Юбилей смерти

– Леша, соберись! С тобой будет беседовать следователь. Что ты ему скажешь?!

Брат несколько секунд молчал, глядя в пол.

– Игорёк, – Леша поднял мутные глаза, – я сейчас подумал, что вот так же чувствовал себя после смерти матери! Аленка мне мать заменила, получается. Я всегда делил женщин на матерей и шлюх, понимаешь? Вот на такой можно жениться, а с такой – только гулять. Я не думал, что Аленка захотела бы стать такой, как шлюхи, а она…

Философствования брата Игоря не увлекли.

– Ты ей изменял в последнее время?

– Нет. В последнее время – нет.

– А в не последнее?..

– Да это еще в феврале произошло! В ресторане женщину встретил – не местную. Такую, – Леха произвел в воздухе перед своим лицом несколько неопределенных, но энергичных пассов. – Она резкая, но к ней так и тянет! И знаешь, чем занимается? Учит баб соблазнять мужиков. Обалденно. Ну, я с ней и закрутил. Хотя всего один раз удалось ее в постель затянуть. Я сам виноват – натупил, рассказал Алёне о Школе соблазнения, и она туда записалась. А та баба тут же отмазалась: не могу с мужем клиентки, и все такое. Самое смешное, что Аленка пошла к ней учиться соблазнять…

– Как ее зовут?

– Ева Корда, а что?

– Алёну нашли в доме, который снимала Корда. Как твоя жена там оказалась?

– Ну, просто я сказал Алёнке, что у меня с Евой было, типа проболтался. Алёнка, небось, и пошла отношения выяснять. Хотя на нее это не похоже. Так мою жену та стерва убила?..

– Пока неизвестно. А ты сам где ночью был?

– Игорёшка, ты понимаешь… – Леха заерзал на месте. – Я не помню! Ты же знаешь, как на меня алкоголь действует! Я выпил полторашку пива, которую в холодильнике нашел. Захотел еще. Пошел в супермаркет, там купил чего-то… Вышел на улицу, выпил немного. Потом – все как в тумане. Очнулся на лавке у подъезда часа в четыре утра. Вот и все.

– Свидетели есть?

– По-моему, я один назюзюкался.

– Соседи, друзья тебя не видели?

– Не помню. А чего, меня могут заподозрить?

– Ты у той Корда в доме был?

– Да. А это плохо?

– Кто-нибудь тебя там видел?

– Ну… Кажется, нет.

– Чек из супермаркета есть?

– Нет.

– Во сколько ты там был? Попробуем тебя на записях с камер найти.

– Ну… часа в два ночи примерно.

Янов старший закурил, откинувшись в гостевом кожаном кресле.

– Игорюха! – позвал его брат, – а что я теперь без Аленки делать-то буду?..

– Это смотря где. На свободе, может, снова женишься. А вот если в зону загудишь, то придется тебе пятнадцать лет автомобильные номера прессовать.

Глаза Лехи стали большими и круглыми, как когда-то в детстве – после нечаянного поджога дедовского сарая. Игорь понял, что ляпнул лишнего.

– Ладно, смени памперсы, а я пока найду тебе дельного адвоката.

На следующий день дельный адвокат сам нашелся – старый друг Гога Гжелкин, с которым Игорь учился в школе милиции. Янову той учебы хватило, ибо он в юности горел жаждой справедливости, а вот Гога изначально понимал, что денег благородство не приносит. Поэтому после школы милиции Гжелкин поступил в Ростовский университет на юридический и через пять лет получил красный диплом. Теперь его адвокатское бюро работало на всю Гродинскую область, а в списке клиентов (секрет Полишинеля) значились весьма известные имена.

Гжелкин, как и положено адвокату, блистал пронырливостью, так что Янов не удивился его осведомленности. О цене договорились с легкостью, ибо Гжелкин «со своих» драл всего три шкуры, в отличие от «несвоих», которые платили за его услуги гонорары, сравнимые с внешним долгом США.

С Гжелкиным Игорь разговаривал по телефону из предбанника секционного зала, наблюдая за священнодействием Могилы над телом Алены. Патолог уже завершил аутопсию и давал инструкции санитару.

Очень не хотелось присутствовать при вскрытии, но Игорь все же пришел. Отчасти из своеобразного понимания чувства долга перед близким человеком, а отчасти – с целью как можно скорее получить от Могилы необходимые сведения.

Набрав в легкие воздуха, содержавшего не самые приятные ароматы, Игорь шагнул в прозекторскую. Стараясь не смотреть по сторонам, подошел к столу.

Санитар опустил на тело Алены простыню цвета грязного снега, Могила шагнул навстречу.

– Следователь Янов собственной персоной! – заметил он.

– Удушение подтвердилось?

– Кровоизлияние в область гортани. Токсикологии еще нет.

– В какое время наступила смерть?

– В период от часу до четырех ночи.

Лёшка засветился в супермаркете около двух.

– Как на полу оказалась?

– Думаю, убийца стащил ее на твердую поверхности пола. Кстати, в желудке жертвы – вино. Похоже, она почти бутылку выдула, так что в момент нападения спала.

– Могла это сделать женщина?

Резким движением Могила скинул простыню с головы Алены. Игорь намеренно больно прикусил изнутри щеку, опасаясь выдать эмоции. Патолог указал на следы пальцев душителя:

– Ну, смотри сам, какая пятерня у убийцы!

Он приложил руку к синякам на шее Алены.

– Мужская? – уточнил Янов.

– Мужская, но небольшая. Или женская большая.

– А по силе?

– То же самое: либо мужчина средних возможностей, либо физически развитая женщина. А тебе кто нужен?

– Мне убийца нужен.

– Твой брат такого же роста, как и ты? У тебя, думаю, сто восемьдесят сантиметров без кепки и лапы как грабли.

– Брат – сто семьдесят шесть, но покрепче.

– Он мог.

– Он мог, и еще – несколько миллиардов жителей Земли, – резко ответил Игорь, разворачиваясь к двери.

На удивление, Могила не ответил.

Жизнь первая

Мне восемнадцать. Все говорят: ты уже взрослая. Будто хотят от меня отделаться – кому нужна сирота?..

А я без мамы даже не знаю, где за квартиру платить.

Мне страшно и одиноко. Я ищу человека, с которым можно поговорить, но такого нет. Остается только Машка, а Машка сейчас не в помощь. Она боится что-то не то ляпнуть, напряженно следит за мной карими глазами, отражая мою боль. Мне уже самой хочется ее утешить, только я не знаю, как.

Одиночество поглощает. Постепенно ощущаю, что в нем содержится какая-то странная сила. Может, это свобода?

Я поступаю в педагогический институт, знакомлюсь с сокурсниками, осознавая глубину пропасти между нами: они еще дети, а я уже взрослая. Они могут позволить себе кино, кафе, прогулы лекций и семинаров, дискотеки, бунт против старших, дикий макияж, сиреневые ногти, зависнуть в общаге у мальчиков до утра, обжорство пирожными, курсы английского, нытье, бзики и крики. А я – нет.

Дни идут за днями. Мне кажется, что я адаптируюсь, что все не так уж и плохо. Только что-то изнутри заставляет искать большего. Хочу, чтобы рядом со мной оказался близкий человек.

Машка начинает отходить от моего горя, болтать про свои танцы и мальчиков. Она танцует в народном ансамбле и учится в кульпросветучилище, кульке по-нашему.

Моя Маша, самая близкая и родная.

Мы познакомились в пять лет, когда мамы привели нас (пухляшек с толстыми косичками) в балетную студию. Мы стали рядом к станку, обтянутые черными купальниками с белыми резинками на поясе. Резинки должны указывать – в первую очередь нам самим – где у нас талии. Без резинки талию не найти вовек. Наш хореограф кричит: «Втяните животы! Подтяните хвосты!». Мы, судорожно вдыхаем и пытаемся не отклячивать попы.

Запах балетного класса – это смесь аромата влажной древесины, исходящего от деревянных, смоченных водой, полов и вонь крепкого пота. Девчачий пот, вопреки тому, что знают о девочках прапорщики, резко и даже остро шибает в нос. Теплый, взболтанный вентилятором под потолком воздух наполняется звуками фортепиано и резким, но певучим голосом Тамары Борисовны. Как она орет на нас!.. И какая она красавица! Тонкая, ногастая, с длинной шеей и великолепными прямыми белыми волосами ниже пояса. У нее правильное породистое лицо – черты уверенные, аскетичные. Крупные запястья – она умеет ими говорить. Так легко представить Тамару Борисовну в пуантах, завязанных на щиколотках широкими лентами, и гибкий батман, фуэте, рондо-жам-порте, флик-фляк! Мы обожаем и боимся ее, как могущественной колдуньи, танцем вызывающей любовь и бури.

Через два года, первого сентября, мы с Машей, уже семилетние девицы в коричневых платьях и белых фартучках, встречаемся в школьном дворе. С восторгом узнаем, что будем учиться в одном классе! За одну парту нас не посадили, но мы оказываемся на одном ряду – я слева и сзади Маши. Остальные первоклашки – растерянные и брошенные, а мы вместе. Я тут же начинаю всех строить, ссорюсь с мальчиком, который толкнул девочку. Мальчик пытается толкнуть и меня, но рядом сердитая крепенькая Машка. Мальчик отступает.

Нам по десять и балетную студию преобразовывают в народный ансамбль «Колосок». Теперь мы пляшем, а не танцуем – кривится Тамара Борисовна. Некоторое высокомерие по отношению к хороводам и гопакам постепенно растворяется. Нам ставят красивые номера – сложные хореографические рисунки с вплетенными широкими «русскими» движениями, а также дробями, «веревочками» и прочими радостными подпрыгиваниями.

Мне кажется – уже тогда я понимала всю искусственность этих псевдонародных, лубочных поклонов и взмахов, производимых с широкой улыбкой под изумительно неестественную музыку и академически-безжизненные голоса исполнителей. Нам хотелось чего-то живого, настоящего, современного, чего было нельзя в те времена, потому что мы традиционно выступали на политических мероприятиях, метафоризируя тот самый народ, ради которого советские партократы лопали бутерброды с дефицитом в закрытых для быдла буфетах.

Черно-белая кошка, вульгарно развалившаяся в траве.

Мы с Машкой стыдим ее: какая нахалка! Подходим, укладываем в пристойную позу, гладим. Нам удивительно хорошо и спокойно, а моя мама ждет нас дома с блинами. Самое лучшее воспоминание детства.

Машке трудно со мной – я настырная, как говорит моя мама. Я лезу бороться за правду. Мой мир поделен на черное и белое, я пытаюсь не пустить черноту на свою белую половину. Мирю поссорившихся, ищу чужую потерянную сменку, делюсь булочкой с девочкой из многодетной семьи. Надо, чтобы все было справедливо! В итоге помиренные подруги объединяются против меня. Разыскивая сменку, я опаздываю на урок, и я наказана. Половинку булочки, отданную девочке из многодетной семьи, отбирает девочкин старший брат, а меня больно дергает за косу. Одни только неприятности!

Машка, наоборот, послушная. Ведет себя хорошо и пытается останавливать мои глупые попытки осчастливить всех вокруг.

С годами я не меняюсь, а только расширяю список вещей, против которых надо бороться. Учительская несправедливость, защита умственно отсталой девочки, школьная дедовщина, троллейбусные бабки, ненавидящие все молодое и веселое в мире, злые мальчишки постарше, томные дяденьки в транспорте, старающиеся тесненько прижаться к юному телу, плюс многое другое – по мелочи. Я борюсь, получая по башке, а вместе со мной достается и Машке. Нам частенько обещают секир-башка, и пару раз мы огребаем обещанное: однажды Машке выбивают зуб, ее увозит «Скорая». На следующий день прошу Машку не участвовать в моих сражениях. Она называет меня дурой. Я дуюсь, но глубоко в душе понимаю ее: как она, моя подруга, может не участвовать?..

Мама здорово страдает, не понимая, что мне надо: «Ты же девочка!» – «Девочка – это аморфное послушное чмо?» – «Нет, девочка – это образец воспитания» – «Или конформизма!». Я блистаю новым словом. Мама отворачивается.

Мы с мамой часто ссоримся, а после – так же часто обнимаемся. Мама признается, что просто боится за меня. Нельзя быть такой правдолюбкой. Я соглашаюсь, что можно сдохнуть, борясь со злом в мире – оно везде. Океаны зла! На следующий день стараюсь держаться в стороне от береговой зоны. Пусть себе плещутся волны несправедливости, а я маме обещала провести день, не нажив проблем.

И словно на зло – мою подопечную недоразвитую девочку дразнят девки из десятого класса, вредные гормональные кобылы. Я не удерживаюсь и вступаюсь. Здоровенная деваха, метр семьдесят, сто кг жира и мяса, хватает меня за волосы и выбрасывает в окно первого этажа. Что ей мои сорок пять чистейшей глупости и костей? Мне крупно везет: приземляюсь на кустарник. Оцарапанная и ошалевшая в полете, встаю на ноги.

Сижу в школьном медицинском кабинете, медсестра мажет мои раны йодом. Завуч по воспитательной работе сплетничает с ней. Так я узнаю, что садистке-десятикласснице не избежать показательных неприятностей, хоть папа и в горкоме. Она еще попляшет!

Мы все ждем мою маму. Но мама не приходит. Узнав, что я снова влипла, она расстраивается, идет на улицу, чтобы скорее ехать ко мне, и попадает под машину. Мама умерла.

Два года – до восемнадцати лет – я живу у тети Светы. Это двоюродная сестра мамы. Она не то чтобы не любит меня, а просто я ей не нужна. Отделаться от нахлебницы нет никаких возможностей, а ведь у тети Светы двое своих детей и инвалид-мама. Мужа нет и не было.

Как ни странно, я не вижу несправедливостей в доме тети Светы, а только беспросветность. Тетке тяжело, детям тяжело, инвалиду-бабушке тоже. Стараюсь помочь, но все некстати: картошка горит на плите, после уборки в квартире кран брошен открытым – я устраиваю потоп соседям снизу. Меня даже не ругают, отчего становится только тяжелее на душе.

В восемнадцать я начинаю жить без присмотра. Моя жизнь во взрослом мире пропитана одиночеством.

Игорь Янов. Главная подозреваемая

В супермаркете, где Лешка покупал свое амнезическое пиво, видеокамера не работала. Хоть Янов и ощущал одним местом, что в этом расследовании ему везти не будет, он не предполагал, что настолько. Запись чуть косого Лёшика у кассы, обнявшего полторашку «Золотого Гродина», с датой в районе двух ночи сгодилась бы за алиби. Но нет, не удалось!

Теперь пришла пора ехать в Гродин, встречаться с Евой Корда. Она вполне годилась на роль подозреваемой: дамочки выпили вина, и робкая от природы Алёна решилась высказать накопившееся на душе. Слово за слово – женщины сцепились. Корда схватила недавнюю клиентку за горло и придушила ее. Неожиданный отъезд подозреваемой можно расценить, как попытку смыться с места преступления.

Получить командировку оказалось несложно – как раз на этой неделе в Гродине проводился семинар-учеба для начальников полиции и заместителей подразделений МВД России, дислоцированных в Гродинском районе. Обещали встречу с представителями УФМС, а также с ребятами из наркоконтроля. На мероприятие официально пригласили Каменева, но старик терпеть не мог все эти учебы и обычно вместо себя отправлял учиться замов. Янов на зама вполне тянул.

Погрузив в машину недовольного предстоящей поездкой Шарика, Игорь отправился в путь.

Поиск в Гродине этой самой Евы Корда не казался Игорю слишком сложной задачей. Для вентиляции ситуации – как говорили в их отделе – он попросил Яценко пошарить в Интернете. Результат превзошел все ожидания: во всех социальных сетях обнаружились группы соблазнения, где Ева публиковала свои статьи о стриптизе, афродизиаках и прочей чуши, столь привлекательной бабскому контингенту.

Умница Яценко заметил одну характерную деталь: в виртуальных пространствах Корда собирались только женщины с честными намерениями – никакого сводничества, похабщины, разной прочей гадости, которую больше всего ожидаешь встретить в подобных местах. Чисто женский разговор: гарем у фонтанов.