Гермоген

   — Послушай меня, отче, я не всё сказал. Мы взяли на душу ещё один грех. Задумали убить святую отроковицу.

   — Какую отроковицу? За что убить? — не понимал Гермоген.

   — Ту, что во сне Богородицу видела. Она-де злую неправду сказала про сон свой и тем согласилась ложную службу исполнить, дабы русская церковь была в славе, а мечети в поругании. Лукавица она и достойна наказания!

   — Боже милостивый! Где Матрёна? Почему молчишь?

   — Идём, отче, со мной!

Юсуп привёл Гермогена к пепелищу, в стороне от которого стоял полуобгоревший сарайчик. Татары молча следовали за ним в отдалении. Юсуп открыл покосившуюся дверь. Возле самой стенки к стояку была привязана бечёвками Матрёна. Во рту была тряпка. Гермоген кинулся к девочке, вырвал изо рта тряпку. Раздался тихий стон. Юсуп помогал развязывать бечёвку, и, по мере того как её раскручивали, тело девочки оседало. Гермоген успел подхватить её на руки. Она была очень бледной и точно неживой. Пока не пришёл лекарь, девочку положили возле колодца, смачивали холодной водой голову и грудь. Понемногу веки её затрепетали, потом она открыла глаза... и снова закрыла. Нюхательная соль, которую принёс лекарь, привела её в чувство... Но трое суток после этого она провела в постели.

Надо сказать, что татары не оставили её заботами, принесли молока, яиц, пшеничного хлеба. К этому времени многие из них вместе с Юсупом приняли крещение. Они говорили:

   — Отроковицу осияла Божья благодать. Оттого и была удостоена она чудного явления Богородицы.

Но слово «лукавица» надолго пристало к ней. И дети дразнили её:

   — Лукавица! Лукавица!

3

В дни горя и одиночества после смерти жены надёжным убежищем для Гермогена стала спасительная мудрость христианского учения. Душа Ксении в раю радуется, и не грех ли ему, облачённому священным саном, скорбеть о ранней её кончине? Понемногу и заботы о дочери-младенце отвлекли его от удручающих бренных мыслей. Приехавшая на похороны родная тётка из Вятского посада убедила его, что дитяти будет лучше на сельской волюшке и догляд за ней будет лучше. Живут они, почитай, в лесу, а ныне надвигается пора малины лесной, да ежевики, да лесных яблок, скорых помощников от всякой хвори. А здесь, в татарском краю, что за жизнь? Поганые озерки, разогретые пожаром да солнцем, курятся дурным духом... А чуть сойдёшь с мостков — грязь непролазная...

У Гермогена не было выбора. Он знал, что не станет жениться в другой раз. На ум всё чаще приходила мысль затвориться в монастыре, принять схиму. Но судьбе угодно было распорядиться по-другому. На Гермогена вскоре навалились неотложные приходские заботы и тревоги. В Казани шли упорные толки, что пожар возник из-за православных людей; татары видели причину зла в том, что русские поклоняются иконам. Но особенный гнев обрушивали они на тех, кто отрёкся от мусульманства.

   — Аллах не любит многобожников. Горе вам! — кричали они.

   — Уверовавшие в иконы бойтесь Аллаха должным страхом.

   — Это Аллах пожёг ваши дома. Когда Аллах решит, он только скажет «будь», и оно бывает.

Эти религиозные атаки были столь сокрушительной силы, что многие татарки, вышедшие замуж за русских, возвращались в свою веру и успешно убеждали принять мусульманство своих мужей.

Столь быстрое отпадение от веры встревожило архиепископа Иеремию. Он должен был признаться себе, что после смерти архимандрита Варсонофия Казанский край лишился надёжного подвижника веры. Он хорошо знал татарский язык и Коран, понимал татарские обычаи и нравы (незадолго до того три года жил в плену у крымских татар). Нынешний архимандрит стар и слаб. Противиться надвигающейся беде ему было не по силам. И, поразмыслив, владыка решил во всём положиться на Гермогена. После обретения чудотворной иконы Казанской Богоматери имя Гермогена было на слуху у самого царя. Архиепископ Иеремия так отзывался о нём:

— Зело премудростью украшен и в книжном учении изящен. Имеет великий разум, смысл и мудрый ум.

Этот отзыв спасёт впоследствии Гермогена от злого доноса.

Итак, владыка искал средства и пути воздействия на умы и сердца иноверных, дабы обратить их к Богу истинному. При Спасо-Преображенском монастыре было две церкви. Одна — деревянная во имя Преображения Господня, вторая — каменная Николы Ратного, служившая также трапезной. Она была просторной и менее других пострадала от пожара. Сюда и были приглашены все иноверные послушать проповедь Гермогена о православной вере. Пришли люди всех сословий. Простонародье теснилось по углам. На самом виду стояли богатые татары в бархатных бешметах и шёлковых поддёвках. Бешметы расшиты узорами и бисером, у женщин на шее блестящие мониста. По важному и властному виду можно было узнать татарских старейшин.

Гермоген вглядывался в лица старейшин, отыскивая глазами Маметкула. Он знал, что Маметкул живёт своим домом. Иногда он показывался в церкви, но разговора с ним не получалось. В нём смутно угадывалась какая-то тревога. Доносились слухи, что он не ладит со своими. И, словно подтверждая эти слухи, Маметкул вошёл в церковь позже других. Бешмет на нём старый, в чёрно-угольных глазах неуверенность и тоска. В сердце Гермогена затеплилось участие к старому товарищу. Как бы позвать его в гости да расспросить?

Но вот вошли священные чины и устроились на ближней к амвону скамье. Тут были келарь, подкеларник, клирошане и дьяки. Гермоген начал горячую проповедь и завершил её словами, как бы приглашающими к свободной беседе:

   — Да познают Бога истинного все подданные великого князя Ивана Васильевича, царя всея Руси!

Он знал, сколь долог будет их путь к истинной вере. Ведь новокрещёные будут жить вместе с другими татарами и чувашами. И коль люди вместе пьют и едят, как не поддаться столь заразительному неверию! Он знал татар, что хотели креститься, но стеснялись носить на себе кресты и держать в доме образа и не могли отстать от татарских обычаев. Не крестили детей и не призывали попа, чтобы отпеть покойника. И теперь иные из них пришли, чтобы после проповеди просить либо за татарина, попавшего в тюрьму, дабы ему было облегчение, либо за разрешением ловить рыбу в монастырских водоёмах, либо ещё с какой нуждой... Оставалось уповать... Малая капля и камень пробивает, а малое слово и горы сдвигает. Он видел, что сейчас начнутся вопросы, и ожидал их.

   — Скажи, поп, чем твоя вера лучше мусульманской?

   — Я не говорю «лучше». Всяк выбирает веру, какая ближе его душе. В своей вере я не раб, но сын. Наш Бог Отец сердечно любит своих детей, Отец Небесный радуется о душах, ему верных. И как отец не всё даёт детям, но только полезное и нужное, так и Отец Небесный даёт не всё просимое, а токмо необходимое для жизни и спасения. И люди называют Бога «Авва Отче». Как отец наказует своих детей, но и утешает, так и мы славим Господа своего за его благорасположение к нам: «По множеству болезней моих в сердце моём утешение Твоё возвеселиша душу мою, Боже!»

   — Или наш Аллах хуже твоего Бога? — спросил старый татарин.

   — Я не говорю «хуже». Аллах — уважаемый пророк, мудрый, знающий, милосердный. Мусульмане знают о его благодеяниях. Но земля населена многими народами. Среди них обитают и язычники. Кто спасёт их? Кто о них помилосердствует? Не тот ли, кто принял муки смертные за всех людей на земле? Разве не все народы на земле причиною его ужасного страдания? Да поклонимся все вместе кресту его честному. Он вместо нас поруган, осмеян и распят.

   — Господи, да славится имя Твоё! — произнёс старый монах. И вдруг многие татары перекрестились, как бы подражая Гермогену и сидящим на скамье священным лицам.

Было ещё немало и других вопросов. Высказывались и суждения о превосходстве Аллаха над прочими богами. Гермоген возражал всё так же уважительно и спокойно. И когда беседа была окончена, группа татар не ушла с прочими, осталась в монастыре, чтобы принять крещение. И надо было видеть, как зло отнеслись к ним татары, стойкие в своём мусульманстве, медленно покидая церковь. О чём-то переговариваясь между собой, одни, казалось, решали, не увести ли силой отколовшихся единоверцев, другие убеждали:

   — Айда по домам! Не бойся: Аллах — прощающий, милостивый!

Среди оставшихся в церкви был и Маметкул. На Гермогена он не взглянул, словно сердился за что-то. Но вскоре Гермоген узнал, что Маметкул поселился на монастырском дворе, в пристройке для наёмных служек. Рубил дрова, возил воду. К нему приходили татары, звали назад, он же отвечал, что ему по душе православные люди. Они бесхитростные, берут себе в друзья хоть и неверных, помогают им. Рассказал о старом вотяке, которого монахи подобрали на дороге, голодного, в лохмотьях, отогрели и ныне обихаживают его. Но было видно, что Маметкула съедала печаль.

Великие духом умеют заразить других жаждой веры и спасения, но не всегда понимают, как нуждается человек в том, чтоб ему согрели душу и вовремя сказали нужные слова.

4

Бежали месяцы, набирая годы. Умер старый архимандрит, и, выполняя волю архиепископа Иеремии, собор избрал архимандритом Гермогена, принявшего постриг. «Паси овцы Моя», — припомнились Гермогену слова Христа, сказанные им апостолу Петру. О, какая высота сана и соединённых с ним обязанностей! Как искренне чувствовал он своё недостоинство! Сердце искало покоя и находило его в надежде на Бога. Он верил, что любовь ко Христу даст ему силы для высокого служения.

Это были годы большой внутренней работы, конечной целью которой было достижение высшей духовности. Он знал свои страсти и свои слабости и должен был многое сломать в себе. Более всего ему досаждала природная вспыльчивость характера; порою он, к вящей своей досаде, обижал других людей и бывал груб. Возложив упование на Господа, Гермоген стал смирять себя постом и молитвою, часто по ночам возносил молитвы Богородице и бил поклоны. Он сложил тропарь в честь Казанской Богоматери и сам пел его на общей молитве.

— О Заступница усердная, Мати Бога Вышнего, Христа Бога нашего, Ты бы за всех молила Христа Бога нашего, всем бы творила спасение, в Твой державный покров прибегающим! Всех нас заступи, госпожа Царица! Ты — божественный покров рабам Твоим...

Одежда его была самая простая, иноческая. Он отказался от пышного одеяния своего предшественника и носил камлотовую ряску. На ногах его были стоптанные коты, и только с наступлением холодов он надевал шерстяные носки. В келье его не было никакого убранства. Не о требованиях своего сана приходилось думать, но о том, как обиходить монастырь, сильно пострадавший во время пожара. Средства властями были отпущены скудные. На иноков ложились и плотницкие и столярные работы, и Гермоген часто подсоблял монашеской братии. Не стыдился он и дрова колоть, и воду носить. «Ни одно даже самое малое дело не бывает презрено Богом», — вспоминались ему слова римского святого Гермогена.

Но и в эти столь обременённые трудами дни он находил время для чтения и письменных занятий. Легко ли это давалось ему? Нет, он часто корил себя за «душегубную лень и нерадение». И в этом не было самоуничижения, к которому у некоторых верующих нередко примешивается ханжество. Кто смолоду не привычен к письменным занятиям, тому нелегко даётся труд руки. Не поддаваясь самооправданиям своей крайней занятостью, он повторял себе слова «Богословенного Григория»: «Бесчестие — молчати». Духовной поддержкой ему был Иоанн Златоуст: «Аще удержу слово и не подам, тогда убог есмь, аще подам — богатее буду». Убеждённый в том, что писать — это дароносить Господу, он успел составить жития святых, сказания, летописи. Собрал много фактов о прошлом Казани. Его записи сохранились в «Новом летописце», их отличает строгая логика, ясность ума, ценность христианско-философского миросозерцания.

И это при той колоссальной деятельности, какой требовало от него просвещение Казанского края. Особенные затруднения доставляли ему даже не язычники, а маловеры, те, кто легко переходил от одной веры в другую, насевая смуту. Прежний архимандрит действовал согласно наставлениям царя Ивана: «Угождать и ласкать всякого пришедшего, убеждать тихо, с жестокостью не говорить». Но эти наставления не действовали. На ласку и угождение маловерцы отвечали издёвками и поношениями русских церквей. Гермоген первый из иерархов нашёл в себе мужество сказать правду Ивану Грозному:

«В Казани и уездах Казанском и Свияжском живут новокрещенцы вместе с татарами, чувашами и вотяками, едят и пьют с ними, к церквам Божьим не приходят, крестов на себе не носят, в домах крестов и образов не держат, попов не призывают и отцов духовных не имеют.

Аз призывал и поучал их, но они учения не принимают и от татарских обычаев не отстают и совершенно от христианской веры отстали, в православной вере не утвердились, потому что живут с неверными вместе и от церквей далеко. И, видя такое неверие в новокрещёных, иные татары не только не крестятся в православную веру, но и ругаются ей».

Какой помощи ожидал Гермоген от царя? Прежде всего освобождения от безбожных поборов с церквей и монастырей, удушающих возможность живой деятельности по просвещению края. Гермогену часто случалось слышать, как богатые татары смеялись над нищетой монастыря и русских церквей. Кричали: «Ваш Бог нудит вам!»

Ожидая помощи от царя, Гермоген изыскивал доступные ему средства. Зная, сколь велико было влияние на умы тех чудес, что совершались от иконы Казанской Богоматери, он участвовал в ежегодных крестных ходах, которые сопровождали вынесением иконы из церкви Николы Тульского, собирал и обнародовал сведения о творимых ею чудесах.

Уповая на царя, Гермоген, однако, принимал и свои меры. Он добился от воевод запрета, налагаемого на богатых татар и немцев, дабы не брали в услужение русских. Последнее время особенно участились случаи подкупа православных людей с тем, чтобы они приняли мусульманство либо протестантскую веру. И в то время как на православные церкви не хватало денег, в Казани то и дело строились мечети либо кирхи и костёлы, И получалось, что если прежде Иван Грозный одолел иноверцев силой оружия, то теперь они владели душами русских людей с помощью денег и хитрости.

Повинны были в том и сами русские, те, что корысти ради пристраивались к силе завладевающей и служили ей. Сущим бичом в крае стали чиновники и воеводы, берущие взятки, и те опричники, что и прежде были великим злом, а ныне, забытые своим царём, думали уже не о службе, но о личных выгодах. Богатые немцы и татары отлично использовали их в своих целях, расправляясь с людьми, им неугодными.

Гермогену суждено было убедиться в этом, когда на монастырском дворе появились опричники. Устрашающе поблескивали их пики на закатном солнце. Монахов они не трогали. Искали татар-перекрещенцев и вотяков да чувашей, оставивших мусульманство. Их главарь требовал настоятеля — архимандрита Гермогена, монахи отмалчивались, испуганно наблюдая, как опричники сгоняли на середину двора недавних новокрещенов.

Тем временем Гермоген был в саду, мотыжил землю. Непрошеные гости, приняв его за инока, не докучали ему. Но он сам, увидев опричников под стенами монастыря, вышел к ним. Внимательно оглядел каждого. Может быть, высматривал среди них тех, кому некогда отказал в благословении? Память на лица была у него сильной. В свою очередь главарь опричников сурово и с торжествующей злостью смотрел на Маметкула, которого опричники обнаружили спрятавшимся в церковном притворе, и теперь он стоял перед ним, в испуге то подымая глаза, то опуская.

   — Никак Маметкул? Я давно тебя по всему краю ищу. Али забыл, как убёг от меня с Ермолаем? Чаю, поможешь нам тако ж и Ермолая сыскать... Добрые дела достойны и доброй памяти...

Он дал знак, и новокрещенцев погнали с монастырского двора.

   — Стойте!

Главарь оглянулся на голос, который показался ему необычно властным для инока. Что-то необычное было и в самом иноке, что не поддавалось определению. В голове быстро мелькали догадки, что это либо именитый князь, постриженный в монахи, либо тайный посланец царя, прикинувшийся монахом. Подчиняясь этому голосу, опричники остановились, глядя на своего предводителя.

   — Мирским людям не дозволено чинить беспорядки в богоспасаемом монастыре. Ежели у вас есть какое дело, подобает поначалу сослаться с настоятелем.

   — А ты кто таков будешь, что указуешь нам?

Говоря это, Гермоген пристально всматривался в лицо главаря, узнавая и не узнавая Горобца. Узнаваем был голос с лёгкой хрипотцой и выражением наглой силы. Горобец ещё более почернел, а нос совсем стал похож на клюв хищной птицы.

   — Да соизволит гость пожаловать в покои архимандрита.

Горобец последовал за иноком. Он не узнал в нём казака Ермолая.

Войдя в покои, он огляделся, с трудом скрывая насмешку. Подумал, не шут куёт ли над ним монах? Убранство покоев было столь простым, что оно напоминало скорее убогую келью. Хозяин попросил гостя присесть за малым столиком, а сам опустился на скамью, обтянутую тёмным сукном.

   — Издалека, видно, прибыли в наши края? И по какой нужде?

Сейчас его с этим человеком разделяют годы и вся прожитая жизнь. Но осталось в памяти то роковое время, когда Горобец едва не лишил его жизни. Бог спас. Но сердце этого человека и поныне кипит злобой, а душу съедают змеи-страсти. Христианский долг повелевает ему, Гермогену, обратиться к сему несчастному со словом праведным.

   — Скоро ли будет архимандрит? — спросил Горобец, не ответив на вопрос и не замечая доброй приглядки к себе странного инока.

   — Се владыка перед вами, — ответил монашек, стоявший у двери.

Не успел Горобец удивиться и принять достойный вид, как архимандрит произнёс слова, ещё более его удивившие:

   — Я спросил вас, издалече ли вы пожаловали. Я потому спросил, что ваше дородство и кафтан боярский не утаивают, одначе, вашей присылки из далёкого казачьего края.

   — Ну, так... И что из этого следует? — дёрнулся Горобец.

   — Да не будут вам в обиду мои слова. Я к тому это сказал, что сам в давние годы служил в казаках.

Прост был, однако, Гермоген. Не знал, видно, либо забыл, что такие люди, как Горобец, не понимают простосердечной искренности. С наглым видом он спросил:

   — Из казаков убёг, значит?

Гермоген молчал, догадываясь, сколь нежелательным может быть продолжение разговора. По доброте своей он чаял раскаяния Горобца и доброго согласия меж ними.

   — Дивно мне слышать это, архимандрит, — продолжал Горобец в своей обычной развязной манере. — Али не ведомо тебе было, что меж жизнью и смертью и блоха не проскочит?

   — Я позвал вас в свои покои, чтобы сказать вам: царь повелел переписать всех новокрещенов по дворам и монастырям. Сие бережение царское милует новокрещенов, дабы не отпали от веры. Извольте, ваше дородство, вернуть новокрещенов в монастырь, ибо значатся здесь по царскому указу.

Эти слова словно подменили Горобца.

   — Не извольте беспокоиться. Я велю своим холопам исправить оплошку. — Тут он несколько смутился, но уже не мог отказаться от развязной свободы в словах: — Не обессудьте, ваше преподобие, грешного опричника. Удостойте своей беседы. Хочу спросить вас.

   — Спрашивайте.

   — Души-то загубленные али не снятся вам в снах ваших?

   — Снятся, — неожиданно просто ответил Гермоген. — Уповаю на милосердие Господне. И до нас грехи отпускались на покаянии и молитве. Много примеров тому в житиях святых и в Священном Писании. Будущий пророк Моисей убил египтянина, зарыл в песок и бежал.

В слезах и раскаянии обратился он с молитвою к Богу, обуреваемый страхом. И был у него страх, опасался он мести египтян и гнева Божьего, но Господь услышал его и сказал: «Не бойся! Я с тобою!»

   — Дивно мне, как вы всё это... про себя сказываете. И монахи знают про то, как вы казаковали? И не убоялись правды?

   — Правда — дело Божье, Богом на нас наложенное.

Горобец с сомнением покачал головой.

   — Коли бы оно так было, всякий человек был бы навычен правде. Сами ведаете, что в казаках правда к пагубе вела. О покаянии хоть и ведали, да многое сотворяли не по правде.

   — И однако под влиянием страха Божьего у иных просыпалась совесть.

Горобец опустил голову.

   — Не ведаю и ныне, что есть страх Божий.

   — Страх Божий, ваше дородство, это когда человек всякую минуту боится погибели и верит во спасение. Учись ходить перед Богом со страхом и благоговением.

Гермоген расстался с Горобцом, надеясь, что эта встреча не последняя и бывший казачий атаман обратится к Богу. Но Горобец куда-то исчез. Рассказывали, что он жаловался на князя Шаховского[26] (любимого опричника царя Ивана). Обещал-де князь взять его в Москву, а сам не посылает никаких вестей. Трудно было понять Горобцу, что пришли иные времена, когда опричники стали не нужны. Царь задумал жениться в восьмой раз, и при здравствующей супруге Марии Нагой. А в невесты облюбовал родственницу английской королевы. И зачем было царю Ивану заниматься делами опричнины, когда на Западе об этой опричнине и без того шла дурная слава? А он опасался, как бы не навредили какие слухи его женитьбе. Но так и умер Грозный-царь, обманутый напрасными надеждами. И многие думали, что он был отравлен людьми, боявшимися английского влияния в России.

5

Многие монастырские заботы вытеснили из памяти Гермогена недавние события в монастыре. Он забыл о Маметкуле. Последнее время, как было замечено, участились случаи гибели новокрещенцев. Но мы бываем крепки задним умом. Маметкул пошёл проведать родных и был убит ими. Не ведал, видно, о том, какую злобу накопили против него в старом семейном подворье. Религиозное убийство среди инородцев не считалось убийством. Любопытно, что ответили братья Маметкула приставу, пришедшему их арестовать.

   — Пошто вы родича своего забили?

   — То не мы его забили, то Аллах его наказал.

   — Или Аллах злой?

   — Аллах не злой, а хитрый...

   — О, Аллах — лучший из хитрецов!..

Месть брату за вероотступничество была изощрённой, жестокой. И всё это именем Аллаха. Из мечети был приглашён священнослужитель. Связанный верёвками Маметкул лежал на ковре. Кругом чинно сидели татары. Тут были и длиннобородые старики в тюбетейках, и молодицы в монистах. Мулла читал из Корана:

   — Аллаху принадлежит то, что на небесах и на земле. Ему — подчинение постоянное. Неужели вы боитесь кого-нибудь, кроме Аллаха? И какая есть у вас милость, то от Аллаха. Потом, когда вас коснётся нужда, вы к нему вопиёте. Потом, когда он удалит от вас нужду, вот часть вас придаёт сотоварищей своему Господу, чтобы не верить в то, что мы им дали... Аллаху они придают то, что сами ненавидят, и языки их извещают ложь, что им — прекрасное. Несомненно, им — огонь, и они будут покинуты.

   — И прокляты... — хором прозвучали голоса.