Дорога

Н. Крандиевская-Толстая

Дорога

Стихотворения

Составление

Ф. Крандиевского, Д. Толстого, Т. Толстой

Предисловие

Валентина Катаева

Оформление

С. Данилова

© Предисловие, состав, оформление. Издательство «Художественная литература», 1985 г.

О Н. В. Крандиевской-Толстой

Мне хочется поделиться своими мыслями о стихах поэтессы, которые я так люблю, начиная с юности и до седых волос. К сожалению, имя Наталии Васильевны Крандиевской-Толстой знакомо немногим любителям поэзии.

«Забытая поэтесса»! Как горестно и несправедливо это звучит!

Наталия Крандиевская была весьма требовательна к себе и писала немного. Однако по отношению к ее поэтическому творчеству вполне справедлива пословица: «Мал золотник, да дорог».

Вот я рассматриваю небольшую фотографию Наталии Васильевны — девушки в пору расцвета ее красоты — такой нежной и такой русской, северной: прелестные серые глаза, удивительный, я бы сказал, музыкальный овал лица, легкие русые волосы и тонкие летучие брови Снегурочки.

Что-то было в ней тогда «олонецкое», о чем она написала сама:

Так суждено преданьем, чтобы У русской девы первый хмель Одни лелеяли сугробы, Румяный холод да метель. И мне раскрылись колыбелью Глухой Олонии снега, В краю, где сумрачною елью Озер синеют берега… ………………………………… Не потому ль — всем розам юга И всем обычаям назло — В снегах, покуда пела вьюга, Впервые сердце расцвело! И чем смиреннее и туже В бутон был скручен строгий цвет, Тем горячей румянит стужа Его негаданный расцвет! («Так суждено преданьем, чтобы…»)

В то же время кроме чего-то прелестно простонародного, старинного, олонецкого ей был в высшей степени присущ дух московской высокоинтеллигентной семьи, в которой она выросла. С детских лет она общалась с лучшими русскими писателями и художниками того времени. В доме, где она жила, частенько останавливался Горький. Это он подарил ей экземпляр бунинского «Листопада» с надписью: «Вот как писать надо!»

Наталия Крандиевская училась у всех и в частности у Бунина (особенно у него!), благоволившего к юной поэтессе.

В книге воспоминаний Наталии Васильевны, изданных уже после ее смерти, есть прелестный рассказ о ее отношениях с Буниным, ее старшим товарищем и любимым поэтом.

«Дрожа, я вынула тетрадь и принялась читать подряд, без остановки, о соловьях, о лилиях, о луне, о тоске, о любви, о чайках, о фиордах, о шхерах и камышах. Наконец Бунин меня остановил.

— Почему вы пишете про чаек? Вы их видели когда-нибудь вблизи? — спросил он. — Прожорливая, неуклюжая птица с коротким туловищем. Пахнет от нее рыбой. А вы пишете: одинокая, грустная чайка. Да еще с собой ее сравниваете. Ай-ай-ай, — покачал он головой, — нехорошо. Комнатное вранье».[1]

Эту сценку Крандиевская описала очень живо. Она была отличным прозаиком, о чем свидетельствует книга ее воспоминаний.

Кстати, о Крандиевской-мемуаристке. Здесь я не могу удержаться, чтобы не привести описанную ею встречу А. Толстого с Маяковским однажды ночью в Москве, в 1918 году, в самый разгар революции.

«Москва. 1918 год. Морозная лунная ночь. …Ни извозчиков, ни трамваев, ни освещения в городе нет. Если бы не луна, трудно было бы пробираться во тьме, по кривым переулкам, где ориентиром служат одни лишь костры на перекрестках, возле которых постовые проверяют у прохожих документы.

У одного из таких костров (где-то возле Лубянки) особенно многолюдно. Высокий человек в распахнутой шубе стоит у огня и, жестикулируя, декламирует стихи. Завидя нас, он кричит:

— Пролетарии, сюда! Пожалуйте греться.

Мы узнаем Маяковского.

— А, граф! — приветствует он Толстого величественным жестом хозяина. — Прошу к пролетарскому костру, ваше сиятельство! Будьте как дома.

…Маяковский протягивает руку в сторону Толстого, минуту молчит, затем торжественно произносит:

Я слабость к титулам питаю, И этот граф мне по нутру, Но всех сиятельств уступаю Его сиятельству — костру!»[2]

Здесь Крандиевская предстает перед нами как отличный прозаик, способный в нескольких строчках дать целую картину лунной ночи в революционной Москве и отличный портрет Маяковского тех лет.

Но вернемся к Крандиевской-поэтессе. Творческая близость к своему учителю Бунину отнюдь не помешала ей найти собственную, одной ей присущую интонацию, основанную, впрочем, на самых лучших образцах отечественной поэзии прежних времен: Пушкин, Тютчев, Фет. Думаю, что наибольшее влияние на нее оказал Тютчев: в этом отразился дух того времени, когда она начинала.

Навсегда запомнилось мне одно из ее «тютчевских» стихотворений, посвященное памяти Скрябина:[3]

Начало жизни было — звук. Спираль во мгле гудела, пела, Торжественный сужая круг, Пока ядро не затвердело. И стала сердцевиной твердь, Цветущей, грубой плотью звука, И стала музыка порукой Того, что мы вернемся в смерть. («Начало жизни было — звук…»)

Впрочем, «идеалистичность» этого стихотворения была скорее модой, чем сущностью поэтессы.

Крандиевская всегда была реалистична. Ее мир был веществен. Он был осязаемым, зримым, плотским.

Крандиевская прежде всего видела предмет как таковой, а потом уже осложняла это ви́дение философией и музыкой.

Какая-то птичка вверху, на сосне, Свистит в ля миноре две тонкие нотки. Я слушаю долго ее в тишине, Качаясь у берега в старенькой лодке. Потом камыши раздвигаю веслом И дальше плыву по озерным просторам. На сердце особенно как-то светло И птичьим согрето оно разговором. («Какая-то птичка вверху, на сосне…»)

Почти во всех вещах Крандиевской триада в такой последовательности: сначала зрение, потом слух и, наконец, мысль, идея, в чем она подчас противоречит собственному утверждению, что начало жизни было звук.

Наталия Крандиевская была женой А. Н. Толстого и, как говорится, «ушла в творческие интересы своего мужа, известного писателя, и в семейные заботы, а сама почти перестала писать». Однако она в самой своей сущности всегда оставалась поэтом; мне не хочется назвать ее поэтессой.

А. Н. Толстой не раз говорил, по свидетельству его биографов, как много значило в его творческой жизни общение с Наталией Васильевной. Известно, что она в значительной мере явилась прототипом Кати, одного из главных персонажей известной трилогии, в особенности в ее первой части «Сестры».

«Поздней осенью 1935 года, — пишет биограф, — Алексей Николаевич оставил семью и вскоре переехал в Москву. Наталья Васильевна вместе с сыновьями обосновалась в Ленинграде. Пережитое горе вернуло ей поэтический голос».[4]

Пронзительно горькими словами выражает Крандиевская пережитую ею личную драму. Все ее поэтическое существо восстает против того состояния, в котором в течение многих лет (лучших лет!) пребывала ее душа.

Она осуждена жестоко, Уединенная любовь,

и дальше:

А мир цветет, как первозданный, В скрещенье радуги и бурь, И льет потоками на раны И свет, и воздух, и лазурь.

С какой поразительной точностью назван современный мир, как «скрещенье радуги и бурь»!

И так мог сказать только поэт.

Житейские бури очистили душу поэта от всего, быть может, и прелестного (радужного!), но слишком мелкого. Крандиевская возмужала как поэт.

Она предчувствовала свой личный кризис уже давно, еще в молодости, когда писала:

Высокомерная молодость, Я о тебе не жалею! Полное пены и холода Сердце беречь для кого? …………………………… Радуйся, к жертве готовое, На острие вознесенное, Зрей и цвети, исступленное Сердце, и падай, как плод! («Высокомерная молодость…»)

Издаваемый сборник стихов «Дорога» разбит поэтессой на циклы: «Ветер», «Свет уединенный», «От лукавого», «Разлука», «Виноградный лист», «На озере Селигер», «В осаде», «Памяти А. Н. Толстого», «Когда виден берег», «Венок сонетов», «Вечерний свет».

Уже по одним этим названиям можно представить всю сложность душевной жизни поэтессы. Кроме всего прочего ей довелось еще пережить страшную блокаду Ленинграда, о которой она написала самые свои, быть может, сильные стихи, где она проявила себя как советская женщина, гражданка и патриотка во всей своей нравственной силе и душевной красоте:

Мне это время по плечу, — Не думай, что изнемогаю. За битвой с песнею лечу И в ногу с голодом шагаю. И если надо выбирать Судьбу — не обольщусь другою. Утешусь гордою мечтою, — За этот город умирать! («Ты пишешь письма, ты зовешь…»)

Стихи Крандиевской хочется бесконечно цитировать, так как почти каждое стихотворение — алмаз чистой воды. Вот стихотворение, посвященное внучке. Оно поражает зрелостью, пластикой, сердечным жаром и необыкновенной, поистине классической красотой формы:

Вот карточка. На ней мне — десять лет. Глаза сердитые, висок подперт рукою. Когда-то находили, что портрет Похож, что я была действительно такою. Жар-птицей детство отлетело вдаль, И было ль детство? Или только сказка Прочитана о детстве? И жила ль На свете девочка, вот эта сероглазка? Но есть свидетельство. И не солжет оно. Ему, живому, сердце доверяет: Мне трогательно видеть и смешно, Как внучка в точности мой облик повторяет. («Вот карточка. На ней мне — десять лет…»)

Нельзя читать без восхищения эти стихи. Они одновременно и юны и зрелы.

Очень хорошо, что сборник «Дорога» пополнен новыми, еще мало известными вещами замечательной поэтессы Наталии Крандиевской.

Валентин Катаев

Декабрь 1982 г.

Переделкино

От издательства

Наталия Васильевна Крандиевская-Толстая (21.01.1888 —17.09.1963) — русская советская поэтесса, дочь прогрессивного публициста Василия Афанасьевича Крандиевского, который редактировал и издавал в Москве «Бюллетени литературы и жизни», и писательницы Анастасии Романовны Тарховой. Начала писать стихи в семилетнем возрасте, а печататься с четырнадцати лет. Автор сборников «Стихотворения» (М., 1913); «Стихи. Книга вторая» (Одесса, 1919); «От лукавого» (М., 1922); книги для детей «Звериная почта» (Л., 1925); «Вечерний свет» (Л., 1972); «Воспоминания» (Л., 1977).

Поэзию Н. В. Крандиевской-Толстой ценили такие писатели, как М. Горький, И. Бунин, А. Ахматова, О. Форш, Вяч. Шишков, К. Федин и другие.

В 1914 г. Н. Крандиевская стала женой А. Н. Толстого и вскоре почти перестала писать, если не считать стихов для либретто оперы «Декабристы». В 1935 г., когда А. Н. Толстой оставил семью, Н. В. Крандиевская-Толстая начала писать цикл стихов «Разлука». В конце 30-х годов она соединила несколько циклов и дала им название «Дорога». Этот сборник пополнялся в последующие годы и послужил основой для настоящей книги. Первые три раздела составляют ранние стихотворения, которые поэтесса не включила в сборник «Дорога»: стихотворения о природе, о родной земле составляют раздел «Ветер»; философская лирика — раздел «Свет уединенный»; стихи о сложности человеческих отношений, о любви — раздел «От лукавого». Тематический принцип размещения стихотворений по этим разделам предложен составителями. Все следующие разделы книги составлены самой Н. В. Крандиевской-Толстой. Тексты печатаются по автографам, хранящимся в архиве Д. А. Толстого.

Дорога

Ветер

(1906–1921)

«О ветер, ветер! Трубач бездомный!..»

О ветер, ветер! Трубач бездомный! С порога жизни твой зов я слышу, — Не ты ль баюкал трубою томной Уют мой детский под зимней крышей? Не ты ль так буйно трубил победу, Метельный облак за мною мчащий, Когда подслушал в санях беседу, Подслушал голос, меня молящий? И темной ночью не ты ли пел нам, От ласк усталым, счастливым людям, О счастье нашем беспеременном, О том, что вместе всегда мы будем? Теперь не ты ли в пути мне трубишь Звенящей медью, походным рогом? Все чаще, чаще встречаться любишь Со мной, бездомной, по всем дорогам. О верный сторож! Ты не забудешь, Мои скитанья со мной кончая, Я знаю, долго трубить ты будешь, Глухою ночью мой крест качая.

«Полынь, трава степной дороги…»

О. Миртову

Полынь, трава степной дороги, Твой горький стебель горче слез. Церковный запах нежный, строгий, Так далеко меня унес. Дышу тобой, и вот пьяна я, Стою у пыльного куста… О, горечь русская степная, И тишина, и широта!..

На Севере

Уныло гудит пароход у залива, Мой милый уехал, я снова одна. В окно мое ясень стучится пугливо, И близится ночь, холодна и темна. Уж дали морские, сливаясь, бледнеют, И в хижине тени легли на полу, И только неубранной кучей в углу Гагары убитые мягко белеют. Тихонько я к ним подошла, и стою, И в пух белоснежный лицо свое прячу. Пусть люди не видят, как горько я плачу, Как милого горько люблю.

«Ax, мир огромен в сумерках весной!..»

Ax, мир огромен в сумерках весной! И жизнь в томлении к нам ласкова иначе… Не ждать ли сердцу сладостной удачи, Желанной встречи, прихоти шальной? Как лица встречные бледнит и красит газ! Не узнаю свое за зеркалом витрины… Быть может, рядом, тут, проходишь ты сейчас, Мне предназначенный, среди людей — единый!

Весна

Полна причудливых и ветреных утех, Весна кружится в роще пробужденной И теплою рукою обнаженной Свивает вкруг себя забытый солнцем снег. И разливается хмельная синева От ясных глаз ее, и ветер, усмиренный, Летит к ее ногам, покорный и влюбленный, И выпрямляется замерзшая трава. А там, навстречу ей, призывный шум встает, И море темное и в пене, и в сверканье Ей шлет апрельских волн соленое дыханье И звуков буйных пестрый хоровод.

Апрель

Опять, забыв о белых стужах, Под клики первых журавлей Апрель проснулся в светлых лужах, На лоне тающих полей. Кудрявый мальчик — смел и розов. Ему в раскрытую ладонь Сон, под корою злых морозов, Влил обжигающий огонь. И, встав от сна и пламенея, Он побежал туда, в поля, Где, вся дымясь и тихо млея, Так заждалась его земля.

«В весеннем небе замок белый…»

В весеннем небе замок белый Воздвигнут грудой облаков, Струится воздух онемелый Вокруг сияющих углов. О, призрак нежный и случайный! Опять я слышу давний зов, Опять красой необычайной Ты манишь с дальних берегов, Но вот подул небесный ветер, Рванул — и стены сокрушил… Гляжу, как вдаль, и чист, и светел, Твой остов тающий поплыл.

«Истома дней опаловых…»

Истома дней опаловых, Июля тишина. Вся в ягодах коралловых Поникла бузина. За садом речка ленится Катить свое стекло, Лишь парится, лишь пенится И сонно, и светло. Плывет от лип разморенных Тяжелый, сладкий дух, А у окон растворенных Не счесть звенящих мух. Ах, только и мечтается — Под липой в уголке Весь день, качаясь, маяться В скрипучем гамаке!

«Все мне вспоминаются…»

Все мне вспоминаются Запахи петуний, Дачный вальс печалится, В небе — полнолунье. Сырость клумбы политой, Где-то скрип калитки, На груди приколотый Цветик маргаритки. Счастье, запыленное Легкой, смертной пылью, Ты ли, немудреное, Кажешься мне — былью? 1918. Москва

«Идти в полях дорогой дальней…»

Идти в полях дорогой дальней, Где тишина, где пахнет рожь, Где полдень душный и хрустальный Так по-знакомому хорош. Идти и встретить ветер теплый, Кусты полыни, вольных птиц, Да странника в рубахе блеклой, Да спины наклоненных жниц. И знать, что нет конца дороге, Что будешь так идти, идти, Пока не смел погост убогий В одну дорогу все пути!

«Сыплет звезды август холодеющий…»

Сыплет звезды август холодеющий, Небеса студены, ночи — сини. Лунный пламень, млеющий, негреющий, Проплывает облаком в пустыне. О, моя любовь незавершенная, В сердце холодеющая нежность! Для кого душа моя зажженная Падает звездою в безнадежность?

«Ложится осени загар…»

Ложится осени загар На лист, еще живой и крепкий, На яблока душистый шар, Нагрузший тяжело на ветке, И на поля, и на края Осенних рощ, еще нарядных, И на кудрях твоих прохладных, Любовь моя, краса моя!

«Отчего волнует слово — роза?..»

Отчего волнует слово — роза? И о чем его напоминанье? Повторяю долго слово — роза, Слышу древнее его благоуханье. Словно я тебя вдыхала, роза, Прежде, чем вдохнула воздух мира, — Грубый воздух зноя и мороза, — Словно цвел мой дух тобою, роза, На полях блаженного эфира! Июнь 1917

Элегия