Чернокнижник

Так прошло все лето, наступила осень, приближалась ее золотая середина. И тут громыхнуло известие: 5 октября 1740 года русская царица Анна села пить чай с любимым Бироном, да, откушав, так и хлопнулась со стула. И больше на ноги уже не поднялась.

Прошло всего две недели – срок достаточный, чтобы курьеры доехали из Петербурга до Берлина и до Вены. И тут новая печальная весть: вероятно, огорченный смертью своей старой союзницы по войнам с турками и за польское наследство, император Карл VI тоже, выпив чашку чая за ужином, упал со стула и вскоре отдал Богу душу. Священная Римская империя германской нации осталась на двадцатитрехлетнюю Марию-Терезию, в одном лице австрийскую эрцгерцогиню и венгерскую королеву, и ее мужа Стефана Лотарингского, позднее императора Франца I. И на милость их соседей, разумеется, которые не все повели себя как образцовые джентльмены.

Наоборот, политика – суровая вещь. Как и следовало ожидать, на имперский скипетр, оказавшийся в слабых женских руках, немедленно нашлись претенденты. Честолюбивый баварский курфюрст Карл-Август предъявил права на имперский трон и стал готовиться к войне.

Фридрих II Прусский, в свою очередь, потребовал Силезию, как землю, исконно принадлежавшую бранденбургским курфюрстам, и двинул свои войска на Бреславль – Вроцлав по-польски.

Интересно тут отметить, что Саксония – союзница Австрии и России по войне за польскую корону – примкнула в этот раз к Фридриху.

В ночь на 8 ноября пятидесятисемилетний фельдмаршал Бурхард Кристоф Миних, строитель и блюститель Санкт-Петербурга, любимый инженер Петра I, победитель турок, во главе двадцати солдат вошел к регенту Бирону и взял его под микитки. Бирона вздернули на дыбу, а потом сослали в уральский Пелым. Миних стал первым министром. И новая российская правительница, точнее, регентша, юная Анна Леопольдовна, дочь немецкого принца, ровесница Марии-Терезии и мать наследника русского престола цесаревича Иоанна, никак не высказалась по поводу этого вторжения.

Похоже, впереди действительно маячил неожиданный союз из сильнейших континентальных держав: России, Пруссии и, конечно, Франции… И богатая Силезия, увеличившая полуторакратно площадь и двукратно – население Пруссии, была хорошей платой за прусскую верность этому союзу. Правда, доносились слухи, что Анна Леопольдовна еще колеблется под влиянием канцлера Остермана, склонного поддерживать венские интересы. Да и фельдмаршала Миниха, сторонника союза с Пруссией, вынудили тем временем уйти в отставку…

Так оканчивался этот год.

Глава 22. Побег

Король Фридрих при посредстве химических дарований Лодьи достиг требуемых целей. Талантливый химик мог пригодиться и в будущем. Но извлечение на свет божий подробностей сего тайного дела могло бы вызвать скандал в благородном семействе европейских монархов. Не лучше ли было понадежнее схоронить этот секрет вместе с его обладателем? Фриц, как человек прагматичный, склонялся к последнему. Однако он не успел принять определенного решения – сама судьба избавила короля от этой необходимости.

Под утро его разбудил взволнованный начальник дворцового караула, потсдамский майор. Оказывается, когда разводящий привел смену караула к гауптвахте, они обнаружили ужасную картину. Четверо часовых валялись с перегрызенными горлами.

– Наверняка это была стая бешеных собак! – сказал майор, приведя короля, лично пожелавшего осмотреть место происшествия. – Давно пора устроить на них облаву!

– И что, эти собаки расправились сразу с четырьмя «верзилами»? – спросил король, разглядывая лежащие в лужах крови растерзанные тела солдат в синих мундирах и поеживаясь от утренней прохлады под наброшенным на плечи камзолом.

– Не иначе! – подтвердил майор, грызя мундштук потухшей трубки.

– Дверь гауптвахты открыта. А что внутри?

Они вошли. Здесь лежали еще двое мертвых часовых. Дверь камеры королевского «гостя», обитая железом, была тоже нараспашку, и у короля сложилось впечатление, что она выбита ударом изнутри, а не открыта снаружи.

– Осмелюсь предположить, что часовой открыл дверь камеры перед своей гибелью, и пленнику удалось бежать, Ваше Величество! – высказался майор. – Воспользовался трагическим случаем.

– Франц, с вашим умом строить предположения – гиблое дело! – хмыкнув, заметил король.

Он был невысокого мнения о проницательности большинства прусских офицеров.

– Воспользовался случаем, говорите? – пробормотал он себе под нос, осознавая, что в отношении русского химика допустил большую ошибку.

– Прикажете послать немедля погоню? – спросил майор.

Фриц посмотрел на стоящих вокруг и ожидающих королевского приказа великанов-гренадеров, и в нем поднялось то теплое чувство, которое всегда охватывало его при виде рослых и хорошо сложенных мужчин. Впрочем, посылая их на смерть, он неизменно оставался хладнокровен. Однако сейчас это было бы совершенно бесцельной и трудно восполнимой утратой. Он сразу же понял, что в отношении своего ученика старик Вольф, о неафишируемой стороне исследовательских увлечений которого Фриц был хорошо осведомлен, кое о чем сознательно умолчал. И легкий холодок пробежал по его позвоночнику… Король с содроганием понял истинное значение того странного ощущения, будто он заглядывает в бездну, появлявшегося у него каждый раз, когда он смотрел в голубые глаза русского. Ну да, разумеется, старик не предполагал, что на королевского гостя будет оказано жесткое давление… И это могло бы иметь гораздо более плачевные последствия, если бы, по всей видимости, интересы герра Лодьи на данном этапе не совпали с королевскими…

– Погоню? Нет, я думаю, это бессмысленно… – заметил король. – Пускай уходит… Он выполнил свою задачу и теперь спасает шкуру. Пусть уходит. Да! И еще – немедленно послать в крепость Везель курьера с приказом перевезти в другое место находящихся под арестом женщину с ребенком, жену беглеца.

Король не терял надежды что-нибудь выторговать за этих заложников.

– Вы считаете это целесообразным, Ваше Величество? Но ведь мы его можем там и на живца поймать! – попробовал проявить инициативу майор Франц.

Но излишнее рвение подчиненных король Фриц, как и его отец, недолюбливал.

– Считать буду я! Вы – выполнять! Мы потеряли уже достаточно солдат, воины должны гибнуть под пулями врага, а не от… Сделать, как я велел! – повторил он раздраженно.

От Потсдама до крепости Везель на Рейне – более пятисот верст, через Магдебург, Ганновер, Хальтерн. Прусской короне принадлежали множество мелких княжеств и городов по всей Германии, недаром ее во время оно звали «лоскутной империей». Одним из таких и был Везель – древний торговый город на юге герцогства Клевского, с XVII века крепость курфюрстов бранденбургских на Рейне. Это – старинный город, помнящий еще Фридриха I Барбароссу, расположенный на правом берегу, почти напротив лежащего на другой стороне Рейна древнего Ксантена, который германское предание считает родиной главного своего героя, непобедимого Зигфрида. На месте Ксантена во времена древних римлян стояли Кастра Ветера – Старые Лагеря, крупнейшая римская крепость в Германии. Эта прошедшая через века память о средоточии воинской доблести, о том, что есть места, где ее традиция устоялась и пронесена сквозь тысячелетие, послужив основой великого эпоса, поистине завораживает. Кроме того, противолежащий Ксантену Везель стоит в устье реки Липпе, по которой римляне каждый год ходили с войсками в глубь провинции Нижняя Германия, пока в 9 году до нашей эры три легиона наместника Вара не были уничтожены в Тевтобургском лесу. После чего Нижняя Германия навсегда перестала быть римской провинцией.

Возможно, что драконоборец Зигфрид, коварно убитый своими союзниками, – это не что иное, как возрожденное в предании воплощение германца Арминия, победившего римские войска в Тевтобургском лесу. Ведь знаменем вспомогательных отрядов римлян и был дракон. Тем более что позднее грозный Арминий был, так же, как и Зигфрид, предательски убит своими же германцами…[11]

Другая же, не легенда, но быль, лучше всего знакома русским: из Везеля родом был чернокнижник Элизеус Бомелий. Подвизавшийся затем в Англии, гораздо более терпимой к подобного рода искусству, чем континентальная Европа – вспомним королевских чернокнижников Роджера Бэкона, Джона Ди, автора знаменитой Monas hieroglyphica, и, наконец, Френсиса Бэкона, – он все же был в конце концов арестован, и ему грозила смерть. Но в ту пору королева Елизавета активно искала пути на Восток, чтобы соперничать с Испанией. И Бомелий был поставлен перед выбором: казнь или отправка в далекую Россию в качестве царского лекаря. Там он должен был использовать свои таланты на пользу Британии и вскоре приобрел зловещую известность при дворе Иоанна IV Ужасного, позднее получившего одинаковое с его дедом Иоанном III прозвище «Грозный». Но после десяти лет тайной деятельности Бомелия постиг заслуженный конец, и он нашел мучительную смерть на огне в застенке своего работодателя…

Минуло двое суток с того времени, как беглец покинул Потсдам. Королевский курьер еще не достиг Везеля. Ночь простиралась над землей, серебрился широкий полноводный Рейн, в который к югу от города вливалась узкая и глубокая Липпе, помнившая еще барки римлян. Именно эта непередаваемая игра света породила легенду о золоте Рейна, затопленном на дне, отблески которого видны на поверхности…

Внезапно рябь прошла по воде, у берега вынырнула темная фигура и выбралась на сушу перед крепостным бастионом – в этом месте было меньше часовых. Эта фигура с поразительным проворством полезла по стене, цепляясь за выступы камней и иногда позвякивая, словно одетая в металл. Наконец она достигла верха и скрылась за парапетом.

Часовой, развернувшись в конце своей дорожки, собирался направиться обратно, когда неожиданно увидел перед собой громадного воина в древней кольчуге и шишаке, в руках которого был короткий меч катсбалгер, но часовой не разбирался в мечах и просто остолбенел.

– Зигфрид! – воскликнул солдат, и в следующую секунду небо рухнуло на его голову.

Еще несколько человек видели эту странную фигуру воина, но большинство из них лишились возможности говорить, по крайней мере на время. Двое часовых, карауливших небольшой домик неподалеку от входа на бастион, вскинули штыки, но меч дважды опустился, и два трупа с раскроенными черепами повалились на землю. Поддавшись нечеловеческому напору, дверь распахнулась, и нежданный гость при свете ночника увидел дремлющую на постели женщину и лежащего в кроватке младенца. Непередаваемое выражение нежности промелькнуло на сосредоточенном лице воина. В следующее мгновение младенец заплакал, женщина пробудилась и увидела перед собой облаченного в доспехи человека, лицо которого было ей хорошо знакомо. Он поднес палец к губам:

– Ради всего, молчи, Кати! Ни звука, живо одевайся и собирай ребенка!

Молодая женщина кивнула и лихорадочно принялась натягивать одежду. Затем она перепеленала младенца. В течение пяти минут сборы были закончены. Младенцу накапали опийного молочка, чтобы он не просыпался и не выдавал их своим плачем. Две фигуры выскользнули из домика – грозная и хрупкая, прижимающая к груди маленький сверток. Они быстро добрались до стены, воин оглушил часового, помог женщине подняться, сбросил вниз канат и, прихватив петлей свою спутницу к спине, молниеносно спустился в крепостной ров. Он переплыл его без всплеска, точно доспех и живой груз совсем не тяготили его. Когда он поставил спутницу на ноги, со стены вдруг раздался крик:

– Доннерветтер! Хальт!

Загородив собой спутницу и ребенка, он услышал выстрел и ощутил спиной удар пули по кольчуге. К счастью, пуля была на излете. Это не замедлило его движений ни на миг. Он подхватил на руки спасенную женщину и рванулся прочь от крепости с необычайной скоростью. С бастиона грохнул пушечный выстрел, предупреждая округу о беглецах, но разве мог какой-нибудь вооруженный мушкетом бюргер представлять препятствие для мчащегося во тьме несокрушимого воина? С драгоценной ношей на плечах он пробежал около двух верст, достигнув затона, где его ждал рыбак с лодкой. Погрузившись в нее, они оттолкнулись от берега, и темная ладья стремительно понеслась вниз на веслах, без единого скрипа на хорошо смазанных уключинах. В руках Лодьи весла гнулись как тростинки. Через несколько верст, когда их нельзя было уже заметить из крепости, поставили парус.

От Везеля до рубежей Нидерландской республики было сорок верст по Рейну, мимо приграничного древнего Эммериха, чьи стены помнили еще блаженного Виллиборда, крестителя тех земель, на которых ныне расположились Нидерланды. Высокую готическую башню Святой Альдегунды, выступившую, будто призрак из предутреннего тумана, они увидали перед рассветом. И вскоре благодаря опытному контрабандисту-рыбаку покинули пределы Клевского герцогства, оказавшись на территории Объединенных провинций, о чем их не преминул уведомить лодочник.

Однако еще на протяжении трех-четырех верст граница шла по фарватеру. Лодка прусских таможенников вышла из тумана почти наперерез, оттуда окликнули плывущую вниз ладью и, не получив ответа, выстрелили из мушкета с расстояния около ста шагов. В ответ воздух разорвал странный свист, и стрелка вдруг снесло с лодки неведомой силой. Подгребшие поспешно к товарищу таможенники обнаружили плавающий на воде безжизненный труп, насквозь пробитый охотничьим копьем, какие кидают обычно шагов за двадцать. По-видимому, на лодке контрабандистов стояло что-то вроде копьеметательной машины, но как такое устройство могло поместиться на небольшом суденышке, было настоящей загадкой. Тем не менее, дав несколько выстрелов вслед контрабандистам, преследовать неизвестных таможенники не стали во избежание новых потерь.

К счастью, пули не причинили вреда беглецам. Вскоре Рейн раздвоился, и главный рукав, Вааль, ушел на запад, к великому порту Роттердам, а они свернули по восточному каналу и к полудню высадились в голландском городе с девятьсотлетней историей – Арнеме. Здесь беглецы оказались в относительной безопасности. Разумеется, и тут их могли настигнуть посланцы прусского короля. Но после того как в Амстердаме, в результате публичного суда, повесили офицера-вербовщика Фридриха-Вильгельма, пруссаки были здесь не слишком самоуверенны.

В Везеле же позднее распространились упорные слухи о том, что призрак самого Зигфрида ночью явился в крепость, чтобы увезти пленницу, там содержавшуюся. Впоследствии это предание послужило основой для известной романтической поэмы, повествующей о том, как погибший в походе рыцарь вернулся за ожидавшей его невестой и увез ее в могилу. Немецкий поэт Гейне как всегда точно ухватил суть происшествия, приравняв студеную северную страну к подземному миру.

Так предполагают, кстати, некоторые германские историки.

Глава 23. Нидерланды

Чтобы преодолеть в дилижансе восемьдесят верст от Арнема до великого торгового и промышленного города Амстердама, путешественникам пришлось потратить целые сутки. Кругом простиралась плоская равнина, над которой поднимались одни лишь шпили церквей да ветряные мельницы, которые использовались в Нидерландах не только для размола хлеба, но и для откачки воды, пиления привозного русского леса на верфях и множества других целей. Ветер с моря и рыба в самом море – вот единственные природные богатства плоской земли, намытой Рейном в своем устье, остальное здесь создано человеческими руками. Еще язычники-фризы в начале первого тысячелетия от Рождества Христова начали возводить искусственные холмы, на которых укрывали свои деревни от набегов медленно наступающего моря. Их наследники – упрямые голландцы пошли двумя путями: насыпали бесчисленные дамбы, ограждавшие их от непрерывных вторжений моря и разливов Рейна, и строили корабли, на которых плыли по этому морю. И человеку благодаря своему уму и упорству удавалось обуздать выпады всесильного моря и отвоевать пятачки суши, превратив их в базу всемирной торговли.

В Амстердаме располагалось российское посольство. Бессменным посланником со времен воцарения Анны Иоанновны оставался пятидесятилетний, европейски образованный, не слишком решительный, женатый на знатной ирландской графине граф Александр Гаврилович Головкин. Сын первого российского канцлера, председателя коллегии иностранных дел, граф нынче попал в фавор благодаря брату Михаилу, получившему пост вице-канцлера при Анне Леопольдовне. Однако Михаил, к сожалению, был недоброжелателем цесаревны Елизаветы, что позднее скажется на судьбе всей этой знатной семьи.

В посольство и направился скромный беглец со своими близкими. Кому, как не графу, женатому на Екатерине Дона, внучке управляющего Оранским княжеством, было понять женитьбу русского студента на немецкой девице?

Во второй раз Лодья оказался в Амстердаме. Основу планировки города, известного уже почти полтысячелетия, составляли несколько полукольцевых каналов-грахтов, прорытых в прошлом веке, охватывавших центр, прилегавший к заливу Зейдер-Зе. Собственно, и городом Амстердам стал после того, как в XIII веке из-за катастрофического прорыва дамбы болотистое дельтовое озеро превратилось в морской залив. С тех пор торговое его значение возрастало от века к веку, а разрушение полста лет тому назад испанцами богатейшего порта Антверпен избавило его от ближайшего конкурента. Городские купцы и промышленники уже основывали тропические плантации на южных Зондских островах и охотились на пушного зверя в суровых заснеженных лесах Нового Света.

Сейчас в городе проживало четверть миллиона человек. Берега каналов были тесно застроены трех-четырехэтажными домами из коричневого кирпича, во многих на первых этажах находились склады с товарами или мастерские. Погрузка происходила с помощью деревянных кранов на проходящие по каналам барки. Город был средоточием деловитости, торгашества и показного благочестия. Несговорчивость, упрямство и трудолюбие голландцев вошли в поговорку. Кроме того, в городе было полно евреев, спасавшихся в свое время от католической инквизиции и занятых торговлей и ремеслами.

Граф Головкин был давним недоброжелателем прусского короля, поскольку именно в Пруссии, из-за упрямства Фридриха-Вильгельма II, однажды едва не прервалась его дипломатическая карьера и он остался в посольском деле только при посредстве отца-канцлера. Поэтому посланник особенно милостиво принял бежавшего от пруссаков соотечественника, к тому же, как и он сам, получившего западное образование.

Лодья охотно и в цветистых подробностях изложил ему складную историю о том, как на пути домой, плывя в Голландию вниз по Рейну, в районе Дюссельдорфа, рядом с герцогством Клеве, принадлежащим прусской короне, он был вероломно похищен. Наивного русского верзилу крепко подпоили дружелюбные прусские вербовщики, и он очнулся уже в крепости Везель, в форме рейтара. И прошел не один месяц, прежде чем он сумел распроститься с постылой солдатской лямкой и бежать, счастливо соединившись с супругой.

Расчувствовавшийся Головкин тотчас распорядился выдать денег на съем жилья молодой семье, поскольку с началом осенних и зимних бурь плавание по морю было делом опасным. Путь же по суше был перекрыт прусскими владениями. Приходилось ожидать следующего года.

Чтобы не терять времени без дела, Лодья попросился посетить голландские университеты, известные ученостью на всю Европу. В этом ему было оказано содействие и дан в спутники обжившийся в стране посольский писарь Прохор Игнатьев.

Голландская наука достигла высокого искусства в работе со стеклом, ибо тут были изобретены и телескоп, позднее усовершенствованный итальянцем Галилеем, и микроскоп. Поэтому Лодья пожелал познакомиться с голландскими достижениями в оптике, как он прежде постигал в Саксонии само искусство изготовления стекол. Для этого ему следовало отправиться в город Лейден, где вот уже полтора столетия работал крупнейший протестантский университет. Лишь несколько лет назад, в 1738 году, таинственным образом скончался там величайший химик и врач Герман Бургаве, почти сорок лет посвятивший этому университету и почитаемый лейденцами настолько, что после кончины они установили ему памятник. Он определил на многие годы развитие наук в университете. Менее известен был Бургаве как чернокнижник, но являлся им, и притом одним из крупнейших.

Итак, Лодья прибыл в восьмисотлетний Лейден, выстроенный на берегу моря и называемый «городом каналов». Он лежал на реке Старый Рейн, и именно тут, а не западнее, находилось со времен древних римлян и до Средних веков главное устье Рейна. Протестантский оплот, Лейден некогда был римской пограничной крепостью наряду с южным католическим Утрехтом, где располагался брод через эту великую реку. И сквозь мрачную пелену темных веков поднялись и вновь получили значение эти города, уже не как крепости, а как оплот христианства и науки.

Именно эта связь времен, уводящая в глубины тысячелетий, и послужила для завязки разговора Гавриила Лодьи с Питером ван Мушенбруком, великим физиком и оптиком, которого просил он о наставлении. Ван Мушенбрук только в этом году занял кафедру философии в университете, прежде возглавляемую покойным Бургаве.

До этого более пятнадцати лет ван Мушенбрук провел в Утрехте, и его переезд к морю Лодья находил знаменательным событием. Ибо с морем в первую очередь связано развитие человечества и наук, о чем он смело заявил. Маститый ученый, будучи старше Гавриила на двадцать лет, принял русского гостя вначале с некоторым скепсисом. Однако с нарастающим интересом слушал он его рассуждения о неведомых силах природы, изучением которых и сам он издавна был увлечен, пройдя в юности курс наук у великого Исаака Ньютона. В особенности заинтересовали этого патриота Соединенных Провинций идеи использовать загадочную силу электричества для увеличения мощи отечественного флота.

– Вы считаете, молнии имеют ту же природу, что и сила, добываемая трением на стеклянных изоляторах? – переспрашивал он, не сразу веря в сообщение Лодьи.

– Без сомнения! – отвечал Гавриил. – Состояние наэлектризованности после удара молнии и на электрических машинах одинаковое, я убедился в этом, изучая молнии на горе Брокен. Наша проблема, таким образом, разделяется на две части: выработка достаточного количества энергии и сохранение ее для использования в нужное время. Первую часть может предоставить атмосферное электричество, ведь сила молнии поджигает деревья и суда в море, таким образом, этой энергии вполне достаточно. Что касается ее сохранения, то необходимо устройство, способное накапливать, а в необходимый момент отдавать энергию разом, через проводник, извергая молнию, поражая людей, сжигая корабли и круша скалы. Возможно, однако, что проще оказалось бы из обычных камнеметов метать наполненные электричеством разрушительные снаряды. Я думаю, что для этих целей необходим специальный сосуд: оболочку такого резервуара следует делать из диэлектрического материала, например, стекла, а внутри долженствуют находиться жидкость или металл, способные накапливать заряд…

– Да, я полностью согласен с вами, коллега! – воскликнул собеседник Гавриила. – Блестящая мысль!

Так была подана идея лейденской банки, мощного конденсатора, способного накапливать смертоносный заряд электричества, воплощенная в жизнь Мушенбруком пять лет спустя. В качестве ответной любезности физик охотно ознакомил Лодью с принципами шлифования стекол и линз, которое производилось в принадлежащей ему мастерской по их изготовлению. Он посвятил несколько дней обучению молодого коллеги тонкостям этого искусства. Ван Мушенбрук продемонстрировал ряд своеобразных методов шлифовки, которые позволяли получить линзы с весьма необычными свойствами, пригодными для всяких целей. Разные предметы можно было наблюдать через эти линзы. Подобные исследования он длительное время вел в Утрехте, и одной из причин переезда было недовольство этим католического начальства древнего Утрехтского университета. Ибо если покойный Бургаве был силен в одной области тайной науки, то познания ван Мушенбрука по части самого необычного использования стекла своей глубиною этому не уступали. Всего в Лейдене Гавриил провел несколько чрезвычайно плодотворных недель.

Кстати, от ван Мушенбрука он получил и достаточно полное представление о том, что делается за Английским каналом, или, называя его по-французски, проливом Ла-Манш. Голландец был несколько раздражен событиями, там происходившими, до сих пор полагая, что человек, занявший ныне место великого Ньютона, не может считаться достойной заменой, потому что его скромные деяния в области чернокнижия никак не могли сопоставляться с великими трудами покойного гения и волшебника.

После этого, уже поздней осенью, Гавриил отправился дальше на запад, через город-порт Роттердам, на остров Валхерн, образовывающий провинцию Зеландия и лежащий в ста двадцати верстах от Амстердама. Этот остров, известный еще древним римлянам как Валакра, был самым плоским и самым ветреным местом во всей Голландии. Он удобно располагался в устье полноводной Шельды, и в конце XVI века его столица, городишко Миддлбург, принял тысячи беженцев из разгромленного Антверпена, стоявшего выше по реке на противоположном берегу. С тех пор город превратился в один из важнейших складов колониальных товаров, привозимых из южных стран.

Глава 24. Морская богиня

В старинном Миддлбурге, имеющем округлую форму, так как вырос он вокруг кольцеобразных стен укрепленного аббатства, путешественники переночевали и до рассвета выехали к северо-западному побережью, лежавшему в десятке верст от города. Здесь, среди прибрежных дюн, находился маленький городишко Домбург, вряд ли увеличившийся сильно за последние две тысячи лет. Встающее солнце осветило темные волны, накатывающиеся на ровный берег, и они заискрились тысячью драгоценных камней. В Средние века тут располагалась резиденция графов Голландских, укрывавшихся на острове Валхерн от недоброжелательных соседей. Но история этого городка была гораздо древнее, о чем знал Гавриил…

Лодья привел своего спутника на самый берег, где под порванным навесом стояли несколько странных камней, на которых можно было еще различить полустершиеся изображения, в особенности одно: женщину на троне с блюдом яблок в руке, с сидящею рядом собакою и в окружении старинных корабельных ростров.

– Знаешь ли, что это такое, Прохор? – спросил Лодья своего спутника.

– Нет, а что? – отвечал тот.

Мысленно он формулировал слова тайного доноса, для которого и был обычно посылаем в компании приезжих. Он подметил, что в какой бы город они ни приезжали, Лодья безошибочно мог указать место языческого капища, даже если оно не было обозначено современным церковным строением.

– Примерно сто лет тому назад сильнейший шторм открыл взорам изумленных жителей этого приморского городишки древнее святилище. Здесь оставили посвятительные камни капитаны и купцы, которые, отплывая отсюда по бурному морю на остров Британию и благополучно возвращаясь, благодарили за покровительство морскую богиню Нехалению. Вот она, видишь – с яблоками и собакою, в окружении водимых ею кораблей. Было это во времена древних римлян. Потом, тысячу лет назад, первый христианский епископ Нидерландов, святой Виллиборд, уничтожил это святилище. Но когда пришло время и ярость человеческая наконец насытилась страшной религиозной войной, продолжавшейся тридцать лет, богиня вернула его людям. Выпей, Прохор, за всех, кто помер и еще помрет!

Гавриил протянул спутнику штоф с водкой, которой тот был большой поклонник. Конечно, не потерял он времени даром и тут же раскупорил бутылку. Оттого-то после тщательнейшего знакомства с ее содержимым у Прохора остались только отрывочные воспоминания о произошедшем далее.

Будто бы подошел Лодья к месту древнего святилища и поклонился, вгляделся в темные, точно облитые стеклом, волны Северного моря, и сказал:

– Был я на празднестве в твою честь, богиня морей, на горе Брокен. Тысячу лет, как христиане ниспровергли твои кумиры, но по-прежнему те, кто знает, в чем суть твоей власти, чтут тебя. Ты явила свое священное место голландцам, когда показали они себя достойными на морях и в морских битвах. Дашь ли ты свое покровительство русским?

Затем помолчал и снова заговорил:

– Великое место сие и могущественное некогда было, склонами уходящее в пучину, и земли, которые нынче покрывает море, богаты были и прекрасны… Но возложила ты на них гнев свой, и покрылись они водами, и остались в памяти народов лишь легенды о прекрасном городе Ис и о златотекущей Винете, канувшей в пучину…

Надо сказать, что суша у берегов Нидерландов находилась выше уровня моря в ледниковый период, а затем, много тысячелетий тому назад, была затоплена океаном, и современнику восемнадцатого века, вообще-то узнать об этом было неоткуда… Если только не сохранилась у него память о древних ее обитателях…

А далее, по рассказу Прохора, к тому времени целиком опустошившего бутылку на редкость крепкого зелья, из моря Лодье явилась прекрасноволосая женщина в белом платье, с сияющим лицом и сказала ему:

– О, мудрый человек и могучий зверь, увы, ты ошибаешься. Море берет навсегда, но если что-то возвращает, то лишь для того, чтобы взять еще больше. Годину бедствий предвещало отпущенное из его плена святилище. Мой храм явился людям перед войной, начавшейся между двумя берегами моря, между материком и островом, и битва эта шла по всему свету, сотни кораблей и тысячи людей поглотили волны… И ныне поколения людей не пройдут, прежде чем весь знакомый вам мир омоется в крови… Когда земля не выдержит нагроможденного на нее груза и отряхнет его, как пыль… Пять королей и императоров, обезумев, будут вести войну во всех частях света, и печаль постигнет миллионы домов… Ты совершал во благо, но твой поступок явится злом, ибо не бывает зла, совершаемого во благо…

Говорила она, по сообщению Игнатьева, по-немецки, что, в общем-то, логично, ибо Нехаления была германской богиней.

Гавриил после тех слов весьма опечалился, поклонился женщине и сказал:

– Спасибо тебе, госпожа морей, что не глуха была к моему зову, и да пребудет на мне, как и прежде, твое благословение…

И после тех слов женщина в белом пропала куда-то.

Однако какие бедствия предсказала она Лодье? Это было загадкой… Хотя в упоминании о войне морских берегов людям, знающим историю, легко было узнать две англо-голландские войны второй половины XVII века за колонии и за свободу мореходства от британского владычества. Колонии в Америке голландцы проиграли, свободу мореходства отвоевали… Но позднее, в конце XVII века, их правитель Вильгельм захватит английский престол, что можно считать некоторым отмщением.

Затем Прохор смутно вспомнил, как Лодья поднимает его с песка и несет, говоря:

– Что-то тебя разморило, господин Игнатьев, видать, устал по дороге…

Дорогу до Миддлбурга Прохор вообще не помнил, утром же проснулся в той же комнате гостиницы, которую покинули накануне.

После паломничества к местам славы тех времен, о которых ничего не помнят ныне живущие поколения, Гавриил и его спутник возвратились в Амстердам.

Глава 25. Заговор

В начале июня 1741 года корабль, на котором находились Лодья, его жена и малолетний ребенок, прибыл в Санкт-Петербург. День был ясный. Лодья нанял извозчика, который удивился, конечно, что «немец» в европейском платье хорошо говорит по-русски, но быстро довез семью до академических строений. Появление Лодьи было неожиданным, так как ни он, ни посол не предупредили о его приезде. Поэтому временно их разместили в сторожке, пообещав позднее выделить казенную квартиру.

Надо сказать, что возвращение Гавриила предварялось некоторым не очень значительным в масштабах России событием. Знаменитый его ровесник, математик Леонард Эйлер, потерявший глаз от перенапряжения, когда за три дня выполнил расчеты, на которые остальная Академия просила три месяца, был известен во всей Европе. Знал о нем и Фридрих, шпионы которого наконец-то выяснили, куда подевался Лодья из Потсдама. Прусский король обратился к правительнице Анне Леопольдовне с просьбою: взамен бежавшего от него ученейшего русского химика, в знак дружбы, предоставить ему для руководства новой Прусской академией, которую он организовал на месте созданного Лейбницем и благополучно захиревшего Прусского ученого общества, знаменитого математика-швейцарца. Юная Анна Леопольдовна, ровесница Марии-Терезии, себя государственными проблемами не обременяла, всецело занятая делами семейными, и посчитала, что математика в России – вещь излишняя. Почему бы не угодить царственному другу?

Надо сказать, что Леонард Эйлер помимо математики был искусен в астрологии. Он составил гороскоп юного царя Иоанна Антоновича и тут же решил, что в России не стоит задерживаться. Помимо того он не поленился составить гороскоп и человека, который прибудет как бы ему на замену. И это еще более укрепило его в желании оказаться подальше от Петербурга. Впрочем, может быть, этому мудрецу и не были нужны никакие гороскопы, ибо он и так знал все доподлинно? Этого нельзя сказать в точности. Во всяком случае, когда Лодья ступил на берега Невы, Эйлер уже выходил из кареты в Потсдаме. И в Россию он вернулся только после того, как Гавриил Степанович навсегда оставил Санкт-Петербург. Кстати, впоследствии они с ним были в дружеской переписке. Однако, вероятно, это был как раз тот случай, когда дружить лучше на расстоянии.

Впрочем, русскую Академию после такого одолжения, сделанного Пруссии, ждали нелегкие времена. Секретарь Академии Иван Шумахер, бывший петровский библиотекарь, заимел еще больший вес, чем прежде.

Помимо академических произошли и иные перемены. Политическая обстановка была натянутой. Был отставлен активнейший участник бескровного переворота граф Буркхард Христофор фон Миних, знаменитый полководец и твердый сторонник союза с Пруссией, поскольку уже был сыт австрийской хитростью. Государством теперь единолично правил коварный Андрей Иванович Остерман, вюртембержец, тоже петровский кадр, поочередно уничтоживший Меншикова и Долгоруких, один из тех, кто привел к власти Анну Иоанновну, и с той поры бессменный канцлер. Давний недруг Бирона, с которым они объединились только против Волынского, но и нескольких месяцев не прошло, как он организовал свержение вдового временщика. Остерман был твердым сторонником Австрийского и Английского дворов. Взявший нынче силу вице-канцлер граф Михаил Головкин был с ним заодно.

Королям Пруссии и Франции, намеревавшимся делить – а Фридрих II уже и сожрал кусок – наследство Карла VI Габсбургского, это пришлось не по нраву. Французы науськивали шведов взять реванш, пользуясь слабостью русского трона, на котором теперь почти уже сидели природные немцы. Впрочем, Остерман все это знал и ждал, чтобы, воспользовавшись войной, отобрать у Стокгольма еще и Финляндию. У прусского короля была иная стратегия…

Вечерком в сторожку к Гавриилу без стука заявился важный генерал, немец лет тридцати пяти. Это был его высокоблагородие генерал-фельдцехмейстер (командующий артиллерией) Людвиг Вильгельм Гессен-Гомбургский. Был он сыном владетеля мелкого удела, осколка Гессенского государства, ландграфа Филиппа I, того самого основателя Марбургского университета. В России он обосновался еще с петровского времени. Генерал он был весьма посредственный, полководец нерешительный, лишенный инициативы. Помимо того он считал себя личным врагом Миниха, которому завидовал со всей силой бездарности к таланту, и был поэтому ярым сторонником восходящей звезды – цесаревны Елизаветы Петровны. Причем сложно сказать, насколько эта позиция была продиктована личными пристрастиями.

– Чем я обязан посещению вашего высокопревосходительства? – полюбопытствовал Гавриил, подвигая гостю стул и без церемоний садясь на лавку напротив.

– Ты можешь быть полезен нашему общему делу, Лодья, – отвечал генерал, небрежно положив шляпу на колченогий стол.

Из дальнейшей беседы неожиданно выяснилось, что он прекрасно осведомлен о некоторых сторонах деятельности Гавриила в Потсдаме. Это знание можно было объяснить исключительно тем, что во время состоявшейся два года назад поездки на родину с целью представить там свою жену – княгиню Трубецкую, он свел весьма тесное знакомство с наследным прусским принцем Фрицем. Лодья даже предположил, что именно он и был тем, кто впоследствии помог Анне Иоанновне побыстрее освободить российский трон.

– Я думаю, что ежели бы младенец Иоанн Антонович быстро скончался… от болезни, то позиция правительницы Анны Леопольдовны и ее брауншвейгского супруга потеряла бы опору, и на трон законно взошла бы ее тетка, цесаревна Елизавета Петровна… Ты вполне в силах нам помочь.