Помоги проекту - поделись книгой:
– Ты слышал, достойный граф, мнение самого Веслава? Он предпочитает жалтонеса Рунальда. Я не могу приказать его воям, чтобы они поступили против желания своего воеводы.
– На все воля Господа, – сказал Оливье, поднял перед собой меч вместе с ножнами, и перекрестился на его крестообразную рукоять, не стесняясь того, что находится среди язычников.
В этот момент из среды воев выступил долговязый Телепень.
– Княжич, тревога. Сюда едет много воев. Я слышу их еще на дороге. Скоро свернут на тропу. Тогда слышно будет хуже. Больше сотни человек. Наверное, не меньше двухсот.
– Я тоже слышу, – сказал вой Ждан.
– И я, – подтвердил вой Зеленя.
– Занимаем оборону, – распорядился слабый еще Гостомысл, которого снова заметно пошатывало. – Русалко, спрячь своих людей в лесу. Пусть будут готовы. Сам будь рядом со мной.
– Пока я здесь, франки вам ничего не сделают, – уверенно сказал граф Оливье.
– Посмотрим… Русалко, делай, что сказано…
Глава двенадцатая
Ночью Вадимир так и не зашел в маленькую спаленку, в которой мысленно металась в сердитом расположении духа Велибора. И настолько ее возбуждение было велико, настолько все ее существо пронзало возмущение таким пренебрежением, что даже усталость после трудной и морозной дороги не могла сморить гордое и властолюбивое женское создание. Она даже думать о будущем ребенке не могла, не могла заставить себя успокоиться, хотя иногда именно эти мысли смиряли ее, и заставляли всех в доме изумлять непривычным мягким и податливым нравом. Ребенку, что уже жил в ее животе и стучался в открытый мир маленькими розовыми пяточками, необходимо находиться в спокойствии, чтобы родиться здоровым. И славянские волхвы, и труболетка Бисения одинаково сказали Велиборе с Вадимиром, что родится мальчик. И отец уже выбрал для него имя, созвучное со своим – Вадим.
Окно в тесной спаленке было закрыто не только бычьим пузырем, но и занавешено бычьей шкурой, так как бычий пузырь, в отличие от стекла, выпускает тепло наружу, и взамен запускает в помещение холод. Но печка была натоплена жарко, и в спаленке было душновато. Да еще кровать стояла рядом с печкой. Велибора от жара чувствовала себя неважно, и несколько раз вставала, порывисто сбрасывала с себя тяжелую медвежью полость, и стремительно подходила к окну, приподнимала бычью шкуру, чтобы вдохнуть прохладного воздуха в оконном проеме. Смотреть в крепостной двор сквозь мутную бычью шкуру было невозможно – ничего не разберешь. Тем не менее, множество факелов княжна различала ясно. Что-то там происходило, о чем ее в известность не ставили. Так положено у славян – женщина и интересоваться не должна, чем мужчины занимаются. И никто Велибору не постарался поставить в известность. Даже сам Вадимир не показался, хотя обычно он всегда на ее вопросы отвечал. Иногда даже поступал в соответствии с ее, как правило, категоричными советами.
Велибора, говоря честно, никогда не знала, какое место в хозарских обычаях отводится женщине. Но для нее Хозярия была страной мечты, где все должно быть прекрасно, где она чувствовала бы себя значимым человеком. Она, конечно, не мечтала вернуться на родину матери. Она привыкла к местной жизни, к местному климату, хотя во сне порой видела степи, не имеющие краев, и горы вдали. Так ей, еще ребенку, мать рассказывала, выглядят места, где мать родилась и жила. Но это далеко, хотя и прекрасно. Велибора хотела быть княгиней здесь, и хотела, чтобы этими северными снежными землями тоже правили хозары, хотела, чтобы Славен, такой не слишком воинственный, и всегда только защищающий себя, да спорящий за земли с родственной Русой, стал неотъемлемой частью ее страны. И готова была приложить к этому все свои усилия. Но чтобы усилия увенчались успехом, необходимо было основательно прибрать к рукам своего мужа, как она надеялась, будущего князя словен. И не просто надеялась, но была уверена в том, что Вадимир вскоре уже станет князем. Сама труболетка Бисения сказала, что Гостомысл не вернется из закатного похода. Твердо это сказала. А Велибора постаралась воплотить слова старой ведуньи в жизнь. Она поддерживала связь с другими земляками, знакомясь с ними у приезжих хозарских купцов. Были такие земляки и в сотне стрельцов Вадимира.
Страшный яд каракурта, от которого, как говорили, нет спасения, Велибора получила от тех же купцов с родины, через которых она поддерживала связь с правителями своей страны. Хотя назвать эту страну родной для нее можно было бы только с большой натяжкой. Но яд по ее требованию ей передали. Сначала она думала подлить его в еду Гостомыслу. Но удобного случая не подвернулось. Тогда она послушалась совета Бисении. Труболетка напомнила своей госпоже, что хозары в стрелецкой сотне Вадимира подчиняются больше княжне, чем княжичу. А откуда прилетит отравленная стрела – кто поймет…
– Но стрельцы в сотне Вадимира, а не в сотне Гостомысла, – вяло возразила Велибора.
– Пусть Вадимир даст свою сотню брату. И в первой же битве стрела попадет в княжича. Прикажи принести мне стрелы. Я сумею пропитать их ядом.
Случай передать сотню старшему брату подвернулся уже вскоре. Труболетка едва успела стрелы приготовить. Гостомысл уезжал почти без охраны в закатные земли. Путь опасный. И предложение Велиборы передать своих стрельцов брату сам Вадимир воспринял с радостью. Ему всегда казалось, что жена старшего брата недолюбливает. А тут она проявила о нем откровенную заботу. Так все и получилось к удовольствию княжны, и в полном соответствии с ее замыслами.
Теперь на пути к княжескому столу стоял только один большой и измученный ранением Буривой. Ему и без того осталось, наверное, не долго жить. Но Велибора желала позаботиться и о том, чтобы не пришлось здесь несколько дней дожидаться смерти князя. Если есть возможность поторопить события, почему бы их не поторопить!..
Маленькие по численности дружины из ближайших небольших крепостиц начали прибывать уже вскоре. Там, где весь гарнизон состоял из десятка воев, оставляли по два человека, которые закрывали ворота за убывшими, и все. Это был, конечно, риск, на который Вадимир пошел осознанно. Слишком мала была вероятность, что этой же ночью варяги рискнут напасть на крепостицу. А утром им будет не до того.
Иногда группы прибывали и большего состава. Эти были из более солидных крепостиц. Там оставляли по человеку у каждых ворот. Расчет был на то же самое обстоятельство, что и в предыдущем варианте.
Княжич Вадимир поставил у ворот десятника Толислава, родом из известного купеческого дома. Десятник Толислав умел быстро и хорошо считать. Ему и было поручено считать пребывающих воев. Когда Вадимир в очередной раз вышел к воротам, Толислав сообщил:
– Две тысяч с небольшим прибыло, княжич. Много еще ждать?
– Надеюсь, еще на тысячу. Ты где-то записываешь, сколько прибыло?
– На снегу. Не собьюсь, княжич…
Как раз к этому моменту вернулся воевода Военег с двумя десятками воев, и привел с собой два десятка укутанных в оленьи меха торговых сирнан, захваченных им в соседнем городе Бьярма, который крепость Карела и защищала, как столицу всего края. Сам край Бьярму варяги почти отвоевали, а вот столицу пока захватить не смогли. И пока столица была в руках словен, пока Буривой сидел в крепости Карела, война считалась не законченной.
– Сколько еще сирнан сумели перехватить? – спросил княжич у десятника Толислава.
Толислав посветил факелом на свои записи на снегу.
– Еще тридцать два человека. Из них больше половины оружных. Знать, разведчики варяжские. Пытались наше передвижение отследить. Вместе с верховыми лосями захватили. Говорят, что пятерых застрелили, поскольку догнать по сугробам не могли. Наши на конях были, а лось по сугробу лучше коня ходит. Но у тех, кого застрелили, лосей все ж поймали, привели сюда. А один из разведчиков ушел-таки через чащу. Не смогли ни догнать, ни подстрелить. За деревьями его не видно стало. Да и ночь же…
– Наверное, это плохо, – проворчал Вадимир. – Жалко, со мной нет моей сотни стрельцов. Они бы никого не упустили. Даже в самую темень. В какую сторону сирнанин бежал?
– По следам смотрели. В сторону крепостицы. К Воробьиному чиху.
– Понятно. Сирнанин из тех, что у Войномира служили. Он себе не каждого брал. Такой и должен был уйти. Что по этому поводу скажешь, воевода?
Военег уже слез с коня, и стоял рядом с княжичем и рассказывающим десятником.
– Думаю, ничего страшного. Что один разведчик сообщить может? Что маленькую группу словен видел? Ну, мало ли кто по какой надобности проехал. Может, смена с крепостицы возвращалась. В каждой крепостице смена в свой черед делается. И всегда в разные сроки. Князь наш такой порядок завел, и воевода Бровка княжеского правила всегда придерживается. Доклад о малой группе подозрения, думаю, не вызовет. Хотя могут поехать следы смотреть. Но кто ж ночью следы смотрит! Утра дождутся. А тогда уже поздно должно стать.
– Да, ты, наверное, прав, воевода, и беспокоиться не о чем. Ладно. Загоняй сирнан в теплый амбар, и готовь воев.
– Сколько человек под варягов рядить будем?
– Думаю, с десяток хватит. Лучше – одиннадцать. Я не люблю круглые числа. Остальные пусть под сирнан рядятся. Впотьмах со стены не разобрать. А, чтобы выйти и рассмотреть, ворота потребуется открыть. Не забудь нашего сирнанина хорошенько наставить.
– Наставлю. Уже наставил, и вдовесок скажу. И твой план, княжич, мне по душе. Хорошее дело. Дерзкое. Я люблю дерзкие дела, – согласился Военег. – Я сам с детства был слишком скромным, и потому мечтал стать дерзким. И мне всегда дерзкие люди нравились.
Это была похвала, высказанная в адрес княжича, хотя она вовсе не выглядела в устах воеводы Военега она совсем не выглядела лестью. Это была славно бы оценка, которую учитель может поставить ученику…
Вадимир, занятый тысячью забот, не просто бегал по двору крепости. Он руководил и готовил полк к выступлению. Он расспрашивал людей, лучше его знающих местность, и прислушивался к советам, где лучше укрыть дружину, которая должна появиться незаметно уже после того, как выступил из крепости Заломовая полк князя Астараты. При этом выделил пять отдельных сотен для того, чтобы во время сечи с варягами эти пять сотен в саму Заломовую прорвались, изображая бегство части варяжского войска. Замысел был основан на том, что внешне варяги ничем не отличались от словен, ни вооружением, ни щитами или кольчугами, ни защитной броней коней. Эти вои из пяти сотен должны держаться отдельно, потом подойти к месту сечи, и найти окровавленные плащи, ломаные щиты и копья. И этим замаскировать себя под бойцов, только что вышедших из боя. Причем к Заломовой пять сотен должны подойти ни колоннами, ни строем, а прискакать разрозненной толпой, чтобы это больше походило на бегство. Княжич с каждым из сотников обсуждал отдельную для того задачу, советовал, как себя вести, чтобы дело полностью совпадало с задуманным им планом, и выслушивал встречные советы. Соглашался или не соглашался, но никак не показывал привычной прямолинейной и авторитарной манеры управления войском своего отца, словно никогда не выслушивал советов Буривоя, словно отец никогда и ничему не учил княжича. Хотя, по правде говоря, отец сыновей, и в самом деле, сам ничему не учил. Он просто доверил их своим опытным воеводам, которые и занимались обучением княжичей воинскому делу. Наверное, вои, воеводы, сотники и десятники, могли бы и не понять план Вадимира, или что-то сделать не так, но они уже имели опыт общения с Гостомыслом, который сам водил полки в сечу, и руководил ими в такой же манере. И потому действия младшего княжича не вызывали удивления или неприятия.
Тем временем, стремительно приближался, как всегда в полуночных широтах, поздний рассвет. Выступил засадный полк, возглавить который Вадимир доверил опытному воеводе Военегу, человеку, в отличие от воеводы Бровки, решительному, и не ведающему сомнений. Сам княжич, поверх кольчуги, облачился в звериные шкуры, чтобы быть больше схожим с сирнанином, походил по двору крепости, остался недоволен своей неуклюжестью, и разоблачился, отказался от кольчуги и нагрудника, оставив на себе только меховые одежды. Так было намного легче и передвигаться, и, наверное, драться. Вадимир даже несколько раз мечом взмахнул, рассекая лезвием воздух. И остался доволен. После этого проверил, как облачились остальные. Кому-то что-то приказал подправить, чтобы пустяк не выдал маленькую дружину. Еще раз повторил с верным словенам сирнанином из города Бьярмы, что тот должен будет кричать, когда они прискачут к воротам Воробьиного чиха. И даже прокричать все заготовленные слова заставил, потому что перед воротами Воробьиного чиха придется кричать. Сирнанин имел высокий скрипучий голос, и когда кричал громко, тогда кашлял. Но это дела не меняло. Если в крепости есть сирнане, он может разговаривать с ними на своем языке. Тогда сомнений будет меньше. А если вместо сирнанина послать кого-то из воев, знающих сирнанский язык, тогда настоящие сирнане в крепости наверняка поймут, что происходит. И ворота не откроют.
Вадимир, уже сидя верхом на лосе, выждал время, потребное Военегу для того, чтобы совершить круговой обход, дабы не оставлять открытого видимого следа, и укрыть полк на опушке леса между Заломовой и Воробьиным чихом. И тогда только дал команду к выступлению. Князь Буривой даже не вышел, чтобы проводить сына. Но это вовсе не говорило о том, что князь за сына не переживает. Это говорило только о физическом состоянии отца, которого совсем добивала рана. Так добивала, что жар отнимал все силы, и не давал ни думать, ни действовать.
О том, что такая же тяжелая рана, или даже рана смертельная, может достаться и ему, такому молодому и полному сил, Вадимир уже думал… Но почему-то казалось, как всегда кажется в молодости, что именно его лихая доля стороной минет. И не вспоминались в этот момент два погибших старших брата, которые тоже, наверное, на свою удачу рассчитывали…
Под командованием Вадимира было чуть больше полусотни воев. Выступили в темноте, сразу перешли по льду левый рукав Вуоксы, и вышли на дорогу, которой одинаково пользовались и словене, и варяги-русы, и сирнане, поддерживающие и тех, и других противников в этой многолетней уже войне. Но долго двигаться по этой хорошо утоптанной и укатанной санями дороге тоже не пришлось. В сторону сворачивали по одному. Так, считалось, будет не слишком заметно, что кто-то уходил с дороги в снежную целину. Недолго прятаться осталось, тем не менее, осторожность соблюдали. Но, выйдя на снежную целину, срезали угол, и сократили пусть до дороги, ведущей мимо Воробьиного чиха, чтобы уменьшить время пути. Это сокращение тоже было учтено Вадимиром при общем планировании. И потому оказаться на месте раньше времени они не могли. На небольшую боковую дорогу, ведущую к самой крепостице, вышли вовремя. Там лосей подогнали, потому что княжичу постоянно казалось, будто они опаздывают. Хотя их опоздание решающей роли не играло. Для малой дружины княжича главное было в том, чтобы не прийти раньше времени, когда воевода Военег не успел еще вывести на лесистый берег Вуоксы свой полк. Губительным могло бы стать только большое опоздание. Это значило бы, что к воротам крепостицы дружина княжича подступила бы уже в светлое время, когда кто-то может понять, что это не отряд дружественных сирнан, а словене.
И потому Вадимир считал, что лучше переждать в темноте неподалеку от крепостицы или даже заявиться к воротам в этой темноте, чем опоздать. Засадному полку воеводы Военега необходимо было пройти путь, на треть меньший, чем дружине княжича. И хотя большой полк поставить в засаду – на это тоже время требуется, все равно Военег на месте и в готовности должен оказаться раньше, чем Вадимир доберется до ворот.
Княжич в обыденной своей жизни привык к лошадям, и не знал, что такое усталость от седла. Но широкое седло лося его, говоря по правде, сильно утомило. В дружине четыре воя были на лошадях. Наверное, ничего страшного не было бы в том, если бы и Вадимир поехал на лошади. Сирнане лошадьми никогда не брезговали, хотя обычно предпочитали лося. Но лось, приученный к верховой езде, боевой лось, стоил обычно дороже лошади, и потому не все могли себе позволить ездить на лосе. Хотя Вадимир слышал, что Войномир еще в прошлую зиму закупал лосей для своей дружины. Чтобы не только сирнане, но и варяги этими мощными и сильными животными пользовались. Лось в бою бывает хорош. Он легко впадает в ярость. И, в отличии от лошади, способной бить только задними копытами, бьет передними. И может этими копытами просто снести вооруженный строй пехоты противника. Старики рассказывали со слов своих дедов, что когда-то и словене, и варяги-русы, тоже ездили на боевых лосях, который часто выручали их в сечах со свеями или урманами и вообще со всеми недругами, что желали поживиться в их землях. Сейчас воев на верховых лосях на всю словенскую дружину от силы можно три десятка насчитать. Этого для зимней войны мало. Лось от запаха крови звереет, и становится диким. И тогда не обращает внимания даже на свои возможные ранения, и дерется, как и вои, насмерть. Еще на памяти Вадимира было, как приезжала в Славен делегация от свейского короля, желающего купить себе лучшего лося, на котором можно было бы охотиться на ведмедя. Даже дикий лось ведмедю иногда дорогу не уступает. А лось, управляемый рукой человека, может ведмедя просто растоптать. Вадимир, в те годы еще ребенок, только-только перешедший с женской на мужскую половину дома[15], точно не помнил, но, кажется, Буривой тогда продавать лося не стал, а просто послал в подарок королю одного из своих молодых лосей. Свеи желали было купить нескольких, поскольку сами не умели лосей объезжать, но Буривой отказал. Продать верховых лосей, это значило бы вооружить несколько свеев. И хотя очередной набег был недавно, и когда следовало ждать очередного – не известно, тем не менее, усиливать войско, которое издавна считается вражеским, князь не захотел. Верховой лось живет в среднем около двадцати лет. Использовать в качестве боевого лося начинают лет с семи – восьми. Значит, еще двенадцать – тринадцать лет от воев, сидящих на лосях, можно ждать опасности. Король же сам, в отличие от славянских князей, в сечу не ходит, он только свои полки посылает. И пусть посылает, сидя на высоком лосе, и рассматривая сечу издали. А словенские вои на своих лосях могут строй свейской пехоты смять, и предоставить своим наездникам право только добивать врага, нанося удары сверху…
К воротам Воробьиного чиха сразу подъезжать не стали. Замерли чуть в стороне, выжидая момент. Но, судя по времени, начали движение словене чуть раньше того, что было задумано. Рассвет еще только обещал скорое появление, но торопливости не показывал. Просто так стоять было даже холодно, поскольку предрассветные часы всегда бывают самыми холодными, как и предзакатные. Вадимир поглядывал в небо над головой, и смотрел, как гаснут одна за другой звезды. Они всегда гаснут перед рассветом. И в это время княжича тронули за его шкуру-накидку, туго перетянутую широким поясом. Но Вадимир и без того уже услышал скрип снега на дороге. Кто-то скакал в Воробьиный чих, следовательно, скакал в их сторону. Скакал, судя по равномерному шлепанью копыт, не на коне, а на лосе. Но шлепанье это было достаточно быстрым, значит, всадник спешил.
Вадимир сделал знак трем воинам. Они молча кивнули, и поскакали навстречу неизвестному всаднику, которого все слышали, но в темноте не видели. И буквально через три минуты откуда-то со стороны недавно пройденного пути раздался короткий высокий вскрик. Больше ничего слышно не было. Но ждать вестей предстояло не долго. Еще через три минуты из темноты выехали три воя, ведущие на поводу верхового лося, поперек седла которого лежало тело человека в богатых сирнанских одеждах, украшенных национальной вышивкой.
– Ой-ей, – сказал верный словенам сирнанин. – Я, однако, знаю его. Он из Бьярмы.
– Как его зовут? – спросил Вадимир.
– Это старейшина рода Турускана. Он рухлядью[16] в Бьярме торгует. Большой дом и лавку имеет. Жадный человек, плохой, однако, человек. Всегда обманывает. Три шкуры с охотников берет по цене одной. И подточенное серебро отдает… Плохой человек. Хуже варягов. Не верь, княже, что скажет. Он обманет.
Вадимир подъехал к связанному пленнику. Это был старик с длинной редкой бородой. Старик лежал поперек широкого лосиного седла, свесив в одну сторону ноги, в другую голову и руки… Борода задралась, и свисала по боку лося.
– Поставьте его на ноги, – потребовал княжич.
Старика сняли с седла, и поставили на ноги, связанные в области колен. Если ноги связывать понизу, то человек имеет возможность прыгать. Если связать возле колен, то любое передвижение невозможно, и пленник никогда не сумеет убежать. Руки же были связаны спереди в запястьях. Стоять самостоятельно старик не мог, и два воя поддерживали сирнанина по бокам. Тому достался, видимо, удар кольчужной рукавицей, разбивший ему лицо.
– Голову поднимите. Я хочу глаза его видеть.
Несмотря на темноту, глаза можно было рассмотреть. Но старик, когда ему подняли голову, глаза закрыл, и хотел осесть на снег, словно сознание потерял.
– Скажи, Турускана, зачем ты в крепостицу ехал? – строго спросил княжич.
Старик молчал, не желая отвечать.
– Предупредить думал? – предположил Вадимир суровым голосом. – Предать нас хотел, и под удар подставить?
– Я по торговым делам ехал. Хотел меха продать.
– Меха ты в Славене продаешь, – сказал верный словенам сирнанин. – У тебя там и лавка есть. Знаешь, что с предателями делают? Их вешают на первом же попавшемся суку, чтобы ворон порадовать. Хочешь, однако, чтобы тебе глаза вороны выклевали?
Турускана засмеялся, и даже бородой затряс.
– Скоро вернется Войномир, и вы все будете по деревьям висеть…
– Войномир никогда не вернется, – сказал Вадимир, сам не зная, почему и для чего он так говорит. – У Войномира другая судьба, и он ей покорился. Отпустите его, – распорядился княжич. – Поезжай сейчас, Турускана, в Бьярмию, собирай свой дом, и чтобы к моему возвращению тебя там уже не было. Доедешь побыстрее до Славена, закрывай свою лавку, и уезжай куда хочешь. В словенских землях тебя будет ждать смерть. Если еще раз попробуешь к крепости прорваться, здесь смерть найдешь. Крепость со всех сторон окружена.
– Кто ты, чтобы так распоряжаться людьми? – смело для сирнанина спросил Турускана. – Ты какой-то новый воевода или кто? Я не знаю тебя. Почему ты можешь мне запрещать жить среди словен?
– Я – княжич Вадимир, сын князя Буривоя. Отец поставил меня командовать словенскими дружинами. И за свои слова я привык отвечать. Поезжай. У тебя мало времени на сборы. Я уже скоро вернусь. Снимите с него веревки.
Вои разрезали путы на ногах и на руках старого сирнанина. Но помогать взобраться в высокое седло не стали. Но тот сам справился. Сразу развернул лося, и ударил его пятками в крутые бока. Шлепанье широких копыт на мягком снегу стало быстро удаляться.
– Надо бы отследить, – сказал один из воев. – Он может к Астарате в Заломовую податься.
– Правильно, – согласился княжич. – У тебя хороший лук. Поезжай за ним. Если свернет к Заломовой, догони и убей. Я не подумал об Астарате…
Молодой княжич легко признавал свои ошибки, в отличие от своего отца, который всегда считал, что ошибаться не может, а если и может, то об этом не должны знать посторонние.
Княжич посмотрел на небо, определяя оставшееся до рассвета время.
– Пора. К воротам. Строй не держать, вразброд скачем…
Дружинники без сомнений повернули лосей. И дружное шлепанье копыт слилось в единый шумовой фон…
Глава тринадцатая
О состоянии духа князя-воеводы Дражко всегда лучше всего сообщали его знаменитые усы. Если Дражко был привычно весел и внешне беспечен, усы его топорщились и тянулись к бровям, если он был угнетен и озабочен, кончики их стремились книзу, хотя последнее мало кому удавалось лицезреть, поскольку князь-воевода на любил показывать миру свое внутреннее состояние, и обычно предпочитал нечто изображать, что никак не отвечало его внутреннему состоянию. Да и вообще он чаще перебарывал свое внутреннее состояние усилием воли, и за повседневными заботами никогда не демонстрировал уныния, считая его признаком человека, не способного к управлению собой и окружающими событиями. А событиями Дражко, по мере сил, стремился управлять, и никак не зависеть от них.
Во время застолья в охотничьем доме Годослава Дражко, умеющий, когда бывает необходимость, хорошо владеть собой, выглядел вполне довольным жизнью и своими жизненными успехами. И никто не усомнился в этом его состоянии духа. Не видели люди причин, которые могли бы опустить долу кончики усов воеводы. В самом деле, он вернулся из удачного похода с королем Карлом Каролингом, согласно слухам, которые князя-воеводу обогнали, и прибыли к бодричам раньше, чем он сам, усы Дражко стали не только знаменем полка бодричей, но и знаменем королевской армии, где Дражко точно так же узнавали по этому мужскому украшению лица, как узнавали в Рароге. Князь-воевода, как передавали вести заезжие торговые люди, всегда и все знающие, стал чуть ли не новым фаворитом короля Карла, и Карл жертвовал своим времяпровождением даже с ученым аббатом Алкуином ради того, чтобы провести время с Дражко. По мнению бодрической знати, Дражко должен пожинать плоды своей славы, и никогда не печалиться. Именно таким князь-воевода и старался показаться боярам на пиру перед охотой.
Однако собственные мысли все же наводили порой на усы Дражко тяжелую тень. Во время охоты, когда не было времени на задумчивость, князь-воевода выглядел привычным молодцом, но уже на обратном пути, когда бояре остались за спиной, а рядом ехали только князь Годослав и князь Войномир, знаменитые усы слегка обвисли, и не вызывали прежней зависти у мужчин, тоже усы носящих. Правда, когда перед въездом в Рарог к княжеской кавалькаде присоединился, выехав прямо из леса, волхв Ставр, Дражко снова приободрился, и блеснул ожившими глазами. Он лучше других знал, что долговязый волхв никогда не появляется, когда у него нет новостей. Если нет новостей, Ставр ищет их, и, как правило, находит. А, поскольку волхв занял своих людей именно поиском тех негодяев, что напали на дом князя-воеводы, эти вести могли и должны были касаться князя Дражко напрямую. Значит, стоило ждать разговора. Но сам Дражко вопросов не задавал, дожидаясь слов волхва. Да и неприлично было задавать вопросы в присутствии Годослава, который всегда имел право и желание спросить первым. Тем более, князь бодричей был уже в курсе событий, развивающихся вокруг князя-воеводы. И Годослав, естественно, спросил:
– Что интересного принесли тебе твои разведчики, волхв?
– Много новостей, княже. Начать я думаю, стоит с самых далеких, но оттого не менее важных. Далекие события могут отразиться на жизни княжества не меньше, чем происходящие у нас под оком. В этом я давно уже убедился.
– Мы слушаем тебя, Ставр.
Волхв обернулся, прямо и с намеком посмотрел на едущего следом за Дражко лесного смотрителя Вратко. Тот взгляд хорошо понял, и, как человек, никогда не забирающийся в дебри политики, благоразумно придержал коня, чтобы отстать, и дать распоряжения своим помощникам, ведущим на цепях пардусов.
Ставр ростом был выше очень высокого князя Годослава, да еще сидел на высоком тонконогом жеребце, тогда как белый конь князя был мощным, но не слишком высоким, хотя назвать коня низкорослым тоже никто не решился бы. И потому волхву приходилось смотреть сверху вниз. Это было для него непривычно, и он спрыгнул с седла, взяв своего жеребца за повод. Длинные ноги позволяли Ставру идти, не отставая от всадников, не торопящих своих лошадей.
– Говори, пока народа вокруг не много, – поторопил Годослав.
Впереди кавалькады охотников, в самом деле, стояла толпа горожан и жителей пригородов Рарога, желающих посмотреть на такое важное событие, как возвращение княжеского поезда с охоты. И в этой толпе могли затеряться любопытные уши, для которых слова Ставра могут быть не предназначены.
– Самое главное событие сегодняшнего дня, княже, это действия короля Карла Каролинга. Он выступил походом на вагров, намереваясь полностью подчинить себе княжество.
– К этому все и шло. Не зря Веслав приезжал к нам, – сказал Дражко. – Только я не думал, что Карл окажется таким торопливым. Рассчитывал, что поход он начнет хотя бы через неделю. Но я понимаю, почему он поторопился.
– Почему? – спросил Годослав. – Я тоже привык к тому, что его величество всегда основательно готовится к каждому походу, и только потом начинает действовать. Я вообще считал, что у нашего брата Бравлина есть в запасе хотя бы десять дней.
– Мы внушили королевскому майордому дю Ратье, что даны угрожают нам. Они, в самом деле, угрожают, но не настолько большими силами, чтобы предпринять значительное вторжение. Карл, я думаю, опасался того, что даны выступят в поддержку Бравлина, как сам Бравлин всегда выступал в поддержку Готфрида Скьёлдунга[17]. Но слова дю Ратье показали Карлу, что данский король не решается поддержать союзника. Иначе он не распылял бы силы, и не держал бы полки на нашей границе. Это развязало франкам руки. Без поддержки данов Бравлин обречен. Он не продержится и десяти дней. У Карла Каролинга есть целый цех хороших инженеров, привезенных отовсюду, даже из сарацинских стран. Они строят ему сильные, великолепные метательные машины, которые просто разобьют ворота и башни Старгорода. При подавляющем преимуществе франков в численности, князь Бравлин обречен. Я в этом уверен.
– Это печально не только потому, что Бравлин, при всем нашем соперничестве, все же порой бывал и верным другом, но еще и потому, что княжество вагров когда-то было нашей территорией[18]. Вернуть ее, объединившись в Бравлином, было еще возможно, но отобрать эти земли у Карла Каролинга уже не удастся никогда. И помочь брату Бравлину мы ничем, думаю, не сможем.
– Посланец князя Бравлина в эти минуты, думаю, уже въезжает в Рарог с противоположной стороны, княже, – сказал волхв Ставр. – Я не думаю, что Бравлин снова просит войско или хотя бы только стрельцов, когда в этом было отказано Веславу.
– Тогда какую весть нам несет посол? Что хочет от нас Бравлин?
– Я с ним не встречался. Мне только передали, что он едет, и как он едет. По заставам. Время пути я сам рассчитал. Да, если бы даже и встретился, не могу быть вполне уверен, что он открыл бы какому-то волхву замыслы своего князя.
– Послушаем посла внимательно. Честно говоря, если бы я знал, что прибывает посол, я с удовольствием остался бы ночевать в охотничьем доме. Смотритель Власко, думаю, нашел бы нам каждому по комнате.
– А в чем проблема, княже? – спросил Дражко. – Я не понял, почему ты не хочешь встречаться с послом Бравлина?
– Я человек по натуре мягкий, боюсь, расчувствоваюсь, соглашусь помочь Бравлину, и это приведет к ссоре с королем Карлом Каролингом. А даны во главе с нашим пресловутым братцем Сигурдом только того и ждут. Не знаю, как поведет себя во время ссоры Карл, но даны сразу же пойдут на нас войной. Франки в этом случае пожелают хотя бы часть нашей территории за собой оставить, и тоже двинут свои полки. В такой ситуации мы не выстоим. Против одной из сторон стараниями князя-воеводы мы еще сможем, может быть, худо-бедно продержаться. А две войны одновременно против таких европейских монстров нам не вынести.
– Франки не так страшны, как о них говорят. И бить их можно, – вяло заметил Дражко, уже успевший изучить манеру войны закатного соседа. Но он отлично знал и соседа полуночного. – А данов мы бивали неоднократно. К большому нашествию они не готовы. А сравнительно небольшое нашествие мы с помощью богов сможем отразить.
– Но война на два фронта… – напомнил Ставр. – У нас просто дружины не хватит.
Поделиться книгой: