Помоги проекту - поделись книгой:
Они подошли к дому старой вдовы, и пристав принялся колотить в дверь.
«Выходи, старая карга! – орал он. – Или ты там с попом, или с монахом каким-нибудь резвишься? Эй ты, старая ведьма!»
«Кто там стучит? – Старуха отперла дверь и приоткрыла узенькую щелку. – Спаси нас Бог! Чего вам надобно, дорогой сэр?» – Она поняла, что это пристав.
«Я привез тебе повестку, – ответил он. – Под угрозой отлучения приказываю тебе завтра же явиться на суд архидьякона. Там ты ответишь на кое-какие обвинения, предъявленные тебе».
«Господь мне свидетель, – возразила вдова, – я ничего дурного отродясь не делала. К тому же давно хвораю и не могу далеко ходить или ездить. Я могу только ковылять да хромать, сэр, и скорее уж к вам на шею сяду, чем на лошадь. У меня страшно болит бок. Может, дадите мне свою повестку? Тогда пошлю вместо себя кого-нибудь другого на суд».
«Если заплатишь мне сейчас же, я подумаю. Вот что мы сделаем… Да! Двенадцати пенсов будет достаточно. Если дашь мне двенадцать пенсов – я сниму с тебя все обвинения. Мне-то самому мало что достанется. Это все отойдет моему хозяину и господину. Ради тебя на это пойду. Ну, давай же. Раскошеливайся. Где деньги?»
«Двенадцать пенсов! – возмутилась старуха. – Матерь Божия, Мария, спаси меня от разорения! Да чтоб мне на этом месте провалиться, нет у меня денег! Двенадцать пенсов? Да я столько денег за всю свою жизнь не видывала. Вы же меня насквозь видите, сэр. Пожалейте бедную больную старуху!»
«Нет уж! Если я тебя так отпущу, пусть меня дьявол заберет! Плати сейчас же, даже если с голоду потом помрешь!»
«Да перед Богом клянусь: нет у меня таких денег!»
«Сейчас же плати! Иначе конфискую у тебя новенькую сковородку. Я вижу – вон она лежит в углу. Разве не помнишь – ты мне осталась должна с тех пор, как обманула мужа? Я тогда сам за тебя штраф заплатил архидьякону».
«Что за враки! Богом клянусь, меня никогда не вызывали в суд – ни как жену, ни как вдовицу. Я всегда была честной женщиной. – Старуха повалилась на колени, будто для молитвы. – Пусть тебя заберет черный дьявол из ада – и мою сковородку в придачу, если пожелает!»
Когда черт услышал это проклятье, он вежливо обратился к старухе:
«Матушка Мейбл, вы действительно этого хотите? Вы это всерьез или в шутку?»
«Конечно, всерьез, сэр. Если этот пристав не покается в своей лжи, то пускай его дьявол с собой заберет. И сковородку мою пускай прихватит».
«Ах ты, старая сука! – вскричал пристав. – Я ни в чем каяться перед тобой не собираюсь. Если бы я мог, то и платье бы твое забрал. Прямо со спины содрал бы!»
«Не сердитесь, дорогой брат, – сказал ему черт. – Теперь ваше тело и ее сковородка – мои по праву. Вы сегодня же вечером должны спуститься со мной в ад, и там я обучу вас всем нашим уловкам. Вы сделаетесь ученее любого богослова». – С этими словами дьявол схватил его и унес. Так душа и тело пристава оказались там, куда в конце концов должны отправиться все приставы. Да ниспошлет нам всем спасение Господь, сотворивший нас по Своему подобию. Да научит Он даже приставов, как стать добрыми людьми.
Я мог бы рассказать вам, господа и дамы, – а будь у меня время, и этому вот Приставу, – о том, что говорили Христос и апостолы о муках ада. Это проклятое место, преисподняя, исполнено такими муками и страданиями, которых мне не описать словами и за тысячу зим! Никто не в силах объять их разумом. Ни один язык не сможет рассказать о них. Да убережет нас Иисус Спаситель от этого страшного места, да защитит нас от козней Сатаны. Берегитесь, люди. Будьте бдительны. Помните старую поговорку: «Лев всегда таится в укрытии, готовясь убить и сожрать невинную жертву. Сохраняйте сердца свои в чистоте, чтобы не угодить в сети, расставленные дьяволом». Черт не сможет соблазнить вас, если вы будете сильны. Не забывайте об этом. А Христос пребудет вашим защитником и вашим рыцарем. Давайте же помолимся о том, чтобы все церковные приставы в нашей стране раскаялись в своих грехах, прежде чем черти утащат их в ад. Аминь.
Пролог и рассказ Пристава церковного суда
Пролог Пристава церковного суда
Пристав привстал в стременах и погрозил Кармелиту кулаком; он так разозлился, что весь трясся как осиновый лист. Он был зол как черт.
– Я только одного хочу, собратья паломники, – сказал он. – Раз уж вы выслушали этого лукавого Кармелита, который изрыгал тут сплошную ложь, то прошу вас – из уважения ко мне, выслушайте и мой рассказ. Вот Кармелит хвастается, что ему все известно про чертей. Еще бы! Ведь кармелиты с чертями – родня! Наверное, вы слыхали историю про то, как одному такому монаху было видение – будто он перенесся в ад. Его проводником по всем кругам и мукам ада был ангел, но монах не увидел там ни одного из своих собратьев. Других людей, которых терзали черти, было множество, а монахов-кармелитов не было.
Тогда он задумался и спросил ангела: «Скажите мне, сэр, неужели все до одного монахи так добродетельны, что ни один из них не осужден на муки ада?»
«Нет, напротив, – возразил ангел. – Их тут миллионы! – И дух отвел его к телу самого Сатаны. – Видишь хвост дьявола? – спросил он монаха. – Он широк, как парус большого корабля, правда? А теперь погляди, что под ним! Подними хвост, Сатана! Дай нам взглянуть на твой зад. Пускай Кармелит увидит, где прячутся все его собратья».
Сатана сделал, как ему было велено. А вскоре оттуда пчелиным роем вылетели монахи. Их пихали и подталкивали бесы поменьше; они носились повсюду, бегали взад-вперед по коридорам ада, а потом вдруг все дружно полетели обратно, в дьяволов зад. Потом Сатана прикрыл зад хвостом и сел как сидел.
Когда монах основательно познакомился со всеми мучениями и тайнами ада, душа его вернулась в тело. Милостью Божьей, он очнулся в собственной кровати, но был так напуган, что весь трясся и потел. Сатанинская задница никак не шла у него из головы. Ведь и ему в будущем предстояло туда угодить.
Да помилует Господь всех вас, господа и дамы, – всех, кроме проклятого Кармелита. А теперь я приступлю к рассказу.
Рассказ Пристава церковного суда
Кажется, в Йоркшире, не помню точно, есть болотистая местность под названием Холдернесс. Или так городок называется? Не помню. Ну, да не важно, один странствующий монах наведывался в те края, проповедовал и клянчил деньги, чем обычно и занимаются люди его племени. Звали его Брат Джон. И вот однажды он произносил проповедь в одной из местных церквей. Он тянул старую песню: «Жертвуйте милостыню на мессы по усопшим. Жертвуйте милостыню на строительство новых нищенствующих обителей, к вящей славе Господа Всемогущего. Не давайте денег тем, кто только прикарманит или попусту растратит их. Не помогайте тем, кто и так уже, благодарение Богу, живет в роскоши, как попы и обычные монахи. Ваша милостыня, – говорил он, – может спасти души всех умерших, молодых и старых, от мук чистилища. Не страшно, если молитвы во время мессы читаются поспешно. Я не стану никого из священников бранить ветреником или распутником за то, что он читает только одну мессу в день. Нет, не стану. Несчастные души нужно как можно скорее избавить от мук. Им ведь тяжело сносить все эти крюки для терзания плоти и шипы. Какие предсмертные мучения они терпят! Их разрывают на куски, жгут и варят в кипятке. Можете ли вы представить себе такое? Так давайте же мне скорее денежки, ради спасения их душ».
Закончив свою маленькую проповедь, монах благословил прихожан и отправился в путь. Но сначала верующие отсыпали ему горсть своих монеток. А уж после этого он пошел дальше. Оставаться тут он не собирался. С ранцем и посохом, заткнутым за пояс, он ходил от дома к дому, выпрашивая хлеба, сыра или зерна. Он везде пялился в окна и совал свой нос в приоткрытые двери. С ним вместе таскался и товарищ, который носил набор табличек и длинное заостренное перо. Он говорил людям, что записывает имена всех, кто подает ему милостыню, чтобы потом за них молиться. «Дайте нам немножко пшеницы, солода или ржи, – канючил он. – Дайте нам ломтик пирога или кусочек сыра. Что ни дадите – все возьмем. Мы не привереды какие-нибудь. Пенни или даже полпенни тоже пригодится. Конечно, нам хотелось бы мяса, если у вас найдется лишний кусочек. Нет? Ну, тогда дайте мне вон то покрывало. Дорогая сестрица, мы уже готовы вписать сюда ваше имя. Как оно пишется? У вас правда не найдется в доме ни кусочка бекона или говядины?» За ними следовал слуга – работник из харчевни, где монахи остановились на постой; он нес мешок. Все, что люди им подавали, слуга складывал в этот заплечный мешок.
Но как только монах-попрошайка покидал округу, он вынимал свои таблички и затирал все написанные имена. Настоящее надувательство с его стороны.
– Все это – ложь! – не выдержал тут Кармелит.
– Тихо! – угомонил его Трактирщик. – Во имя любви к Господу, продолжайте свой рассказ, сэр Пристав. Рассказывайте все до конца. Ничего не пропускайте.
– Я и не собираюсь ничего пропускать, – ответил Пристав. – Уж можете не сомневаться.
Итак, Брат Джон ходил от дома к дому, пока не добрался до того жилища, где его всегда ждало гостеприимство. Он был уверен, что и на сей раз его хорошо там встретят. Но добрый хозяин дома болел. Он лежал на низенькой кровати и даже не мог подняться.
«Господь да пребудет с тобой, – сказал монах. – Здравствуй, Томас. Да вознаградит тебя Господь, друг мой. Я всегда прекрасно обедал за твоим столом. Ты ведь частенько угощал меня, верно?»
Он отложил посох, мешок и шляпу, спихнул кошку с ее любимого стула – и с улыбкой уселся за стол. Он был теперь один. Его помощник вместе со слугой ушли в город, чтобы приготовить в харчевне комнату для ночлега.
«Дорогой мой учитель, – сказал больной, – как вы поживали последнюю неделю или две? Я вас давно не видел».
«Видит Бог, Томас, я тяжко трудился. Трудился ради твоего спасенья. Ты не поверишь – сколько я вознес молитв и за тебя, и за других друзей во Христе! Да вот и сейчас я только что пришел из твоей приходской церкви, где произносил проповедь во время мессы. Не слишком искусную проповедь, зато свою собственную. Не все там было взято из Писания, конечно, потому что мне нравится переиначивать и толковать все на свой лад. Иным людям Святое Писание трудно понять. А чуть-чуть переиначь его – и в самый раз. Знаешь ли, как мы, монахи, говорим? Буква убивает. Я просто убеждал прихожан быть щедрыми и подавать милостыню на благие дела. Кстати, я видел там твою жену. А где она сейчас?»
«Наверно, во дворе за домом. Скоро придет».
И тут вошла добрая жена.
«Приветствую вас, благочестивый брат, – поздоровалась она, – во имя святого Иоанна. Как поживаете?»
Монах учтиво поднялся, крепко ее обнял и поцеловал в губы. Он щебетал, как воробей:
«Я так рад, милая моя, как никогда в жизни. Я весь ваш, весь к вашим услугам. А знаете, сегодня я видел вас в церкви. Никогда не видел женщины прелестнее вас, Бог мне свидетель».
«Увы, добрый брат, и у меня есть недостатки. Я всего лишь слабая женщина. Но благодарю вас за добрые слова. И добро пожаловать!»
«Вы всегда были ко мне добры, – отвечал монах. – Но можно ли заранее попросить у вас прощения? Я хотел бы наедине переговорить с вашим мужем. Вы не могли бы оставить нас ненадолго? Эти приходские священники так нерасторопны и ленивы, когда дело касается их обязанностей, особенно исповеди и отпущения грехов! Вы ведь знаете, я – проповедник. Проповедь – вот мое ремесло. Я весьма сведущ в речениях Петра и Павла. Как и они, я – ловец душ человеческих. Я воздаю должное Иисусу Христу. И распространяю по миру Его слово».
«Ну что ж, тогда, мой добрый сэр, хорошенько выбраните Томаса. Он этого заслуживает. Он вечно злится на меня, как рыжий муравей, хотя я делаю для него все, что могу. Я укрываю его по ночам, согреваю его, хорошенько обнимаю, – но он все равно стонет, будто старый хряк в нашем стойле. Я не вижу от него никакой радости. Никакого удовольствия нет от житья с ним!»
«Эх, Томас, Томас, – сказал Брат Джон. – Послушай-ка меня. С этим нельзя мириться. Это, видать, происки самого дьявола. Ведь Господь запретил нам гневаться, ибо это грех. Мне нужно поговорить с тобой об этом».
«Сейчас я оставлю вас наедине, – сказала хозяйка дома, – но сначала скажите мне, дорогой брат: чего бы вам хотелось на ужин? Вы пока беседуйте, а я стряпать буду».
«О, добрая женщина, мои желания очень скромны. Быть может, кусочек куриной печенки да ломтик белого хлеба. Ну, разве что еще свиную голову? Нет, конечно, ради меня не забивайте свинью. Это было бы грешно. Но если свиная голова найдется, то и хорошо. Вы ведь знаете, аппетит у меня скромный. Библия – вот моя главная пища. Я так привык к умерщвлению плоти и покаянию, что аппетита у меня почти что и нет. – Он возвел глаза к небесам. – Не сердитесь на меня, добрая женщина. Я ведь полностью вам доверяюсь. Я обнажаю перед вами свою душу. Сейчас такие времена, что мало кому из людей можно открываться».
«И вот последнее, что я хотела рассказать вам, – ответила хозяйка монаху. – Две недели назад, как раз после того, как вы уехали из города, умер мой ребенок».
«О, я знал это! Его смерть являлась мне в видении! Я лежал у себя в келье, когда увидел перед собой вашего малыша. Наверное, еще и часа не прошло, как он скончался. Да поможет мне Бог, я видел, как он возносится на небо! Наш ризничий и лазаретный брат тоже его видели – да, а они в монахах ходят уже пять десятков лет, а то и дольше! Они уже достигли возраста, когда им позволено ходить по миру в одиночку, да благословит их Бог. И как только я увидал ваше дитя, сподобившееся блаженства, я поднялся с постели. По моим щекам лились слезы. Господи! Глаза мои превратились в водосточные трубы. Вместе со мной из келий вышли все остальные братья, хоть и не было ни колоколов, ни какого другого шума, и мы отправились в часовню и запели там
Тут хозяйка вышла из комнаты и отправилась готовить для гостя свиную голову.
«А знаешь ли ты, Томас, – продолжал монах тем же ровным тоном, – разницу между бедняком Лазарем и богачом Крезом? Один из них плохо кончил. И кто – как ты думаешь? Те, кто желает молиться, должны поститься и хранить себя в чистоте; они должны обуздывать плоть и прислушиваться к душе. Мы следуем учению апостолов. Мы довольствуемся остатками еды и лохмотьями вместо одежды. А потому наше покаяние и воздержание окрыляет наши молитвы. И они воспаряют прямо к Христу, на небеса.
Помнишь ли ты, Томас, что Моисей постился сорок дней и сорок ночей, прежде чем удостоился беседы с Господом Всемогущим на горе Синай? Лишь после того, как он столько дней жил без пищи, ему было позволено получить Десять заповедей, начертанные огненным перстом самого Иеговы. А помнишь ли ты про Илию на горе Хорев? Пророк тоже постился и проводил дни свои в созерцании, прежде чем Господь соизволил заговорить с ним. Ни Аарон, ни кто-либо другой из священников храма не осмеливался приближаться к жертвеннику с куреньями, если перед этим не умерщвлял плоть. Они молились лишь после того, как воздерживались от питья. Да разве можно пьяному входить в святое место? Это немыслимо. Господь тут же сразил бы пьяницу насмерть. Так извлекай же смысл из моих наставлений, Томас! Священник, который молится о твоем благополучии и выздоровлении, должен быть трезв, – иначе… нет, об остальном я умолчу. Ты сам должен понять, куда я клоню.
Сам наш Спаситель, как сказано в Новом Завете, подал нам множество примеров поста и молитвы. Потому-то простые братья монахи вроде меня повенчаны с нищетой и безбрачием. Наша жизнь полна милосердия, жалости и чистоты. Вот я, например, всегда лью слезы. Да-да, я плачу! Конечно, порой нас преследуют за такую святость. Но таков уж мир! Но все равно, вот что я тебе скажу. Наши молитвы более угодны Богу.
Они воспаряют выше, чем молитвы таких, как ты и тебе подобных, которые думают только о своих чувственных желаниях. Адама и Еву изгнали из Эдемского сада за грех чревоугодия. А ты не знал? Да-да, не за распутство, а за обжорство. Уж я-то знаю!
Послушай меня, Томас, заклинаю тебя. У меня сейчас нет при себе текста, но я хоть и не наизусть, а главное помню. Вот какие слова сказал сладчайший Иисус Христос, когда говорил о нас, нищенствующих братьях: „Блаженны, – говорил Он, – нищие духом“. Это же про меня! Все евангелия поют нам хвалу. Кто чист, тот и набожен. Игольное ушко. Все такое. Думаешь, о ком это они толкуют: о нас или о вас, барахтающихся в богатстве? Я жалею тех, кто находится в плену у обжорства. Я плюю на тех, кто обуян сладострастием. Я отрекаюсь от них, Томас! Я отворачиваюсь от них. Они ничуть не лучше еретика Иовиниана. Он был тучен, как кит, и ковылял, как лебедь. Он был словно налитая до краев бочка с элем в харчевне. Да как такие люди могут молиться? Такой начнет молиться – да только рыгнет. Помнишь тот псалом Давида, где он говорит: „Излилось из сердца моего слово благое (
Нет. Это мы – те, кто смиренно следует примеру и идет по пути Иисуса. Мы кротки. Мы бедны. Мы целомудренны. Мы смиренны, Томас, очень смиренны. Мы не просто прислушиваемся к слову Господню. Мы исполняем его. Как сокол, что летит ввысь и достигает небосвода, так и наши молитвы и просьбы достигают небесных врат. Мы высоко поднимаемся, Томас. Как верно то, что я живу и дышу, Томас, так верно и то, что ты не сподобишься благодати, пока не станешь частью нашего братства. Клянусь тебе всеми святыми. Мы, монахи, молимся за тебя день и ночь, умоляя Христа сжалиться над твоей немощной плотью и вернуть твоему хилому телу здоровье».
«Да поможет мне Бог, – отвечал больной. – Я не почувствовал никакой пользы от этого. За последние несколько лет я истратил кучу денег на монахов из самых разных нищенствующих орденов. И что же? Да ничего! Я только профукал большую часть своих денег, а теперь могу попрощаться и с их остатком».
«Ах, Томас, Томас! Прополощи рот! Как ты можешь такое говорить? Что это за вздор ты мелешь про „разные ордена“? Что толку выискивать „разные ордена“ знахарей, когда перед тобой – самый сведущий из лекарей? Непостоянство погубит тебя. Попомни мои слова. Неужели ты в самом деле считаешь, что моих молитв – и молитв моих святых собратьев – для тебя недостаточно? Это просто смешно. Да так ли уж много ты нам давал? Одному монастырю дал полмешка овса. Другой обители – двадцать четыре пенса. Одному монаху дал пенни – и пускай проваливает. Другому брату – ну, ты меня понял. Нет-нет, Томас, все это неправильно. Негоже так делать. Что останется от фартинга, если поделить его на двенадцать частей? Целая, полная вещь всегда крепче того, что разделено на части и разбросано. Так говорит нам здравый смысл. Я не собираюсь тебе льстить, Томас. Не в моих это привычках. Ты же просто хочешь, чтобы мы за тебя даром молились. Разве не так? Но сам Господь, великий владыка вселенной, – тут монах возвел очи к потолку, – возвестил, что труженик достоин своей платы. Мне твои деньги не нужны. Я лично к ним и не прикоснусь. Но дело-то в том, что за тебя молится весь монастырь. А нам тоже нужны средства для новой церкви. Тут я вспоминаю житие святого Фомы Индийского. Этот благословенный человек построил множество церквей, что весьма порадовало очи Господни. Ах, Томас, Томас! Вот, лежишь ты здесь, снедаемый гневом и нетерпением. Это бес их в тебя вселил. Вот в чем беда. Потому-то ты так плохо обращаешься со своей женой, этой милой женщиной. Каково ей, безвинной, все это сносить! Она такая кроткая. Такая терпеливая. Послушай меня, Томас. Поверь мне. Не обижай жену. Подумай о том, что я тебе говорю. Это ведь не только я говорю. Вот слова мудреца: „Не держи льва в доме своем. Не мучь тех, кто тебе подчиняется. Не распугивай друзей“.
Томас, позволь мне сказать еще вот что – для твоей же пользы. Берегись гнева, что гнездится в твоем сердце. Он подобен змее, что ползет по траве, скрывая яд в зубах. Послушай меня. Не будь таким неугомонным. Двадцать тысяч мужей, если не больше, лишились жизни из-за того, что попусту злились на жен или любовниц. Зачем тебе ссориться со своей милой женой? Ты ведь знаешь, что, если наступить на хвост змее, она разозлится и ужалит тебя? Но что такое змея? Вдвое более жестока жена, которая считает себя несправедливо оскорбленной. Она жаждет только мести. „Мне возмездие, и Аз воздам“, – сказал Господь. Но обиженная женщина чересчур распалена, чтобы помнить об этом. Месть – это один из семи смертных грехов. Месть обращается против самого грешника и приводит к его гибели. Любой рядовой клирик, любой приходской священник скажет тебе: гнев доводит до убийства. Гнев находится во власти гордыни. Я мог бы тебе рассказать столько историй о пагубности гнева, что сидел бы тут до завтрашнего дня. Нет. Хорошо. Не буду рассказывать. Лучше я буду молиться за тебя. Я буду молиться день и ночь о том, чтобы Господь обуздал мощь всех гневливых людей. Великое зло происходит, когда человек гневливый и мстительный становится правителем.
Сенека, этот знатный и благородный человек, рассказал нам про одного влиятельного чиновника, у которого был ужасный характер. Пока он правил, два рыцаря однажды выехали вместе на прогулку верхом. И случилось так, что один из них вернулся, а второй – нет. Того рыцаря, что вернулся домой, потащили в суд, и судья вынес приговор. „Ты убил своего товарища, – заявил он. – Я приговариваю тебя к смерти“. Потом он повернулся к другому рыцарю, находившемуся в суде, и велел ему: „Отведи этого человека на эшафот. Немедленно“. Но вышло так, что, когда они ехали к месту казни, им неожиданно встретился пропавший рыцарь. Все думали, что он мертв, а он был живехонек. Поэтому все решили, что лучше всего будет вернуться с обоими рыцарями в суд. „Сэр! – обратился к судье тот рыцарь, которому было велено сопровождать осужденного. – Этот рыцарь, оказывается, не убивал своего товарища. Вот он, мнимый мертвец, перед вами!“
„Клянусь Богом! – вскричал тут судья. – Я сниму головы с вас троих! – Он обратился к первому рыцарю: – Тебя я уже приговорил к смерти. Мое слово – закон. Ты умрешь. – Затем он обратился ко второму рыцарю: – Поскольку ты стал причиной смерти этого человека, то ты тоже будешь казнен. – И наконец он сказал третьему рыцарю: – Ты ослушался моего приказа, поэтому я приговариваю тебя к отсечению головы“. Вот как и вышло. И все трое были казнены.
А слыхал ли ты про Камбиза, царя Персии? Он был пьяницей и к тому же задирой и драчуном. В его владениях жил один помещик, человек порядочный и добродетельный. И вот однажды этот добрый человек сказал царю: „Если господин порочен, то горе ему! Пьянство само по себе – клеймо на имени человека, но это вдвойне истинно, если пьяница – правитель. За ним наблюдает множество людей. Ему не перечесть всех глаз и ушей, что окружают его. А потому, ради бога, прошу вас, сир, пейте умеренно. Вино губит разум. Оно губит и тело“.
„Вот, значит, как ты думаешь? – спросил Камбиз. – А я тебе докажу, что ты неправ. Все ровно наоборот – ты вскоре в этом убедишься. Никакое вино, сколько его ни есть на земле, не навредит моему зрению, моим рукам, моей силе. Ну-ка, гляди“. И он принялся пить, и выпил гораздо больше обычного – наверное, в сто раз больше. А когда он напился в доску, то приказал привести к нему сына того вельможи, что поучал его. Он велел мальчику встать прямо перед ним. Затем он взял лук и стрелу, натянул тетиву до самого уха. И отпустил ее. Разумеется, стрела наповал убила ребенка. „Ну, что? – спросил Камбиз вельможу. – Видишь, какая твердая у меня рука? Разве моя сила иссякла? Или мое зрение ослабло? Или мой разум помутился? Я так не считаю“.
Что мог ответить на это вельможа? Его сын был мертв. Бесполезно было что-то говорить. Так что, друг мой, будь осмотрителен, когда разговариваешь с королями и сильными мира сего. Говори им лишь: „Как вам угодно, сэр“ – или: „Я сделаю для вас все, что могу, сэр“. Это бедняку ты можешь говорить все, что думаешь о нем, о его пороках и недостатках, но не вздумай поносить своего господина. Даже если тебе кажется, что он спешит угодить прямиком в ад, ничего ему не говори.
Вспомни и о другом персидском царе, Кире, который в гневе уничтожил реку Гинд, потому что по пути к Вавилону в ней утонул один из его священных белых коней. Он осушил эту реку, отведя ее воды в разные каналы, так что вскоре женщины могли переходить ее, не замочив края одежды. А что говорил нам мудрый Соломон? „Не дружи с человеком гневливым. Не водись с безумцем. Ты пожалеешь об этом“. Больше я не буду об этом говорить, Томас.
Проглоти же свой гнев. Ты увидишь, что я прям и крепок, как плотничий угольник. Не вонзай дьявольский нож в свое сердце. Твой гнев нанесет непоправимый вред тебе же самому. Ну же, Томас! Теперь исповедуйся передо мной».
«Нет уж, – возразил Томас. – Сегодня утром я уже исповедался перед викарием. Я все ему рассказал. Нет нужды повторять исповедь».
«Ну, так дай мне все равно немного денег. Поделись с нами золотом, чтобы мы построили обитель во славу Господа. Мы, бедные монахи, перебивались с устриц на мидии, пока такие люди, как ты, пили и ели вдоволь. Ты только подумай – сколько нам пришлось выстрадать, чтобы построить эту обитель! Но, видит Бог, мы еще и фундамента не достроили. Пол еще не выложен.
Ни одна черепица не положена. Мы за один только строительный камень должны сорок фунтов. Поверишь ли? Помоги же нам, Томас, во имя Того, Кто сходил во Ад! Иначе нам придется распродавать книги. А если мы не сможем проповедовать, то пострадает целый мир. Отлучить нас от кафедр и молельных крестов – это все равно что отлучить солнце от неба. Я говорю серьезно. Кто еще, кроме нас, умеет так проповедовать и творить благие дела? Мы не новички какие-нибудь. Кармелиты ведь появились при пророке Илии. А он жил ох в какие древние времена! Есть и записи такие, где мы упомянуты. Я взываю к твоей щедрости, Томас! Ради бога, подай милостыню!»
С этими словами монах бухнулся на колени и принялся креститься.
А у Томаса было очень скверное настроение. Он давно понял, что монах этот – просто мешок с дерьмом, врун и лицемер. Кабы не болезнь, кабы у него были силы, он бы просто швырнул попрошайку в очаг.
«Сейчас я могу вам дать, – сказал он, – лишь то, что у меня при себе. Вы ведь сказали, что отныне я тоже послушник в вашей обители?»
«Да, разумеется! Я даже принес тебе письмо от нашего братства. Я собирался отдать его твоей жене на хранение».
«Это очень хорошо. Благодарю вас. Я сделаю пожертвование вашему монастырю, пока я еще жив. Я отдам его прямо вам в руку. Обещаю. Только с одним условием. Вы поклянетесь мне, что каждый из братьев в вашей обители получит равную долю того, что я сейчас вам передам. Поклянитесь мне в этом своим святым братством, без оговорок и без колебания».
«Клянусь, – отозвался монах, – кровью и костями Христовыми. – Он пожал руку Томасу. – Доверься мне».
«Хорошо, – сказал Томас. – А теперь просуньте руку мне под спину. Вон туда. Если вы пошарите у меня за ягодицами, то найдете нечто такое, что я для вас приберег».
«Ага, – подумал монах. – Это мне одному достанется. Это моя добыча!»
И вот он запустил руку под одеяло и стал на ощупь искать задницу больного, думая найти там сокровища. Он просунул пальцы прямо между ягодицами – а вдруг там спрятан сверточек? Когда Томас почувствовал, как его зад ощупывают пальцы монаха, он внезапно громко испустил ветры. Даже ломовая лошадь не могла бы перднуть громче. Даже вол, запряженный в плуг, не мог бы навонять сильнее. Треск раздался страшный.
Брат Джон так опешил, что даже подпрыгнул.
«Ах ты ублюдок! – закричал он. – Ты это нарочно, я знаю! Чтоб тебя! Ты мне заплатишь за такой пердеж, обещаю! Погоди у меня!»
Слуги, услыхав поднявшийся крик, прибежали в комнату и выгнали монаха. Тот убрался из дома с хмурой миной и отправился на поиски своего товарища, который обычно всегда сопровождал его. Он был сейчас похож на больного старого кабана и скрежетал зубами или, скорее, клыками. А потом он направился к деревенскому поместью, где жил всеми уважаемый господин, который иногда у него исповедался. Этот почтенный лорд был, разумеется, владельцем поместья. Он ужинал у себя в зале, когда к нему явился Брат Джон, охваченный неистовой яростью. Монах был так зол, что едва ворочал языком. Наконец из него вырвалось:
«Да пребудет с вами Бог!»
Лорд поднял глаза и тоже приветствовал его.
«Брат Джон, – сказал он, – что с вами такое случилось? Я же вижу – что-то произошло. У вас такой вид, словно вы в лесу целый полк разбойников повстречали. Садитесь же. Расскажите мне все. Если я сумею, то помогу вам».
«Меня оскорбили, – отвечал монах. – Меня унизили. В вашей деревне. Нет на свете такого бедняка, такого смиренного и презираемого человека, который бы не почувствовал себя опозоренным тем обхождением, какое встретил я. Ну вот. Сейчас расскажу. Конечно, я не жалуюсь на то, что обидели лично меня. Я ведь простой монах. Я негодую лишь потому, что этот… этот болван – этот подлец – этот седовласый старый шут – богохульно оскорбил всю мою святую обитель».
«Ну, а теперь, дорогой брат и учитель…»
«Нет-нет, сэр, не величайте меня учителем. Я никакой не учитель – я простой служитель. Я знаю, что мне присвоено звание магистра богословия, но я никогда им не щеголяю. Это нескромно. Это неприлично – ни здесь, ни где-либо еще».
«Ну, как пожелаете. Так что же с вами произошло? Расскажите, пожалуйста».
«Сэр, сегодня и моему ордену, и мне было нанесено позорнейшее оскорбление. Оно так ужасно, что невозможно даже помыслить об этом. Вся Святая Церковь – все ее чины, от Папы до последнего попа – были преданы поруганию. Да поможет нам всем Господь».
«Ну-ну, – сказал хозяин поместья, – вы всегда так складно говорите. Не волнуйтесь же. Вы ведь исповедник как-никак. Вы – соль земли. Успокойтесь, бога ради. И расскажите мне, что случилось?»
И вот монах уселся рядом с лордом и все ему рассказал. Мне нет нужды повторять то, что вы уже слышали. Незадолго до того в зал вошла хозяйка дома, и она тоже слышала рассказ монаха.
«Матерь Божья! – воскликнула она. – Пресвятая Дева! Может быть, вы еще что-нибудь забыли? Расскажите!»
«Это все, – ответил монах. – Что вы на это скажете?»
«Что я на это скажу? Бог мне в помощь! Я скажу, что от хама только хамства и жди. Что тут еще скажешь? Он плохо кончит – вот как я думаю. Должно быть, он из-за болезни такое вытворяет. Может быть, у него припадок случился. Он сам не знал, что делает».
«Миледи, – сказал монах, – я не утаю от вас правды. Я отомщу ему – не одним способом, так другим. Я пригрожу ему с кафедры. Я ославлю его на всю округу. Я опозорю его. Да как он смел мне приказать такое – чтоб я разделил поровну то, что не делится? Вы же знаете, о чем я говорю. Как я могу раздать всем братьям поровну это самое безобразие? Чтоб черт взял его вместе с его вонючей задницей!»
Поделиться книгой: