Помоги проекту - поделись книгой:
Вера Калмыкова
Михаил Булгаков. История за час
© Текст, оформление. ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2015
КоЛибри®
Введение. «За мной, читатель!»
Если спросить любого читателя, как называется самое известное произведение Михаила Афанасьевича Булгакова (1891–1940), тот без запинки ответит: «Мастер и Маргарита». И конечно, не ошибется. Сколько ставили по этому роману спектаклей, сколько вышло экранизаций, причем не только в России, но и в других странах! В театре за постановки брались режиссеры Юрий Любимов и Роман Виктюк, в кино – Анджей Вайда и Юрий Кара, а в 2005 г. режиссер Владимир Бортко снял 10-серийный телефильм «Мастер и Маргарита».
Булгаков – автор множества рассказов, повестей, пьес, инсценировок и романов, в которых настолько ярко и скрупулезно показал эпоху 1920–1930-х гг., что по его книгам можно изучать жизнь разных слоев общества почти вековой давности. Но главным интересом Булгакова всегда оставался человек, живущий в мире, необратимо менявшемся на глазах. Ведь Булгакову и его сверстникам выпало стать свидетелями грандиозного социального сдвига – двух русских революций 1917 г., Февральской и Октябрьской. И если после первой общество могло еще остаться примерно таким, как ранее, то после второй Россию ждал небывалый по масштабам, беспрецедентный в истории слом всех традиций и устоев, социальной структуры, культуры в целом.
Человек по натуре саркастичный и резкий, Булгаков раз за разом ставил перед читателем одни и те же вопросы: насколько прочно человеческое благородство? Может ли образованный человек выдержать давление воинствующей серости, невежества, подлости и хамства? Действительно ли грубый напор и беспощадная власть в состоянии раздавить личность, или миром все-таки правят другие силы, помогающие выстоять в борьбе со злом?
Любой, кто прочитал лишь одно произведение Булгакова – роман «Мастер и Маргарита», ответит, что такие силы есть – это
Безоблачная пора
Дед Михаила Афанасьевича, Иван Авраамиевич (1830–1894), был сельским священником. Афанасий Иванович, его сын, предпочел карьеру ученого-богослова: сначала обучался в Орловском духовном училище (до 1876 г.), затем в Орловской духовной семинарии (до 1881 г.), а в 1881–1885 гг. в Киевской духовной академии на церковно-историческом отделении. Степень кандидата богословия позволила ему преподавать, параллельно изучая западные вероисповедания. Афанасий Иванович имел чин статского советника. В 1885–1887 гг. он преподавал греческий язык в Новочеркасском духовном училище, а после, защитив диссертацию «Очерки истории методизма», получил степень магистра и стал доцентом Киевской духовной академии, где два года спустя уже заведовал кафедрой.
Примерно в это же время доцент Афанасий Булгаков женился. Варвара Михайловна Покровская (1869–1922) также происходила из семьи священнослужителя и до замужества два года преподавала в прогимназии.
Казалось бы, какое отношение имеют биографии родителей к творчеству сына? Как увидим далее, самое прямое. Штудии отца будущего писателя в области католичества отозвались много позже в романе Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита», а девичья фамилия его бабушки по матери, Анфисы Ивановны Турбиной, – в заглавии пьесы «Дни Турбиных». Большая семья Турбиных заставляет вспомнить о семье Булгаковых, в которой было семеро детей.
Первенец Афанасия Ивановича и Варвары Михайловны, Михаил, появился на свет 15 мая (по старому стилю; 3 мая – по новому) 1891 г. в Киеве. Три дня спустя его крестили.
Семья год от году увеличивалась. Ни отец, ни мать не были деспотичны, не настаивали на духовной карьере детей, давали им добротное светское образование, хотя в основе, конечно, лежало православное вероисповедание. Отцу Михаил Булгаков был особенно благодарен за то, что тот заставил его выучить латынь, французский, немецкий, английский и греческий языки, к которым следует прибавить знакомый мальчику с детства украинский, а также итальянский язык, которым он занимался в 1930-е гг. Семья была дружной. В гостеприимном доме устраивались многолюдные праздники, в том числе детские; летом, на даче, царили веселье и радость. Ранние годы писатель всегда вспоминал как пору безоблачную и беззаботную.
Ранней осенью 1900 г. Миша поступил в приготовительный класс Второй киевской гимназии, а год спустя – в 1-й класс Первой киевской мужской Александровской гимназии. Это была гимназия «особого устава», в 1811 г. по указу императора Александра I приравненная к высшим учебным заведениям Российской империи. Здесь в разное время обучались шекспировед Н. И. Стороженко, скульптор П. П. Забелло, художник Н. Н. Ге.
В 1907 г., незадолго до ухода из жизни отца (его болезнь передалась Михаилу Афанасьевичу по наследству), Булгаковы переехали по адресу: Андреевский спуск, дом № 13, квартира № 2. Не случайно, что впоследствии именно там по замыслу автора происходит действие романа «Белая гвардия» и основанной на материале романа пьесы «Дни Турбиных» и, что также не случайно, именно там сейчас располагается музей Булгакова, одна из достопримечательностей Киева.
Начало самостоятельной жизни
8 июня 1909 г. Михаил Булгаков окончил Первую Александровскую гимназию и получил аттестат зрелости. Он собирался стать врачом и 21 августа был зачислен на медицинский факультет Киевского университета. Еще в предпоследнем классе гимназии Михаил познакомился с саратовской гимназисткой Татьяной Николаевной Лаппа (1892–1982), проводившей в Киеве каникулы. Спустя некоторое время, весной 1913 г., Татьяна Лаппа стала его первой женой.
Но еще раньше, в 1912 г., он сказал сестре: «Вот увидишь, я буду писателем».
В университете Булгаков все время рвался к самостоятельной деятельности. Просил отправить его врачом во флот. После начала Первой мировой войны помогал организовать при Казенной палате в Саратове лазарет для раненых и работал там, а с 1915 г. – в Киевском военном госпитале на Печерске [6]. В 1916 г. Михаил получил медицинский диплом с отличием, в котором значились тринадцать «пятерок» («одиннадцати „отлично“, или, как тогда писали, „весьма удовлетворительно“, было достаточно для получения „степени лекаря с отличием“» [14, c. 26]), и тут же, не забрав диплома, уехал на Юго-Западный фронт добровольцем Красного Креста – благотворительной медицинской организации, официально существующей с 1864 г. Жена отправилась вслед за ним – сестрой милосердия. С мая по сентябрь Михаил работал лекарем в прифронтовых городах. Чуть позже был зачислен «врачом резерва Московского военно-санитарного управления» [6] и поступил в распоряжение смоленского губернатора, который отослал молодого специалиста в Никольскую земскую больницу Сычевского уезда Смоленской губернии.
Зимой 1917 г. молодые Булгаковы гостили у родителей жены в Саратове. Там они узнали, что Николай II отрекся от престола и началась Февральская революция.
Примерно к этому времени относятся попытки молодого доктора написать что-нибудь самостоятельное. Первоначальный импульс дала конечно же медицинская практика в Никольской больнице. Осенью 1917 г. появились первые прозаические опыты – автобиографические рассказы из жизни земского врача.
Следующие несколько месяцев Булгаков находился сначала в Никольском, затем был переведен в Вязьму; затем в Киев, в Москву, в Саратов; на всех местах службы получал характеристики как преданный делу, энергичный, неутомимый – словом, безупречный доктор. В Вяземской городской земской больнице он заведовал инфекционным и венерическим отделением. Октябрьскую революцию встретил скорее хладнокровно, чем с каким-либо пафосом; находясь вдалеке от столиц и мало интересуясь политикой, трудно оценить ситуацию. Наверное, все мысли Булгакова, свободные от работы, были заняты творчеством: желание писать овладевало им все сильнее.
Новая врачебная специализация венеролога, освоенная в Вязьме, пригодилась в Киеве, куда он вместе с женой вернулся в феврале 1918 г. Молодые супруги поселились в доме родителей Михаила Афанасьевича.
Гражданская война. Врач и политика
Уже в марте 1918 г. Булгаков открыл в Киеве частную венерологическую практику. Несмотря на молодость, он пользовался популярностью у пациентов. Однако наметившееся мирное течение жизни прервалось в конце того же года.
Декабрь 1918 г. принес изменение политической ситуации на Украине. До этого момента страной управляло правительство во главе с гетманом (командующим армией) Павлом Петровичем Скоропадским (1873–1945). Боевой командир с 1893 г., участник Русско-японской войны 1904–1905 гг., кавалер ордена Святого Георгия и других высших воинских наград, генерал-адъютант Николая II, бывший подчиненный российских генералов Л. Г. Корнилова и В. И. Селивачёва, одобрявших проведенную Скоропадским украинизацию армии, гетман держал курс на внутреннее самоопределение Украины и политическое единство с Россией. При этом сохранение национальной самобытности подразумевалось само собой, недаром Скоропадский учредил национальную Академию наук и национальный университет. Однако гетман совершил ряд серьезных политических ошибок, лишивших его поддержки и народа, и армии, и вынужден был опираться на немцев, непопулярных среди населения, а те после бесславного окончания Первой мировой войны уже не могли оказать ему поддержку.
В результате Скоропадский вынужденно сложил с себя властные полномочия и тайно уехал в Берлин с остатками немецких военных частей, а в Киев пришли войска под командованием ярого националиста С. В. Петлюры. Петлюра стоял за полный разрыв с Россией. Его не интересовали ни белые, ни красные. Все совершалось им во имя украинской национальной идеи. Первое, что он сделал, по воспоминаниям митрополита Евлогия, – это расстрелял более ста офицеров царской армии в центре города [11]. Затем арестовал верхушку украинской православной церкви и начал расправу над теми, кто сочувствовал царскому правительству, Временному российскому правительству или большевикам.
В начале 1919 г. Красная Армия разгромила войска сепаратистов. И прежде чем Петлюра, искавший поддержку в Европе, заключил договор с Польшей (что произошло в апреле 1920-го, а чуть позже, спустя полгода, в занятый поляками Киев вошли красные большевистские войска и Петлюра эмигрировал), по его приказу было уничтожено очень много людей.
В Киеве в 1918 г. Михаил Булгаков политической индифферентности уже не проявлял: он поддерживал гетмана Скоропадского. 14 декабря, когда в город вошли войска Петлюры, он находился в составе офицерской дружины и видел все то, что позже описал в романе «Белая гвардия». Наблюдательность будущего писателя поразительна: в ситуации нескончаемого стресса он сумел запомнить множество мельчайших деталей, а позже воссоздать их так, что у читателя невольно возникает эффект присутствия.
В начале 1919 г. Булгаков был мобилизован в армию Петлюры как военный врач, но, по всей видимости, в этом качестве пробыл всего один день. Летом того же года наконец получил некоторую передышку и начал работать над «Набросками земского врача» (окончательное название – «Записки юного врача») и несколькими рассказами. А уже в конце лета или осенью его снова мобилизовали. Он то ли попал в плен к представителям Вооруженных сил юга России (Белая армия), то ли сдался добровольно (в источниках говорится по-разному), но единого мнения исследователи не имеют до сих пор. «В 1919 г., проживая в г. Киеве, последовательно призывался на службу в качестве врача всеми властями, занимавшими город», – писал позже сам Булгаков [13, с. 104].
Осенью Михаил Афанасьевич в составе Белой армии оказался на Северном Кавказе. Он участвовал в походе против восставших чеченцев и работал в военном госпитале Владикавказа. Позже в рассказе «Необыкновенные приключения доктора» появились слова: «У речонки, на берегу которой валяется разбухший труп лошади, на двуколке треплется краснокрестный флаг (имеется в виду флаг Красного Креста. –
В марте 1920 г. Белая армия оставила Владикавказ. Перед Булгаковым встал выбор – эмигрировать с войсками или остаться в стране. Принимая второе решение, он, разумеется, автоматически подчинялся новой власти. Казалось бы, судьба решила за него: в то время Булгаков был тяжело болен тифом и двигаться никуда не мог. Однако впоследствии ему самому стало ясно, что вне России он не состоялся бы как писатель.
Журналист, драматург, литератор
Владикавказ принес Булгакову первые литературные успехи. В 1920 г. он публиковал фельетоны и рассказы в «Кавказской газете» и сотрудничал в издательстве «Кавказ». Заведовал литературным отделом (тогда они назывались «лито») подотдела искусств Владикавказского ревкома, а потом и театральным отделом («тео») того же подотдела искусств. Читал лекции. Писал пьесы-юморески, которые ставились на сцене. Выступал с докладами. Преподавал в Народной драматической студии. В июле и августе Булгаков написал довольно большую пьесу, которую назвал «Братья Турбины» (другое название – «Пробил час»). В октябре того же года она была поставлена в Первом Советском театре Владикавказа. Увы, ее текст до нас не дошел, скорее всего, автор сам его уничтожил.
В начале 1921 г. Булгаков отправил несколько новых пьес в Москву на конкурс в Мастерскую коммунистической драматургии (Масткомдрам), предпринимавшую попытки перестроить театральный репертуар на новый, советский, лад. Увы, жюри не сочло нужным отметить произведения начинающего автора. В театрах Владикавказа пьесы Булгакова по-прежнему шли, в газетах печатались фельетоны.
Когда в мае открылся Горский Народный художественный институт, Булгакова пригласили на должность декана театрального факультета. Но уже через несколько дней молодой драматург отправился в Тифлис (так тогда назывался Тбилиси), чтобы добиться постановки своих пьес на сцене тамошнего театра. После этого супруги Булгаковы ездили в Батум, где Михаил Афанасьевич пробовал найти литературный заработок, и в Киев, где он сразу начал работать над инсценировкой романа Л. Н. Толстого «Война и мир».
А 28 сентября Михаил и Татьяна Булгаковы прибыли в Москву.
«В числе погибших быть не желаю…»
В очерке «Сорок сороков» (1923) Булгаков описывал свои впечатления от столицы за два года. Осень 1921 г. оставила по себе тяжелые воспоминания:
«По гроб моей жизни не забуду ослепительного фонаря на Брянском вокзале и двух фонарей на Дорогомиловском мосту, указывающих путь в родную столицу. Ибо, что бы ни происходило, что бы вы ни говорили, Москва – мать, Москва – родной город. <…>
Затем Москва показалась при дневном освещении, сперва в слезливом осеннем тумане, в последующие дни в жгучем морозе. Белые дни и драповое пальто. Драп, драп. О, чертова дерюга! Я не могу описать, насколько я мерз. Мерз и бегал. Бегал и мерз.
<…> Категорически заявляю, что я не герой. У меня нет этого в натуре. Я человек обыкновенный – рожденный ползать, – и, ползая по Москве, я чуть не умер с голоду. Никто кормить меня не желал. Все буржуи заперлись на дверные цепочки и через щель высовывали липовые мандаты и удостоверения. Закутавшись в мандаты, как в простыни, они великолепно пережили голод, холод, нашествие «чижиков», трудгужналог и т. под. напасти. Сердца их стали черствы, как булки, продававшиеся тогда под часами на углу Садовой и Тверской.
К героям нечего было и идти. Герои были сами голы как соколы и питались какими-то инструкциями и желтой крупой, в которой попадались небольшие красивые камушки вроде аметистов.
Я оказался как раз посредине обеих групп, и совершенно ясно и просто предо мною лег лотерейный билет с надписью – смерть. Увидав его, я словно проснулся. Я развил энергию неслыханную, чудовищную. Я не погиб, несмотря на то что удары сыпались на меня градом, и при этом с двух сторон. Буржуи гнали меня при первом же взгляде на мой костюм в стан пролетариев. Пролетарии выселяли меня с квартиры на том основании, что если я и не чистой воды буржуй, то во всяком случае его суррогат. И не выселили. И не выселят. Смею вас заверить. Я перенял защитные приемы в обоих лагерях. Я оброс мандатами, как собака шерстью, и научился питаться мелкокаратной разноцветной кашей. Тело мое стало худым и жилистым, сердце железным, глаза зоркими. Я – закален» [7, с. 117, 118].
Булгаковых в Москве поджидали голод и холод – в самом прямом, а вовсе не метафорическом смысле. Мужества едва-едва хватало, чтобы бороться за физическое выживание. Т. Н. Лаппа вспоминала: «Бывало, что по три дня ничего не ели, совсем ничего. Не было ни хлеба, ни картошки. И продавать мне уже было нечего. Я лежала, и все. У меня было острое малокровие…» [5]. Голодала вся Россия, не только Москва; в газетах появлялись жуткие сообщения о случаях людоедства в провинции. Город изобиловал бандами, в частности упомянутыми писателем «чижиками».
Однако Булгаков довольно быстро обзавелся знакомствами и, находя разного рода заработки, быстро и помногу, почти бегом, целыми днями передвигался по Москве в холодном драповом пальто, добывая пропитание. Он сумел, чего бы это ни стоило, сохранить и не обменять на съестное (как это делали многие) приличную одежду, что оказалось немаловажно – плохо выглядящих людей в Москве не привечали и таковым не помогали. Татьяна Николаевна, в свою очередь, брала на себя почти все бытовые заботы, оставляя мужу лишь те дела, с которыми физически не могла управиться.
Спустя время, 19 октября 1923 г., Булгаков записал в дневнике:
«Итак, будем надеяться на Бога и жить. Это единственный и лучший способ… <…> Может быть, сильным и смелым Он не нужен, но таким, как я, жить с мыслью о Нем легче.
Нездоровье мое осложненное, затяжное. Весь я разбит. Оно может помешать мне работать, вот почему я боюсь его, вот почему я надеюсь на Бога» [5].
Все-таки Булгаковым пришлось хоть немного легче, чем другим людям, приехавшим в Москву в то время. Родственники, как раз в то время уезжавшие в Киев, устроили их жить в своей комнате, хотя супруги и пребывали в постоянном страхе выселения – жилплощадь в столице в то время стоила значительно дороже золота. Помогла им жена руководителя Советского правительства председатель Главполитпросвета[1] Н. К. Крупская. Официальный адрес ныне известен, наверное, всем читателям Булгакова, без преувеличения, по всему миру: Большая Садовая улица, дом № 10, квартира № 50. В это же время писатель устроился на работу в Лито Наркомпроса (правда, организацию вскоре расформировали). Сотрудничал он и в других местах (например, в газете «Торгово-промышленный вестник», которая также быстро закрылась), а параллельно писал повесть «Записки на манжетах». «Жил тогда Миша бедно, в темноватой, сырой комнате большого дома по Садовой, со своей первой женой Татьяной Николаевной. По стенам висели старые афиши, вырезки из газет, чудаческие надписи» [14, с. 88].
«Москва начинает жить»
В начале 1922 г. из Киева пришла печальная весть о том, что 1 февраля скончалась мать Михаила Афанасьевича, а спустя три дня в центральной газете «Правда» был опубликован его первый большой репортаж под названием «Эмигрантская портняжная фабрика». Так началась карьера молодого автора в московской журналистике. В дальнейшем Булгаков заведовал издательской частью в Военно-редакционном совете Научно-технического комитета Военно-воздушной академии им. Н. Е. Жуковского, был репортером в газете «Рабочий» (где печатался под псевдонимом Михаил Булл), писал репортажи и рассказы, поступил на работу в газету «Гудок» – в 1920-е гг. там сотрудничали многие будущие замечательные отечественные писатели: Илья Ильф и Евгений Петров, Валентин Катаев, Юрий Олеша, Константин Паустовский, Лев Славин, Михаил Зощенко.
В Москве и в жизни Булгакова ситуация менялась стремительно. В уже упомянутом выше очерке «Сорок сороков» после описания страшной зимы идет продолжение, в котором показаны первые месяцы после объявления новой экономической политики, сокращенно НЭПа, благодаря которому столица начала возрождаться:
«На самую высшую точку в центре Москвы я поднялся в серый апрельский день. Это была высшая точка – верхняя платформа на плоской крыше дома бывшего Нирензее… Москва лежала, до самых краев видная, внизу. Не то дым, не то туман стлался над ней, но сквозь дымку глядели бесчисленные кровли, фабричные трубы и маковки сорока сороков. <…> На душе у меня было радостно и страшно. Москва начинает жить, это было ясно, но буду ли жить я? Ах, это были еще трудные времена. За завтрашний день нельзя было поручиться. Но все же я и подобные мне не ели уже крупы и сахарину. Было мясо на обед. Впервые за три года я не „получил“ ботинки, а „купил“ их; они были не вдвое больше моей ноги, а только номера на два. <…>
Это был апрель 1922 года».
Дом Нирензее, описанный Булгаковым и названный так по фамилии инженера-строителя, первый московский небоскреб, в ту пору действительно самое высокое здание в Москве, и поныне стоит в Большом Гнездниковском переулке (дом № 10). В начале 1920-х гг. там в числе прочих учреждений располагалась редакция берлинской газеты «Накануне». Материал для нее собирали и в России, и в эмигрантской среде, но основной читатель ее оставался все же на родине.
Вскоре после первого появления в редакции Булгаков стал любимцем и сотрудников, и читателей «Литературного приложения» к «Накануне» [9, с. 144]. Эмиль Миндлин так описывал первое впечатление от знакомства с писателем: «Булгаков очаровал всю редакцию светской изысканностью манер. Все мы, молодые, чья ранняя юность совпала с годами военного коммунизма и Гражданской войны, были порядочно неотесанны, грубоваты либо нарочито бравировали навыками литературной богемы.
В Булгакове все – даже недоступные нам гипсово-твердый, ослепительно-свежий воротничок и тщательно повязанный галстук, не модный, но отлично сшитый костюм, выутюженные в складочку брюки, особенно форма обращения к собеседникам с подчеркиванием отмершего после революции окончания „с“, вроде „извольте-с“ или „как вам угодно-с“, целованье ручек у дам и почти паркетная церемонность поклона, – решительно все выделяло его из нашей среды» [9, с. 160, 161].
В «Накануне» были опубликованы такие произведения Булгакова, как «Записки на манжетах» (1-я часть), «Москва краснокаменная. 1. Улица», «Похождения Чичикова», «Красная корона», очерки «Столица в блокноте», «Сорок сороков» и др. Он настолько быстро полюбился читающей публике, что получил приглашение прислать сведения о себе в предполагавшийся (увы, так и неизданный)«Словарь русских писателей».
«Москва – мать»
Изувеченный за годы революционной разрухи город стремительно обновлялся. За 1922–1923 гг. положение Булгакова в литературе еще более упрочилось. Он посещал знаменитые литературные объединения, где писатели представляли аудитории свои произведения (тогда существовал обычай читать и прозу, и стихи вслух), и пользовался успехом. О нем говорили как о подающем большие надежды авторе. И в первой половине 1920-х гг. он жил в одном ритме с Москвой, которую не случайно назвал матерью. Одно за другим написаны сатирические произведения «Похождения Чичикова» (1922), «Дьяволиада» (1923), «Роковые яйца» (1924), «Собачье сердце» (1925). Первые три были опубликованы в «Накануне» и альманахе «Недра», а потом в сборнике прозы Булгакова «Дьяволиада».
Преуспевающий, востребованный журналист Булгаков не был доволен жизнью. Газетная работа явно не стала его стезей. Чтобы прокормить семью, приходилось писать фельетон за фельетоном, буквально ежедневно. Не оставалось времени, как он говорил, «для себя», т. е. для большой серьезной работы. Чего ему стоило написать свои крупные произведения! Работал он по ночам. От нервного напряжения у него леденели ноги, и жене приходилось постоянно греть воду, чтобы Булгаков мог согревать их хотя бы в тазу.
В 1924 г. Булгаков разошелся с первой женой, Татьяной Николаевной Лаппа, преданной ему и любившей его. После смерти писателя одна из его сестер говорила о его вине перед нею. «Был день, когда он пришел в последний раз. Смущенный, почему-то с бутылкой шампанского. („Это что, полагается так разводиться, с шампанским?“ – насмешливо и строго скажет она…) Он мялся, чувствовал себя виноватым. Объяснения не получалось. Она смотрела на него своими сумрачными синими глазами из-под сдвинутых черных непрощающих бровей.
Она была горда и объяснений не хотела. Но об одном он попросил твердо. Это было смыслом его последнего разговора с ней. Пусть их прошлое будет только их прошлым. Пусть она обещает не таить зла и никому не рассказывать то, что знает о нем» [14, с. 46].
Жгучая и весьма опасная по тем временам тайна Михаила Булгакова – его служба в Белой армии.
Его второй женой стала Любовь Евгеньевна Белозёрская (1895–1987). «В жизнь Булгакова эта женщина вошла как праздник. У нее были легкие, летящие волосы, легкая походка, смеющиеся глаза. Она увлекалась верховой ездой, потом автомобилизмом. Очень любила животных, и в доме Булгакова через некоторое время впервые появилась собака – влюбленный в свою хозяйку маленький длинношерстый Бутон (в пьесе „Кабала святош“ так был назван один из персонажей – слуга Мольера). А еще прежде Бутона – кошка, „дымчатый тощий зверь“ с круглыми встревоженными глазами, так подробно описанная и в повести „Тайному другу“, и в „Театральном романе“.
<…> Годы брака с Любовью Евгеньевной – это годы создания „Дней Турбиных“, „Багрового острова“, „Зойкиной квартиры“. Она переводила для Булгакова с французского языка книги о Мольере. Ее рукою, под диктовку писателя, написаны многие страницы пьесы „Кабала святош“ и пьесы „Адам и Ева“ и страницы первой редакции романа, который впоследствии стал романом „Мастер и Маргарита“» [14, с. 176, 177].
«Светлое будущее»: фантастика и антиутопия
1920-е гг. – интереснейшее время в отечественной культуре. Ничем не скованные, писатели, архитекторы, художники, музыканты, театральные деятели объединялись в творческие группы, искали новые приемы в искусстве. Возникали небывалые жанры. Так, в литературе появилась научная фантастика. Первый отечественный роман о полете в космос, «Аэлита», написан Алексеем Николаевичем Толстым (1923).
Но параллельно появлялась и другая фантастика. Поразительные события случались не на Марсе или Венере, а на Земле, более того – в послереволюционной Москве. Конечно, так и должно было быть: ведь в 1917 г. в России произошел, в сущности, фантастичнейший государственный переворот, и это не могло не отразиться в искусстве. В прозе Евгения Замятина, Александра Чаянова, Всеволода Иванова, Валентина Катаева и других авторов утопические картины грядущего то пугали, то завораживали читателей. Потребность в проектировании будущего и расширении границ настоящего, казалось, витала в воздухе. Ведь строился новый мир, и никто не понимал, по каким, собственно, законам ему предстоит жить и развиваться.
Михаил Булгаков в своем творчестве отдал дань актуальным вопросам своего времени, но, разумеется, сделал это по-своему. И в повести «Роковые яйца», и в романе «Собачье сердце» ученый делает поистине революционное открытие, способное перевернуть жизнь человечества. Однако парадокс в том, что массовый, средний человек остался все тем же, каким он был в старом мире, поэтому выпустить великое открытие в мир – означает обречь его на уничтожение.
В «Роковых яйцах» профессор Персиков открывает странный эффект – воздействие красного света на эмбрионы. В «Собачьем сердце» профессор Преображенский открывает способ превращения животного в человека путем пересадки гипофиза и семенников. Но никакие открытия не пойдут на пользу, если люди не готовы ими распорядиться.
Так Булгаков выносит суровый приговор: нового человека нельзя получить искусственным путем. Мечта о мгновенном преображении личности после установления пусть даже справедливого общественного строя утопична и более того – опасна. Личностный рост нужно пережить и выстрадать. Со стороны никого нельзя сделать добрым, великодушным, благородным. Обновиться, обрести новое человеческое качество можно только самостоятельно, изнутри.
И поэтому изменения в России, с точки зрения Михаила Булгакова, – только внешние. Пройдут десятилетия, люди изменятся сами, внутренне, и только после этого можно будет говорить о новом человеке. А до этого момента, по сути, «светлое будущее» неосуществимо: человек-то прежний, а значит, и формы социального существования он будет воспроизводить все те же, старые, порочные. И более того, при первой возможности он вернется к старому.
Разумеется, подобные социальные прогнозы не могли быть одобрены властью, внимательно следившей за событиями в литературе, и потому запрет повести «Собачье сердце» выглядит вполне закономерным.
«Белая гвардия» и «Дни Турбиных»
В первые месяцы 1923 г. Булгаков начал работать над романом «Белая гвардия», а 20 апреля он вступил во Всероссийский союз писателей.
«Белая гвардия» – первое крупное произведение Булгакова, очень важное для него самого. Это «роман о трагедии людей долга и чести в моменты общественных катаклизмов и о том, что самое ценное на свете – не идеи, а жизнь» [13, с. 105].
Безусловно, произведение это автобиографично. Дружная семья Турбиных – это, конечно, семья Афанасия Ивановича и Варвары Михайловны Булгаковых. Ни отца, ни матери к моменту событий уже нет в живых, но выросшие дети выживают потому лишь, что их поддерживает атмосфера семьи, дух рода. Словно желая навеки запечатлеть в слове любимые детали быта, одно воспоминание о которых вызывает ощущение счастья и боли, Булгаков описывает квартиру своих героев:
«Много лет до смерти [матери], в доме № 13 по Алексеевскому спуску, изразцовая печка в столовой грела и растила Еленку маленькую, Алексея старшего и совсем крошечного Николку. Как часто читался у пышущей жаром изразцовой площади „Саардамский Плотник“[2], часы играли гавот, и всегда в конце декабря пахло хвоей, и разноцветный парафин горел на зеленых ветвях. В ответ бронзовым, с гавотом, что стоят в спальне матери, а ныне Еленки, били в столовой черные стенные башенным боем. …Часы, по счастью, совершенно бессмертны, бессмертен и „Саардамский Плотник“, и голландский изразец, как мудрая скала, в самое тяжкое время живительный и жаркий.
Вот этот изразец, и мебель старого красного бархата, и кровати с блестящими шишечками, потертые ковры, пестрые и малиновые, с соколом на руке Алексея Михайловича, с Людовиком XIV, нежащимся на берегу шелкового озера в райском саду, ковры турецкие с чудными завитушками на восточном поле… бронзовая лампа под абажуром, лучшие на свете шкапы с книгами, пахнущими таинственным старинным шоколадом, с Наташей Ростовой, Капитанской Дочкой, золоченые чашки, серебро, портреты, портьеры, – все семь пыльных и полных комнат, вырастивших молодых Турбиных, все это мать в самое трудное время оставила детям и, уже задыхаясь и слабея, цепляясь за руку Елены плачущей, молвила:
– Дружно… живите» [1, с. 55, 56].
Исследователи нашли прототипы каждого из героев «Белой гвардии». Всех друзей юности Булгаков запечатлел на страницах своего романа, не позабыв никого, всем подарил бессмертие – не физическое, конечно, но литературное, художественное. И, благо события той зимы не отошли еще к 1923 г. в дальнее прошлое, автор заново поставил те вопросы, которые мучили его тогда. И первый среди них: стоит ли политика, стоят ли глобальные перемены в жизни народов хотя бы одной человеческой жизни? Счастья одной семьи?
«Упадут стены, улетит встревоженный сокол с белой рукавицы, потухнет огонь в бронзовой лампе, а Капитанскую Дочку сожгут в печи. Мать сказала детям:
– Живите.
А им придется мучиться и умирать» [1, с. 56].
Какую цену каждый из Турбиных, каждый из киевлян в 1918 г. заплатил за амбиции Скоропадского, Петлюры, Деникина? Что может образованный, культурный человек противопоставить хаосу и разрушению?.. И в нэпмановской России, поднимавшейся после голода, холода и смертной тоски Гражданской войны, стремившейся, как казалось тогда, прочно забыть пережитое, эмоции автора нашли живейший отклик.
«Белая гвардия» публиковалась в журнале «Россия» (№ 4 и 5 за 1925 г.). Увы, журнал закрыли, поскольку идеологически он не соответствовал политике Советской власти. У сотрудников журнала провели обыск, в частности у Булгакова изъяли рукопись «Собачьего сердца» и дневник.
«Но и недопечатанный роман привлек внимание зорких читателей. МХАТ предложил автору переделать его „Белую гвардию“ в пьесу. Так родились знаменитые булгаковские „Дни Турбиных“. Пьеса, поставленная во МХАТе, принесла Булгакову шумную и очень нелегкую славу. Спектакль пользовался небывалым успехом у зрителей. Но печать встретила его, как говорится, в штыки. Чуть ли не каждый день то в одной, то в другой газете появлялись негодующие статьи. Карикатуристы изображали Булгакова не иначе как в виде белогвардейского офицера. Ругали и МХАТ, посмевший сыграть пьесу о „добрых и милых белогвардейцах“. Раздавались требования запретить спектакль. Десятки диспутов были посвящены „Дням Турбиных“ во МХАТе. На диспутах постановка „Дней Турбиных“ трактовалась чуть ли не как диверсия на театре. Запомнился один такой диспут в Доме печати на Никитском бульваре. На нем ругательски ругали не столько Булгакова (о нем, мол, уже и говорить даже не стоило!), сколько МХАТ. Небезызвестный в ту пору газетный работник Грандов так и сказал с трибуны: „МХАТ – это змея, которую Советская власть понапрасну пригрела на своей широкой груди!“» [9, с. 166].
Театр не сразу принял текст драмы, принесенный Булгаковым. В первом варианте действие казалось размытым. Константин Сергеевич Станиславский, бессменный руководитель МХАТа, слушавший авторское чтение, не выказал никаких положительных эмоций и предложил автору радикально переделать пьесу. На что Булгаков, разумеется, не согласился, хотя от доработок не отказался. Результат оказался ошеломительным: убрав нескольких главных героев, изменив характеры и судьбы оставшихся, драматург достиг небывалой выразительности каждого образа. И самое главное, пожалуй, вот что. В последней сценической редакции Алексей Турбин, главный герой драмы, твердо знал: монархия обречена, а любые попытки реставрировать прежнюю власть приведут к новым катастрофам. То есть, по сути говоря, пьеса отвечала всем возможным требованиям советского театра – идеологическим в первую очередь. Премьера, состоявшаяся 5 октября 1926 г., сулила успех.
Не стоит думать, будто Булгаков сосредотачивал свое внимание лишь на вышеупомянутых произведениях, – нет, в журналах и газетах по всей стране появлялось огромное количество его рассказов и фельетонов. Не следует также считать, будто его пьесы ставились только в столичных театрах – они приобретали широчайшую популярность по всей стране. Ну и конечно, Булгаков с женой много путешествовали. Писатель становился все более востребованным.
«Мысль семейная» и русская интеллигенция
Как явствует из воспоминаний Э. Миндлина, на пьесу ополчились журналисты всех видов и мастей. «Это была даже не критика, это был поток грязной брани с вкраплениями грубых политических обвинений – сотни больших и малых рецензий в журналах, газетах, иногда по нескольку в день» [13, с. 106]. Обратим внимание, что кампания по закрытию пьесы началась не среди советских чиновников. Ее инициаторы – литераторы, собратья Булгакова по перу.
Что же так возмутило критиков, требовавших от государственных структур, от Советской власти немедленно убрать спектакль из репертуара, наказать и автора, и режиссера И. Судакова? Тот буквально горел постановкой, готов был во втором актерском составе играть многие мужские роли на случай болезни артистов Н. Хмелева (Алексей Турбин), Б. Добронравова (Мышлаевский), М. Яншина (Лариосик), М. Прудкина (Шервинский), И. Кудрявцева (Николка)… Что вызвало столь резкую, непримиримую реакцию?
Ведь счастливы были и театр, и зрители. Театр – потому, что выпала радость поставить наконец по-настоящему современную пьесу. Зрители – потому, что в «Днях Турбиных» говорилось о национальной трагедии, о глубоком общественном разломе, коснувшемся очень многих образованных, интеллигентных семей, все это показывалось открыто, явно, при свете рампы. Литература и театр в России всегда становились рупором общественных идей, читатели и зрители привыкли находить в книгах и спектаклях разрешение своих насущных жизненных вопросов.
Ответ парадоксален. Во-первых, революции, террору, смене власти, борьбе идеологий Булгаков противопоставил то, что благодаря прозе Льва Толстого в русской литературе называется «мыслью семейной». Символом незыблемости родного дома стали в «Белой гвардии» обычные вещи: «…в комнате противно, как во всякой комнате, где хаос… и еще хуже, когда абажур сдернут с лампы. Никогда. Никогда не сдергивайте абажур с лампы! Абажур священен. <…> У абажура дремлите, читайте – пусть воет вьюга, – ждите, пока к вам придут» [1, с. 71]. Читая эти строки, обязательно вспомнишь о свете отцовской лампы под священным абажуром…
Дело не только в том, что Турбины изо всех сил держатся друг за друга и любят родных до самозабвения. Дело в том, что у них есть
Поделиться книгой: