Старый Иерусалим и его окрестности. Из записок инока-паломника

XXI. В Розетте – то же самое, что и в Файуме.

Из этого списка, составленного в начале 1850-х годов, видно, что в 21 стане, принадлежащем францисканской миссии в Свяой Земле, или, как они себя именуют, «в миссии отцев Святой Земли», числилось 97 ксендзов, 67 рядовых братий, а всего 161 человек; 16 приходов, 10 школ, учеников и учениц в них 694, а прихожан до 12 000 человек мужского пола. Сверх стражи над Святыми местами францисканам вверено вообще духовное попечение о всех католических общинах в вышеупомянутых местах и отправление духовных треб, как собственно для католиков, так и для всех состоящих в единении с Латинскою Церковью, как-то: маронитов, мельхитов, а также и униатов из числа коптов, армян и яковитов и несториан.

Если из вышеозначенного числа исключить тех, которые живут в Египте, Сирии и на острове Кипре, то на всю Палестину останется не более 4000 прихожан католического исповедания. Детей, посещающих устроенные орденом школы, монастыри снабжают не только учебными предметами, но и пищею, а нередко и одеждою. Один монастырь Спасителя (в Иерусалиме) содержит около восьмидесяти убогих старцев, вдов и сирот, живущих в городе, в домах, принадлежащих монастырю. Больных пользует монастырский врач (из братии); услуга и лекарства даровые.

Богомольцы не доставляют францисканским монастырям больших доходов; притом же их бывает очень мало, и то по большей части бедных. Князь Радзивилл (XVI века) приводит в своем сочинении список десяти пилигримов, которые были одновременно с ним у Святого Гроба в 1583 году. Шатобриан приводит в этом отношении цифры тоже неутешительные для латин: в 1589 году было всего семь богомольцев латинского исповедания в Иерусалиме. Зеетцен был единственный латинского исповедания поклонник, посетивший Иерусалим на праздник Пасхи в 1806 году. Отец Жерамб пишет, что в 1831 году было четыре католических богомольца на 4000 богомольцев греческих, а именно: портной поляк из Одессы с женою, другой тоже поляк и он сам (о. Жерамб). Монсеньор Мислин (Misline) вспоминает в своем сочинении, что в 1848 году находилось в Иерусалиме кроме его шесть чужеземцев латинского исповедания, но зато в том числе было разом три католических прелата. В 1853 году на Пасху было до сорока богомольцев католиков. Но с тех пор по мере улучшения способов сообщения с Иерусалимом число богомольцев и латинских заметно увеличивается с каждым годом; во Франции образовались компании, облегчающие для желающих посещение Святой Земли. Австрийское правительство, заметив, что его католические подданные (из славян) останавливаются в греческих странноприимных домах, где сближаются с своими единоплеменниками, русскими и турецкими славянами, поспешило устроить свой странноприимный дом для ближайшего наблюдения за своими богомольцами.

Сделав очерк деятельности францисканского ордена в Святой Земле, теперь посмотрим, что сделал здесь Патриарх Латинский с 1848 года, то есть со времени водворения своего во Святом Граде? Находя его тесным для своей лихорадочной деятельности, он во время так называемой Восточной войны захватил сплою участок земли в православном арабском селении Беджала, лежащем между Иерусалимом и Вифлеемом. Бедные феллахи осадили временное жилище Латинского Патриарха и отомстили ему за свою обиду личным оскорблением. Он не преминул воспользоваться этим для окончательного завладения занятой землей в виде удовлетворения за обиду. А по окончании войны воздвигнул на столь достохвально приобретенном месте готический замок и большую часть времени летом проводит в нем с своим клиром, посещая Иерусалим лишь изредка наездами. В своем замке он немедленно основал замкнутое училище для двенадцати арабов-католиков, из которых под руководством своих собратий иезуитов приготовляет будущих пособников для осуществления своих религиозно-политических целей. Но Разоряющий советы князей едва ли будет споборать широко властолюбивым целям одного из князей Римской Церкви. Палаты Латинского Патриарха, как сказывают посещавшие оные, довольно представительны. «Мы были приняты, – пишет один католический поклонник, – в длинной зале, уставленной по обычаю восточному вокруг стен диванами. Патриарх, родом из Генуи, имеет на вид от 40 до 50 лет, высокого роста и величественной фигуры; черты лица его благородны, глаза голубые, быстрые; борода темно-рыжая, чрезвычайно длинная, упадает весьма красиво на фиолетовое одеяние; драгоценный крест на золотой цепочке украшает его грудь. Он говорит по-французски свободно, как француз; все восточные языки знакомы ему хорошо. Будучи еще молодым, он исходил Азию вдоль и поперек и отличался в миссиях энергиею и мужеством. Два раза в пустыне впал в руки туркменов, которые, поразивши его копьем, оставили полумертвым, и потому во всей фигуре монсеньора Валерги проглядывает миссионерская смелость и уверенность». Что касается до внешности г. Валерги, – этот портрет верен.

Его иерусалимский дом боковым своим фасадом выходит на главную иерусалимскую площадь, а с другой стороны отделяется узкою улицею от дома греко-унитского Патриарха Климента[48], который в конце моего пребывания в Иерусалиме, т. е. в 1859 году, был вынужден, по поводу смут происшедших между греко-унитами (мельхитами) от насильственного введения у них латинского (григорианского) календаря, сперва сложить с себя звание Патриарха и удалиться в монастырь, а потом приехал в Иерусалим, откуда монсеньор Валерга повез его обратно в Дамаск водворять на пошатнувшейся кафедре. Вследствие этого волнения часть греко-унитов с несколькими епископами отделилась от своего Патриарха и стала было помышлять о воссоединении с Православной Церковью; но племенные неудовольствия против греков не позволили им сделать это безусловно. Торжественная поездка начальника русской духовной миссии в Дамаск и свидание с ним некоторых отложившихся от своего Патриарха греко-унитских епископов возбудили у них и их паствы надежду иметь в русских посредников своего воссоединения с Православной Церковью. Дело это, как известно, кончилось лишь присоединением одного архимандрита Джибарры с небольшою паствою, для которой пособием русской миссии устроена в Бейруте небольшая церковь, и хотя обратившиеся доселе еще нуждаются в опоре духовной и материальной, не пристав к грекам и не получив всего того, что обещано русскими, но в свое время дело это сильно встревожило и Валергу, и иезуитов, и французского консула, а дамасская резня подоспела очень кстати, чтобы уничтожить опасения латин и надежды греко-унитов.

Дом греко-унитского (мельхитского) Патриарха в Иерусалиме построен прочно и удобно. Церковь большая, с открытым алтарем. В приемной комнате, убранной по-восточному диванами, висит портрет первого греко-унитского Патриарха Максима, который, отделившись от Греческой Церкви (в XVIII столетии) по желанию образовать самостоятельную арабскую иерархию и войдя для сего в унию с Римом, в продолжение всего долгого управления своего действовал так умно и уклончиво, что ни под каким предлогом не допускал латин вмешиваться ни прямо, ни косвенно в дела своей паствы. Латины терпеливо переносили это, но едва умер Максим, на место его был назначен из Рима духовною главою образованной им иерархии нынешний Патриарх Климент, воспитанный в иезуитской коллегии, человек недалекий по способностям, с слабым характером, который и сделался таким образом покорным орудием в руках Рима и его клевретов. История унии везде одна и та же!.. Лесть вначале, потом терпеливое выжидание благоприятных обстоятельств и наконец насилие.

Папа при назначении монсеньора Валерги в звание Латинского Иерусалимского Патриарха дал ему привилегию посвящать в рыцари Гроба Господня. Как слышно, прелат этот имел намерение употребить это средневековое учреждение для того, чтобы увеличить число если не защитников Святого Гроба, в которых он теперь не нуждается, то по крайней мере защитников папства, о чем так усердно хлопочут все иезуиты и вместе и каждый порознь. В этом духе он изменил статут этого ордена, почему главные обязанности новопосвященных рыцарей ныне состоят в следующем: слушать Святую Литургию сколь возможно чаще и подвизаться явно и мужественно в защите Латинской Церкви и ее духовенства; вразумлять (?) всех касательно вопроса о Святых местах и прав (?) латинов в Палестине: избегать дуэлей, ссор, споров и поступать в духе христианской любви и послушания. Обряд принятия в звание рыцарей Святого Гроба описал подробно Шатобриан и по следам его наш паломник А. Н. Муравьев; обряд отправляется и теперь тем же самым порядком в нескольких шагах от Гроба Господня и с тем же самым мечом в руках, принадлежавшим вождю первых крестоносцев Готфриду Бульонскому, от которого, по свидетельству самих латинских историков, так рознились последующие. Что же сказать о нынешних рыцарях, посвящаемых монсеньором Валергою? Не похоже ли это посвящение скорее на кощунство, мало приличное времени и вовсе не приличное месту, где оно совершается? Впечатление же, производимое зрелищем этого латинского иезуитского представления, малым чем разнится от впечатления, производимого комедийным зрелищем так называемого плача иерусалимских евреев у останков ограды Соломонова храма (о чем см. ниже). Но авторы обоих этих зрелищ имеют в виду лишь один эффект, а до остального им нет дела!

Мусульманской квартал в Иерусалиме

Мечети Омарова и Ель-Акса. – Место Омаровой мечети. – Судьба иерусалимского храма, воздвигнутого Соломоном, восстановленного Зоровавелем и возобновленного Иродом. – Основание Омаровой мечети. – Обращение ее в христианскую церковь при крестоносцах. – Упразднение церкви при Саладине. – Трудный доступ к мечети. – Наружный и внутренний вид ее. – Пещера. – Мечеть Ель-Акса на месте древней христианской церкви. – Подземельная часть мечети. – Ворота золотые и красные. – Замок Антония.

Иерусалимские магометане или мусульмане живут главным образом около своего заветного святилища – мечети Омара, как известно, построенной на месте древнего Соломонова храма; это большею частью пришельцы, перемешанные с природными арабами, но с течением времени вовсе переродившиеся в арабов. Число их по вышеписанному равняется числу евреев – от 8 до 10 тысяч.

Сошед с Сиона, вступаете на гору Морию, славную – как показывает самое название, которое означает «видение Господа» (Быт 22, 14), – место, соответствующее древнему Салиму Мельхиседека, указанное, по преданию, Аврааму на тот конец, дабы здесь он принес в жертву сына своего Исаака, хотя другое предание переносит вышеупомянутую жертву то на Голгофу, то на гору Гаризин, то на гору Фаворскую. Но как бы ни было, известно положительно, что мечеть Омарова стоит на том самом месте, которое некогда было указано Господом Давиду для построения храма, что было исполнено лишь Соломоном.

Соломон, обратившись к Хираму, царю Тирскому, получил позволение рубить ливанские кедры, призвал в Иерусалим финикийских мастеров и зодчего для управления работами: 10 000 человек ежемесячно трудились на Ливане, 60 000 свозили и сносили материалы к месту их назначения, 80 000 ломали камень для фундамента; камни эти имели до 70 футов (10 сажен длины). Все доставлялось уже совершенно готовое на гору Морию: там не было ни стука молота, ни визга тесла или пилы, ни ударов секиры, словом – не было слышно никакого железного орудия. Работою заведывал Хирам, уроженец тирский: мастерские были устроены в Иорданской долине, где и теперь еще указывают огромные выемки и насыпи глины, из которой делали формы для сосудов храма. Фундамент храма заложен за 1008 лет пред Рождеством Христовым, а строение его продолжалось семь лет.

Вершина горы, на которой воздвигалась святыня, имела 1025 футов в квадрате; теперь она имеет 1500 футов длины и 900 ширины. Вся площадь храма была окружена стеною в шесть локтей вышины и толщины. С каждой стороны величественный портик приводил в первое отделение, назначенное для язычников и нечистых из евреев. Во втором отделении Израиль отправлял свои молитвы; в нем (вокруг всего храма) шли колоннады и галереи. Третье исключительно было назначено для левитов. За сим уже следовал самый храм – каменный, стоявший в направлении с востока на запад, длиною в 60 локтей, шириною 20, вышиною в 30; он состоял тоже из трех частей: притвора, Святая и Святая Святых. В Святая входили священники два раза в день для каждения; в Святая Святых мог входить лишь один первосвященник и то только однажды в год. Там стоял Кивот Завета. Все части этого здания были выложены кедром пышной резьбы; полы мраморные; внутренние украшения отменной работы, блистали золотом. Вот в кратких чертах храм Соломонов на горе Мории, обстоятельное описание которого сообщает нам Св. Писание в третьей книге Царств в V главе.

Он простоял 400 лет. Пророк Иеремия предсказал его опустошение, ибо евреи поставили идолов в дому, в котором возглашалось имя Иеговы, и тем осквернили дом сей. Пророчество это сбылось в 588 году пред Рождеством Христовым, когда Навузардан, военачальник войска царя вавилонского Навуходоносора, прибыл в Иерусалим и сжег дом Господень. Народ еврейский был отведен в плен, в котором оставался 70 лет. Только Кир, царь персидский «повеле проповедати во всем царствии своем и писаньми, глаголя сия глаголет Кир царь Персский: вся царства земная даде мне Господь Бог небесный, и той повеле ми, да созижду ему дом в Иерусалиме, иже в Иудеи. Кто в вас от всех людей его? и будет Бог его с ним, и да взыдет во Иерусалим, иже в Иудеи; и да созиждет дом Богу Исраилеву. Той есть Бог, иже во Иерусалиме. И всяк оставшийся от всех мест, идеже той обитает, и да помогут ему мужи от места его сребром и златом, и сосуды и скоты, с добровольными обещании приесут в церковь Божию, яже во Иерусалиме» (1 Езд 1, 1–4). И вторично евреи начали созидать святыню Господню на горе Мории, и снова Ливан доставил им кедры, а Тир ремесленников, и опять воздвигнулось святилище, но Святая Святых уже не вмещало в себе Кивота Завета, ибо Иеремия сокрыл его в пещерах горы Небо, или, как утверждает Талмуд, он был сокрыт в потаенных пещерах горы Мории; во всяком случае место его сокрытия осталось неизвестным. Языческие писатели свидетельствуют, что при взятия Иерусалима Титом святейшее место было пусто. Второй храм был посвящен Иегове в шестой год царствования Дария, а следовательно в 516 году пред Рождеством Христовым.

Сие-то вторично воздвигнутое святилище посетил Александр Великий около 332 года пред Р. X. Он осаждал Тир и послал к евреям, призывая их к покорности и присылке подкреплений. Первосвященник Адуй отговорился присягою на верность персам. Но для Александра было недостаточно такого ответа: он овладевает Тиром, входит в Палестину, низвращает все на своем пути и является под стенами Иерусалима. Тогда первосвященник, одетый в белые ризы, увенчанный цветами, окруженный священниками и народом, приказывает отворить городские врата и отправляется в стан победителя. Едва Александр увидал первосвященника с кидаром на главе, на котором блестело вышитое золотом имя Иеговы, он поклонился пред ним. «Я отдаю честь не человеку, но Богу», – сказал он своей свите. Вступив в город, он отправился в святилище и принес жертвоприношение Богу сообразно с иудейским законом; а потом двинулся далее с своим войском, дозволив иудеям жить по своим законам и освободив от подати в годы субботние. В истории встречается прекрасное повторение этой великой сцены в 452 году христианской эры, когда пред святым Папою Львом преклонился дикий вождь гуннов Аттила!… Но по смерти Александра Македонского иудеи много терпели от его преемников, царей египетских и сирийских. Антиох Епифан, царь Сирийский, «взыде на Исраиля, и на Иерусалим в народе тяжце. И вниде во святилище с гордынею, и взя олтарь златый, и светильник свещвый и вся сосуды его… и сокруши вся… и сотвори убийство великое в людях и осквернил святилище и поставил в нем идолов» (1 Мак 1, 21–25, 37, 45). Идол Юпитера заступил место Иеговы на горе Мории, пока по долгих войнах не очистил ее Иуда Маккавей.

Наконец Помпей, взявши Иерусалим в 63 году пред Рождеством Христовым, вошел со свитою своею в святилище и даже во Святая святых: «вошел, – пишет Тацит, – по праву завоевателя, но не нашел в нем никакого Бога (разумея кумира): там было совершенно пусто». Он позволил евреям воздавать честь Иегове по своему закону.

И стояло святилище, построенное по возвращении из плена Вавилонского, 497 лет, т. е. до 19-го года пред Р. X., до 18-го года царствования Ирода. В это время Ирод, желая угодить евреям, обновил его с таким богатством и светлостью, что не осталось почти ничего из дела Зоровавеля. Площадь, на которой оно стояло, расширил, окружил гору Морию тройною стеною и употребил на это камни в 40 локтей длины. О них-то сказал Христос, что не останется здесь камня на камне (Мк 13, 1). На служение этому святилищу посвятили родители трехлетнюю Марию: в этом святилище позже Мария принесла пару горлиц в жертву за Сына своего, а святой старец Симеон, взявши Его на руки, благословил Господа за то, что позволил ему узреть Спасителя мира. В этом святилище бывал на Пасхе отрок Иисус с Своими родителями; в нем он учил учителей закона, будучи дванадесятилетен. На кровле этого святилища был искушаем от диавола; из этого святилища выгнал бичом продающих и покупающих; здесь простил жену блудницу; здесь постыдил фарисеев, которые думали уловить его вопросом о дани; здесь обратил внимание на лепту вдовицы; сюда наконец имел торжественный вход за несколько дней пред Своей крестною смертью…

И стояло это третье (обновленное Иродом) святилище 77 лет. Тит, взявши северную часть Иерусалима, хотел пощадить храм по причине его величия. Пожар от горы Акры уже достигал портиков. Тит приказал его погасить. Римляне бросаются на помощь. Евреи, которые укрылись во святилище с приближением легионов, не зная о сущности их намерения и обороняя святое место, вступают с ними в отчаянную борьбу. Тогда один из воинов, «покорствуя силе Божией», как пишет сам историк еврейский Иосиф, бросает горящую головню через окно внутрь святилища. Огонь попадает в одну из самых внутренних комнат, ширится с неимоверною быстротою и вскоре обращается в огромный пламень. Прибегает сам Тит с вождями и войском, сам распоряжается защитою храма и, полагая, что огонь еще не проник внутрь, врывается в святилище во главе солдат, разгоряченных битвою и пылающих мщением. В это самое время пламень уже объял внутренность храма; множество евреев, спасаясь от огня, с отчаянием бросаются на солдат; возникает неслыханная резня, пока все святилище не рухнуло с шумом страшным, как гром исполнившегося проречения…

Протекло 1130 лет с того времени, как Соломон начал созидать дом Божий, и не прошло 40 лет с тех пор как Христос сказал: «аминь глаголю вам: не мимо идет род сей, дондеже вся сия будут» (Мф 24, 34). И точно, в эпоху осады Тита были люди в Иерусалиме, которые еще помнили Христа и видели разрушение храма, и между ними святой Симеон, тогдашний Иерусалимский епископ. С того времени гора Мориа, покрытая вторично развалинами, стала частью города Елии Капитолины. Но через триста лет после Тита вздумалось цезарю Иулиану пойти против предречений Божиих и возобновить храм Иерусалимский. По приказанию богоотступника правитель Иерусалима Алиний сзывает евреев в Иерусалим и помогает им всем могуществом, которое доставляли римлянам богатство, науки, сила и антихристианский фанатизм цезаря: все напрасно. Напрасно евреи начали воздвигать здание с отличающим их терпением, напрасно жены их и дочери бросали в общую сокровищницу все свои драгоценности для достижения столь дорогой для их сердца цели; напрасно старцы и даже дети трудились в этих развалинах; сами языческие писатели, и между ними Аммиан Марцеллин, военачальник в службе цезаря Иулиана, подтверждают, что ужасные явления – огни, выходившие из развалин и обломков, землетрясения, поглощавшие разом по нескольку работников, – вынудили отступиться от сего намерения. Отступник Иулиан принужден был в минуту смерти воскликнуть: ты победил, Галилеянин!

Так в течение с лишком шести веков оставалось в запустении место бывшей святыни Соломона, ибо евреям не удалось восстановить святилище, а христиане поставили церковь лишь в той части горы Мории, где Богоотроковица Мария была посвящена на служение Богу, – церковь, занимающую южную сторону Иродова храма.

Лишь в 636 году, когда мусульмане овладели Иерусалимом, очищены развалины, занимавшие гору Морию. Калиф Омар прибыл в Ель-Кодс в виде странника – хаджи, одетый плащом из верблюжьей шкуры. Он посетил святые места: в самый полуденный час был в храме Гроба Господня. Требовал от Патриарха Софрония, который сопровождал его, чтобы тот показал ему место, где бы он мог совершить свою молитву – намаз.

– Здесь, великий вождь, здесь преклони колена и воздай хвалу Богу, – отвечал Патриарх.

Омар отклонил это предложение и вышел из храма. Под открытым небом сбросил с себя плащ, и опустясь на колени молился на нем. Когда же окончил молитву, сказал Патриарху:

– Я не хотел молиться в твоем храме. Везде, где молился Калиф, мусульмане ставят свою мечеть. Они бы отобрали у тебя место, которое я хочу тебе оставить. Прикажи показать мне камень, на котором почивала голова Патриарха Иакова во время его чудесного видения.

Места этого нельзя было указать в Иерусалиме, ибо, насколько сохранялось предание о нем, оно находилось в Вефиле в окрестности Сихема, нынешнего Наплуза; но ему указали на гору Морию и на ней место прежней святыни Соломона; ибо по еврейским преданиям камень тот был перенесен в святилище и на нем стоял Кивот Завета во Святая Святых. Смутился Омар, видя такое место покрытым развалинами и сметием; тотчас же приказал его очистить и воздвиг мечеть, одну из прекраснейших во областях Ислама. Назвал ее Ель-Сакраг, то есть скала, вероятно в честь камню Иаковлеву. Мечеть эта пользуется у мусульман известностью и почитанием наравне с мечетями в Медине и Мекке. Наследники Омара окончили здание Ель-Сакраг. Когда крестоносцы овладели Иерусалимом, они обратили великолепную мечеть Омара в христианскую церковь, и легат Папы Иннокентия II освятил ее в начале двенадцатого века. В это время и посетил сей храм наш паломник, игумен Даниил, который в своем «Страннике» оставил верное и любопытное описание его. «А святая святых, – пишет он, – от Воскресения Христова (то есть от храма Гроба Господня) вдалее яко двою дострелит муж. И есть церковь Святая Святых дивно и хитро вельми создана, и красота ее несказанна: есть бо кругла образом, и страшно видети, и мусиею изовну исписана дивно несказанно, стены ее помощены досками мраморяными драгого мрамора, красно вельми. Столпов же имать под верхом (под куполом) стоящих 12 облых, а под полатями 12 облых же, а задних (т. е. пилястров) восемь. Двери же имать четыре побиены медью злаченою. Под верхом же тем самым есть печера в камени иссечена: в той печере убит бысть пророк Захария: ту гроб его бысть и ныне же несть его ту. Ин камень есть близ печеры тоя, под верхом (т. е. под куполом). На том камени Иаков спал, и ту сон видел: и лествица, утверждена бяше на земли, еяж глава досязаше до небеси и Ангели Божии восхождаху и нисхождаху по ней, Господь же утвержашеся на ней; туж убо брался Иаков со Ангелом: воста Иаков и рече: се место дом Божий и врата небесныя суть. На том же камени пророк Даниил виде Ангела стояща со оружием нагим и секуща люди Израилевы. И влезь Давид в туж печеру, плакась горько моляся к Богу: „Господи, не овца согреши, но аз”. Есть церковь та всямо окачна (округла) сажень 10-ть поперег в ширину и в длину и в печерке подле, входы ж четыре имать. Ветхая церковь Святая святых разорена есть от поганых, и несть ничтоже ветхого здания Соломонова знать, но токмо ров церковный, еже почат было пророк Давид созидати. Она ж печера и камень, иже под верхом (куполом)[49] церкви, то есть ветхого здания только. А сию церковь нынешнюю создал старейшина от Срацын именем Амир (Омар)».

В 1187 году, когда крестоносцы были изгнаны из Святой Земли и Иерусалим снова впал в руки неверных, Саладин, по свидетельству мусульманских писателей, вошел в Ель-Сакраг и, взявши в руки метлу, сам начал выметать храм. Потом все стены его были обмыты розовою водою, и все здание, как извне, так и изнутри, приведено в прежнее состояние. На куполе мечети стоял большой золотой крест. В день штурма Иерусалима несколько мусульман взобрались наверх, чтобы его сбросить оттуда. «В эту минуту, – пишут арабские хроники, – остановилась борьба и глаза всех христиан и мусульман обратились в одну сторону, – все взгляды сошлись в одном пункте. Крест упал, – один крик пронесся по городу и окрест его, крик радости и триумфа у чтителей Ислама, – страха и отчаяния у христиан, – и эхо этого крика было ужасно; казалось, что вселенная потряслась в основаниях своих»…

С этого времени и доселе непрерывно блещет полумесяц на горе Мории; с этой эпохи и доступ к мечети Омара воспрещен христианам под угрозою смерти, в знак чего пред двумя воротами, ведущими на ее двор из города, над самою главою проходящих, висят на шнурках камни. Только фирман падишаха из Стамбула отворяет в нее вход для знатных или богатых посетителей Иерусалима, – но до недавнего времени и посещение с фирманом не обходилось без приключений.

Так рассказывают, что когда посещавший эту мечеть, по фирману из Царьграда, принц жуанвильский еще медлил внутри ее с несколькими адъютантами, паша иерусалимский, сопровождавший его с видимою неохотою, сказал:

– Теперь, как ваше высочество все осмотрели, мне не остается ничего более как исполнить то, о чем фирман падишаха позволяет мне догадываться.

– Что же это такое? – спросил принц.

– Фирман говорит только о допущении в мечеть, но умалчивает о том, имеет ли нога гяура, которая преступила порог Ель-Сакраг, право выйти из нее, – сказал суровым голосом турок.

Смущение адъютантов принца легко себе представить. Несколько из них схватились за свои шпаги. Их движению отвечал скрип затворявшихся врат мечети.

Принц жуанвильский не потерял присутствия духа. Он остановил знаком руки порывистый жест своих товарищей.

– Успокойтесь, господа, – сказал он, обращаясь к ним, – я здесь под высшею протекциею, нежели та, которую могли бы мне доставить ваши шпаги. Меня защищает честь султана и имя Франции.

– Вы совершенно правы, принц, – сказал турок, поглаживая обложенную драгоценными камнями рукоять дамасской сабли, – ибо на французскую шпагу отвечала бы мусульманская сабля: им уже не раз приходилось встречаться на этом месте. Но не относись ни к чести султана, ни взывай к имени Франции. Не помогло бы тебе ни то, ни другое. Помни, что то не в Египте у Мегмета-Али, которым помыкает Франция. Честь – это праздное слово наряду с Кораном. Но сам Коран защищает принца. Ты в дому Аллаха, а Магомет пророк его, принимал тебя, как своего гостя. – И по данному знаку отворились врата мечети.

Вероятно, что анекдот этот или придуман весь, или приукрашен наполовину мусульманскою похвальбою; передаю его, как слышал от одного из иерусалимских мусульман; но что посещение христианами мечети Ель-Сакраг не нравится ее стражам, это не подлежит никакому сомнению. Я имел редкий случай побывать в мечети во время посещения ее нашим Великим Князем Константином Николаевичем в 1859 году. С ним проникли в заветное святилище мусульман не только все русские богомольцы, но едва ли не все христианское население города и даже жиды. Это последнее обстоятельство очень оскорбило правоверных. На возвратном моем пути из Иерусалима (в том же 1859 году) ехал на нашем пароходе один из мулл этой мечети, провожавший царственного гостя при ее обозрении. Я вступил с ним в разговор, в котором он относительно посещения христианами их мечети выразился так: «Это бы еще ничего, что христиане посетили наш храм, – они освятились через это, но досадно, что с ними вместе пробрались и евреи. Это мы им никак не простим, и первый раз, как что-нибудь случится в Иерусалиме, мы перебьем их всех». До последней войны России с Турциею многие из европейских путешественников получали и в самом Иерусалиме позволение посещать Омарову мечеть. Но во время самой войны союзники Турции англичане и французы слишком злоупотребляли их снисходительностью в этом отношении (например расхаживали с сигарками); это разожгло фанатизм улемов и было причиною, что по восстановлении мира вход в мечеть сделался снова труднодоступен.

Однако и теперь мечеть Омара можно видеть удобно издали с Елеонской горы, а вблизи с верхней террасы здания, стоящего на том месте, где был прежде дворец Пилата. В этом здании ныне казармы турецкой пехоты и квартира командира турецкого гарнизона в Ель-Кодсе. В нашу бытность должность эту занимал полковник, который был в плену в России, будучи взят под Карсом, и потому знает несколько русских обыденных фраз; от него наши богомольцы легко могут получить дозволение входа на террасу через посредство драгомана консульства или миссии. Вот что вы увидите оттуда: Ель-Сакраг стоит на обширной площади, имеющей около 500 шагов в квадрате. Двенадцать портиков, в разных и неравных расстояниях поставленных, ведут к мечети. Портики эти состоят из нескольких аркад, и на них иногда другой ряд колонн. Мечеть занимает самую средину площади и стоит на возвышении, вымощенном мраморными плитами, на которое со всех четырех сторон вступают по восьми мраморным же ступеням. Обок мечети систерна или водоем, служащий мусульманам для их законных омовений перед молитвою. Несколько вековых деревьев, кипарисов и маслин, местами разбросаны между портиков, – вот общие черты этого малодоступного для христиан места. Форма самой мечети восьмигранная, с трибуном или фонарем, тоже восьмигранным, имеющим по одному окну в каждой грани; она накрыта куполом, который прежде был из позлащенной меди, а теперь оловянный. Легкий минарет, оканчивающийся полумесяцем, как бы стремится в высоту. Каждая из восьми стен мечети имеет 32 шага, вышина же всего здания около 90 футов. Стены извне обложены мраморными разноцветными плитами, которые украшены арабесками и позолоченными стихами из Корана. Издали все цвета сливаются в один и все здание представляется окрашенным в темно-голубой цвет. Двери с северной стороны украшены портиком из восьми мраморных колонн; в три другие входят прямо с верхней площадки. Эта мечеть по легкости и изяществу своей архитектуры несомненно принадлежит к лучшим остаткам арабской архитектуры. Вся верхняя платформа (на которой стоит мечеть и на которую всходят со всех сторон по крыльцам о восьми ступенях) выложена блестящим мраморным полом, который в лучах полуденного солнца отливает каким-то фантастическим блеском и бросает особый отсвет на небесно-голубой цвет мечети.

Издревле желание проникнуть в эту мечеть составляло предмет особого любопытства для европейцев, и многим смельчакам, хорошо знакомым с обычаями востока, удавалось это с помощью бакшишей и переодевания. Но все они утверждают (и справедливо), что мечеть Омара несравненно любопытнее для глаз извне, чем внутри, с чем соглашаются и сами турки. Каждый вход имеет украшенные пышною резьбою двери и за ними шесть колонн мраморных и порфировых с пьедесталами и капителями. Вся внутренность выложена мрамором, даже и помост состоит из разноцветных мраморных плит, большая часть которых, равно как колонны и даже олово, употребленное на покрытие купола мечети, взяты мусульманами из Вифлеемского и других ограбленных мусульманами христианских святилищ. В помосте храма под самым куполом (т. е. в самой средине храма) виден огромный многоугольный камень как бы из черно-серого мрамора, несколько возвышающийся над поверхностью пола (в рост человека) и имеющий два с половиной фута в квадрате. Камень этот огражден золоченою решеткою, и на нем в разных местах помещены предметы священные для поклонников лжепророка, например: щит Магомета, знамя и огромный меч Али, копье Давидово (?), подлинная рукопись Корана, седло кобылицы Ель-Борак и т. п. В самом камне видны 23 дыры, в которых, как заметно, прежде были вбиты гвозди; два из них остались и до сих пор. На что они могли служить, то неизвестно и самим мусульманам. По мусульманским баснословиям этот камень послужил ступенью для их лжепророка Магомета, когда он прибыл из Аравии в Иерусалим в своем (мнимо) воздушном путешествии в Рай на кобылице ель-Борак, чтобы в беседе с Аллахом устроить дело Ислама. При посещении Омаровой мечети муллы не преминут обратить внимание христиан на пещеру, находящуюся под одним из более выдающихся углов вышеописанного камня. При входе в пещеру камень поддержан с двух краев двумя малыми колоннами из белого мрамора; они утверждены косвенно в пол и камень. Такое положение камня (служащего своим выдающимся углом потолком для этой пещеры) и подало повод к известной мусульманской басне, будто бы этот камень держится на воздухе сам собой. Сход в пещеру по восьми ступеням из белого мрамора. Пещера эта, называемая магометанами сходом в подземное царство душ, есть не что иное как квадратная комната шагов в восемь пространства и немного выше человеческого роста; она грубо оштукатурена, кроме потолка, который образован камнем. При самом сходе, направо, показывают выделанное в скале седалище Гаруна или Аарона, брата Моисеева, и над ним впадину в потолке, сделанную будто бы головою Аарона, который по своему росту не вмещался в пещере; тут же показывают место Авраама, Давида, Соломона, Архангела Гавриила и святого Иоанна (по мусульманским преданиям, очевидно заимствованным у евреев). Наш игумен Даниил сообщает предание, что в этой пещере был убит Захария, сын Варахиин. В этой пещере хранится священная для мусульман одежда Фатимы, дочери Магомета.

В самом юго-западном углу ограды двора Омаровой мечети возвышается другое большое здание, а именно мечеть Ель-Акса (отдаленная); это древний христианский храм во имя Введения во храм Пресвятыя Богородицы. Ибо, согласно церковному преданию, известно, что родители трехлетней отроковицы Марии по обету ввели ее во храм и что она была там воспитана. Константин Великий построил этот храм, который позже перестроил и украсил Иустиниан. Храм этот имеет форму базилики, т. е. образует расположением своих частей правильный четверосторонний крест; внутри он разделен мраморными колоннами на три части, из коих боковые ниже средней; крыша свинцовая; потолок храма из негниющих ливанских кедров. Над перекрестием возвышается большой и красивый купол. Словом, и по наружному своему виду, и по внутреннему расположению частей храм этот много походит на Вифлеемскую базилику, и уже одно это свидетельствует о его древности. Однако все это массивное здание много проигрывает, будучи прижато к самой оградной стене; стоя близ легкой арабской мечети, оно кажется в сравнении с нею тяжелым и мрачным. На месте древнего христианского алтаря стоит миграб – мусульманская кафедра резная из дерева; за ее сквозною перегородкой в стене две ниши (углубления). На исподи первой ниши, что на правой стороне, напечатлены на простом камне следы одной стопы человеческой, а во второй нише камень, носящий отпечаток двух малых стоп. Первая, по местному преданию, есть след одной стопы Господа нашего Иисуса Христа (по-мусульмански пророка Исы), перенесенный сюда (мусульманами) с вершины горы Елеонской, где остался отпечаток другой Божественной стопы. Другие два следа, по преданию, принадлежат Пресвятой Деве отроковице Марии (Мариам), здесь обитавшей до своего обручения Иосифу.

При посещении этой мечети (в 1859 году в бытность здесь Великого Князя Константина Николаевича) меня особенно заняла подземная часть бывшего храма, старания проникнуть в которую оставались для многих тщетными. Мне удалось это, и я прошел до самой восточной стены здания; это подземелье длиною и шириною своею соответствует длине и ширине храма, хотя и находится не непосредственно под ним, а сбоку его среднего отделения: в него сходят сперва по ступеням, а потом они прекращаются и начинается пологий земляной спуск.

Два ряда массивных гранитных колонн поддерживают своды, разделяя и подземелье, как верхний храм, на три части; стены и колонны обелены известью; толщина колонн увеличивается по мере приближения к южной (поперечной) стене храма, в которой находятся два монолита толщиною более двух охватов, несомненно принадлежащие к еврейскому периоду. Имеет ли это подземелье боковые ветви и связывается ли с теми, которые по слухам находятся под всею площадью двора Омаровой мечети, утвердительно сказать не могу; ибо, дойдя свободно до южной стены подземелья в полумраке, назад мы должны были возвратиться почти бегом, услышав за собою скрип тяжелых дверей, которые тщетно осаждала толпа любопытных. Ревнивые мусульмане, кроме нескольких человек (в числе которых был и я) более не пустили никого в подземелье и тотчас по выходе нашем заперли двери. Впрочем, проходя вдоль подземелья, ни по сторонам его, ни в восточной стене никаких дверей, ведущих в какие-либо боковые отделения, мы не заметили. Это однако не мешает считать несомненным существование подземных водохранилищ под площадью Омаровой мечети, о которых вспоминает наш Даниил паломник, вероятно видевший их, говоря: «ту воды многи суть исподи»; мусульмане же хранят их в глубокой тайне, а наипаче от христиан. Воды эти проведены из так называемых «Соломоновых прудов», и желающему нетрудно проследить и вблизи самого Иерусалима направление подземного водопровода, доставляющего их в ограду Омаровой мечети.

По выходе из мечети Ель-Акса царственный посетитель (В. К. Константин Николаевич с супругою, сыном и большою свитою), а за ним и вся группа сопровождавшего его народа направились к так называемым Золотым воротам, которые находятся против восточных дверей Омаровой мечети в городской стене. Мусульмане называют их вечными; они заложены наглухо еще при Омаре, в силу обращающегося между магометанами предания, что в эти ворота некогда войдет христианский победитель мусульман. Это предание распространилось, вероятно, потому, что, как известно, через эти врата въехал в Святой Город при кликах «осанна сыну Давидову» Царь славы Христос – победитель не только мусульманского лжеверия, но и всех прочих заблуждений. Кто знает, может быть и действительно суждено чрез них же войти некогда в Святой Град и другому победителю «от мира сего», который в завоевании Иерусалима будет иметь не политическую, а религиозную цель, чтобы на развалинах мусульманского владычества основать царство мира, любви и свободы, не лжеименной, а христианской. А такого победителя доселе не перестает чаять весь восток, порабощенный турецкому фанатизму, европейским интригам и корыстолюбию! Во время владычества крестоносцев ворота эти открывались лишь один раз в году, а именно во время вербного Воскресения для процессии «входа в Иерусалим», ежегодно повторявшейся в память сего события с тою пышною обстановкою, которая перешла было и к нам на север в период патриаршества.

Посетивший Иерусалим в начале владычества крестоносцев, наш игумен Даниил оставил нам описание «златых врат» в следующих чертах: «те врата пророк Давид сотворил и хитро-ж суть сделаны, медью позлащенной были покованы, изну подписаны были хитро по меди, изовну железны покованы были твердо; двери суть 4-е у врат тех. Та бо суть врата осталось только ветхого здания, да столп Давида, а ино все есть ново здание». Мы прибавим к этому, что в воротах сих двойной свод, освещаемый сверху; он поддерживается древними мраморными колоннами и разделяет ворота на две половины, из коих одна служит для въезда, а другая – для выезда. С правой стороны их у стены мусульмане показывают место трона Соломонова. Место же трона Давидова находится, по их указанию, против восточных дверей мечети Омара и означено красивой восьмигранной часовней во вкусе мечети, с полукруглым куполом, поддерживаемым двумя рядами колонн коринфского ордена[50]. Под куполом водоем, который служит для религиозных мусульманских омовений перед входом в мечеть на молитву.

Из трех остальных ворот, ведущих в ограду Омаровой мечети, замечательны ворота, называемые красными или апостольскими. Они также накрыты длинным, но одиноким сводом и ведут на двор Омаровой мечети с северной стороны, изнутри города. С ними соединяется воспоминание о том, как апостолы Петр и Иоанн исцелили сидевшего в них нищего, хромого от рождения, сказав ему: «злата и серебра не имамы, а еже имеем, даем: во имя Господа Иисуса Христа, встань и ходи». Против сих ворот находятся развалины башни Антония, напоминающей времена римского владычества; под сводом, соединяющим ее со зданиями, которые окружают с северной стороны двор Омаровой мечети, проходит улица, ведущая к городским Гефсиманским воротам. Упомянутая башня или замок построена первосвященником Гирканом Маккавеем: он жил здесь сам и хранил в особом покое одежду первосвященническую, а оттуда и произошло предание, что будто и Ирод и римляне, даже до Тиверия кесаря, хранили в этом замке первосвященническую одежду. Ирод обновил, увеличил, укрепил и украсил этот замок Гиркана и назвал его в честь своего друга, триумвира Марка Антония, замком Антониевым. Он был обведен со всех четырех сторон стеною и имел посреди несколько башен, над коими высилась одна средняя (остатки-то ее и существуют поныне), с которой можно было видеть весь двор храма. Во время владычества римлян здесь постоянно находился крепкий гарнизон, который в пору еврейских празднеств значительно усиливался и бдительным оком наблюдал за действиями народа, собравшегося на дворе храма, будучи готов на немедленное уничтожение всякого покушения к бунту против римлян; восстаниям же этим наиболее всего благоприятствовало большое стечение народа к празднику Пасхи. Турки наблюдают ту же политику и в отношении христиан, усиливая всегда иерусалимский гарнизон к празднику Пасхи, из войска, в Дамаске расположенного. – Остальные примечательные места в Мусульманском квартале мы обозрим при описании Страстного пути, большая часть которого проходит по этой части города.

Протестанты иерусалимские

Храм для членов англо-прусской епархии. – Александр и Гобат, англо-прусские епископы в Иерусалиме. – Обращение евреев и издание Библии. – Отношение к английскому консульству. – Успехи американской миссии. – Прусское консульство. – Протестантские секты в Иерусалиме. – Характер вечерних собраний протестантского общества. – Отношение Иерусалимской миссии к партии гай-чёрчменов.

Напротив так называемого «дома Давидова» или турецкой цитадели «Ель-Калаг» находятся протестантская церковь и английское консульство. Когда Англия и Пруссия предприняли мысль прислать в Иерусалим епископа, как бы общего представителя протестантизма, то получили позволение от Порты построить церковь для духовных нужд английского консульства. В силу этого разрешения воздвигнут храм большой и величественный, для которого все, даже и самая крыша, привезено из Англии с большими расходами. Этот храм, или лучше сказать молитвенный дом, заключает в себе ту особенность, что он не принадлежит исключительно ни одному из тех вероисповеданий, на которые разветвилось протестантство, но предназначен к помещению всех членов английско-прусской епархии. И в самом деле он так велик, что в нем могло бы поместиться в десять раз более народа, чем сколько протестантизм в Иерусалиме может доставить. Протестантский храм, на самом въезде в Иерусалим, обращает на себя внимание совершенно особенным образом: он стоит одиноко, отдельно, на малом Сионе; и тогда как все другие вероисповедания христианские стараются издревле сколько можно окружить Святое место, для этого храма, построенного как бы только вчера, выбрано место, которое предание, основываясь на свидетельстве историка Иосифа Флавия, уступает развалинам дворца Иродова, – дворца, откуда, по всей вероятности, вышел приказ избиения младенцев вифлеемских. Но зато храм стоит на открытом месте и на свежем воздухе, а английская миссия, школа и госпиталь, находящиеся за храмом, устроены весьма комфортабельно.

Реформация долго миновала Палестину. Прошло около четырех веков со времени появления Лютера (1483 г.), как наконец протестантизм вспомнил о жидах и отправился на взыскание их в Иерусалим, тогда как он имел их несравненно более под рукою у себя в Европе и даже в самом Лондоне и Берлине. Как бы то ни было, но верно то, что для протестантизма в этом случае шло дело не о Гробе Господнем, не о пещере Гефсиманской, не о яслях Вифлеемских, не о другом каком-либо памятнике жизни и смерти Богочеловека, ибо все это для него не более как поддельные камни без всякого значения и цены также и теперь, как в первое время реформации. Один из западных паломников (1831 года) Жеромб справедливо заметил на сей счет: «Поистине удивительная вещь! Греки, католики, армяне, копты, словом все христианские народы имеют в Иерусалиме своих представителей, голос которых возносится непрестанно к небесам в благодарных мольбах за Божественное послание на землю Искупителя; один только голос не соединяется там с ними в сладчайшем имени Христа, – голос протестанта»…

Первым англо-прусским епископом в Иерусалиме был некто Александр из обращенных евреев. Он положил основание еврейскому прозелитизму и, как говорит общая молва протестантов, был остановлен в своей деятельности иезуитами, которые будто бы отравили его. Успехи миссии остановились было совершенно с его смертью; но для политики протестантских держав нужна была во что бы то ни стало своеобразная почва в Иерусалиме: и вот в 1840 году по взаимному соглашению Англии и Пруссии отправлена туда новая протестантская миссия и во главе ее поставлен англиканский епископ г-н Гобат, родом швейцарец, бывший абиссинский миссионер. Деятельность этой пропаганды доселе ограничивается раздаванием Библии и обращением в христианство евреев. Лавочка, в которой продают Библии и другие издания лондонского Библейского Общества на всех европейских и восточных языках, находится между домами английского епископа и Латинского Патриарха, а площадка перед нею уже не раз служила ареною для ссор и драк между Иерусалимскими латинянами и протестантами, источником и началом которых были религиозные споры. На другие христианские вероисповедания протестантская пропаганда не имеет и вряд ли может иметь какое-либо влияние. Случается, может быть, иногда ей смутить бедную душу угнетенного бедностью феллаха-араба, но убедить не приходится никого. Большая часть православных богомольцев, оставляя Иерусалим, и не знают вовсе, что есть в нем англиканский епископ, да еще и женатый, а иные, слыша об этом, прямо принимают за плохую шутку. С мусульманами трудно иметь дело: пропаганда в отношении их запрещена под смертною казнью, и так на долю миссии остаются лишь изгнанники из древнего Сиона, то есть евреи. Но и здесь миссия г-на Гобата, ежели судить по тому, что рассказывает о ней в слухах сам английский консул г. Финн, пожинает очень бедные плоды. Правда, ежегодно посылает она рапорты лондонскому Библейскому Обществу о новообращенных евреях и отчет о числе розданных Библий. Книг она, без сомнения, раздает много, хотя нигде их не видать, ибо например Греческая Патриархия, отобрав от своих прихожан в разное время до 30 000 экз. греческих и арабских Библий лондонского перевода, предала их публичному сожжению как еретические (по доказанной неправильности перевода); так же поступают с этими изданиями латины и армяне. Что же касается до новообращенных евреев, число их пока еще невелико; а сверх того, по словам г. Финна, эти обращения почти без исключения чистая спекуляция: как только неофит получит прибыль, какую по его предварительному расчету должно ему принести Евангелие, он возвращается снова к Талмуду. Бывали примеры несколько раз повторявшегося обращения одного и того же лица; отступничество новообращенных имело место даже в самый час их смерти, даже в самом английском госпитале. Для того, чтобы иметь право поступить в него, жид делался протестантом, но видя, что смерть неизбежна, звал раввина, чтобы вынесли его оттуда жидом и похоронили в Иосафатовой долине. Да и нечему дивиться: в Иерусалиме можно сражаться верою, преданием, даже фанатизмом; но оружие, которое употребляет прозелитизм протестантский, взятое из арсенала философии, скептицизма и индифферентизма, – слишком слабо для Востока. Ко всему этому можно добавить, что посылка г. Гобата в Иерусалим и вся его миссия встретила весьма сильную оппозицию в известных английских сектах, которая отразилась даже в парламентских прениях. Спор об этом был употреблен как оружие против министров и еще не раз может повториться. Каждый шаг г. Гобата следят весьма внимательно, и это обстоятельство полагает строгие границы его миссионерской ревности. Он должен, как выразился один протестантский писатель, прежде чем начнет действовать, иметь в виду, как бы устранить «горячие уголья политической ответственности, которая лежит на нем». Несмотря на это надобно полагать, что г. Гобату легче бывает выходить из затруднений политических, нежели религиозных, ибо он по общему отзыву человек разумный, ученый, знает хорошо Восток и его обычаи, говорит на нескольких восточных языках. Он женат, имеет четырех дочерей, которые известны в Иерусалиме как отличные наездницы.

Отношения епископа с английским консулом весьма странны, чтобы не сказать более. Последний, очевидно, плохо верит в его епископские права, а чтобы показать ему свою власть, однажды арестовал его домашним арестом от имени английской королевы. В другой раз, когда г. Гобат не хотел венчать какой-то свадьбы, консул послал к нему своего драгомана напомнить ему, что он, г. Финн, сам доктор богословия, а это значило, что если г. Гобат не обвенчает, то он, г. Финн, сам обвенчает особ, о которых шло дело.

Гораздо успешнее, ибо независимее, действуют миссионеры – протестанты американские, в которых и православные и латины имеют сильных соперников, ибо эти действуют не столько силою убеждений религиозных, сколько силою денег, которые расточают щедро, помогая единично и целым селениям и городам. Большая часть этих миссионеров сами техники, доктора, учителя и т. п.

Прусский консул, г. Розен, особенно благоволит к евреям и показывает отеческую о них заботливость. Под его покровительством находится община диаконисс, содержимая на средства какой-то центральной немецкой миссии и помещающаяся вместе с школою в доме, устроенном за городом на юго-западном склоне Сиона; близ дома на обделанной нарочито для сего террасе помещается протестантское кладбище, на коем погребен предместник г. Гобата, первый протестантский епископ, упомянутый Александр. Над могилою его поставлен красивый памятник. В доме прусского консульства устроен небольшой приют для бедных немецких ремесленников, проживающих в Иерусалиме.

Несмотря на относительную малочисленность протестантов в Святом Граде, здесь можно встретить представителей едва не всех сект, на которые распался протестантизм с течением времени. Больше других – субботников, которые, числясь протестантами (дабы пользоваться имущественным покровительством англичан), втайне празднуют субботу и придерживаются других еврейских обрядов; между последователями этой секты, кроме прозелитов из евреев, есть и природные немцы. Перекрещиеанцы (анабаптисты) также имеют здесь своих последователей. Недавно появилась здесь новая секта так называемых аминщиков, которые считают особенно важным в Евангелии лишь то, что подтверждается повторением слова аминь. Основателем ее был некто г. Пик. Он прибыл в Иерусалим с мыслию основать для своих последователей колонию в древней Моавитской земле – за Иорданом (которая, по его толкованию одного места из пророческих книг, лишь одна спасется в наступающий день Страшного суда), но убедясь на месте, что это невозможно, пропал без вести; а меж тем увлеченные его бреднями несколько немецких семейств из нижнерейнских провинций прибыли в Иерусалим и за свое легковерие едва было не поплатились голодною смертью. Но немцы находчивы: поосмотревшись вокруг, они, простясь с своими религиозными мечтами, обратились к действительности и открыли в Иерусалиме кондитерскую. Один сумасшедший и вместе богатый англичанин, поселясь недалеко от англиканской церкви в совершенном одиночестве и считая себя посланным на созвание в Иерусалим евреев со всех четырех сторон света, – в знак своего посольства ежедневно выходит на крыльцо своего дома и трубит в трубу, а чтобы более уверить евреев в своей симпатии к ним и сблизиться с ними, этот господин обрезался по закону еврейскому.

Бывшие на вечерах г. Финна имели случай видеть иерусалимское протестантское общество. По их рассказам, на эти вечера сходится около сорока мужчин и женщин; собрание их разительно походит на английские собрания пиетистов, так что с первого взгляда можно даже забыть, что это в Иерусалиме. Каждый из лучших городов Англии имеет подобные собрания. На всех столиках разложены Библии разных изданий; беседы обращаются постоянно около предметов библейского содержания; рассуждения и диспуты следуют тому же самому направлению, о чем, впрочем, сердечно соболезнует, во-первых, сам хозяин дома, человек веселого характера, который всю цель миссии, как в отношении пришельцев, так в отношении евреев, трактует весьма легко и шутливо. Прибавьте к этому убийственную монотонность, отличающую английские общества, и вы будете иметь полное понятие о вечерних собраниях иерусалимских протестантов. Прусский консул г. Розен (из немецких евреев) несравненно более г. Финна занят евреями и нередко посещает Наплуз, древний Сихем, по поводу еврейских празднеств.

Протестантская церковь и дом епископа, по вышесказанному, занимают то самое место, где стоял прежде дворец Ирода и три башни, которые он же построил вблизи своего жилища в честь Гиппия, своего друга, Фазаэла, своего брата, и Марианны, из рода Маккавеев, своей жены, которую он впоследствии погубил. Тит по взятии Иерусалима приказал пощадить эти три башни, чтобы они свидетельствовали о могуществе еврейского народа; судя по этому они долженствовали быть величественными; но во исполнение пророчества, что не останется в Иерусалиме камня на камне, башни эти наравне с прочими городскими зданиями сделались добычею пламени, вопреки воле победителя, и теперь нет и следа их.

В заключение скажем еще несколько слов об отношениях нынешней иерусалимской англо-прусской протестантской миссии к партии гай-чёрчменов в Англии. В то время как отправлялась в Иерусалим новая англиканская миссия под начальством г-на Гобата (в 1842 году), глава партии гай-чёрчменов доктор Пюзей, профессор Оксфордского университета, питая подобно всем членам этой партии высокое уважение к Православной Церкви, в письме своем к архиепископу Кентерберийскому умолял своего примаса не давать этому епископу полномочия обращать православных в англиканство и даже не принимать тех, которые сами вздумали бы перейти в него. Весьма замечательны слова его по этому поводу, в которых он выражает свое горячее желание соединения с Православною Церковью. «Каждая попытка к обращению, – говорит он, – или всякое посягательство на принадлежащих к Православной Церкви, в которой они крещены, будет неизбежно расстраивать всякое намерение к соединению с этою Церковью. Мы знаем сами, как горька потеря наших детей, которых у нас похищает наша соперница (т. е. Римская Церковь). Можем ли мы думать, что другая мать, видя своих детей также похищаемыми, чувствует эту глубокую скорбь менее, чем наша? Между тем мы должны иметь в виду свои собственные цели. Наш епископ не может в одно и то же время содействовать и единению и расколу; мы не можем и желать приобрести матерь и похищать ее детей, не можем быть и друзьями и врагами. Нельзя считать в одно и то же время Православную Греческую Церковь и православною и инославною; одна только ересь могла бы объяснить отделение от нее чад ее. Возобновленное сношение с Востоком есть кризис в истории нашей Церкви; это волна, которая должна унести нас вперед или, если мы не сумеем воспользоваться ею, страшно отодвинуться назад. Если путь, предлагаемый нам Господом, будет пренебрежен, то долгое время мы тщетно станем усиливаться достичь собственными силами того, что так легко могло бы совершиться при Его помощи. Богатство милости, которая оказывается нам, должно возбуждать тревожное опасение, чтобы не потерять ее; сердце трепещет при мысли, что должно открыться такое событие, каково воссоединение нашей Церкви со здоровою ветвью Церкви Кафолической. Ах, если мы посмотрим, что мы такое в самом деле, то нельзя не опасаться за успех дела; ведь этот разрыв братского единения нельзя уврачевать при господствующем среди нас самодовольстве[51]; нет, он может быть исцелен только слезами – во вретище и пепле. „И открылся Иосиф братьям своим, и напад на выю Вениамина брата своего плакася над ним; Вениамин плакася на выи его. И облобызав всю братию свою, плакася над ним” (Быт 45, 15). Но во всяком случае для нас достаточно было бы увидеть это соединение когда-нибудь, лишь бы только не наши заблуждения были виною этой отсрочки. А препятствия и козни сатаны, нужно думать, будут тем сильнее, чем больше и выше самый дар»[52]. Заметим, что еще в 1844 году насчитывалось в Англии до 9000 одних духовных, усвоивших оксфордские начала, равно как и большая часть лиц из высших кругов общества. Но говоря собственно о иерусалимской англо-прусской протестантской миссии, справедливость требует заметить, что там начала эти еще не успели проникнуть, да и самая цель миссии «политически-религиозная», где политика занимает первое место, а религиозная цель служит щитом ее, – не представляет почвы для высшей, сердечной цели партии гай-чёрчменов. Но если суждено восторжествовать в английском обществе началам оксфордской школы, то можно ли искать лучшего места для осуществления этих целей, как Сятой Град, где находится мать Церквей – Православная Церковь Иерусалимская? И каких благоприятных результатов можно было бы ожидать для Православного Востока от такого счастливого события, как соединение Церкви Православной с Англиканскою, но соединение искреннее, на твердых канонических началах основанное, а не то, легкое и призрачное, которое предлагается нам ныне и которым легко могла бы воспользоваться английская политика для закрепления искусственно поддерживаемого ею доселе рабства и ига наших собратий – восточных христиан! До настоящего времени на Востоке еще не сделано ничего англичанами, чтобы расположить в свою пользу Православную Церковь и ее бедствующую паству; вероятно, потому-то и иерусалимская англо-прусская протестантская миссия преследует лишь одни политическо-религиозные цели и ищет своих си, чуждаясь не только соединения, но и братски христианского общения с представителями Православных Церквей Греческой и Русской, которые и в свою очередь не могут быть вполне мирны к ней ввиду тех ее действий, от которых своевременно предостерегал ее сердечный голос доктора Пюзея.

Иерусалимские евреи

Число их. – Наружность. – Образ жизни. – Три еврейских общины. – Госпиталь. – Место плача иерусалимских евреев.

Напротив описанных выше хижин прокаженных (в Армянском квартале) лежит Еврейский квартал Гарет-ель-Шуд, стесненный между горою Сионом и местом, где прежде стоял храм Соломонов. Рассчитывают, что если бы весь город был населен так густо, как этот квартал, то Иерусалим имел бы до 100 000 жителей. Но вопрос, сколько жидов в Иерусалиме, разрешить в точности нельзя. В Турции нет народных переписей, а хотя бы и были, известно, что точная цифра еврейской численности остается доселе неуловимою, при всех стараниях правительства определить ее. Итак, по самым точным сведениям, какие можно было собрать на месте, оказывается, что во всей Палестине находится от восьми до десяти тысяч евреев, большая часть которых проживает в Иерусалиме. Доктор Шульц предлагает следующую таблицу еврейского народонаселения: в Иерусалиме было их несколько лет тому назад 7120; в Хевроне – 400; в Сафете или древней Бетулии – 400; в Тивериаде – 300; в Наплузе, древнем Сихеме – 150; в Шавраме – 75; всего 8445 мужского пола. Коль скоро потомки Израиля умели, даже на севере, так хорошо сохранить свой тип, то надобно бы ожидать, что на Востоке он еще сильнее должен бросаться в глаза, как сохранившийся во всей своей силе и чистоте. Это и действительно так, но сие заметнее в Каире, нежели в Иерусалиме: здесь черты лица евреев не отличаются особым единообразием, как там. Это происходит отчасти оттого, что евреи иерусалимские вовсе не потомки первоначальных обитателей Иерусалима, но почти все пришельцы. Сюда стекаются евреи из всех концов света обыкновенно уже в старых летах, для того, чтобы, как говорят они сами, умереть на земле отцов своих и быть погребенными в долине Иосафатовой.

Они ходят в той самой одежде, в какой прибыли сюда, пока она не износится совершенно, что обыкновенно продолжается довольно долго, – тогда только надевают восточное платье. Все соглашаются с тем, что им не везет в Иерусалиме, что нет здесь ни торговли, ни заработков. Большая часть их живет вспоможением, присылаемым единоверцами и родными тех стран, из коих они переселились, и за немногими исключениями вообще бедны. А однакоже твердят все и единогласно, что уже не возвратятся, ибо пришли умереть здесь, в земле им обетованной.

Некоторые паломники-писатели справедливо замечают, что евреи в Иерусалиме как бы изменяют свою натуру: они не шныряют здесь взад и вперед по целому городу, и почти не увидишь их нигде более, как только в их квартале, да и тот несмотря на густоту своего населения в обыкновенное время походит на пустыню; редко появится фигура изможденного годами и горем старца, или худой как скелет женщины в нищенских рубищах, или группа грязных донельзя ребятишек, беспечно играющих у порога полуразвалившейся лачуги. На этих узких улицах царствует нечистота во всей своей силе: кучи навоза, разная падаль, сор и другие нечистоты окружают бедные хижины, а местами попадаются пустыри и развалины, поросшие тернием. – Иерусалимские евреи разделяются на три общины: 1) Сафардим, – евреи испанские, которые считаются коренными иерусалимскими евреями, хотя время их переселения в Иерусалим известно в 1500 году; 2) Ашкенасы – евреи-переселенцы из Польши, западных губерний, из Пруссии, Австрии и других государств Германского союза и, наконец, 3) Евреи-караимы. Каждая из этих общин имеет свои отдельные синагоги, и не говоря уже о караимах, которых весьма немного, и две первые общины различаются между собою некоторыми религиозными верованиями. Испанские евреи зажиточнее ашкенасов, почему и синагога их отличается лучшим устройством. Она состоит из нескольких отдельных больших комнат; посреди каждой возвышается место вроде кафедры, окруженной балюстрадой для учителей закона; кругом скамьи; у передней стены место для хранения «книг закона» (Пятикнижие Моисеево), между которыми, как слышно, есть и весьма древние списки. Они накатываются на особую скалку с ручками. Одно из этих книгохранительных отделений отделано лучше и богаче других на счет какого-то благотворителя.

Ашкенасы строят большую синагогу с куполом наподобие храма; она уже окончена вчерне, но внутри остается еще не отделанною по недостатку средств; место под нее приобретено ими при помощи бывшего русского генерального консула Сирии и Палестины г. Базили. Есть также две или три семьи караимов, которым по проискам прочих евреев турецкое правительство не позволяет доселе строить синагоги снаружи, и они имеют подземную, которую относят к отдаленной древности. Они, как и у нас в Крыму живущие, отличаются от талмудистов чрезвычайною опрятностью и меньшим фанатизмом в отношении к христианам. Караимы, подобно армянам, признают своим покровителем Российского Императора и во время своих богослужений возносят за него молитвы, которые я сам видел напечатанными в русском буквальном переводе в их молитвенниках (книги венского издания), а на стене алькова, служащего для приема почетных гостей, в квартире их раввина на первом плане красуется портрет нашего Государя Императора и Императрицы.

Из еврейских благотворительных заведений заслуживает внимания по своему устройству госпиталь Ротшильда. Он находится в заведывании медика из русских (виленских) евреев, служившего некогда ординатором в одном из наших русских военных госпиталей в Царстве Польском, – а потому и этот новоустроенный госпиталь внешним порядком и опрятностью весьма походит на Русские военные госпитали, не имея при том их общеизвестных недостатков. Больница эта помещается в самой глубине Еврейского квартала; путь в нее лежит мимо старой еврейской синагоги, стоящей на единственной площади этого квартала; неподалеку от нее – больница. Войдя в ворота, вы очутитесь на открытой площадке, защищенной сверху от солнечных лучей парусинным навесом; площадка эта служит для прогулки больным, которые и проводят на ней большую часть дня; на нее выходят непосредственно двери из разных отделений или комнат, составляющих больницу. Мы были введены доктором сначала в небольшую продолговатую комнату; на средине ее письменный стол, на котором лежат отчетные книги; из них видно не только все прошедшее, но и настоящее состояние госпиталя. Рассматривание этих книг может доставить истинное удовольствие любителям порядка; у стен этой комнаты поставлены шкапы, в которых хранятся полные принадлежности всего необходимого для родильниц и детей, пожертвованные госпожою Ротшильд в пользу бедных евреек. Против дверей шкап с книгами для чтения больным. Налево от входа у двери Арон, род шкапа на ножках, в коем хранится свиток Пятикнижия Моисеева, написанный на пергамене, и книга Есфирь, которую обыкновенно читают в богослужебные собрания евреев. Эта комната служит в одно и то же время и канцелярией, и библиотекой, и хранительницею вещей, и синагогой. Тут же на стене висит таблица, на которой написаны имена членов дома Ротшильдов, поминаемые во время молитвенных собраний как благотворителей больницы. Отсюда мы были введены в одну из палат, где лежат больные: чисто, светло, опрятность удивительная, заслуживающая тем большей похвалы, что неопрятность домашняя составляет, как известно, характеристическую черту еврейского быта. По обеим сторонам комнаты по четыре кровати на каждой. Крайнюю от входа занимал старик почтенного вида, – по справке оказалось, что это еврей из Алеппо; по левую сторону из четырех кроватей три были заняты русскими евреями: двое из Каменец-Подольской губернии; из них один выбыл из России уже 30 лет тому назад, но еще довольно чисто говорит по-русски и показывал непритворную радость, что имеет случай беседовать с русскими. Кровати железные складные; каждая снабжена тюфяком, двумя подушками, чистым бельем и фланелевым одеялом; у каждой кровати столик или низменный шкапик по образцу наших военных госпиталей; на столе стоит вся оловянная посуда, для каждого больного особая, и две бутылочки: для наружного и внутреннего лекарства. Род болезни написан мелом на жестяной дощечке, привинченной к изголовью кровати; сверх того у каждой кровати написано имя того из семьи Ротшильдов, на чей счет содержится кровать (больница всего на 18 кроватей). На наружной и внутренней стороне дверей надписи из книг Ветхого Завета, например: «аз Господь твой поражу и исцелю». В женской половине больницы царствуют та же чистота и порядок. Рядом с женской палатой помещается аптека; ею заведует аптекарь также из русских евреев, учившийся в Марселе во Франции. Кухня с плитой также содержится в неукоризненной чистоте, и наконец комната для прислуги. Осмотрев госпиталь во всех подробностях, мы возвратились в комнату, с которой начат был осмотр, здесь доктор предложил нам заглянуть в настольную книгу, в которую записывается подробно, сколько в течение года было в госпитале человек больных, откуда, какого возраста, звания, рода занятий, болезнь; сколько и чего именно издержано по госпиталю. Словом, желающий может видеть из этой книги, ведущейся с немецкою аккуратностью, состояние госпитального хозяйства во всех мельчайших подробностях. Минутному посетителю, конечно, нельзя судить о достоверности сообщаемых такою книгою сведений; но одно уже то, что все эти сведения налицо и с обязательною готовностью предлагаются любознательным посетителям, заслуживает благодарность и возбуждает желание, чтобы и другие благотворительные заведения последовали этому примеру. Тут же лежит и другая книга, для записывания имен посетителей и их отзывов о состоянии больницы. Книга эта испещрена английскими и немецкими подписями. Больница содержится на проценты с 15 000 франков суммы, внесенной на этот предмет братьями Ротшильдами. Заведует ею доктор, получающий кроме квартиры 1000 руб. серебром жалованья; больных бывает в год средним числом от 500 до 600 человек, в том числе собственно русских евреев до 160 человек.

Нам остается упомянуть еще об одном замечательном месте Еврейского квартала. Это место так называемого плача иерусалимских евреев. Дело в том, что один из углов Еврейского квартала, где здания его примыкают к зданиям, окружающим Омарову мечеть, сохранилась часть стены, по мнению евреев и по наружным признакам принадлежащей к ограде древнего Иерусалимского храма. Действительно, если не вся стена, то два нижних ряда камней, из которых сложена она, несомненно принадлежат к числу камней древней еврейской постройки; некоторые из них длиною более сажени. Иерусалимские евреи дорогой ценою купили себе у турецкого правительства право собираться (по пятницам) к этой части стены, чтобы здесь оплакивать и свое древнее величие, и свое настоящее уничижение. Посетив однажды из любопытства это место в уреченное время, я застал на нем толпу евреев обоего пола: одни из них жадно целовали заветные камни, другие ударялись в них головою, третьи стояли или сидели неподвижно у заветной стены, вперив в нее взоры, большая же часть, раскачиваясь и толцая в стену, пели псалмы голосом, в котором слышалась безнадежная печаль… Над всею толпою носился раздирающий душу гул, который слагался из воплей, рыдания и громко произносимых молитв. Но справедливость требует заметить, что далеко не все участвовавшие в этом обряде были одушевлены равным чувством: старцы действительно казались проникнутыми воспоминанием дней давноминувших и проливали слезы, в искренности которых нет особой причины сомневаться; но многие другие, раскачиваясь, толцая в стену и участвуя голосом в общем пении, в то же время, закинув назад голову, посматривали на посетителей, и таким образом очевидно было, что большинство участвующих в этом заказном плаче исполняет лишь обязательный обряд.

Но как бы ни было, а все тяжело смотреть на это исполинское горе отверженного (хотя и не до конца) народа; становится грустно и невольно хочется обратиться к этой толпе с словами одного современного проповедника: «О Израиль! Неверие соделало тебя убийцею Христа; оно рассеяло тебя между народами, – и только вера, вера в Распятого тобою Назарянина может ввести тебя в твое древнее наследие и возвратить ему первобытный блеск и величие» (Карл Спуржон)[53]. И точно больно сердцу слышать эти раздирающие вопли, зная, что им не суждено быть услышанными там, куда они стремятся, хотя и мы верим, что «останок Израиля спасется», но не через пришествие ожидаемого им Мессии, а через общение с нами верою в Пришедшего, Страдавшего, Погребенного и Воскресшего в третий день по писаниям…

Не одни иерусалимские евреи оплакивают свою древнюю славу: «О Сион! – взывает один из лучших еврейских поэтов раввин Бен-Егуда, – когда оплакиваю твой упадок, то плачу гробовым воем шакала… а когда мечтаю о возвращении из плена, то звуками арфы, которая некогда вторила твоим божественным песням… Ах, отчего же душа моя не может носиться над теми местами, где Бог явился твоим пророкам?.. Дай мне крылья, и я понесу к твоим развалинам остатки моего сердца… обниму немые скалы… оботру челом святой прах!.. О, как бы приятно было ступать необувенными стопами по развалинам твоего храма, – там, где некогда отверзлась земля для принятия в свое лоно ковчега завета с его херувимами… Сорву с головы моей эти ничтожные украшения и прокляну судьбы за то, что они рассеяли по лицу земли неверных, твоих благочестивых чтителей… Могу ли отдаться наслаждениям этой жизни, видя, как псы терзают твоих львенков, – очи мои убегают от дневного света, чтобы не смотреть на вранов, расклёвывающих трупы твоих орлят… Чаша страдания уже исполнена, – дай отдохну хотя на одну минуту, ибо все жилы мои наполнились желчью… Остановись! дай вспомнить Околу (Самарию), и докончу горький напиток; позволь еще хоть кратко помечтать о Околибе (Иерусалиме), и тогда осушу чашу до самого дна ее…»

Страстной путь

Пилатов дом. – Место бичевания. – Арка «Се Человек». – Место первого падения под Крестом Искупителя. – Австрийский странноприимный дом. – Место домов евангельского богача и Лазаря. – Место встречи Божественного Страдальца с Симоном Киринейским. – Место второго падения Спасителя. – Судные врата. – Место плача дщерей иерусалимских. – Предание о Веронике. – Место третьего падения Божественного Страдальца. – Восточный конец улицы, называемой Страстным путем. – Развалины монастрыря Св. Марии Магдалины. – Церковь Иоакима и Анны. – Баня. – Овчая купель.

Посетитель Иерусалима, помолившись в храме Воскресения Господня Гробу Живодавца и почтив благоговейным поклонением другие Святые места, спешит пройти так называемым Страстным путем, по которому некогда шел на Голгофу Господь наш Иисус Христос, облитый потом и кровью, под тяжестью Креста, ради нашего спасения подъятого. Этот путь проходит по улице, ведущей от ворот Св. Стефана или Гефсиманских к храму Святого Гроба, и начинается от бывшего дворца Пилатова.

Дом Пилата примыкает с севера к священной ограде мечети Омара. Древние поклонники могли видеть здесь более нас. Так, некоторые из них вспоминают о лифостротоне, называя его возвышенным крыльцом, выложенным мрамором, – крыльцом, на котором, по свидетельству святого евангелиста Иоанна, воссел Пилат на судище для выслушания обвинений, возводимых лжесвидетелями на Иисуса, – а теперь нет и следа этого места. Дворец Пилата был подвержен многим переменам. В прежние времена жили в нем санджаки или правители Иерусалима; потом обращали его попеременно то в конюшню, то в магазин, и наконец он запустел. Теперь в нем помещаются казармы турецкой пехоты, и часовой на верхней площадке крыльца, ведущего во внутренность дома, невольно напоминает проходящим о римских воинах, которые троекратно влекли сюда Господа нашего Иисуса Христа.

Для этих казарм дом был весь перестроен: крыльцо, выходившее на улицу, было сломано, стены выбелены, но внутри еще показывают ту комнату, в которой, по преданию, происходил суд над неповинным Праведником. Прежний вход, с улицы, бывший как раз напротив этой комнаты, ныне заделан, но место прежнего крыльца означено снаружи в стене дома малым треугольным отверстием; видна также и нижняя часть крыльца – порог, состоящий из больших камней, полузасыпанных землей. Здесь некогда было 28 ступеней из белого мрамора, по которым восходил наш Спаситель; но эти ступени во время крестоносцев перевезены в Рим, где находятся ныне в базилике Св. Иоанна Латеранского в особой каплице (часовне), именуемой Scala santa (Святая Лествица). В двенадцати шагах от дома Пилатова на другой стороне улицы, то есть правой, если идти от ворот Гефсиманских, находится место бичевания. Прежде здесь был дом воинов Пилата, а потом святая царица Елена, как говорит предание, воздвигнула тут церковь, которая во время владения крестоносцев была обновлена; но по изгнании их это здание служило жилищем для людей или конюшнею. А с 1838 года, по просьбе бывшего французского короля Людовика Филиппа, место это передано во владение францискан, которые построили или, точнее, обновили бывшую на нем древнюю церковь. Прямо с улицы сквозь низкую дверь входите на небольшой дворик, вымощенный камнем, – на нем систерна. Самое здание низкое, состоит из двух частей, соединенных между собою под прямым углом. В первой части над входом тянется чрез всю стену латинская надпись из Евангелия: Пилат взял Иисуса и бичевал. Внутри церковь также низка, продолговата и со сводом, в котором еще можно видеть остатки прежних колонн и капители коринфского ордена, – доказательство, что построение первой церкви на этом святом месте восходит ко временам греческого владычества. На месте бичевания алтарь открытый; под ним на мраморном помосте отличено черным кругом место, омоченное бесценною кровью нашего Спасителя. Стены церкви убраны картинами испанской и итальянской кисти. Другая часть церковного здания имеет над входом латинскую же надпись из Евангелия: и сплетше возложиша на Него терновый венец… Внутренность и этой части здания также состоит из продолговатой комнаты, где Царь вечной славы был предан поруганию воинов и черни (Ин 19, 2, 3).

Далее, подымаясь вверх по той же улице в ста сорока шагах от места бичевания, вы видите арку, перекинутую через всю улицу, арку, которая прежде соединяла дом Пилата с другим домом, бывшим на противоположной стороне. При отъезде моем из Иерусалима (в 1859 году) место это приобретено для французских сестер милосердия с намерением построить здесь дом и церковь. На вышеупомянутой арке находится крытая галерея в три шага ширины, с одним окном в сторону Голгофы и с двумя со стороны горы Елеонской; сколько можно судить по способу кладки и по капителям, помещенным внизу ее, построение этой арки смело может быть отнесено ко временам святой Елены. По преданию, арка эта означает то место, с которого Пилат, показывая народу Спасителя, обагренного кровью и одетого в багряницу поругания с терновым венцом на главе, сказал: се человек! Надобно полагать, что эта галерея, по восточным обычаям, служила правителям Иерусалима местом для оглашения приговоров или выслушивания просьб народных. Древние поклонники говорят, что на арке была надпись: «Се Человек!» и: «Возьми, возьми, распни его!» но теперь ее не видно. Пилат, убедившись в невинности Господа Иисуса, по-видимому желал отпустить его, и что же он делает для этого? Он приказал бичевать невинного, чтоб этою карою насытить ненависть народную и видом окровавленного человека побудить к состраданию. Но возбужденный фанатизм не знает этого чувства, а вид крови часто и у людей, как у хищных зверей, лишь возбуждает жажду оной, и вот слышатся голоса: распни, распни его! Теперь в этой галерее, на которую всходят по лестнице, помещающейся в боковом здании, спокойно живет убогий дервиш, который за небольшую плату охотно пускает осматривать внутренность своего жилища, и вся арка именуется аркою «Се Человек!»

На той же улице, пройдя 200 шагов от арки: се человек, лежит большой обломок колонны, полузасыпанной землею: он означает место первого падения нашего Искупителя под тяжестью Креста… В том же месте выходит из-за дома Пилата небольшой переулок. Прекрасное и вполне согласное с природою человека предание, подтверждаемое притом свидетельством нескольких святых отцов и писателей церковных, говорит, что Матерь Божия, не успев в своем намерении ходатайствовать за Сына у Пилата, по выходе от него поспешила этим переулком, как кратчайшим путем, навстречу своего возлюбленного Сына и, видя Его окровавленного и падшего под тяжестью несомого им Креста сама лишилась чувств, через что и исполнилось впервые предреченное Симеоном: и тебе же самой душу пройдет оружие (Лк 2, 38). На этом месте на углу существовала в древности церковь, построенная святою Еленою, – ныне развалины, – сквозь окна которой видно, что в последнее время она была занята банею. Но недавно и это место уже куплено армянами-католиками, ибо с некоторого времени стало заметным, что христианские племена различных исповеданий спешат захватить внутри Святого Града что только можно, как бы в предчувствии грядущих событий.

Напротив этих развалин на склонах Везефы (северной холмистой части Иерусалима) высится ныне уже вполне оконченное здание австрийского странноприимного дома. Оно в настоящее время справедливо может называться лучшим зданием в Иерусалиме и драгоценно для австрийцев в прямом смысле этого слова, ибо, по сознанию достроившего оное архитектора, сумма, употребленная для очистки места и фундамента, если не превышает, то равняется тому, что употреблено на возведение самого здания (кроме его отделки). Впрочем, место куплено недорого – за 100 000 левов (лев равен пяти и трем четвертям копейки серебром), особенно если принять в соображение, что на нем найдено шесть древних систерн, устроение которых вновь так дорого обходится в Иерусалиме. Здание двухэтажное из тесаных камней. В то время, когда еще был выведен нижний этаж, оно стоило уже 1 100 000 левов или пиастров, а по совершенном окончании будет стоить, как слышно, до 5 000 000 пиастров. В подвальном этаже магазины и погреба; в нижнем и верхнем этажах помещения для поклонников, разделенные коридором на две половины, с отдельными комнатами, из коих каждая будет иметь печь. Столовая общая, церковь в два света; в верхнем этаже больница с хорами в церковь для больных. Здание будет окружено оградою, на дворе разведен сад. С верхней террасы открываются восхитительные виды: на запад городская стена и врата Дамасские, на восток соседняя Омарова мечеть со всеми окружающими ее зданиями; на юг – храм Воскресения и весь город с его домами и бесчисленными куполами.

С этой улицы, на которую выходит австрийский странноприимный дом, Страстной путь поворачивает направо мимо красивого дома евангельского богача (в котором недавно жил мусселим) с одной и дома Лазаря с другой стороны[54]. Дом богача стоит поперек той улицы, которая проходит далее под аркою, проделанною в нижнем его этаже; фасад его обращен к Дамасским воротам и расписан разными узорочьями. Предание о месте этих двух домов основывается на том, что, по замечанию святых отцов, притча о богатом и убогом есть действительное событие, случившееся во времена Спасителя. Как часто здесь предание объясняет Св. Писание и дает лучше узнать красоту и возвышенность слов евангельских!

Пройдя не более восьми шагов после поворота вправо и поднимаясь все в гору, увидим в стене камень отличного от нее цвета, с углублением, означающий то самое место, на котором последовала встреча Господа нашего Иисуса Христа с Симоном Киринейским. Сей последний шел в город с поля, то есть от Судных врат, и воины, ведшие Иисуса, принудили его разделить с Спасителем тяжесть Его ноши. Этот человек, помогающий Богочеловеку нести Крест искупления, кажется припоминает ту великую истину, что и мы должны точно так же нести крест скорби, если хотим. чтоб это святое орудие вольных страданий Сына Божия сделалось для нас Древом искупления, как еще прежде Своей страсти Он поведал нам сие, говоря: кто хочет последовать мне, пусть возьмет крест свой и по Мне грядет.

Почти начиная от поворота до самой Голгофы Страстной путь идет в гору. Шагов восемнадцать от места, где «задеша понести Крест Симону Киринейскому», указывают дом, который называется по латинскому преданию домом Вероники, через сто два шага отсюда лежит под стеною колонна, а наверху ее огромный камень, – это все означает место второго падения Спасителя.

В девяносто пяти шагах отсюда находятся остатки так называемых Судных врат: здесь во время Иисуса Христа оканчивался город с западной стороны, а Голгофа была за стенами, – и тут обычно читали приговор осужденным на смерть. Предание утверждает, что в этом месте был оглашен приговор и нашему Спасителю, и до сих пор на память этого события у стены ближнего дома стоит колонна, к которой, как говорят, был прибит приговор. Эта колонна прислонена к стене дома, занимаемого французским консульством.

В сорока шагах от Судных врат, идя тою же самою улицею в гору, увидите вделанную в стену древнюю капитель, означающую место, где Спаситель, обратясь к следовавшим за ним с плачем женам, сказал оное приснопамятные слово: «Дщери иерусалимские, плачите не мене, но себе плачите и чад ваших»! Эти женщины под влиянием чувствительности женского сердца смотрели на Господа Иисуса как на простого человека, утесненного насилием и не имеющего ниоткуда помощи, и по тому самому не понимали ни Его вольного страдания, ни великих причин Его смерти, ни всей великости совершаемого их согражданами преступления. Их плачи и вопли были лишь выражение земной печали. Господь наш Иисус Христос не хотел оставить печальных без назидания и высшего утешения даже у самой подошвы Голгофы. В вышеупомянутых словах Он обратил внимание последовавших ему жен на их собственные грехи, научая оплакивать их в покаянии; ибо если этот Невинный Агнец, это Зеленое Древо, эта Масличная Ветвь мира понес столько страданий за грехи всего мира, то несомненно – и сами грешники должны понести заслуженное ими наказание. И вот не прошло еще 40 лет, а уже пришли для евреев предвещанные Праведником дни, в которые точно можно было благословить неплодных и взывать к горам и холмам: «падите на ны, чтобы скрыться от кровожадных, алчных и всё разрушающих римлян».

Через тридцать шагов от вышеописанного места находится лежащая у стены колонна и под нею огромный камень, с древнею капителью; это означает место, где Христос отер лицо покрывалом Вероники. Впрочем, это предание латинское, которого если не отвергают вконец, то и не подтверждают греческие путеводители. Первые рассказывают о сем так: Спаситель шел покрытый потом и облитый собственною кровию, капавшею из-под тернового венца. Вероника (дом которой стоял на Страстном пути), находясь в числе жен, к которым была обращена упомянутая выше речь, будучи проникнута сердечною жалостью, сняла с головы свое покрывало, какие и доселе носят восточные женщины, и, небоязненно приблизясь к Божественному страдальцу, подала ему оное. Господь наш Иисус Христос, чтобы вознаградить ее доброе чувство и поступок, обтерши пот и кровь с чела, оставил на покрывале свое Божественное изображение и отдал его благочестивой женщине. Это покрывало, прибавляет предание, находится ныне в Риме, в Ватикане. Известно, что Восточная Церковь о нерукотворенном Образе имеет другое предание, повествующее, что Христос послал Свое изображение на полотенце (убрусе) Едесскому царю Авгарю, – оно находилось в Царьграде и по ограблении его крестоносцами в 1207 году досталось вместе с другими сокровищами венецианскому дожу Дандоле, но корабль, везший его в Венецию, потонул в Мраморном море; место это и доселе известно греческим мореплавателям, о чем упоминают и наши древние паломники.

Далее нельзя идти по Страстному пути, ибо он теперь застроен домами, но надобно обходить вокруг до той площадки, на которой находится купол подземной церкви святых Константина и Елены. Там направо за латинским домом, называемым Принчипе, видно тотчас около другого дома, принадлежащего коптам, который занял (преградил) Страстной путь, поверженную на земли колонну, означающую место третьего падения Спасителя. Оттуда в пятнадцати шагах находится храм Воскресения Господня с Голгофою внутри оного.

Как часто случается, живя в Иерусалиме, беспечно проходить по Страстному пути, тогда как надобно бы было скорее ползти по нем на коленях! Тяжело подумать, в каком грустном запущении находятся ныне эти следы нашего искупления. Разные обломки и развалины служат для узнания главных моментов страстей Господних, тогда как драгоценные и горделивые мавзолеи возносятся в память богачей, проведших жизнь свою подобно богачу евангельскому, в память кровопролитных сражений, погубивших сотни тысяч людей, или так называемых великих маленьких людей.

На той же самой улице, которая называется Страстным путем, недалеко от ворот Гефсиманских (на восточной стороне Иерусалима) есть несколько замечательных в христианском отношении мест: так, идя от бывшего двора Пилатова вниз и не доходя до развалин Антониевой башни, от прямой улицы, ведущей к Гефсиманским воротам, отделяется улица влево: она вся застроена домами мусульман; между ними указали нам дом арабского эфенди, главного хранителя ключей от храма Воскресения Господня. Когда мы проходили, он сидел у ворот с чубуком и ласково раскланялся с нами. Подымаясь вверх по этой улице мимо развалин бывшего дома Ирода, мы пришли к находящимся невдалеке от городской стены развалинам монастыря во имя святой Марии Магдалины. В развалинах келий бывшего монастыря поселились арабы, занимающиеся деланием горшков; мимо их склада мы взобрались наверх развалин и осмотрели остатки бывшего алтарного полукружия; внутри между камнями росли в изобилии капорцы, покрытые цветами палевого и фиолетового колера, и какая-то трава с стручками, которая служит местным жителям лекарством от глазной болезни. Из этих развалин видны Дамасские ворота и весь северо-восточный угол города, обильный развалинами. Кельи со сводами уцелели хорошо и могли бы быть легко возобновлены. Монастырь этот, по местному преданию, был воздвигнут на месте дома Симона фарисея, в коем Мария Магдалина омыла миром и слезами ноги Спасителя и отерла их власами главы своей[55]. В развалинах церкви указывают следы человеческой стопы, отпечатлевшейся на камне. Предание называет это следом ноги Спасителя, оставленным здесь на память Его милосердия жене грешнице, дабы этим примером возбудить и других к покаянию.

По миновании Красных ворот, ведущих на двор Омаровой мечети, от Антониевой башни вплоть до Гефсиманских ворот тянется улица, обе стороны которой занимают развалины, поросшие индейскими фигами (кактусом). На левой стороне за забором на небольшом возвышении стоит церковь Св. праведных Богоотец Иоакима и Анны, – на месте, где, по преданию, был дом их, в котором родилась Пресвятая Дева Мария. Свв. Иоаким и Анна долго не имели детей, что у евреев было великим несчастием, ибо признавалось за неблагословение Божие. Однажды святой Иоаким хотел во время праздника принести свою жертву в храме Иерусалимском; но священники по его бездетству возбранили ему исполнение этой обязанности; огорченный сим Иоаким удалился в пустыню и, пребывая там в посте и молитвах, умолял Бога о даровании ему потомства[56]. В то же самое время жена его Анна понесла оскорбление от своей служанки, которая в глаза упрекнула ее в неплодстве. Святая Анна, погруженная в печаль, вышла в сад на молитву и, возведя вверх очи, увидела над своею головою на лавровых ветвях птичье гнездо, из которого выглядывали птенцы; это зрелище еще более усилило ее печаль, и она просила Бога подать ей то, в чем Он не отказывает даже и малейшему творению. Когда она молилась о сем, явился ей Ангел и утешил обетованием рождения от нее Пречистой Девы, которую позже она и родила в этом самом месте. В развалины этой церкви, находящиеся как раз против Овчей купели, входят сквозь врата, ключ от которых в руках французского консула, ибо после Крымской войны она подарена султаном союзнику его французскому императору Наполеону III. Французское правительство уже приступило к обновлению этого замечательного по архитектуре храма и намерено содержать при ней свой национальный клир, что весьма не нравится Латинскому Патриарху Валерге, не любящему чьего бы то ни было совместничества. Величественное здание это, по всей вероятности, относится к первым временам восточной империи: архитектура храма очевидно древняя: он имеет форму базилики; шестью красивыми пилястрами он делится на три равные части; алтарь отделен от храма пилястром же. Есть предание, что в этом самом доме, обращенном впоследствии в церковь, отошли ко Господу и погребены родители Пресвятой Девы на двенадцатом году ее жизни. Это предание слышал еще наш паломник игумен Даниил; описывая эту церковь в своем «хождении», он говорит: «и есть ту печерка в камени иссечена исподи под олтарем, в той печере родилась святая Богородица и в той печере гробы Иоакима и Анны». Мы спускались в это подземелье, еще не совершенно очищенное от земли и мусора. Но гробы свв. Иоакима и Анны ныне указывают в Гефсимании; более вероятно, что они лишь скончались здесь, погребены же в своей родовой усыпальнице, где впоследствии была погребена и Матерь Жизни – Пресвятая Дева.

Местное предание также утверждает, что мусульмане, овладев Иерусалимом, напрасно старались обратить храм этот в мечеть и устроить при ней себе жилище. Их муллы не могли жительствовать спокойно в этих священных стенах, устрашаемые грозными видениями, и вскоре умирали, и потому они нашлись вынужденными сперва оставить храм в запустении, а потом и вовсе уступить его гяурам-франкам. В восточной части церкви действительно видно начало обращения ее в мечеть, по постройке миграба; но попытка эта осталась недоконченною. Близ церкви, не доходя Гефсиманских ворот, есть другое старинное здание – баня, в которой указывают на камне отпечаток младенческой стопы; предание говорит, что это след стопы Пресвятой Девы-младенца. Здание это недавно приобретено греками.

Напротив двух вышеописанных зданий (церкви и бани) у самых Гефсиманских ворот находится знаменитая Овчая купель, передняя ограда которой тянется во всю длину улицы. Название свое она получила оттого, что здесь обмывали овец и других животных пред принесением их в жертву. Царь Соломон вырыл этот водоем и окружил его пятью притворами, почему Иосиф Флавий и называет ее Соломоновой. Ангел Господень, как повествует святой Иоанн евангелист, в известное время сходил в купель и возмущал в ней воду, и кто первый входил в купель по возмущении воды, делался здоровым, какими бы недугами одержим ни был. По сей-то причине в притворах, окружающих купель (водоем), лежало множество больных, хромых и расслабленных, чающих движения воды, почему и самая купель называлась по-еврейски Вифезда, или дом милосердия. Трудно без особого чувства осматривать этот почтенный остаток древности, который несомненно есть дело Соломона. Овчая купель примыкает к священной ограде Омаровой мечети или двора древнего Соломонова храма. Теперь остался лишь сухой продолговатый дол, имеющий от востока на запад не более 50 сажень длины, а от севера к югу 14 сажень ширины; о глубине же купели судить нельзя, ибо почти наполовину она засыпана развалинами и заросла тернием, индейскими фигами, гранатовыми и другими деревьями. Видны еще каменные ступени, по коим сходили к воде по мере того, как она подымалась или понижалась. Прежде эту систерну наполняла дождевая вода, стекавшая в нее каналами; четыре стены этого водоема сложены таким образом: сперва идут ряды из больших тесаных камней, скрепленных железом, потом ряды кирпичные и наконец ряды мелких камней. В некоторых местах эта древняя одежда уже пообвалилась. Со стороны улицы купель открыта, ибо место между этой улицею и купелью служило некогда площадью для скота, вгоняемого в купель. Паломники XVI века еще видели несколько портиков целых; теперь остались лишь две арки с западной стороны; около систерны видны фундаменты древних притворов. Но меня не столько занимал этот славный памятник времен Соломона, сколько сладкие воспоминания неизреченной благости нашего Спасителя; ибо здесь поверженному на одре долголетней болезни и не имеющему человека, который бы ввергнул его в купель, – всемогущее Слово рекло: «востань, возьми одр твой и ходи!» За этот милостивый поступок вместо благодарности фарисеи и книжники исполнились зависти и ненависти, порицая сие дело милосердия за то только, что оно совершено в субботу, за то, что Он в субботу приказал ему «взять одр свой». Невольно вспомнились мне при этом наши мнимые старообрядцы, отлучившиеся от своей матери Церкви ради одной обрядовой внешности и фарисейски ненавидящие пастырей церковных за небуквальное соблюдение некоторых форм закона церковного, забывая сказанное Спасителем: суббота человека ради, а не человек субботы ради!

Гефсимания