Помоги проекту - поделись книгой:
В Германии был создан Банк Гамбурга, чтобы взвешивать и оценивать все монеты, которые затем записывались на счет владельца депозита. С каждого вкладчика списывалась небольшая комиссия[398]. Амаса Уолкер пишет, что банк «никогда не обещал выдать больше, чем имел в своих хранилищах». Более того, «он никогда не вносил беспорядок в торговлю ни [кредитным] сжатием, ни экспансией. Он всегда был надежен и внес большой вклад в благополучие города, а также к удобству других городов, связанных с Гамбургом торговыми узами»[399].
Самым известным из «депозитных банков» был Банк Амстердама. Адам Смит в своем сочинении «Исследование о природе и причинах богатства народов» проливает свет на работу банка: «Банк Амстердама заявляет, что он не отдает в ссуду ни малейшей части вложенных в него вкладов и что на каждый флорин, на который открывается кредит, он держит в своих подвалах стоимость флорина в монете или слитках»[400]. Тем не менее на основной капитал банка 100%-ный резерв не поддерживался.
Банк Амстердама был создан голландским правительством в 1609 г. Любой гражданин мог сделать вклад и забрать его монетами или слитками. За операции по снятию и зачислению [золота] взималась комиссия в размере 1/40 доли 1% [0,025%]. Прочие тарифы были чрезмерными, с лихвой обеспечивая платежеспособность банка, но использовались для того, чтобы увеличить государственные доходы. Впрочем, несмотря на высокие тарифы, банк был весьма прибыльным. Основатели банка настаивали на строгом разделении кредитных и депозитных функций банка: «Ясно, что изначальная теория банка как депозитного банка не предполагает выдачи кредитов в качестве одной из функций. Будучи учрежден без капитала, а это понимала и общественность, и создавшие его законодатели, он был обязан иметь в своих хранилищах все то количество металла, которому соответствовали его обязательства»[401]. К сожалению, банк не смог придерживаться своего устава. Банк не публиковал свои отчеты, и позднее выяснилось, что банк втайне выдал заем городу Амстердаму в размере 9 млн гульденов. Этот факт стал достоянием гласности, и в результате банк лопнул в 1791 г., просуществовав 182 года»[402].
Говоря о континентальных депозитных банках XVII столетия, Дж. Э. Торольд-Роджерс отмечает, что «банковские деньги» имели «природу складских свидетельств, дающих держателю право претендовать не только на соответствующую им сумму денег, но и (по крайней мере в теории) на те самые монеты, которые были сданы на хранение»[403].
Коммерческие депозитные банковские операции появились в Англии в XVII столетии. В противоположность общепринятому мнению, ювелиры не были первыми английскими банкирами. Р. Д. Ричардс в книге «Ранний период банковского дела в Англии» приводит свидетельства того, что «до ювелиров хранителями депозитов были стряпчие, а ювелиры, прежде чем стать признанными хранителями депозитов, занимались учетом векселей»[404].
Стряпчие были клерками, управлявшими счетами своих нанимателей, они не занимались фидуциарной эмиссией или банковскими операциями с частичным резервированием. В первую очередь они выступали хранителями денежных средств доверившихся людей и действовали в качестве опекунов или хранителей.
«В XVI – начале XVII в. большая часть бухгалтерии торговцев велась профессиональными стряпчими, действовавшими в качестве кассиров для одного или нескольких торговцев. Стряпчие следили за сохранностью средств, отражали доходы и расходы, совершали платежные операции и вели строгий учет каждой операции. Стряпчий был агентом. Деньги его поручителя не были ссужены стряпчему, последний лишь отвечал за них. Аналогичным образом с древности крупные землевладельцы нанимали управляющего или казначея, чьим делом становилось ведение счетов хозяйства и надзор за казной»[405].
Кроме того, «стряпчие были маленькими людьми с небольшим капиталом и малоизвестными в Сити; но они были агентами, обязанными присматривать за безопасностью денег своих поручителей и несущими уголовную ответственность в случаях использования этих денег в своих целях»[406].
Финансовое положение ювелиров резко отличалось от положения стряпчих. Ювелиры, как правило, были купцами и олдерменами[407], имели собственный капитал и ссужали деньги другим купцам и королям (как, например, Эдуарду III). Эти средства «были нажиты за счет их прибылей как ремесленников, ювелиров и торговцев драгоценными металлами»[408].
Опасаясь за сохранность своих сокровищ, землевладельцы и купцы постепенно выводили свои средства из-под опеки управляющих и стряпчих, передавая их ювелирам, в особенности в годы гражданской войны [1642—1652] и в период Английской республики [1649—1653]. Кроме того, «исторически английские купцы хранили наличные средства в Лондонском Тауэре, пока в 1640 г. Карл I не захватил 120 тыс. фунтов, которые вернул лишь через много лет после бурных протестов. Как следствие, купцы и знать начали передавать монеты и ценности ювелирам, получая взамен квитанции, или расписки, последних»[409].
Очевидно, что изначально ювелиры действовали в качестве попечителей [trustee] получаемых средств. Это подразумевало «принятие депонированных денег на хранение [trust], причем хранитель не имел права пользоваться средствами. За небольшую плату депонированные деньги складывались в сундуки или опечатывались в мешках и возвращались по требованию, а выдаваемые расписки были просто складскими квитанциями. Ювелир был хранителем [trustee] или депозитарием, а вкладчик – депонентом. Документы „Ювелирной компании“ в Лондоне показывают, что в период правления Якова I и Карла I многие городские ювелиры выступали в качестве ответственных хранителей ценностей и денег… Как видим, первые расписки, выдаваемые ювелирами, были расписками ответственного хранения, т.е. складскими квитанциями без права переуступки»[410].
Эллис Пауэлл в книге «Эволюция денежных рынков» пишет: «…изначально клиенты ювелира и не подозревали о прибылях, которые получает последний за счет использования денег. Клиенты передавали их тому, кто сулил бесплатное хранение, лишь в целях сохранности. Ювелир выступал в роли сейфа, принимая на ответственное хранение золотую и серебряную посуду, украшения, слитки и монеты, в том числе зарубежные, – различного происхождения и достоинства»[411].
Очевидно, что передача слитков и монет ювелирам, а также выдача последними расписок на принятые вклады (обращавшиеся в качестве денег), не меняла характер чистого металлического стандарта. До тех пор пока расписки были честными и обеспечивались равным количеством металла на депозите, 100%-ный стандарт сохранялся.
Однако постепенно природа ювелиров как банкиров менялась. Вне всяких сомнений, это стало следствием функции кредитования – их основного занятия до того, как они стали ответственными хранителями. Они просто не были приспособлены к тому, чтобы хранить ценные вещи клиентов. Ювелиры изначально были заимодавцами и комиссионерами, выступавшими в роли финансовых посредников, и «…деньги ссужались им как комитентам, и если они использовали их в собственных целях и утрачивали, им грозило лишь гражданское судебное преследование»[412].
Как вознило банковское дело с частичным резервированием? Во-первых, что касается расписок ювелиров: «Поскольку они представляли реальный денежный вклад, в частных сделках их стали свободно принимать как деньги. Хотя расписки ювелиров никогда не были узаконенным средством платежа, они приучили торговое сообщество к использованию бумажных эквивалентов денег»[413].
Постепенно ювелиры «заметили влияние „закона больших чисел“ на возросшие размеры своего бизнеса: приток и изъятие вкладов в общем и целом компенсировали друг друга»[414]. Соответственно у ювелиров-банкиров появилась возможность выдавать расписок на большее количество звонкой монеты, чем лежало на депозитах. Гроусклоуз критически отмечает: «Оставался лишь шаг до того, как более беспринципные ювелиры открыли для себя, что они могут ссужать средства клиентов, при условии что у самих ювелиров остается на руках достаточно средств для удовлетворения ожидаемых требований на изъятие депозитов»[415].
Таким образом, трансформация в банковскую деятельность с частичным резервированием произошла благодаря специфической природе расписок ювелиров, которые стали обращаться в качестве представителей денег: «…поначалу эти документы представляли собой конкретные обещания, аналогичные складским свидетельствам. Возникла практика передачи права собственности путем передачи таких квитанций, или „расписок ювелиров“ („goldsmith’s notes“), как они назывались. Такие расписки нередко упоминались в парламентских актах, и еще в 1746 г. большинство лондонских банкиров продолжали оставаться членами „Ювелирной компании“. Судя по характеру упоминаний этих расписок в некоторых законах, они превратились в общие, а не конкретные, обещания – обязательства предоставить по требованию некую денежную сумму без дополнительных условий по поддержанию резервов для этой цели»[416].
Поскольку ювелиры происходили из ростовщиков и получали соответствующую подготовку, использование средств клиентов казалось им почти естественным, пока в резерве оставалось достаточно средств для удовлетворения требований депонентов. В результате отношения между клиентом и банкиром постепенно перешли от схемы «владелец имущества—ответственный хранитель» к схеме «кредитор—должник». «Таким образом, ювелир-хранитель превратился в должника вкладчика, а последний стал инвестором, ссужавшим деньги ювелиру за „вознаграждение“»[417]. Из складских квитанций расписки ювелиров превратились в долговые расписки, представлявшие сумму наличных денег, которую можно было изъять по первому требованию. Выплаты по этим распискам производились либо конкретному лицу, либо предъявителю.
Постепенное изменение характера отношений с ювелирами происходило незаметно для вкладчиков, они по-прежнему считали «вклад» своей собственностью, а не займом банкиру. Вот как описывает Пауэлл эту трансформацию юридических взаимоотношений банкиров и их клиентов: «Мы видели, что изначально он [ювелир-банкир] выступал лишь ответственным хранителем. Но хранителю запрещено без явного согласия депонента каким бы то ни было образом пользоваться вверенным ему имуществом для личных целей, если только такое использование не является необходимым для сохранности самого имущества (например, для сохранности вверенной попечению лошади требуется давать ей физические нагрузки)»[418]. Как указывает Пауэлл, согласно законодательству об отношениях владельца имущества и ответственного хранителя хранитель обязан вернуть имущество, «идентичное переданному на хранение, что в случае монет почти невозможно… На деньгах нет отметок. Один пенс не отличить от другого»[419].
Таким образом, заменимость денег в сочетании с привычным для ювелиров характером их бизнеса привели к перерождению банковского дела – от ответственного хранения к долговым отношениям. Вопрос о том, каким образом произошли эти изменения в юридических отношениях, поставлен Пауэллом: «Когда же была принята доктрина о том, что банкир – просто должник, а не ответственный хранитель (
Перемены происходили эволюционно. В XVII—XVIII вв. клиенты банков обращались в суд по поводу банковской деятельности с частичным резервированием и юридического статуса клиентских депозитов. Почти всегда вердикты судов гласили, что банкир – просто должник, а не ответственный хранитель или попечитель. Почему? В основном по причине того, что находящиеся на хранении деньги или монеты не имеют отличительных признаков. Это условие было
Окончательно эта проблема была разрешена в Англии только в начале XIX в. Некоторые вкладчики вновь поставили под сомнение традиционные решения английских судов, утверждая, что «банки должны нести ответственность не меньшую, чем несет класс ответственных хранителей, в число которых входят транспортные компании, хозяева постоялых дворов и прочие»[423]. Однако «в 1833 г. в судебном процессе „Питты против Глегга“ суд постановил, что суммы, зачисляемые на счет клиента банкиром, пусть и называемые обычно вкладами, в действительности являются займами клиентом банкиру»[424]. Тем не менее суды понимали, что использование термина «вклад» вводит в заблуждение, хотя и дозволяли банкирам его использовать. Развивая эту точку зрения, лорд Коттенгэм на процессе «Фоули против Хилла» в 1848 г. постановил: «Деньги, помещенные на хранение к банкиру, для всех намерений и целей суть деньги банкира, который волен поступать с ними по своему усмотрению. Используя их, он не виновен в злоупотреблении доверием. Он не несет ответственности перед принципалом за то, что подвергает их опасности, ввязываясь в случайную спекуляцию; он не обязан хранить их или обращаться с ними как с собственностью принципала, но он, разумеется, несет ответственность за сумму, потому что, получив эти деньги, он заключил договор о выплате принципалу по его требованию суммы, эквивалентной той, которую он получил на руки»[425].
Поэтому Пауэлл заключает: «Отношения между банкиром и клиентом по типу „должник—кредитор“, а не „попечитель—бенефициар“ или „ответственный хранитель—владелец имущества“, по всей видимости, рассматривались как установленный факт – очевидный, общепризнанный и практически непреложный»[426].
Изменение в юридическом статусе банкира постепенно позволило легализовать банковское дело с частичным резервированием, которое на Западе вскоре превратилось в священный институт. Вопросы о юридическом статусе взаимоотношений банкира и клиента или о том, должны ли банки хранить звонкую монету в количестве, равном всем требованиям вкладчиков, больше не поднимались. Напротив, вопросами практической важности стали выбор между здоровой и нездоровой банковскими практиками, а также уровень резервов, требующийся для сохранения доверия публики. Термины «погашаемость» [«redeemability»] и «имущественный иск» [«claim of ownership»] перестали употребляться; в моду вошли «конвертируемость» [«convertibility»] и оптимальная «норма резервирования». Более того, в условиях системы с частичным резервированием «в практике современного банковского дела пассивы формируются преимущественно из обязательств до востребования или с краткосрочным уведомлением, а хранящихся в банке «наличных денег» достаточно для оплаты лишь
Когда банковское дело с частичным резервированием было легализовано, реформаторы задались вопросом: есть ли такой равновесный уровень и норма резервирования, к которым все банки будут добровольно стремиться, сохраняя свою платежеспособность и доверие общества. Может ли «свободная банковская деятельность» без государственного регулирования уровня резервов и ограничений на создание филиалов обеспечить стабильный финансовый климат? Или же для того, чтобы удержать банки от чрезмерного занижения нормы резервирования, которое создало бы «бесконечную» денежную массу, вызвав самоуничтожение самих банков и всеобщую панику, необходимо вмешательство государства? Политики и экономисты искали ответ на эти вопросы на протяжении двух последующих столетий.
На некоторых критиков сильное влияние оказала история. Грандиозная экспансия банкнот, векселей, чеков и иных форм платежа в XVIII—XIX вв. создала повсеместные «антибанковские» настроения. В Англии политолог, экономист и философ Давид Юм, находясь на переднем крае борьбы по вопросам финансов и отстаивая позицию твердых денег, обвинял банковскую кредитную экспансию в том, что она вызывает рост цен внутри страны, что ставит Англию в невыгодное положение в международной торговле. На банковскую систему с частичным резервированием Юм возлагал вину за кредитные кризисы, падение вексельного курса и отток звонкой монеты. Он считал, что наиболее желателен такой банк, который поместит все деньги под замок и не будет заниматься ссудными операциями. По существу, он поддерживал систему со 100%-ным резервированием[428].
Американские колонии были наводнены бумажными деньгами, эмитируемыми властями штатов, а Война за независимость финансировалась неразменными «континенталями». Ко времени принятия Конституции настрой против бумажных денег был столь силен, что подавляющее большинство делегатов конституционного конвента проголосовали за прямой запрет эмиссионной деятельности для властей штатов. Один из делегатов конвента рассказывал: «В докладе редакционной комиссии содержался запрет штатам лишь на эмиссию без согласия конгресса; но конвент испытывал такой ужас перед бумажными деньгами, что делегаты настояли на абсолютном запрете»[429]. Среди сторонников более строгого варианта были Джеймс Мэдисон, Гувернер Моррис, Роберт Моррис и Джордж Мэйсон. В окончательной редакции Конституция США гласит: «Ни один штат не может… чеканить монету, выпускать кредитные билеты, допускать уплату долгов чем-либо, кроме золотой или серебряной монеты» (статья I, раздел 10).
Конституционный конвент также обсуждал вопрос о том, должно ли федеральное правительство иметь право на эмиссию кредитных билетов, которые формально представляли собой инструмент краткосрочного заимствования, но зачастую становились узаконенными средствами платежа. В связи с этим затем была поставлена реальная проблема эмиссии бумажных денег федеральным правительством. Многие сторонники «твердых денег», до того выступавшие за запрет эмиссии бумажных денег законодательными собраниями отдельных штатов, отказались поддержать аналогичный запрет для федерального конгресса. Например, о Джордже Мэйсоне писали: «Несмотря на смертельную ненависть к бумажным деньгам, он не желал связывать руки законодательному собранию, поскольку не мог предвидеть всех чрезвычайных обстоятельств»[430].
Тем не менее конституционный конвент проголосовал против дозволения правительству «выпускать кредитные билеты». По поводу принятия этого решения Джеймс Мэдисон «с удовлетворением отметил, что вычеркнув эти слова, они не лишают государство права использовать государственные бумаги (public notes), если те будут безопасными и пристойными, а лишь исключают возможность использовать оные в качестве предлога для введения бумажной валюты и в частности для превращения кредитных билетов в узаконенное средство оплаты государственных или частных долгов»[431].
Вот что писал о конституционном конвенте Альберт Галлатин, бывший министром финансов при Томасе Джефферсоне:
«Авторы Конституции Соединенных Штатов находились под сильным впечатлением все еще живых воспоминаний о пагубом влиянии бумажных денег на собственность и моральный дух общества. Соответственно наша Конституция гласит, что ни один штат не должен чеканить монету, выпускать кредитные билеты, назначать что-либо, кроме золота и серебра, узаконенным средством оплаты долгов или принимать какие-либо законы, нарушающие договорные обязательства; полномочия чеканить деньги и, соответственно, регулировать их ценность (а также ценность иностранной монеты) тем же документом были возложены исключительно на конгресс. Указанный орган не имеет полномочий назначать что-либо средством оплаты частных долгов, из чего недвусмысленно вытекает, что лишь золотая и серебряная монета может быть узаконенным средством оплаты долгов и что конгресс не может разрешить оплату задолженности каким-либо видом бумажных денег… долгов… причитающихся к выплате Соединенным Штатам, или таких долгов со стороны Соединенных Штатов, которые могут, по особому договору, быть выплачены соответствующим видом бумажных денег.
По всеобщему мнению, положения Конституции обеспечивали абсолютную защиту от опасности бумажных денег. Учреждение банковской системы встретило энергичный отпор по самым разным резонам; но едва ли кто опасался, что свободно конвертируемые в звонкую монету банкноты (которые никого нельзя было принудить принять) могут выродится в чисто бумажные деньги, более не обмениваемые по предъявлении на звонкую монету»[432].
Десятилетия спустя Даниэль Вебстер сходным образом высказывался в пользу денежной политики чистого металлического стандарта, по крайней мере на уровне федерации и штатов: «Не вызывает ни малейших сомнений, что в этой стране, ни при нынешнем правительстве, ни при каком-либо ином, не может являться узаконенным средством платежа ничто, кроме золота и серебра, либо отчеканенных на наших монетных дворах, либо иностранных монет по курсам, регулируемым конгрессом. Это конституционный принцип, абсолютно прозрачный и чрезвычайно важный. Штатам запрещено назначать средством оплаты долгов что-либо, кроме золота и серебра. И пусть в отношении конгресса такой запрет прямо не указан, но поскольку конгрессу не дано в этом отношении иных прав, кроме как чеканить монету и регулировать ценность иностранных монет, очевидно, что у него нет права заменять монеты бумажными деньгами или чем-либо еще в качестве узаконенного средства оплаты долгов и исполнения условий контрактов»[433].
Иными словами, взгляды большинства делегатов Конституционного конвента явно отражали подход с позиции «твердых денег», поддерживая концепцию 100%-ного металлического стандарта, по крайней мере в том, что касалось государства. Впрочем, хотя эмоциональный настрой явно не благоволил бумажным деньгам, в то время не было предпринято усилий к запрету эмиссии бумажных обязательств частными банками. На тот момент, однако, это упущение не было серьезным, поскольку в 1790 г. банковское дело в Америке только зарождалось. За предшествующее десятилетие в Соединенных Штатах были учреждены лишь три банка – Банк Пенсильвании, Банк Нью-Йорка и Банк Массачусетса, и все они были «основаны на звонкой монете».
В 1790—1820 гг. количество банков с чартерами (лицензиями), выданными отдельными штатами, резко выросло К 1800 г. в стране имелось 28 коммерческих банков, в 1811 г. их было 88. Поначалу в чартерах содержалось мало положений, ограничивающих банковскую деятельность, и к 1816 г. число банков штатов возросло примерно до 250. Учредители банков ожидали высокой доходности и занимались спекуляциями с недвижимостью и инвестициями в промышленные предприятия. Банки обыкновенно расширяли свои обязательства посредством выпуска банкнот, количество которых после войны 1812 г. резко возросло. Рассматривая этот период, Ротбард отмечает: «Эти банки были прежде всего эмиссионными учреждениями и управлялись на основе достаточно мягких принципов. Звонкой монетой оплачивалась лишь малая доля уставного капитала; широко распространена была практика, когда акционеры оплачивали акции банка собственными векселями, единственным обеспечением которых служили сами акции»[434].
Неизбежным результатом стал стремительный рост цен, за которым последовал отток звонкой монеты в Новую Англию для оплаты импортных поставок и текстильной мануфактуры. Банки продолжали расширять эмиссию банкнот, что в августе 1814 г. привело к приостановке их размена на звонкую монету за пределами Новой Англии. Стремительный выпуск банкнот возобновился в 1815 г., причем «приостановку выплат звонкой монетой большинство банкиров считало благословением, поскольку в этих условиях не было нужды беспокоиться насчет отношения резервов в золоте и серебре к обязательствам»[435]. Последовавшая депрессия и паника 1819 г. вызвали массовое разорение банков на Западе и Юге. Несмотря на эти неудачи, банковское дело продолжало пользоваться популярностью у деловых людей и спекулянтов. К 1834 г. в США уже насчитывалось более 500 банков.
Именно в этот ранний период американской истории сформировались экономические и банковские взгляды сторонников и последователей Джефферсона и Джексона. Политические лидеры того времени, включая многих отцов-основателей, «в своих работах демонстрировали отличное и всестороннее знание классической политической экономии и были целиком и полностью привержены капитализму и свободному рынку, которым, по их мнению, банковское дело с частичным резервированием только мешало»[436]. Ротбард отмечает, что в этот период «в Америке имелось достаточно много сторонников „принципа денежной школы“ – банковского дела со 100%-ным резервированием и идеи о том, что фидуциарный банковский кредит является причиной цикла деловой активности – за несколько лет до того, как Томас Джоплин впервые сформулировал его в Англии. Быть может, одной из причин такого опережения стало то, что американцы, получив пользу от знаменитой английской дискуссии о слитках, посвященной проблемам неразменных бумажных денег, были вынуждены сражаться с инфляцией в условиях бумажных денег, размениваемых на звонкую монету, за несколько лет до англичан, которые окончательно вернулись к размену на звонкую монету лишь в 1821 г.»[437]
Среди отцов-основателей, выражавших сильную неприязнь к банковской деятельности с частичным резервированием и симпатию к чистому металлическому стандарту, числились Томас Джефферсон и Джон Адамс. Джеймс Мэдисон, симпатизировавший сторонникам твердых денег, считал бумажные деньги теоретически лучше звонкой монеты, но высказывался за жесткое ограничение их эмиссии, опасаясь их обесценения.
Особенно резко против
По этому вопросу Джон Адамс искренне соглашался со своим давним оппонентом. В письме Джону Тэйлору из Каролины Адамс ругал банки, обвиняя их в депрессии 1819—1820 гг. Он считал эмиссию бумажных денег сверх запаса звонкой монеты «воровством», чреватым экономической катастрофой. Адамс приводил в пример Массачусетс в 1775 г., когда система бумажных денег обрушилась, вскоре сменившись серебром[440]. В 1811 г. в письме Бенджамину Рашу Адамс называл банковскую систему «коррупцией чистой воды»[441]. Он также писал: «Каждый доллар, выпущенный банком в виде банкноты сверх количества золота и серебра в его хранилищах, представляет воздух [nothing] и поэтому по отношению к кому-то является жульничеством»[442].
Любимая книга Адамса на тему экономики, которую он перевел под руководством Томаса Джефферсона, была написана французским идеологом и экономистом графом Антуаном Дестютом де Траси. Де Траси называл бумажные деньги воровством и считал банки «исключительно порочными» организациями[443].
Аналогичных взглядов на бумажные деньги в этот период придерживался и сын Джона Адамса Джон Куинси Адамс. Будучи госсекретарем, он написал ответное письмо французу Питеру Полю де Гранду, самым лестным образом высказавшись о старой банковской системе Амстердама, при которой в обращении находились бумажные деньги на сумму, равную количеству звонкой монеты в хранилищах банка, и которые «всегда представляли (это количество и) не более»[444].
Главным бастионом сторонников твердых денег была Виргиния. Помимо Томаса Джефферсона, среди них был и губернатор Томас Рэндольф, зять и близкий друг самого Джефферсона. Губернатор являлся убежденным сторонником использования золота в качестве счетной денежной единицы. Согласно Рэндольфу, ценность звонкой монеты относительно стабильна, а банковский кредит вызывает сильные колебания, в конечном счете приводя к панике. Губернатор, однако, не выступал против бумажных денег как таковых, но допускал их существование лишь при условии их конвертируемости в звонкую монету и гарантированного соответствия количеству звонкой монеты – иными словами, он стоял за систему 100%-ного резервирования[445].
Еще одним известным виргинцем из числа сторонников программы чистого металлического стандарта был редактор ричмондского журнала «Enquirer» Томас Ритчи. Он критиковал бумажные деньги, неконвертируемые в звонкую монету, и писал редакционные статьи в поддержку строгого регулирования банковской деятельности. Еще один представитель штата, председатель Верховного апелляционного суда Виргинии Спенсер Роун утверждал, что «банки – зло первой величины» и от них следует требовать погашать банкноты звонкой монетой в любых обстоятельствах[446].
Одним из ведущих экономистов – сторонников твердых денег того периода был юрист из Балтимора Даниэль Рэймонд, написавший первый в Соединенных Штатах систематический трактат по экономической теории. Обсуждая разработанный Давидом Юмом механизм перетока звонкой монеты, Рэймонд писал, что банковский кредит вызывает рост цен, стимулирует чрезмерные спекуляции и оказывает неблагоприятное воздействие на торговлю. В идеале, считал он, банкноты нужно заменить национальной бумажной валютой, полностью (на 100%) обеспеченной звонкой монетой. По словам Рэймонда, эмиссия банкнот сверх металлического обеспечения представляет собой «колоссальное мошенничество»[447].
В Пенсильвании одним из наиболее ярких лидеров движения в поддержку металлических денег был влиятельный сенатор штата Конди Роге. Он прямо возлагал вину за цикл «бум—крах» на банковскую кредитную экспансию. Кроме того, Роге первым в Соединенных Штатах сформулировал положение о том, что наряду с банкнотами депозиты составляют часть денежной массы, чего не сумели понять представители британской денежной школы и что в конце концов привело к дискредитации закона Пиля 1844 г. Роге также с большим подозрением относился ко всем банкам, кроме тех, резервы которых по обязательствам до востребования составляли 100%[448].
В число лидеров антибанковского движения и сторонников за возврат к «здоровому» банковскому делу входили член палаты представителей от штата Теннесси Дэйви Крокетт (который называл всю банковскую систему «разновидностью надувательства в гигантском масштабе»), Эндрю Джексон, Мартин Ван-Бюрен, Генри Гаррисон и Джеймс Полк. Все они позднее в разное время становились президентами Соединенных Штатов.
Точка зрения многих из противников банков и сторонников ультратвердых денег периода Джексона—Ван-Бюрена сложилась во время штормовой банковской эпохи начала XIX в. «Сам Эндрю Джексон предвосхитил свою будущую оппозицию к банковскому делу, став пламенным лидером противников неразмениваемых на звонкую монету бумажных денег в Теннесси. Томас Харт Бентон (по прозвищу «Старина Слиток»), будущая правая рука Джексона по вопросам твердых денег в сенате, перешел на сторону твердых денег, лично соприкоснувшись с банковской деятельностью в Миссури во время паники. Будущий президент Джеймс Полк из Теннесси, которому предстояло стать пропрезидентским лидером в палате представителей в период президентства Джексона, а позднее учредить независимую казначейскую систему твердых денег, начал политическую карьеру в Теннесси в тот период, выступая за возобновление выплат звонкой монетой. В тот же период Эймос Кендалл, позднее главный советник Джексона и его доверенное лицо в войне против банков, стал непримиримым врагом банков[449].
Аргументы против чрезмерных эмиссии банкнот и эластичности в целом относились к оттоку звонкой монеты. «Они (сторонники твердых денег) заявляли, что банки сначала расширяют предложение бумажных денег, вызывая рост цен и расцвет спекуляций, а этот факт приводит к оттоку звонкой монеты, после чего следуют сжатие, убытки бизнеса и банкротства»[450]. Томас Ло заявлял, что «поскольку в некоторых случаях банки эмитируют банкноты в масштабах, пятикратно превышающих количество звонкой монеты в их распоряжении, при изъятии звонкой монеты объем банкнот приходится сжимать в пять раз»[451]. Генри Ветэйк указывал, что чисто металлический стандарт привел бы к «сжатию (денежной массы) лишь в отношении один к одному»[452].
В начале 1830-х годов Уильям Гудж одобрительно писал о «банках твердых денег», приводя в пример Банк Гамбурга. Одной конвертируемости в металл недостаточно для того, чтобы избежать губительных колебаний кредита. Гудж верил в возврат к банкам твердых денег. От таких банков требовалось бы поддерживать 100%-ный уровень резервов в отношении депозитов до востребования, а их ссудная деятельность ограничивалась бы величиной их капитала[453].
Дискуссии о повторном учреждении Национального банка США затронули ряд ключевых вопросов денежной политики и твердой валюты. Философски Джексон продолжал придерживаться мнения о необходимости восстановления «конституционных денег» – звонкой монеты, а не бумаги. Он наложил вето на билль о возобновлении чартера национального банка в 1832 г., а в 1833 г. вывел депозиты национального банка в специально отобранные банки с чартерами штатов.
Многие из сторонников Джексона выступали за отказ от банкнот мелкого достоинства, аргументируя это тем, что банкноты вытесняют из обращения монету. Инициатор этой идеи Уильям Гудж предлагал постепенно, за десять лет, отказаться от банкнот достоинством менее 100 долл. Эту меру поддерживали Галлатин и другие эксперты по вопросам денежного обращения, но она не имела особого успеха. Однако большинство желало отказа
В июле 1836 г., пытаясь успокоить спекулятивную лихорадку и восстановить «конституционную валюту», Джексон выпустил знаменитый циркуляр о звонкой монете, запретивший использование банкнот при покупке государственных земель на Западе. Вопреки ожиданиям, это привело к панике 1837 г. Президент Мартин Ван-Бюрен возложил вину за кризис на «чрезмерную эмиссию бумажных денег и иные механизмы формирования и наращивания кредита»[455].
Современники относились к депрессии по-разному. В конгрессе имелась сильная оппозиция движению «твердых денег», которое многие считали чрезмерно рестриктивным, направленным против трудящихся и действующим в интересах богатых. Противники полагали, что возвращение к звонкой монете будет иметь крайне вредные дефляционные последствия. В военное время благоразумное использование неразменной валюты и кредит «необходимы» для того, чтобы распределить финансовое бремя на более продолжительный период времени[456].
После паники 1837 г. оппозиция банковскому делу настолько усилилась, что несколько штатов на какое-то время абсолютно запретили банки[457]. Наиболее заметной рабочей партией Нью-Йорка в 1830—1840-х годах были радикалы «спичечники» (
Самым ярким представителем «спичечников» был доктор медицины Джон Ветэйк, также учавствовавший в деятельности «Антимонопольных демократов». Он активно выступал против лицензированных корпораций и монополий штата. «Спичечники» находились в меньшинстве и в 1836 г. организовали свою партию на уровне штата. На пост губернатора они выдвинули торговца из Буффало Исаака Смита, который считал термин «бумажные деньги» абсурдом и выступал за то, чтобы единственным настоящим средством обмена была звонкая монета.
В период паники 1837 г. «спичечную партию» возглавлял журналист из «Нью-Йорк Ивнинг Пост» Уильям Леггетт. Под его руководством «спичечники» пытались ликвидировать банкноты отдаленных банков. Они издали манифест против высоких цен на продукты питания и рекомендовали «трудящмся» отказываться от бумажных денег или требовать немедленного погашения всех банкнот, что, как они полагали, должно было привести к снижению цен. «Резолюция спичечников» из Партии равных прав гласила: «Решено: истинное средство, которое позволит снизить цены на все жизненно необходимые товары, состоит в том, чтобы каждый рабочий отказывался принимать бумажные деньги в оплату за свой труд или требовал от банков звонкую монету за все банкноты, которые ему заплатили». Говоря о размахе данного движения, Уильям Тримбл писал: «Сторонники идеологии „спичечников“ в других регионах страны отожествляли себя с местным прототипом в Нью-Йорке, и к тому же рассматривали банковские круги в том виде, какой они приняли в этой стране, бастионом привилегий, аналогичных привилегиям феодальной знати в Европе. Главная претензия прогрессивных демократов к кредитной системе – эмиссия банками бумажных денег, не погашаемых звонкой монетой»[459].
В начале 1840-х годов Джеймс Кокс, высказывавшийся в пользу чисто металлической валюты, соглашался с мнением Конди Роге о том, что депозиты и банкноты играют ту же роль, что и стандартные деньги. Он отмечал удобство бумажных банкнот по сравнению с «громоздкой» и «дорогой» природой звонкой монеты, но, несмотря на эти недостатки, высказывался за возврат к металлическим деньгам[460].
Денежная школа в Англии возникла в 1820—1840 гг. в ходе дискуссий по вопросам конвертируемости, возобновлению платежей звонкой монетой и о роли Банка Англии. Первым «денежный принцип» сформулировал Томас Джоплин в 1826 г.[461] Другими членами этой школы, развившими взгляды Джоплина, были: Сэмуел Джоунс Лойд, Джордж Уорд Норман и Роберт Торренс. Лойд был банкиром и членом парламента (1819—1826); Норман также был банкиром, популяризировавшим термины «денежный принцип» и «банковский принцип»; Торренс же был отставным полковником и членом парламента (1831—1835). «Их главное утверждение заключалось в том, что для сохранения ценности [денежного] стандарта количество бумажных денег и монет в обращении не должно отличаться от количества денег, которое находилось бы в обращении в том случае, если бы деньги были исключительно металлическими»[462]. Денежная школа, признавая определенные недостатки в использовании в качестве денег звонкой монеты, все же считала золото и серебро идеалом. Как писал Норман: «Я считаю металлическое денежное обращение самым совершенным во всех отношениях, за исключением некоторого неудобства и издержек. Во всем остальном металлическая валюта – верх совершенства и должна быть образцом для всех прочих видов денежного обращения»[463].
Сильное влияние на школу оказали ранние работы Давида Рикардо, который в 1810 г. высказывался за возобновление Банком Англии платежей звонкой монетой. Решение, предлагаемое Рикардо, звучало так: «Средство, которое я предлагаю против всех зол нашего денежного обращения, состоит в том, что Банк Англии должен постепенно уменьшать количество своих банкнот в обращении до тех пор, пока ему не удастся уравнять стоимость остатка (банкнот) со стоимостью монеты, которую они представляют, или, другими словами, пока цены золотых и серебряных слитков не сравняются с их монетной ценой»[464]. Рикардо осознавал, что в результате таких дефляционных действий «самые гибельные последствия лягут на промышленность и торговлю страны», но утверждал, что это – единственный «способ восстановить истинную и справедливую стоимость нашего денежного обращения». Если указанную политику проводить постепенно, то «будет ощущаться лишь незначительное неудобство», писал Рикардо. Явным образом он никогда не предлагал для Англии металлического стандарта со 100%-ным резервированием, скорее, он высказывался за простую конвертируемость. Пока цена слитков оставалась равной цене представляющих их банкнот, у Давида Рикардо, по-видимому, не было возражений против расширения эмиссии банкнот сверх количества звонкой монеты. Но Банк Англии не должен иметь дискреционных полномочий: «Лица, имеющие право выпуска бумажных денег, должны регулировать свои эмиссии, руководствуясь исключительно ценой слитков, а не количеством выпущенных ими в обращение денег»[465].
Основатели денежной школы усвоили взгляды Рикардо: «Писатели из денежной школы явно и энергично противились какому бы то ни было дискреционному управлению денежным обращением»[466]. Однако по причине политической невыполнимости жесткая дефляционная мера по сокращению количества банкнот и монет до уровня, соответствующего 100%-ному стандарту, была отклонена. Закон Пиля 1844 г., всецело одобренный школой, призывал к тому, чтобы все
Провал закона Пиля был обусловлен не какой-либо фатальной слабостью металлического стандарта со 100%-ным резервированием, а непониманием его сторонниками природы банковских депозитов и фактически создания банковского дела с частичным резервированием. Охотно признавая денежный характер банкнот и монет, они считали прочие заместители денег, такие как обращающиеся переводные векселя, депозиты и чеки, не реальными деньгами, а всего лишь «вспомогательными инструментами обращения», в силу этого не подпадающими под те же ограничения.
Сторонники «денежного принципа» прекрасно знали о существовании чековых счетов, отмечая, что многие банки уже даже не выпускают банкнот, но, к сожалению, не рассматривали эти счета как деньги
Например, Норман «сильно недооценивал важность депозитов»[470]. Лойд отрицал, что они являются деньгами: «Эмиссионному банку доверено
В отличие от авторов закона Пиля и экономистов денежной школы представители банковской школы во главе с Томасом Туком, Джоном Фуллартоном и Джеймсом Уилсоном полностью сознавали экономическую мощь банковских депозитов и их способность создавать деньги. Банковская школа считала денежный принцип излишним вмешательством государства в банковскую систему. Вместо этого, до тех пор пока поддерживается размен на звонкую монету, банковская школа высказывалась в пользу «свободной банковской деятельности». Как писал защитник свободной банковской деятельности сэр Генри Парнелл, «именно неослабевающий спрос на монеты, которые одни банки запрашивают у других, обеспечивает действенность принципа конвертируемости. Ничто так не подстегивает ранний и активный спрос на золото, как избыток бумажных денег или их обесценение»[473].
Парнелл и другие представители банковской школы указывали на устойчивую систему шотландских банков, которые отличались высокой конкуренцией и были приучены регулярно погашать звонкой монетой банкноты провинциальных банков[474]. В общем, банковская отрасль должна быть «абсолютно свободной от вмешательства со стороны законодателей», в том числе по вопросам резервных требований. В такой ситуации (и при условии сохранения конвертируемости) чрезмерная эмиссия банкнот невозможна. Этот взгляд, однако, отнюдь не поддерживал систему 100%-ного резервирования. Напротив, банковская школа утверждала, что система с частичным резервированием, сдерживаемая сильной конкуренцией, обеспечивает необходимую «эластичность» [предложения денег], чтобы самым лучшим образом приспособиться к нуждам бизнеса и торговли.
В Америке с конца 1850-х по 1880-е годы экономисты – сторонники твердых денег были заняты преимущественно внутренними монетарными проблемами, связанными с Гражданской войной. Реалии новых «гринбеков» и движение за бесплатное серебро отодвинули в сторону проблемы «идеального» денежного стандарта. И хотя экономисты комментировали время от времени движение за реформу денежного обращения в Англии, «довоенный спрос на денежное обращение на основе „твердых денег“… практически сошел на нет»[475].
Тем не менее несколько экономических обозревателей продолжали писать о проблемах внедрения твердой валюты. Самым ярким сторонником твердых денег из числа тех, что писали на эту тему в конце 1850-х – начале 1860-х годов, был бостонский торговец Чарльз Кэррол. Часто публикуясь в «Хантс Мерчантс Мэгэзин», Кэррол отстаивал «bullion banking», требующее 100%-ного обеспечения обязательств до востребования драгоценными металлами или полновесной монетой. Он выступал за то, чтобы вместо доллара (который служил источником «ложных монетарных идей») счетной денежной единицей стала тройская унция золота или серебра. Согласно Кэрролу, в качестве денег в обращении должны находиться лишь полновесные монеты с обозначением их веса и чистоты, а также полностью обеспеченные монетные сертификаты. Кэррол резко критиковал бумажные деньги с частичным резервированием. Создание денежных знаков из «банковского долга», являющееся причиной высоких цен и процентных ставок, он называл «фатальным принципом». Кэррол обвинял Банк Англии во введении банковского дела с частичным резервированием и хвалил Францию за приверженность использованию золотых монет[476].
В этот период Стивен Колвэлл критиковал частичное резервирование, отмечая, что, поскольку активы банков недостаточно ликвидны для удовлетворения крупных погашений банкнот и депозитов, складывающееся положение дел неприемлемо. Поэтому он предлагал вести два раздельных счета – «один для денег, один для кредита»[477], причем деньги погашались бы по требованию. «Банкноты, подлежащие погашению по первому требованию, не должны выпускаться в количествах больших, чем фактическое наличие звонкой монеты в банке», подчеркивал Колвэлл[478]. С другой стороны, кредит погашался бы лишь по истечении срока.
«Выдающаяся личность в финансах, политике и академической науке» периода Гражданской войны генерал Амаса Уолкер был одним из наиболее бескомпромиссных критиков банковского дела с частичным резервированием, которое он называл системой «смешанной валюты». В ставшей чрезвычайно популярной книге «Наука о богатстве» он приводил пространные аргументы против банковского дела с частичным резервированием. Как об альтернативе, он одобрительно высказывался о «депозитных банках» прошлого в Италии, Амстердаме и Гамбурге, которые занимались «купеческой валютой»[479].
Уолкер бескомпромиссно противостоял неразменным бумажным деньгам. Он полагал, что свободная банковская деятельность должна быть разрешена лишь в той мере, в какой «эмитируется лишь количество банкнот, эквивалентное количеству монеты», и что «не должно проводиться иных эмиссий, помимо обеспеченных имеющейся на руках звонкой монетой»[480]. Банкам было бы разрешено «ссужать» («discount») средства клиентов, желающих одолжить деньги, но данная функция была бы отделена от депозитной. Также банки могли бы «эмитировать банкноты для обращения» при 100%-ном резервировании. Таким образом, Уолкер совершенно корректно говорил о «банках депозитном, учетном и оборотном», но не о «банке смешанной валюты»[481]. Уолкер считал, что
Генерал Уолкер, Чарльз Кэррол, Гамалиел Брэдфорд, Генри Бронсон и Ф. А. Уолкер (первый президент Американской экономической ассоциации и сын Амасы Уолкера) одобрили введение в Англии закона Пиля 1844 г., но критиковали его за то, что наряду с банкнотами он не охватывал депозиты[483].
В этот период в континентальной Европе два немецких экономиста, Филип Йозеф Гайер и Иоганн Людвиг Телькампф, являлись представителями «наиболее жесткого крыла денежной школы» и рассматривали банкноты «лишь в качестве более удобного способа перемещения и транспортировки денег»[484]. В частности, Гайер проводил различие между банкнотами необеспеченными и полностью обеспеченными. Согласно этому экономисту, лишь последние представляют собой «реальный» экономический фактор производства, в то время как необеспеченные банкноты – «искусственный» капитал, вызывающий циклическое поведение экономики. Гайер выступал против предоставления банкам свободы эмитировать банкноты, но одобрял депозитную банковскую деятельность. Он критиковал закон Пиля за то, что «он не доводил денежный принцип до конечных логических следствий. Закон должен был либо запретить любые необеспеченные банкноты вообще, либо сделать так, чтобы те сравнялись с идеей денежного капитала. Не сделав ни того, ни другого, закон не мог предотвращать кризисы…»[485]
После Гражданской войны одним из немногих чиновников в правительстве США, одобрявшим чистый металлический стандарт, был сотрудник Пробирной палаты США в Нью-Йорке Исайя Сильвестер. В брошюре «Сертификаты на слитки как денежные знаки» Сильвестер предложил сделать узаконенным средством платежа золотые слитки. На слитки выпускались бы бумажные сертификаты номиналом от 1 до 1000 долл. Эти сертификаты были бы на 100% обеспечены слитками, вес и чистота которых были бы удостоверены. Сильвестер также одобрял использование в качестве узаконенного средства платежа серебряных слитков, цена которых колебалась относительно цены золотых слитков в зависимости от спроса и предложения. В сущности, вместо более привычного биметаллического стандарта он предлагал ввести параллельный стандарт[486]. Впрочем, предложение Сильвестера, очевидно, не обратило на себя особого внимания в Вашингтоне.
В XX в. денежная политика направлена на функционирование механизмов системы бумажных денег с частичным резервированием, в то время как золото занимает особое место в международных отношениях*. Из-за мощных дефляционных сил на Западе в 1933 г. рухнул золотодевизный стандарт, в рамках которого центральные банки по фиксированным курсам обменивали золотые слитки.
В такие периоды финансовых и социальных потрясений зачастую разрабатываются и предлагаются «идеальные» экономические программы. Например, именно в годы Великой депрессии 1930-х годов Ирвинг Фишер (а позднее чикагская школа) выдвинул концепцию «правила вместо власти», включающую в себя идеальную денежную систему декретных денег со 100%-ным резервированием.
Однако этот план 100%-ного резервирования никоим образом не подразумевал чистого товарного стандарта. В действительности Фишер считал золото «нестабильным». Тем не менее его правило 100%-ного резервирования учитывало многие из тех критических замечаний, которые выдвигались против современной банковской системы школой золотого стандарта. Отстаивая свою программу 100%-ного резервирования, Фишер писал, что она представляет собой «возврат от нынешней чрезвычайно странной и губительной системы выдачи в долг одних и тех же денег в восьми– или десятикратном размере к консервативной системе безопасного хранения, практиковавшейся ювелирами прошлого, когда те еще не начали неправедно выдавать взаймы имущество, доверенное им для сохранения. Именно это злоупотребление доверием, сделавшись общепринятой практикой, и породило современное депозитное банковское дело. Правда, с точки зрения публичного порядка это все еще злоупотребление – пусть больше и не доверием, но кредитной и депозитной функциями»[487]. Также Фишер сравнивал падение Банка Амстердама с современным банковским делом: «…единственная важная разница между злоупотреблением, которое в конечном счете погубило Банк Амстердама, и современным способом выдачи взаймы средств вкладчиков (которое едва не погубило капиталистическую цивилизацию) заключается в том, что современная система не является секретом и функционирует открыто, с согласия всех заинтересованных сторон, а также в том, что она якобы защищена юридическими или иными ограничениями, особенно в том, что касается резервов»[488].
Генри Саймонс из Чикагского университета, относящийся к плану Фишера весьма одобрительно, резко критикует современную банковскую практику и систему частичного резервирования. Согласно Саймонсу, банковское дело с частичным резервированием в высшей степени нестабильно: «Мы пришли к ситуации, когда кредит частных банков составляет лишь малую часть нашего общего эффективного средства обращения. Это означает экономику, в которой значительные нарушения равновесия запускают силы, по большей части лишь усугубляющие, а не корректирующие изначальную рассогласованность». В сноске Саймонс развивает свою мысль: «Любая финансовая система, в которой
Оба экономиста, и Фишер, и Саймонс, считали, что в условиях системы частичного резервирования золотой стандарт нестабилен. Фишер отмечает: «Золотой стандарт, в смысле неограниченных обязательств по погашению бумажных денег золотом, аналогичен по дестабилизирующему воздействию 10%-ной системе [банковской системе с частичным резервированием] с ее неограниченными обязательствами по погашению безналичных денег наличными. Одну перевернутую пирамиду мы заменили другой, у которой из золота сделано лишь самое острие вершины»[490]. Саймонс подкрепляет эту точку зрения: «Предпоследний шаг в сторону от идеальной финансовой системы приводит нас к такой системе, при которой все обязательства, подлежащие оплате ввиду наступления срока погашения (предъявленные к погашению) и приближающиеся к сроку погашения, по закону обязаны размениваться на определенный товар вроде золота, имеющийся запас которого составляет лишь незначительную часть тех сумм, которые кредиторы могут потребовать вернуть. И, наконец, наихудшая финансовая система реализуется, когда во многих странах с похожей финансовой практикой, одинаковыми институтами и аналогичной кредитной пирамидой (а также узконационалистической внешнеторговой политикой) один и тот же сырьевой товар действует в качестве денежного стандарта. Когда подумаешь об общем потенциальном спросе кредиторов на золото для тезаврирования (в 1929 г. и позже), кажется, что, даже обладая дьявольской изобретательностью, невозможно придумать финансовую систему, более подходящую для нашего экономического уничтожения»[491].
Фишер предложил банковское дело со 100%-ным резервированием фидуциарного средства обращения, привязаного к индексу сырьевых товаров. В 1930-х – начале 1940-х годов эта идея была достаточно популярной, ее обсуждали политические и экономические обозреватели. Впрочем, по мере постепенной стабилизации банковской системы и укоренения системы федерального страхования депозитов популярность предложенного плана мало-помалу сошла на нет[492].
Хотя западная денежная система все дальше и дальше отходила от золота как от центрального денежного стандарта, голоса продолжателей традиции твердых денег не умолкали. Большинство из них желало возвращения к золотодевизному стандарту, действовавшему до 1933 г. и восстановления размена на звонкую монету в качестве достаточного условия и средства сдерживания инфляционной экономической политики правительств Запада. Среди сторонников такого подхода числились, среди прочих, Уолтер Спар и Национальный комитет экономистов по вопросам денежной политики, Людвиг фон Мизес, Генри Хэзлит, Лайонел Роббинс, Жак Рюефф, Мельхиор Палий и Ганс Сеннхольц[493]. В противоположность их взглядам по вопросу чистого золотого стандарта со 100%-ным резервированием Фридмен отмечает, что система со 100%-ным резервированием «…не является системой, которую поддерживает большинство сторонников золотого стандарта. Также это не та система, которая преобладала даже в самые безмятежные годы золотого стандарта в XIX в., когда к ней в значительном количестве примешивались фидуциарные элементы, а управление было вполне сознательным. И еще дальше она отстоит от номинального золотого стандарта, который существовал в США со времен Первой мировой войны до 1933 г., не говоря уже о периоде с 1934 г. В течение указанного времени у нас не было никаких преимуществ полноценного золотого стандарта, зато многие из его недостатков оказались существенно усилены»[494].
Одним из немногих сторонников полноценного золотого стандарта был публиковавшийся в 1930—1940-х годах экономист Элджин Гроусклоуз, который высказывался в пользу золотого стандарта со 100%-ным резервированием в основном с точки зрения морали. Он рассматривал практику ювелиров относительно «использования средств, внесенных на депозит, в личных интересах и для извлечения прибыли» как «в значительной мере нездоровую, если не сказать бесчестную и мошенническую»[495]. Согласно Гроусклоузу, смешивание депозитной функции и функции по созданию денег сохраняет ложное чувство того, что «мы можем и иметь пирожное, и съесть его». Он выступал за отказ от действующих принципов банковского дела с частичным резервированием и замену его депозитным и инвестиционным банковским делом со 100%-ным резервированием.
Профессор Ф. Хайек в сочинениях 1930-х годов также выражал крайнюю симпатию к чистому золотому стандарту со 100%-ным резервированием и пытался доказать превосходство такой денежной системы по сравнению с действующей в то время смешанной системой золотого стандарта с частичным резервированием. Высказывая взгляды, близкие к принципу денежной школы, он писал: «Возможным, хотя, пожалуй, и несколько фантастичным решением представляется пропорциональное снижение золотых эквивалентов всех возможных денежных единиц разных стран в такой мере, чтобы все деньги во всех странах оказались бы на 100% обеспечены золотом. Начиная с этого момента денежную массу каждого государства можно будет менять лишь пропорционально изменению количества золота в стране»[496]. В данном контексте Хайек рассматривает экономику «чисто металлической валюты», где имеются две страны, каждая из которых использует металлические монеты, которые «свободно и без издержек обмениваются друг на друга на монетных дворах». В рамках описанной модели Хайек развивает международную экономику такой системы и показывает, каким образом она могла бы быть стабильной. Изменение спроса в международной торговле «затронет цены и доходы конкретных физических лиц и конкретных отраслей промышленности, и последствия не будут принципиально отличаться от тех, которые вызываются сдвигами в спросе между различными отраслями промышленности или местностями»[497]. В отношении актуальной для реального мира проблемы оттока драгоценных металлов Хайек, по-видимому, считал лекарством 100%-ное резервирование: «Единственно действенным средством было бы поддержание достаточно больших резервов, чтобы позволять им колебаться в полных пределах возможного изменения общего количества средства обращения в стране, т.е. как если бы принципы закона Пиля 1844 г. можно было применить ко всем формам денег, включая прежде всего банковские депозиты»[498].
Впрочем, в заключение Хайек приходит к выводу, что такой план оказался бы «несколько непрактичен», хотя и добавляет, что это было бы шагом «в верном направлении»[499]. Главными недостатками золотого стандарта даже в его чистой форме были бы внезапные изменения в производстве золота или спроса на него, а также проблема банковских уловок и сверхестественная способность банков уклоняться от выполнения правила о 100%-ном резервировании.
Чуть позже Хайек полностью отказался от чистого золотого стандарта в пользу составного товарного стандарта, при котором запас денег будет расширяться или сжиматься в соответствии с индексом сырьевых товаров[500]. Позднее в 1970-х годах он отстаивал «денационализацию» государственной монополии на деньги и конкурентное обращение валюты, выпущенной частным образом[501].
Профессор Милтон Фридмен – еще один известный экономист, с симпатией относящийся к чистому товарному стандарту. В главе «Почему это государство должно вмешиваться в вопросы денежной политики и банковского дела?» своей книги «Программа финансовой стабильности» Фридмен затрагивает базовые вопросы о деньгах, созданных рынком, в отличие от денег, созданных государственным декретом. Как и в большинстве экономических вопросов, Фридмен скептически относится к государственному вмешательству: «Контроль над денежной политикой и банковским делом – власть, которую особенно опасно вверять государству, поскольку это имеет далеко идущие последствия для экономической жизни в целом, что трагически демонстрируют многочисленные эпизоды с разных концов Земного шара, с древнейших времен и до сегодняшнего дня». Вследствие этого Фридмен «вовсе не уверен в том, что государство должно контролировать денежное обращение»[502].
Фридмен, в философском единении с Фишером и Саймонсом, обвиняет нынешнюю банковскую систему во «встроенной нестабильности». Он заявляет: «При данном количестве денег повышенной эффективности решение владельца денег конвертировать депозиты в наличные ведет к сокращению денежной массы; решение обратить наличные в депозиты – к ее росту». Та же проблема возникает при перемещении средств между различными типами депозитов, отличающимися требованиями к резервированию. Согласно Фридмену, Федеральный резерв пытается внедрить «компенсирующие изменения», но безуспешно[503].
В качестве альтернативы этой «нестабильной» системе Фридмен всерьез рассматривает рыночное решение «чистого товарного стандарта», при котором все денежные единицы представляют собой физические единицы товара или настоящие складские квитанции на этот товар. По поводу «полного золотого стандарта» Фридмен пишет: «Величайшее достоинство полного золотого стандарта, при котором все деньги состоят из золота или складских квитанций на золото, кроме, быть может, фиксированной фидуциарной эмиссии, будет заключаться в полном автоматизме и свободе от контроля со стороны государства». В то же время Фридмен указывает, что такой стандарт «будет весьма затратным как по ресурсам, расходуемым на добычу золота, так и в силу ценовых движений, проистекающих из изменения относительной стоимости производства золота и остальных товаров»[504]. По причине указанных издержек, а также в силу отсутствия в западных странах широкой поддержки чистого стандарта Фридмен отвергает золотой стандарт со 100%-ным резервированием.
В другой работе Фридмен поясняет: «Если бы автоматический товарный стандарт был осуществим, он стал бы отличным решением либеральной дилеммы о том, как получить стабильную денежную структуру, не подвергаясь опасности безответственного злоупотребления финансовыми полномочиями. Полный товарный стандарт – например, кристально честный золотой стандарт, при котором 100% денег состояли бы в буквальном смысле из золота, – широко поддерживаемый обществом, пропитанным мифологией золотого стандарта и верой в то, что государственное вмешательство в его работу аморально и неправильно, обеспечил бы эффективный контроль против топорных манипуляций государства с денежным обращением, а также против безответственных финансовых действий. При таком стандарте финансовая власть государства оказалась бы весьма незначительной»[505].
Однако, согласно Фридмену, высокие идержки добычи золота создают сильные стимулы для введения фидуциарных элементов. Соответственно он делает вывод: «Я заключаю, что автоматический товарный стандарт не является ни осуществимым, ни желательным решением проблемы создания денежной структуры свободного общества. Он нежелателен, потому что сопряжен со значительными издержками в виде ресурсов, используемых для производства денежного товара. Он неосуществим, поскольку отсутствуют мифология и вера, необходимые для его эффективной работы»[506]. Вместо чистого товарного стандарта Фридмен, наряду с Ирвингом Фишером и другими экономистами, выступает за фидуциарный стандарт со 100%-ным резервированием под патронажем Федеральной резервной системы[507].
Поделиться книгой: