совершали десятки обстрелов в стуки, в том числе, и «отведенным» оружием калибром свыше 100 мм, а также, как теперь видим, запрещенными боеприпасами.
— 17 мая во время обстрела вначале по нам отработал «Град», а следом ударил миномет, — рассказывает Виктор. — Чем они били, я не знаю, но я услышал хлопок минометной мины позади себя и тут же вспыхнул, как свечка. Побежал. Вижу горю. Тут парни подоспели, сшибли меня с ног, бушлатами сбили пламя.
За эти секунды произошло многое. Для Равлика — более чем. Был ли это боеприпас, начинённый фосфором или другой зажигательной смесью, теперь неизвестно, однако за эти короткие секунды в результате возгорания у ополченца полностью обгорела вся нижняя часть тела от пояса и ниже. Особенно сзади, где была вспышка. Выгорел Виктор жестоко. Сгорел не только кожный покров, но и мягкие, а также частично и мышечные ткани.
Отправили бойца поначалу в ближайшую Алчевскую больницу. Там через два дня у него стали чернеть ноги — начиналась гангрена.
— Из Алчевска меня на «скорой» быстро привезли в реанимацию Республиканской больницы, — рассказывает Равлик. — Вначале в реанимацию, а через день — в ожоговое. Тут низкий поклон заведующему отделением Евгению Викторовичу Пупову. Он так долго боролся, но все же сумел остановить заражение крови и вытянул меня из могилы. Ну и, конечно, тут больница великолепная. Персонал отличнейший, медикаментами обеспечили. И комбат наш так выручил с лекарствами.
Сколько операций по пересадке кожи сделали ополченцу, Равлик уже не помнит, говорит, штук семь, а там и до десятка, наверное. Снимали кожу прямоугольными лоскутами с рук, с живота, практически вся спина снята — и ставили на ноги и таз. Отдельная тема — боль. Вот как он сам об этом рассказывает.
— Боли были страшные, особенно весь первый месяц. Это просто невозможно передать. Скажу честно, если бы я физически мог, я бы встал и выбросился с девятого этажа. Ведь просто невозможно было терпеть — каждые два-три часа, когда уже не было никаких сил, я просил уколоть мне очередную дозу обезболивающего. Первый месяц был адскими муками. Каждая перевязка — жуткая пытка. Особенно когда меня отмачивали, чтобы оторвать от простыни. После первого месяца стало полегче, теперь уже можно было терпеть.
Тем не менее Равлик не сломался и теперь полон оптимизма.
— Сегодня доктор разрешил попробовать встать на ноги, — говорит он. — Вот после обеда перевяжут, и буду пробовать. Я сам себе сказал — 17 мая меня накрыло, значит, 17 июля я встану на ноги. А, дай Бог, через месяц, 17 августа — я вернусь в отряд.
Правда, врачи не столь категоричны в своих прогнозах. Рассказывает заведующий ожоговым отделением Луганской Республиканской клинической больницы Евгений Пупов:
— Ожоги у него составляли около 48 % тела. Из них 40 % — глубокие ожоги, требовавшие операций. Большой проблемой был сепсис и начавшееся заражение крови. Также были серьезные сложности с лекарствами и антибактериальными препаратами. Доставали мы их в России. Антибиотики привозили и сослуживцы, и родственники, и депутаты нашей Республики — все ему помогали. Самые глубокие поражения на конечностях. Теперь ему предстоит длительный процесс восстановления. Лишь сегодня он будет пытаться вставать на ноги. Кости у него целые. Рубцы же будут образовываться в течение года-полутора. Как пойдет процесс восстановления прогнозировать сложно. Вообще от внутреннего настроя человека очень многое зависит. Мы, со своей медицинской стороны, все, что могли, сделали: с того света его вытащили. Ведь он больше трех недель, почти месяц находился между жизнью и смертью — туда-сюда чаша весов качалась каждый день. Могли бы серьезно помочь реабилитации радоновые ванны, но где их сейчас взять, я даже не представляю. Однако, если он так позитивно настроен, коль у него так сильна воля к жизни, то прогноз положителен.
И действительно, Виктор буквально рвется в батальон и в жизнь. Говорит обо всем сразу, верит в будущее, но и врагу ничего не забывает.
— Пока я воевал, к жене приходили СБУшники два раза — спрашивали за меня: «где-что-как?». Уговаривали, чтобы по телефону она упросила меня вернуться. Мол, пусть едет — ему ничего не будет. Но мы же хорошо знаем «милость» врага. Наши парни тоже так считают. Ребята из батальона приезжают, проведывают. Каждый смотрит на полотенце поверх паха и спрашивает: «А хозяйство-то — как?». А я смеюсь, говорю: «Единственное место, где все нормально, даже шерсть цела!». Так что нас ничем не запугать. Нас убивают, а мы смеемся в ответ. Лично от себя всем нашим пацанам хочу пожелать — здоровья и удачи! А что врагу сказать… Шли бы укропы отсюда куда подальше, к себе б на западенщину, да оставили нас в покое. Мне, например, лучше работать, чем воевать. После войны только в родную деревню, — у меня там дом, хозяйство большое, работа, семья, две, считай, взрослые дочери. Возвращаюсь по-любому. А как иначе?!
Именно такой позитивный настрой, эта воля к жизни, устремленность в будущее и есть, по мнению врачей, та самая причина, позволившая ополченцу не только выжить, но и дарящая ему перспективу на полное восстановление.
— У Виктора Равлика был очень сложный процесс лечения, — рассказывает главный врач Луганской Республиканской клинической больницы Олег Вольман. — Ожоги ставили около 50 % процентов тела. Причем ожоги были очень глубокие, с поражением мышечной ткани, плюс начался процесс заражения крови. Лечение было сложное. Потребовалось все умение и навыки врачей. Также понадобилось огромное количество специализированных дорогостоящих препаратов. Тут уж сошлись усилия и министерства здравоохранения ЛНР, и нашей больницы, и командования его части, и волонтеров, депутаты помогали — писали во все инстанции, кто только не помогал, буквально всем миром вытягивали человека. Но самое главное — его внутренний настрой, психологический фон этого ополченца. Будь он по-другому настроен — он бы погиб. В целом, у него шансы остаться в живых были очень низкими. Выжил буквально чудом.
Слушая ополченца, врачей, мне, со своей стороны, эта история кажется предельно символичной. Как и Равлик, верю, поднимется следом из окопов, стряхнет с себя рубцы ожогов и весь наш Донбасс. Ведь воля к жизни у нас тоже запредельная.
Сокольники: поселок, оставшийся только на карте
Под ногами хрустит щепа. Деревянное крошево — ветки, деревья, куски безжалостно растрощенных стволов. Такое впечатление, что по придорожной посадке прошла лавина. Но это не стихия — это сделали люди. Мы — репортерская группа государственного информационного агентства ЛНР «ЛуганскИнформЦентр» — находимся на позициях 7 бтро Корпуса Народной милиции — одного из взводов Славяносербского направления этого батальона территориальной обороны, прикрывающего Т-образный перекресток перед Трехизбеновским мостом.
До контролируемого ВСУ и печально знаменитым террбатом «Айдар» моста ровно 1850 метров. Все дистанции здесь известны до метра — от этого знания подчас зависит жизнь: куда можно достать из 82-мм миномета, а куда уже не дотянуться из АГС-17 — здесь больше не сухая арифметика.
Красный Лиман, Пришиб, Знаменка, Сокольники, Крымское — теперь линия фронта, растянутая с «нашей» стороны Северского Донца. Дальше ехать всей группой нельзя. Дорога между Знаменкой и Сокольниками простреливается спрятанными за Донцом в «зеленке» 120-мм минометами. Проскочить можно — но на скорости и только одной легковой машиной, желательно по-сельски скромной, дабы не дразнить «укроп» и не дать повода наводчику положить лишнюю мину в ствол.
Два бойца сопровождения из Славяносербской комендатуры плюс старенькая вазовская «пятерка» да мастерство водителя — и вот мы с самым известным луганским фоторепортёром Колей Сидоровым в Сокольниках. Местные делают ударение на последнем слоге, объясняя это тем, что СокОльники — в Москве. Впрочем «местные» — громко сказано. Нет здесь местных — были да все вышли, причем в буквальном смысле слова. Поселок мёртв. Большинство домов разрушены в той или иной степени. Те, что еще стоят — щедро испещрены осколками. Целых окон или шифера нет вообще. Небитых заборов тоже.
На въезде в село, метрах в 30-ти от дороги, посаженная на кол голова годовалого бычка. Разбредшуюся по полям и побитую осколками скотину ополченцам приходилось достреливать. Естественно, часть свеженины съели. Видение все равно чисто апокалипсическое. Да и пейзаж, что называется, «внушает». Если на окраинах поселка ещё куда ни шло, со скидкой на обстоятельства, то ближе к центру внешний вид все больше напоминает свалку — уцелевших домов уже не осталось. Изувеченные, смятые кузова машин валяются во дворах и прямо на улицах. Отходить от дороги нужно аккуратно — зачастую из земли торчат забурившиеся хвостовики оперения минометных мин, да и прочего неразорвавшегося добра хватает с избытком.
Сокольники бьют по сей день, причем со всех стволов и сразу с трех сторон. Работают снайперы. Просачиваются ДРГ. Несколько наших блокпостов, что называется, в осаде. И все это на мертвой трассе по-над линией фронта и в середине не жилого, брошенного жителями села.
Посреди дороги, как раз на полпути к центру — перебитая в пояснице березка. Как знак, как символ подрубленной под корень мирной жизни этого некогда заповедного района, жемчужины Луганского края — Славяносербщины. Но ничего — мы высадим новые саженцы, вскормим молодое поголовье, восстановим и построим заново разрушенные дома. Главное, отстоять свободу и сохранить людей, а жизнь мы как-нибудь наладим.
Люди бахмутского фронта
Камуфлированный штабной «бусик» на пределе скорости летит вдоль Донца. Меж деревьев пойменного леса просматривается тяжелая гладь великой донбасской реки. Правда, сейчас нам не до красот — на той стороне противник. Через реку по дороге периодически работают снайперы, есть там и несколько минометных позиций. Поэтому мы не едем, мы сломя голову проскакиваем два потенциально опасных отрезка очередной «дороги жизни». Дороги — связывающей позиции держащего оборону практически в полном окружении 9-го бтро — батальона территориальной обороны Корпуса Народной милиции ЛНР.
Корреспондентская группа Луганского Информационного Центра вот уже неделю работает на бахмутском отрезке обороны Республики. Ситуация здесь сложная. Сводки Народной милиции каждый день приносят новые факты обстрелов, артналетов, огневых контактов. Случаются попытки прорывов ВСУ и многочисленных подразделений украинских силовиков. Работают вражеские ДРГ. Не весело, одним словом.
Сегодня бойцы позиций Т-образного перекрестка, прикрывающего оперативное направление «Трехизбенский мост», встретили нас хмурой улыбкой: «У нас правосеки появились. Ночью черно-красный флаг повесили». Ополченец протягивает мне бинокль: «Гляди! Вон висит — аккурат возле тряпки».[9] Боец зло сплевывает и подводит черту обсуждения: «Принесла их нелёгкая…». И ведь люди здесь спокойны, вывести их из равновесия сложно — здесь каждый день обстрелы и артналеты. И бывает, что и по нескольку раз в сутки. Все позиции изрыты блиндажами, щелями и траншеями. На позициях испытываешь некое раздвоение сознания, ощущение, словно попал внутрь декораций фильма о Великой Отечественной. Но позиции настоящие, как и люди. Вот прибился к бойцам замызганный котенок. Всё — лечат, откармливают, тутушкают.
Линия фронта тянется над берегом Северского Донца сквозь ставшие передовой поселки Славяносербского района, пока не упирается в село-призрак Сокольники, где граница минного поля от дороги отделена насаженной на кол бычьей головой. Поселок, покинутый гражданским населением, если не считать одну бабушку и одного пожилого мужчину, которым просто некуда бежать от войны. Вся их жизнь сегодня зависит от ополчения — еда, вода, лекарства. Ведь всё расколочено в хлам украинской артиллерией. Сокольники ныне — одна большая позиция. Бойцов практически не видно, кроме нескольких опорных пунктов. Все, что можно, замаскировано и скрыто от глаз.
— Снимайте, что хотите, только не позиции и технику, — тяжело роняет слова командир подразделения 9-го бтро, являющийся по сути начальником гарнизона Сокольников. У командира Николая Александровича говорящий позывной — «Дон». И фамилия, как выяснилось, подходящая — Мелехов. Крепкий казак, хорошо за пятьдесят, словам цену знает. Среди бойцов пользуется безусловным уважением — дисциплина здесь беспрекословная.
— Мы находимся в окружении с трех сторон, — рассказывает он. — Держим оборону с юга, запада и севера. Единственная нитка — дорога на Пришиб, но она простреливается. Против нас кого тут только нет — армия, правосеки, золотые ворота, айдары всякие. Вот здесь, — казачий командир указывает на юг, — высота, занятая ВСУ, метров 400 отсюда. А там, — указывает в другую сторону, — метров триста всего. Но нам это все равно. Со своей земли мы не уйдем ни в коем случае. Без приказа — ни шагу назад.
Веришь ему безусловно. На «той» стороне у него осталась семья. Причем явно, что «там» — это совсем недалеко. Какая родня и где, он распространяться не стал. Только веско обронил: «Через близких приговор мне передали. Мол, вернусь — порешат. Ну, это мы еще посмотрим».
Еще одна реальность любой гражданской войны. Нынешние враги знают друг друга в лицо, зачастую с самого детства. К примеру, командир печально известного вооруженного формирования украинских силовиков «Золотые ворота» — бывший начальник Родаковского РОВД Славяносербского района подполковник Юрий Гречишкин. В свое подразделение он набрал, в основном, сбежавших на украинскую сторону милиционеров. Тут теперь совсем другая мотивация, эти воюют на совесть. Отсюда и постоянные конфликты «золотарей» с подразделениями ВСУ и Айдара. Доходит до полноценных боестолкновений.
Местным от бывших землячков тоже достается. Вот последний случай, приключившийся на днях. Старик, лет под восемьдесят, по житейским делам отправился из Трехизбенки в Славяносербск. На мосту его остановил «Айдар», начал досмотр. Нашли два куска сала. Спрашивают: «Кому несешь?». Он объясняет, что, дескать, себе покушать. «А где хлеб?!». Он терпеливо разъясняет, что пожилому человеку тяжело нести еще и хлеб, тем более, что его можно купить в любом ларьке в Славяносербске. Не убедил. Под глумливые тумаки и улюлюканье пьяного зверья плачущего от бессильного унижения старика заставили съесть оба куска «сепаратистского сала» прямо на мосту. Люди, шедшие мимо, опускали головы и отводили глаза. Старики, женщины и дети бессильны против осатаневшего от вседозволенности бычья, сделавшегося вдруг вершителями людских судеб.
Люди на нашей стороне фронта видят это каждый день. И все прекрасно понимают, что нам несут сюда под жовто-блакытнымы стягами и заупокойной литией про «Щеневмэрлу». И весь этот мутный вал продажных ментов, озверевшего от крови и власти отребья, идейных нацистов, затурканных солдат и офицеров украинской армии да принудительно загнанных под ружье обманутых украинцев сдерживают простые люди Донбасса — бывшие шахтеры, механизаторы, заводчане — ныне офицеры и рядовые бойцы Корпуса Народной милиции Республики. И сдержат. Потому что правильно сказал Мелехов: «Со своей земли мы не уйдем ни в коем случае». Так тому и быть.
Саня «Лютый» и его Фермопилы
Довоенная биография проста и незамысловата. Родился Александр чуть больше сорока лет назад в российской Самаре. Там же окончил школу, потом ПТУ. Начал работать в геологоразведке — бурильщиком. Как и все сверстники, честно пошел служить — попал в войска ПВО. Тут его и настиг развал Союза — начинал службу в рядах Советской Армии, а демобилизовался уже из «Збройних сил України». В 1995 году переехал на постоянное место жительство в Донецкую область — к маме. И новая, традиционная для Донбасса работа — машинист горноуборочных машин на шахте Красноармейская-Западная N1.
В 2010 женился и вместе с женой Татьяной перебрался в Запорожье. Двое детей — мальчики 9-ти и 4-х лет. На линейный вопрос: «Какая Родина важнее?», отвечает просто: «Скорее Россия, но здесь у меня дети, — как это поделить?!»
22 февраля 2014 года Агапов пришел на площадь Ленина в Запорожье. Поначалу, можно сказать, попал он туда случайно. Увидел массу людей, заинтересовался: «Что думают другие?». Рассказывает: «К тому времени голова гудела от вопросов». Говорили на площади о том, чем в тот момент болела душа у каждого здравомыслящего человека. В этот раз произошло и первое для него столкновение с боевиками «Правого сектора» и сторонниками «майдана». Стычки продолжились и на следующий день. Националисты хотели демонтировать памятник Ленину — но запорожцы тогда монумент отстояли.
Так Александр влился в ряды движения сопротивления хунте и набирающему разгон национальному помешательству под знаменами «майдана». В числе тридцати запорожцев уже 6 апреля «Лютый» прибыл в Луганск в поддержку активистам Луганщины, штурмовавшим здание местного СБУ.
— У нас было очень сильное движение сопротивления в Запорожье, поэтому мы посчитали своим долгом приехать в Луганск помочь нашим соратникам, нашим луганским братьям, — рассказывает Александр.
Оттуда вернулись в Запорожье и на следующий день, 13 апреля, в светлый праздник Вербного Воскресенья, вновь вышли на митинг к памятнику Ленину. Там их уже ждали. Как выяснилось впоследствии, все последующие события были заранее распланированы противником.
— Как только закончился митинг, мы оказались окружены боевиками «Правого сектора», ультрас, сторонниками «майдана» и неонацистами организации «Белый молот», — говорит Агапов. — В нас полетели камни, яйца, пакеты с мукой, флаконы с «зеленкой». Периодически звучали выстрелы, и ведь стреляли не только с резинострела, «флоберов» и пневматики. Мне, например, пулей прострелили куртку.
Под градом всего, что боевики принесли заранее и что попадалось им под руку потом, под этим шквалом камней, злобы и ненависти запорожские активисты выстояли более шести часов. Вокруг бесновалась озверевшая толпа.
— Они пришли на митинг, хорошо подготовившись: в касках, вооруженные битами, арматурой, дубинками и молотками, — рассказывает «Лютый». — Периодически нацикам удавалось прорываться сквозь жидкий заслон милиции, и тогда вспыхивали яростные драки.
Священник, ставший в один ряд с «тремястами запорожцами», подвергся хуле и оскорблениям. В него кидали камни и яйца, плевали в лицо и в икону. Кричали, что он «московский поп» и крыли гнусным матом только лишь за то, что он служил священником украинской Православной Церкви Московского Патриархата. Бесновавшихся молодчиков не остановила даже поднятая панагия Богородицы.
Милиция еле сдерживала толпу. Как ни странно, силовики нашли поддержку среди «промайданных» неонацистов «Белого молота» — они вместе с правоохранителями помешали «Правому сектору» начать резню. Чуть позже, буквально через две недели после запорожской репетиции, точно таким же завезенным молодчикам все же удалось устроить кровавую баню в Одессе.
— Страха не чувствуют только идиоты. В те часы я реально осознавал, что если они прорвут оцепление, то нас там просто разорвут. Среди нацистов было огромное количество агрессивно настроенных вооруженных людей, целенаправленно свезенных к нам именно для этого — устроить бойню. Но деваться было некуда. Мы — стояли, — говорит сегодня Агапов.
Когда людей удалось вывести и оттеснить боевиков, всех антифашистов задержали и отвезли в отдел милиции. Поголовно переписали, зафиксировали данные и отпустили. Теперь запорожским активистам оставалось ждать лишь неминуемого ареста. Александр не стал испытывать судьбу — 30 апреля уехал в Донбасс и вступил в ополчение.
Поначалу Агапов прибыл в Донецк, под стены госадминистрации. Оттуда 11 мая боец «Лютый» вступил в ряды батальона «Восток». Вначале рядовым механиком-водителем БМП-2, потом дорос до командира штурмового взвода. Участвовал в обороне Аэропорта, Карловки, Песков, Михайловки и Саур-Могилы. После гибели взвода «Медведя», участвовал в выводе выживших героев обороны Саур-Могилы — они туда пешком ходили из Снежного.
— Первый раз понял, что мы бьемся с нелюдью, летом 2014-го под Песками, — рассказывает «Лютый». Мы держали оборону в районе СТО «Renault». Ночью началась очередная атака. Они пёрли, что дурные, где-то с полуночи и, считай, до рассвета. Мы стояли жестко, ни шагу назад. Выкашивали их пехоту раз за разом. А они всё прут и прут. Под утро, уж как они выдохлись, выкатил танк ВСУ и отработал по нам свой боекомплект. Как затихло, мы выдвинулись вперед смотреть результаты. И что видим? Дострелянные раненые, раздетые убитые. Стянули не только разгрузки и бронники со своих, даже берцы поснимали с трупаков. Своих же павших боевых товарищей раздели. Потом нашли, почему они пёрли, как бессмертные. В карманах у всех упаковки с метадоном. Они же все обдолбленные шли в атаку! Нам потом объяснили, что это мощный психотроп такой, который применяют для лечения наркоманов замещая настоящие наркотики. Вот они напичканные этой дурью и пёрли, выпучив глаза, — вспоминает он.
После, в августе-сентябре, Агапов участвовал в боях за Ясиноватую.
— Потом началось наступление, — рассказывает Александр. — Мы прорвали или, скорее, начали выравнивать линию фронта, у Пантелеймоновки соединились с отрядами Безлера. Обычная боевая работа.
По сути, «Лютый» прошел через самое пекло, побывав в наиболее драматичных точках фронта, в самой мясорубке летней военной кампании 2014 года.
— Не люблю рассказывать, прости. Война — это грязь, пот, кровь и слезы. Нет там никакой романтики.
И, тем не менее, он и дальше рвался в бой. Поэтому после перемирия «Лютый» ушел из батальона «Восток» и вступил во второй моторизованный батальон 5-й бригады «Оплота». Вновь стал командиром боевой машины пехоты. Где и прослужил до 15 января 2015 года, до массированного артобстрела, поставившего, как выяснилось, запятую, в его боевой карьере. Пришлось уволиться — последствия тяжелой контузии не давали возможности нормально служить, потребовалось срочное лечение.
30 января 2015 Агапов прибывает в госпиталь Ростова-на-Дону. Там подлатали, а что делать дальше — неизвестно. Помощь пришла со стороны. Известный журналист и волонтер Ева Меркурьева узнав о судьбе Агапова выходит на своих Луганских коллег. Журналисты государственного информационного агентства «Луганский Информационный Центр», в свою очередь, связываются с писательской организацией ЛНР, а те с российскими ветеранами-«афганцами». Ростовские «файзабадцы»[10] не подвели — у «Лютого» сразу появилось и жилье, и работа. Восстановившись, он даже успел поработать по своей последней, как он говорит, «блатной» специальности промышленного альпиниста.
Вообще, разговаривать с ним трудно. Он закрыт, душа как будто зажата между двумя плотно стиснутыми, словно упрямые губы, створками. Неудивительно: отстояв личные Фермопилы в апреле 2014, «Лютый» потом тяжелым колуном прошел на броне и пёхом сквозь жаркий кошмар Песков и Саур-Могилы, зимний ужас артиллерийских обстрелов и свинцовую тяжесть болезни. Украинская Гражданская закалила эти створки, превратив их в кованные спартанские щиты. Отбоявшийся, задубевший, отлитый в горниле боев, лазаретов и лишений, этот немногословный, суровый мужик вернулся на свою войну. Для него теперь это просто еще одна тяжелая, местами опасная, но лишь привычная теперь работа — как в шахте, как на высотке. Ведь долг, на самом деле, все равно, по-прежнему выше личного: здесь остались дети, боевые товарищи и незаконченное дело — освобождение его второй родины от засилья неонацистов и вооруженной хунты. Как сказали бы древние, «дело дошло до триариев»: с июня 2015 Саня «Лютый» снова в строю.
Трупы плыли по Донцу…
Величественный пейзаж Славяносербщины портили два подпиравших небосвод разросшихся столба едкого дыма. Тот, что правее — изжелта-серый — мог быть горящим лесом или даже случайно полыхнувшим от шальной мины садовым домиком. Траурно черный саван слева — то, скорее всего, жирно чадила только-только попавшая «под раздачу» единица бронетехники. Горело у Пришиба и Сокольников, как раз там, где последнее время идут круглосуточные бои и обстрелы. Вот и нынешнее пожарище в 12 часов дня — лишнее подтверждение ежедневных сводок. Хорошо, хоть город не задело — дымит километрах в трех-четырех…
Мы едем в Славяносербск. Наша задача — получить разрешение на посещение блокпоста в Желтом, у бывшей паромной переправы через Северский Донец — последней точке пропуска, где еще возможен переход гражданских лиц через линию фронта.
В штабе нас встретил знакомый офицер 7-го бтро.[11] Александр, с которым мы не раз ездили на самые дальние позиции в Сокольниках, был явно оглушен и расстроен. Что да как? Ночью погибли люди…
Случилось всё, как это зачастую бывает, обыденно.
Сокольники — крайняя точка обороны Бахмутского рубежа фронта — с трех сторон обложена противником. Тут и ВСУ, и «Айдар», и «Золотые ворота». Теперь, говорят, какое-то подразделение «Азова» прибыло на усиление «заградотрядов». Для обороны Сокольники крайне сложны и неудобны — поселок с разрывами вытянулся вдоль трассы на несколько сот метров. С одной стороны река, где в «зеленке» поймы стоят минометные батареи украинской армии. С другой — господствующие высоты, занятые противником. Край поселка упирается в последний рубеж обороны — в соседнем Крымском уже засели киевские силовики.
Наши позиции растянуты вдоль, дабы не дать возможности рассечь линию обороны и превратить полуокружение с трех сторон в полноценный котел. Все наши окопы, блиндажи, огневые и наблюдательные точки обстреливают круглые сутки. По всей протяженности нитки соприкосновений активно работают ДРГ. Чтобы не дать возможности противнику просочиться, приходится все время выставлять дозоры, секреты, вести разведку и расставлять снайперов. В ту ночь во время сопровождения снайперской пары дозорная группа угодила на заминированную тропу. Двое ребят погибло на месте. За жизнь троих раненых сейчас борются врачи Луганской Республиканской клинической больницы.
Когда собрались ехать, обратил внимание на побитый осколками знакомый автомобиль, прошлый раз мы мотались на нем в Сокольники. «Та… попали под танковый выстрел», — говорит офицер управления батальоном: «Обошлось. Лишь машину посекло…». Окопные будни.
Попрощавшись с ребятами «семерки», прибыли в штаб 3-го бтро, по традиции именуемого «Егоровской сотней» — бойцы именно этого подразделения держат, в том числе, и блокпост в Желтом. Согласование заняло буквально пару минут, замкомандира — подполковник с позывным «Багги» — дал «добро», и вот мы уже снова в пути.
Таксист все время травит байки. По дороге к переправе в красках рассказывает нам, как с жарой стали всплывать тела украинских силовиков. Мы не верим, говорим, что если бы что-то подобное происходило, то об этом знали бы все. Он упорствует: мол, нет — плывут по реке, чуть ли не косяками, аки перелетные бревна прям в сине море. Ни грамма сожаления, кстати. Даже частушку спел:
Нельзя сказать, что он шибко обозленный или очерствевший душой парень, просто выжгла война что-то во всех нас по отношению к противнику. Мы еще не знаем, что буквально через час будем практически в упор рассматривать солдат и офицеров 92-й отдельной механизированной бригады ВСУ.
Донец в этом месте красив. С обеих сторон реки раскинулись леса. У перехода зеленая зона обезображена минными полями, траншеями, блиндажами и стрелковыми ячейками. Река лучше скрывает червоточины войны — затопленного понтона не видно. Пешеходная подвесная переправа, которую в шалопайское довоенное время журналисты прозвали «Мост имени Индианы Джонса», взорвана карателями при отступлении. Теперь от нее остались лишь торчащие из воды остатки стальных ферм. Сегодняшняя «дорога жизни» — это одна утлая лодочка, провисающий обесточенный кабель автомобильного парома да мужик из местных, исполняющий ныне функционал ручной тяги. Паромщик за раз таскает пару человек и их сумки. Людей переходит не много — 3–4 человека за час. С собой тащат, в основном, огурцы да помидоры. Коммерсантов среди них практически нет. Разговорились с семьей. Мужчина лет шестидесяти, увидев встречавшую его родню, не смог сдержаться и как-то совсем по-мальчишески разрыдался, обнимая своих. Война разрубила село ровно напополам, по живому — по семьям и судьбам.
Спрашиваю, как, мол, на «той» стороне? Отвечает: «Вот так!» и показывает мне смартфон взрослой внучки с СМС-кой от гауляйтера Москаля: «Ви знаходитесь у зоні АТО. Ваше майно належить державі.» Говорят, что с них теперь еще будут снимать по 8 % всех пополнений счетов мобильной связи — тоже на нужды «АТО». Другой мужик жалуется, что только что на очередном блокпосту киевских силовиков, которых тут напихано по всей оккупированной части села, начали «шмонать» его машину.
— Я ему говорю, что ты там ищешь в той несчастной «Таврии», не видишь, что я крестьянин?! А он мне: «У мене у самого така машина. Я знаю, де в ній шо можна заховати». Ну, говорю, ищи…
В целом, конечно, рассказывают осторожно, слишком много ушей вокруг. Да и у всех родня по обе стороны фронта.
Не успели толком поговорить, раздался звук двигателя, и тут же взлетела команда «Тревога!». Бойцы блокпоста метнулись по местам, мы гуськом ушли за бруствер, а на противоположной стороне появился БТР, обсиженный пехотой, и два офицерских пикапа. С дистанции в сто с небольшим метров отчетливо видна прекрасная экипировка — бронежилеты с разгрузками, каски, новенькое оружие. Все это так контрастирует с разношерстным и откровенно скромным снаряжением наших ополченцев. Бронетранспортер эталонной мишенью застыл на пригорке, пехота даже не почесалась спешиться. Пикапы, словно тачанки, развернулись задами открытых кузовов — там тоже сидели пулеметно-гранатометные расчеты.
Навстречу им, прямо на пристань, вышло двое. Небрежно перекинувший автомат за спину командир блокпоста и представитель комендатуры, вооруженный лишь десантной тельняшкой на широкой, крепкой груди. За их спинами бойцы приникли к тяжелому вооружению. Один из «егоровцев» бесшумной тенью скользнул в пойменный лес с гранатометом в руках. Окинул взглядом мгновенно преобразившихся ополченцев: вот не обломится здесь никому и ни разу, несмотря на сияние новехонькой НАТОвской экипировки, оружие и технику с иголочки.
Весь мой «афганский» опыт говорил, что вся эта, на первый взгляд, устрашающая мощь украинской «бронекавалерии» — на самом деле пустая и опасная бравада. Начнись сейчас бой, полыхать этому БТРу и двум модным жестянкам веселым аутодафе. Пехоте же под кинжальным огнем ползти в последний путь к речке — на заклание или сдачу «в полон». Ну, не в гору же им по открытой местности со ста метров-то улепетывать?!
Не знаю, как солдаты, а двое изображавших из себя бравых коммандос украинских офицеров, с ног до головы обвешанных модными военными цацками, видимо, все прекрасно понимали. Вышли на свою сторону реки и минут пять объясняли нашим мужикам, «зачем это они местных пугают». Причина оказалась смешной, якобы, «завязли». Днем. В жару. В собственном расположении.
Как бы там ни было, отчалили. Даже приветственно ручкой помахали своим визави. Вернулись и наши командиры. Кратко бросили на ходу: «Все, отбой. Войны не будет».
Вышли на пристань, разговорились со старшим блокпоста. Виталий — человек потрясающего мужества и столь же впечатляющей скромности. Назвал себя «старшим». На вопрос о звании и должности просто ответил:
— Да какие звания? Мы ведь, «егоровцы», живем тут одной семьей. У меня в подчинении несколько блокпостов и не только. Перечислять не буду, сами понимаете.
Понимаем.
Об обстановке рассказывает четко и кратко.
— У нас сейчас чуть спокойнее, с тяжелого не стреляют. Мы выполняем договоренности о прекращении огня. Однако противоположная сторона не полностью отвела тяжелое вооружение на положенное расстояние. Есть танки. БТР вы сами только что видели. Они все время гоняют технику взад-вперед, боятся уничтожения. Мы это все засекаем.
Виталий, в лучших традициях офицерского кодекса, подчеркнуто уважительно относится к своему противнику. Точнее, к кадровым военным — к ВСУ.
— На той стороне нам противостоит 92-я отдельная механизированная бригада ВСУ под командованием полковника Виктора Николюка. Я с ним разговаривал. Он старается соблюдать договоренности. Однако есть тут такое подразделение «Золотые ворота».[12] Вот они постоянно провоцируют: сначала стреляют по нам, потом по позициям 92-й бригады. Хотят столкнуть нас лбами, — рассказывает Виталий.
— Помните опыт заградотрядов времен Отечественной? То же и здесь. Позавчера для усиления к ним заехали подразделения «Айдара» и «Азова». Опять же «Золотые ворота». Сами военные[13] воевать не хотят. Они не против самостоятельности Донбасса, но у них есть приказ и семьи, для которых любое их неповиновение может быть чревато. Оттуда и все конфликты между военными и карателями. И с мирным населением. Ведь весь беспредел — это батальоны. У ВСУ уровень дисциплины и ответственности несоизмеримо выше. Если это офицер — у него и слово, и честь. Не все там подонки, — подвел итог разговора «егоровец».
В целом, можно отметить, что на наших позициях очень силен дух и уверенность. Все действия киевских силовиков отслеживаются. Впереди естественная преграда — Северский Донец. На позициях созданы инженерные укрепления полного профиля. Сзади сильные тылы. Бойцы мотивированы и в частных разговорах уверяют, что «через них» не пройти. Много местных, знающих здесь каждую лощинку и каждое лицо.
Мне сложно угадать, какую именно задачу решало дефиле украинского БТР, но я четко понимаю, что если Киев все же решится на активную фазу и форсирование Донца, то дурацкая частушка нашего улыбчивого таксиста может реально обрести плоть. Думаю, оно того не стоит.
Необстрелянные пацаны Александра Погорелова
Стройная девчонка-тростиночка — неброский макияж, скромная одежда, минимум украшений. Тонкие черты лица с большими внимательными глазами. С виду Виктория обычная луганская студентка. Но еще и дочь ополченца. Вот изящные девичьи руки неловко держат канцелярский файл. В нем, словно в обычном пакете, сложены бумаги, документы и фотографии. Это всё, что осталось от её отца: свидетельство о рождении, паспорт, аттестат, военный билет, свидетельство о смерти. Там же — последняя фотография. Потухший взгляд переставших улыбаться глаз, сеть окопных морщин да натянутые в искусственной улыбке губы. Явно неудачное фото так и не пригодилось — служебное удостоверение сделать не успели. Впрочем, возможно, подойдет теперь для могильной плиты.
Поделиться книгой: