Помоги проекту - поделись книгой:
Животное это не редкое. В начале века во время моды на шапочки и манто из кротового меха «один охотник в Швейцарии за 18 дней поймал 4000 зверьков». Если бы мода оказалась устойчивой, кротам пришлось бы не сладко — сколько их шубок надо для шубы на модницу! Но серые бархатистые шкурки оказались непрочными. И в этом было спасение кротов.
Жизнь крота таинственна и малодоступна для наблюдений, но следы ее видели многие.
В садах, на лугах, лесных прогалинах и в речных поймах часто встречаются кучи рыхлой земли. Это проходчик-крот вытолкнул ее из тоннелей. Редко, но удается увидеть и самого землекопа. Зверь невелик — умещается на ладони. И сразу видно: приспособлен исключительно для жизни подземной. Две громадные передние лапы-лопаты — главная примечательность землекопа.
Приставьте мысленно по бокам легкового автомобиля два ковша экскаватора — представление о кроте будет полным. Впечатляет также и нос, весьма чувствительный к запахам, но предназначенный также для грубой работы — носом крот землю буравит, лапами гребет и толкает назад. Скорость проходки — 30 сантиметров в минуту. (По готовому тоннелю крот пробегает за минуту 60 метров.)
Глаза и уши на первый взгляд у этого существа отсутствуют. Но они есть. Глаза величиною с маковое зерно спрятаны в шерстке, и это важно для землекопа. Но при необходимости глазное яблоко выдвигается, и кое-что крот может видеть, ну хотя бы что на дворе день, а не ночь.
Впрочем, глаза помогают кроту, выходящему изредка на поверхность, различать гнездо птицы и похитить из него птенцов, поймать полевку, ящерицу, лягушку. Правда, во время охоты этот малоразборчивый мясоед полагается больше на слух, обоняние, осязание. Уши у него закрываются складками кожи и тоже спрятаны в шерстке во избежание засоренья землей. Сама шерстка ложится в любую сторону одинаково, и крот под землей успешно использует «задний ход». Есть у крота хвостик. Во время движения он касается верха тоннеля, сигнализирует: над головою надежная кровля.
Появление на поверхности земли — эпизод в жизни крота. Его стихия — подземные продвижения. Однако это отнюдь не бродяга. Облюбовав подходящее место для жизни (предпочтительна рыхлая плодородная почва), крот хорошо ее оборудует. Центром коммуникаций является резиденция — камера, где крот отдыхает и спит. (На поверхности это место выдает обычно особо большая куча земли.)
Вокруг резиденции идет галерея ходов, куда крот при опасности может юркнуть из теплой постели. С охотничьими угодьями резиденция связана магистральным тоннелем длиною в сорок — пятьдесят метров. Земля из тоннеля наверх не выбрасывается, а вминается боками в стенки. И все-таки опытный глаз кротолова по засохшим травинкам примечает подземный проспект. Именно тут ожидает зверька ловушка. Крот непременно в нее попадает потому, что в сутки шесть раз — туда и обратно — пробегает тоннелем охотиться.
Охота крота — неустанное продвижение подземною целиной. Это тяжкий физический труд — при нем питание должно быть добротным. Таковым оно и является. Крот не признает ничего, кроме мяса, и съедает его каждый день много — столько, сколько весит сам. Поглощает он все, что встречает во время проходки тоннелей, — личинок, жуков, медведок, но главным образом дождевых червяков. Ест он их с предварительной обработкой — хватает зубами и протягивает через когтистый гребень передней лапы. Таким образом он выдавливает из червя землю, как из тюбика пасту, одновременно очищая и поверхность добычи.
Охота идет днем и ночью. Двадцать четыре часа суток делятся у кротов лишь на время охоты и время отдыха. Есть он должен через каждые четыре часа. Двенадцать часов без пищи — предел, означающий смерть. По этой причине и в зимнюю спячку кроты не впадают.
Однако возможности зимней охоты снижаются. И потому с наступлением холодов кроты усиленно запасаются провиантом. В чуланах, вокруг резиденции, у них повсюду склады по десять — двенадцать дождевых червяков. Чтобы добыча не расползалась, кроты ее уродуют, оставляя, однако, живой. Запасы корма внушительны. Известен случай, когда в чуланах крота обнаружено было 1280 червей — более двух килограммов.
Все замечали, наверное: на сухих, безводных местах кроты не селятся. Объясняется это тем, что крот не только много ест, но также много и жадно пьет. Один из тоннелей лабиринта непременно ведет к реке, пруду, хотя бы к луже.
Если таковых поблизости нет, крот роет глубокие вертикальные шахты-колодцы. Наводнения? Да, вода частенько заливает тоннели. Но крот — хороший пловец. В своем залитом водою «метро» он хорошо ориентируется и выплывает наверх, нередко держа в зубах маленького кротенка.
Вода — помеха. Но гибнут кроты главным образом в году засушливом.
Крот — существо «неуживчивое, сварливое, вздорное, кровожадное». Друзей у него нет. Живет отшельником и никого не терпит в своих владеньях, особенно сородичей. Противника, посягнувшего на его собственность, встречает боем. В подобных встречах побеждает сильнейший. Но дома стены помогают — бывает, и более слабый одолеет пришельца.
Без ласк, свойственных многим животным, кроты образуют мрачноватый семейный союз и производят на свет четыре-пять совершенно беспомощных, голых, слепых кротят величиной с боб. Кротиха нежна с малышами. Папа-крот тоже в эти недели мягчает характером — носит в детскую червяков.
Врагов в природе у кротов много. Добычливые ловцы-ласки, горностаи, хорьки, — поймав крота, есть его брезгуют. А лисы, куницы, ежи, сарычи, совы, аисты и вороны едят с удовольствием.
Времена, когда всех животных люди делили на полезных и вредных, прошли. Крот, досаждающий луговодам и садоводам, в числе полезных не значился. Но сегодня известна и польза от крота: уничтожает медведок, личинок майских хрущей, слизняков. Все же роль положительного героя в человеческом взгляде на мир животных кроту не отводится. Но жизнь интересна во всех своих проявлениях. И потому стоишь зачарованный, глядя, как на глазах у тебя из луговой тверди вдруг вырастает ворох рыхлой земли — это крот в предчувствии холодов гонит и гонит свое «метро».
Фото
У зимы на пороге
Утро туманное, утро седое… И день такой же. Кораблями на якорях расплывчато темнеют стога на поле. Акварелью размыта зубчатая кромка леса. Краски не яркие, блеклые — ни зелени, ни цветка. Все вымокло, увяло и облетело. И лишь в кореньях и клубнях будет дремать до весны сила грядущих зеленых побегов. Там и сям по опушке кабаньи покопы — в сумерках и ночами звери ищут личинок, коренья, мышиные гнезда. Если б не эти следы кормежек, лес показался бы всеми покинутым.
Лес черен и молчалив. Ветреное непогодье отряхнуло с деревьев все до единого листика. Раздетый лес стал проницаем для звуков — слышно, как где-то в деревне колют дрова и лает собака. В голых ветках обнаружились летние тайны птиц — темнеют гнезда большие и малые. Сорочий дом висит над самой тропкой, где ходят люди, и никто не заметил его в листве.
Высоко на березе мокнет гнездо воронов. Я наблюдаю его лет восемь. Добротная постройка на высоте недоступной. Весной гнездо опять оживет — дружная пара птиц постоянно держится в этом районе. В предзимье осторожные вороны почему-то смелеют — летают так низко над лесом, что слышен скрип маховых перьев.
И лоси в это время ходят свободней — видишь следы на опушке, в болотистых ивняках, примыкающих прямо к шоссе. И нет в лесу поваленной ветром или подсеченной человеком осины, на которую лоси бы не наткнулись в своих хожденьях. Найдут непременно и обгложут до белизны. В компании с лосем кору осины грызет и зайчишка, очищает ветки потоньше. На мягких намокших листьях следы косого не остаются. Лосиный же след глубок, громаден и полон холодной лесной воды — напиться можно из следа.
Звуки… Их очень немного. С криком тревоги вспорхнула с куста калины стайка дроздов и стихла в березняках, ожидая, когда пройдет человек и можно будет опять кормиться.
Белка, искавшая что-то в опавших листьях, с испуганным верещанием кинулась вверх по березе и уронила оттуда чуть тронутый зубом орешек.
Изредка слышишь перекличку синиц. На фоне серого неба их не сразу и разглядишь. Пушистые шарики с длинными, как у сороки, хвостами оживленно снуют по веткам, окликают друг друга, чтобы не потеряться в пасмурном дне. А вот еще один звук, характерный для этой предзимней погоды, — меланхоличные тихие посвисты. Снегири?.. Красногрудые птицы сидят на покрытых каплями влаги ветках ольхи, необычным для леса цветом напоминают: не все краски природа порастеряла.
Следом за прилетевшими с севера снегирями придут и снега. Знакомый лесник на кордоне подшивает старые валенки. Жена его к празднику щиплет гуся — белая горка перьев лежит на крыльце. Мальчишка-внук лезвием бритвы очиняет перо и, обмакнув в чернила, пишет на белом листе: «Скоро зима». «Да, теперь уже скоро, — соглашается дед. — Придет, положит на дворе белый пачпорт — вот, мол, и я. Принимайте!»
День, не успев наполниться светом, тихо уходит за лес. Нет еще четырех, а уже надо прикидывать, чтобы не в самую темень идти опушкой к дороге. Собака лесинка, обычно далеко провожавшая гостя, на этот раз ленится — виновато вильнула хвостом и юркнула в конуру. «Это к снегу или к дождю», — философствует хозяин, засовывая в рюкзак тебе на дорогу холодные, вынутые из листьев на чердаке яблоки.
На придорожных репьях неслышный ветер шевелит клочок заячьей шерсти. Заяц в эту пору линяет, меняет летнюю шубу на зимнюю.
Украдкой зайчишка ходил к леснику в огород грызть капусту. Кочны убрали — ходит хоть листьев погрызть. И собака ему нипочем. Возможно, от нее и бежал, оставляя на репейниках шерсть.
Выползает из ельников темная плотная ночь. Кажется, ты один в целом свете на этой опушке. Под ногами чавкает грязь. Сыро и неуютно. Но сладко идти вот так, с мыслью о теплом доме, о лампе, о чае, с воспоминаньем о прожитом дне… Посвистывая, сверкнули в сумерках белым надхвостьем и скрылись в ельнике птицы. Снег, снегири…
Вспоминаешь с улыбкой присказки деда: «Придет, положит на дворе белый пачпорт…»
И писанье мальчишки гусиным пером… Шоссе впереди обозначилось сразу гулом и бегущими огоньками. Час пути — и Москва. Ожидая автобуса, видишь, как лес погружается в темень предзимней ночи.
Фото автора.
Живая корона
Европейский благородный олень. Первое, на что обращаешь внимание, увидев оленя-самца, — рога. Ветвистая эта корона, краса и гордость животного, — предмет вожделения охотников всех времен. В бревенчатом домике лесника, в городском современном жилище и древнем средневековом замке видишь трофей, стоивший жизни оленю. Но этот трофей человеку иногда достается без какого-либо вреда для животного.
Каждый год, приходит время, олень сбрасывает свою драгоценную, но очень тяжелую ношу. Рога отпадают, как опадают листья с деревьев, чтобы к грядущей осени, к моменту турнирных оленьих боев, вырасти снова.
Легко представить, сколько жизненных сил требует от животного это быстро растущее (с весны до осени!) украшение и оружие. Летом рога представляют собой мягкое, нежное, покрытое кожей сооружение. Рога — «живые»: в них организм гонит кровь и образующие кость вещества. Корону свою олень носит бережно, она чувствительна к малейшим толчкам и царапинам, столь обычным для жизни в лесу.
Но ближе к осени рога твердеют — реки кровеносной системы в них усыхают, кожу с рогов олень удаляет, теперь уже специально продираясь по чащам, с силой трется рогами о кусты и деревья. И вот перед нами уже прочное, отвердевшее древо из кости.
Для чего оно служит оленю? Оборона? Для нее достаточно было бы парных острых передних отростков, да и на ноги, а вовсе не на рога, полагается олень при опасности. К чему же тяжелое ветвистое древо на голове? Оказывается, рога у оленя являются неким паспортом здоровья и жизненной силы в период, когда идет соперничество за продолжение рода. В самом деле, если организм справился с громадным расходом жизненных сил для роста рогов, значит, налицо здоровье этого организма, надежна его наследственность.
Уже один только вид могучей костной короны определяет место оленю среди соперников. Главенствует тот, у кого мощнее рога.
У молодых этот жизненный паспорт выглядит скромным. А дряхлеющий организм не в состоянии предъявить свидетельство силы. Когда же встречаются соперники примерно равного ранга, идет выяснение силы боем. Бой не смертельный. Это скорее турнир, демонстрация силы.
Но рога в этой схватке служат оружием. В лесу, где есть олени, осенью слышишь не только призывный рев, но также и стук рогов. Сила встречных ударов столь велика, что, бывает, олени сплетаются рогами и не могут уже разойтись — несчастный случай, при котором оба соперника погибают. Обычно же выявление силы кончается отступлением одного из соперников.
Самки всех оленей (исключая лишь северных) рогов не имеют. У самцов же рога ветвятся по мере взросления и наибольшей мощи достигают в период расцвета жизненных сил.
Ежегодное сбрасывание рогов — процесс для оленя безболезненный. И, можно думать, животное чувствует облегчение, уронив с головы громадную ношу. Но приходит весна, и начинается новый и бурный рост ветвистой короны. А сброшенные рога ожидают в лесу счастливца.
Чаще всего их находят по одному. Но иногда удается найти вблизи друг от друга и пару рогов, бесконечно долго могут они храниться в жилье человека впечатляющим украшением, экзотической вешалкой. В лесу же оленьи рога долго не пролежат. Обнаружив их, мыши и зайцы постоянно наведываются — грызут костное вещество. По этим погрызам можно судить, как долго оленья корона лежала в лесу.
Фото из архива
О мышах и медведях
Минувшее лето с дождями в июне — июле и жарким августом оказалось благоприятным для размножения мышей. Возросшее их число было замечено в начале осени. А по первой пороше мелкая лесная и полевая братия так наследила, что снег походил на кружевное узорное одеяло. В минувшее воскресенье я видел эту картину — снег на опушках, на лесных прогалинах и полянах испещрен причудливо пересекающимися канальцами, норками, ямками, припудрен осыпью разных семян — мыши резвились, кормились, ходили в гости. Идущий их спугивал, и они спешили укрыться в травяных кочках, в земляных норах, под одеяльцем снега. Мыши попадались на глаза часто, я стал их считать и на семнадцатикилометровом воскресном маршруте увидел 83 мыши.
«Мышиные» годы время от времени повторяются. Запомнилась осень 1942 года — полчища мышей с полей двинулись к домам и хозяйственным постройкам. Мыши скапливались в ямах. Попадались в самых невероятных местах.
Читая недавно воспоминания маршала Рокоссовского, я нашел у него подтверждение этому.
«Пришлось принимать специальные меры для защиты не только людей от заболевания, но и самолетов от порчи: грызуны поедали резиновую изоляцию везде, куда только им удавалось проникнуть». Такая была обстановка.
В нынешнем году раздолье совам, ласкам, лисицам — всем, кто охотится на мышей. В минувшее воскресенье я видел: несла мышонка ворона — сметливые птицы не упускают возможности воспользоваться неожиданным урожаем.
А вот для медведей на Дальнем Востоке осень оказалась голодной. Не уродились ягоды, не уродился кедровый орех, не вовремя, с опозданием, пошла на нерест рыба. Медведи не успели нагулять жир, необходимый для зимней спячки.
И устремились к жилью человека. На Камчатке есть случаи нападения медведей на домашний скот, возрастает опасность при встрече с голодным медведем людей.
Лишенные растительной пищи и рыбы, медведи превратились в отчаянно ловких охотников — убивают лосей и все, что способны подстеречь и догнать. От добычи медведь уже не уходит, защищая ее от собратьев. Этот снимок передал для «Окна» фотограф «Известий» Владимир Волков. Он рассказывает: «Пролетая над тундрой, мы увидели медведя, пожиравшего лося… Летим через три дня — медведь на прежнем месте, наелся и улегся спать, прикрывая собой добычу. В стороне возле речки ходил второй медведь, соблазненный запахом пищи. Но, видя следы собрата явно более мощного, он не решился даже приблизиться к месту пира. Возле медведя, пока он спал, кормились две крупные птицы.
Я попросил летчиков сесть в стороне и стал подходить. Птицы, заметив меня, взлетели. Это были орланы. Медведь тоже вскочил и принял позу решительной защиты своей добычи. С расстояния примерно в сто метров я сделал снимок и, оглядываясь, поспешил к вертолету — косолапые резво бегают».
Этот медведь лег в берлогу отъевшимся. Те же, кто не запасся жиром, обречены. В берлогу они не ложатся, шатаются зиму в поисках пищи и, как правило, погибают.
Страна наша громадная. По-разному складывается обстановка для животных в разных ее зонах. Для мышей в умеренной климатической зоне условия для жизни и размножения были очень благоприятными. Мыши в пищевых цепях животного мира играют очень большую роль.
Их обилие — залог процветанья для всех, кто мышами питается. А вот медведям на Дальнем Востоке не повезло.
Фото из архива
На празднике в Бурангулове
Я расскажу о «празднике гусиного пера» в Башкирии. Начну не с начала, а со средины, когда отшумели страсти на улицах, во дворах и на речке и когда все собрались в деревенском клубе. Были тут главным образом женщины, девушки, дети. На многих звенели мониста из старинных серебряных денег, и у многих рядом с монистами блестели медали ветеранов труда.
В первом ряду сидела, улыбаясь беззубым ртом, бабушка Халима Каримова с деревенским прозвищем Колесо — «всюду вовремя поспевает».
На улице бабушка мне сказала: «До восьмидесяти прожитому счет вела, а потом бросила… помню гусиные праздники с детства». Сейчас бабушка счастливо сидела на видном месте, и мне было слышно, как притоптывают ее валенки.
После раздачи грамот, подарков, чтения благодарностей всем, кто готовил праздник и отличился на нем, мне, гостю, тоже поднесен был подарок — живой белый гусь. Потом был концерт — башкирские пляски, танец индийский, испанский, песни под тростниковую дудочку курай и под гармошки разных размеров. В поэтическом строе песен гуси соседствовали с соловьями. Зал гремел аплодисментами и монистами. Бабушка Колесо готова была выйти на сцену, но кто-то ее удержал…
Расходились из клуба в сумерках. В домах горели огни. Поскрипывал снежок под ногами. Еще носились по улицам в наряженных санях ребятишки, но праздник растекся на множество маленьких ручейков по домам, где ждало людей угощенье.
С гусем в лукошке был отведен я к дому, где на воротах висело нарядное полотенце и была нарисована пара веселых праздничных птиц.
Большой стол в чистом, звонком рубленом доме был уставлен яствами, названия которых я не запомнил. В средине на блюде лежал огромный, с шапку, беляш, на тарелках рядом — беляши маленькие, дальше печенье, варенье, блины, халва из пшеничной муки, башкирский мед, уральские ягоды, масло с вишнями, масло с брусникой. Пел на столе самовар. Но центром был гусь.
По ритуалу застолья молодой хозяйке дома Анисе Мансуровой надо суметь разрезать гуся на сорок частей и подать: девушкам — по крылышку, бабушке — гузку, ножку — самому знатному, грудку — наиболее терпеливому, шею — мальчишке. Задача Анисы не была трудной — за столом сидели человек пятнадцать. По стольку же собралось в этот вечер и в других домах, на воротах которых висели расшитые полотенца — символы праздника.
Днем на улицах я не видел ни одного пьяного. И сейчас на столе стояли лишь чай и айран.
И не только по духу времени. «Казэмасы» — «праздник гусиного пера» проходит всегда без спиртного и всегда весело. В этом я убедился и тут, за столом. Песни были стройными и сердечными, разговоры веселыми, оживленными, но не шумными. Шутки никого не коробили.
Всем было радостно, хорошо от прожитого дня, от дружеской атмосферы, от тепла дома и улыбок его хозяев. О чем только не было разговоров — от событий в Женеве до хозяйственных дел в Бурангулове. И, конечно, говорили много о гусях.
В хозяйстве у человека двадцать восемь пород гусей. Все ведут начало от диких серых гусей, которые и сегодня летят весною с юга на север, а осенью возвращаются на зимовки. Гуси пролетают над разными странами, и у любого народа гусь — непременный персонаж сказок, песен, пословиц. В Башкирии едва ли не в каждой второй песне вспоминается дикий или домашний гусь.
Родиной домашних гусей считают Иран, Египет, Китай. Но, несомненно, их приручали повсюду, где с ними соприкасались. И с давних пор. Процесс приручения можно проследить и сегодня. Птенцы-пуховички диких гусей, выращенные во дворе, становятся домашними птицами.
Поделиться книгой: