Тайное оружие фюрера

Миссия создавалась совместно с отделом G-2 армии, “Манхэттенским проектом”, руководимым генералом Гроувзом, Бюро научных исследований и разработок (OSRD), руководимым Ваневаром Бушем, и военно-морскими силами. Командовать миссией поручили подполковнику Борису Т. Пашу, офицеру американской Службы военной разведки. Миссии предстояло собирать информацию о различных научно-исследовательских направлениях германских исследований, как то: “Урановая проблема”, “Бактериологическое оружие”, “Организация вражеских научных исследований”, “Исследования по аэронавтике”, “Неконтактные взрыватели”, “Германские исследовательские центры управляемых ракет”, “Участие министерства Шпеера в научных исследованиях”, “Химические исследования”, “Исследования по получению горючего из сланцев” и “Прочие исследования, представляющие разведывательный интерес”.

О степени секретности миссии можно судить хотя бы по тому обстоятельству, что урановый проект должен быть сохранен в тайне даже от весьма высокопоставленных американцев; в каждой из организаций, с которыми миссия имела дело, только один или два работника имели некоторое представление об ее истинных задачах. Так, в штабе Эйзенхауэра в дела миссии был посвящен только один офицер. А на завершающем этапе операции в Европу был откомандирован руководитель органов безопасности всего “Манхэттенского проекта” полковник Лансдейл! Однако, несмотря на их старания, в Советский Союз были вывезены несколько сотен (!) немецких ученых, которые “внесли значительный вклад в “Атомный проект СССР”, — рассказывает писатель-историк Владимир Губарев. — Их по праву можно считать “соавторами” нашей первой атомной бомбы. Более того, стараниями НКВД в Германии удалось добыть и “сырье”. К концу войны там было произведено 15 тонн металлического урана. Германский уран использовали в промышленном реакторе “Челябинска-40”, где был получен плутоний для первой советской атомной бомбы. После ее испытания немецкий физик Н. Риль стал Героем Социалистического Труда, а многие его соотечественники были награждены советскими орденами и медалями”.

И это, заметим, только видимая (так сказать, официально допущенная к демонстрации) часть айсберга!..

Как нам кажется, именно в этом свете следует воспринимать следующий трагический эпизод, описанный в книге Дэвида Ирвинга: “Следует упомянуть еще одну из последних работ Дибнера, опубликованную под псевдонимом Вернер Тауторус в 1956 году в Atomkernenergie, SS. 368–370, 423–425, — каталог 228 германских докладов военного времени с датами. Эта публикация заставляет предполагать, что где-то у Дибнера должна была храниться коллекция документов военного времени. Но он умер в 1964 году, вскоре после того, как я вступил с ним в переписку. Мои исследования его досье во Фленсбурге не внесли ясности в эту проблему”.

Отметим, что доктор Баше, непосредственный начальник Дибнера в Управлении армейского вооружения в Берлине, погиб в боях за Куммерсдорф в последние пять дней войны. Судьба же профессора Шуманна неизвестна до сих пор: он просто исчез…

Несмотря на кажущуюся экстравагантность конспирологических построений Мигеля Серрано, необходимо учесть хотя бы тот факт, что с 1964 по 1970 год он являлся послом Чили при Международном комитете по атомной энергии в Вене и комитете ООН по промышленному развитию. Не стоит забывать также и о его личных связях с видными политическими, религиозными, научными и культурными деятелями ХХ века — Николаем Рерихом, Индирой Ганди, далай-ламой, Германом Виртом, Карлом Юнгом, Германом Гессе, Эзрой Паундом, Юлиусом Эволой, а также Отто Скорцени, Леоном Дегреллем, канцлером Крайски, Аугусто Пиночетом и многими другими.

В интересующем нас контексте примечательна связь Серрано с профессором Германом Виртом (годы жизни 1885–1981), который стоял у истоков научно-исследовательской структуры СС “Ананербе” (“Наследие предков”). На ее программы в Третьем рейхе было затрачено больше средств, нежели на знаменитый “Манхэттенский проект”. Именно “Ананербе” курировало проект “оружие возмездия” и, в частности, программу создания баллистических ракет “ФАУ”…»

* * *

Вторично Вену Рыбин посетил уже под конвоем двух джипов с тонированными стеклами, больше походивших на бронетранспортеры, чем на обычные малолитражки.

Издатель Пьер Лаффорт встретил его все в том же отдельном кабинете с накрытым столом в ресторане «Зельден» на Лихтейн-штрассе. Он, нацепив очки на нос, долго вертел перед собой предоставленные начальные главы и синопсис всей будущей книги. За это время Рыбин успел хорошо перекусить, даже не притронувшись к спиртному, хотя бутылок с содержимым разного «алкогольного достоинства» на столе было хоть отбавляй.

— Вы знаете, — подвел итог просмотра рукописи Лаффорт, — пожалуй, мы не сможем ее издать. Какова причина? Это не то, что нам нужно. У вас получается документальная повесть, а мы издаем только художественные произведения. Да! Именно так! В этом и только в этом причина нашего отказа. А почему вы ничего не пьете? Нет, нет! Я не отпущу вас без рюмки доброго коньяка. Это вам не какой-то там «бренди»!..

— Перед этим, с вашего разрешения, я сделаю всего один телефонный звонок, — совершив над собой усилие, улыбнулся Рыбин.

— О чем разговор? Чувствуйте себя, как дома… — развел руками Лаффорт, будто собирался обнять прямо через стол дорогого ему человека. — И не обижайтесь на мой отказ. У меня коммерческое издательство, и я вынужден издавать те книги, которые будут иметь читательский спрос.

Рыбин неторопливо достал из кармана пиджака сотовый телефон, переданный ему бритоголовыми мальчиками перед тем, как он вошел в ресторан мсье Пьера, разрешив ему сделать всего один телефонный звонок, о котором их предупредил герр Зиценберг. Набрав известный ему номер, он проговорил в трубку всего несколько закодированных слов: «Я выезжаю на побережье!» И только после этого позволил себе пригубить действительно превосходный напиток, произведенный во французской провинции Коньяк. После чего поставил ополовиненную рюмку на стол, подумав, что свою цистерну спиртного он уже выпил.

А мсье Пьер, больше не обращая внимания на своего визави, принялся с обычным своим аппетитом уплетать жаркое из фазана со всевозможными гарнирами и соусами. Но это продолжалось недолго, поскольку один из официантов, зашедший в кабинет, что-то шепнул ему на ухо.

Не сказав ни слова, Пьер Лаффонт быстро поднялся из-за стола и вышел в коридор. Вернулся он с каким-то пришибленным видом. Заикаясь, произнес:

— Извините, мсье Рыбин! С-случилось б-большое н-несчастье… Только что мне сообщили, что г-горит мой лучший ресторан в Зельдене. Поэтому…

— Тогда не смею вас больше обременять своим присутствием, — попытался откланяться Рыбин.

— Нет, нет! Что вы? Вы неправильно меня п-поняли… Напротив, теперь я полностью согласен, что ваша будущая к-книга может стать очень выгодным для нас изданием… Так что сейчас принесут контракт, который мы подпишем, и небольшой аванс. Пятьдесят тысяч евро вас устроят?.. Вы предпочитаете получить их наличными? Нет? Хорошо, я переведу их вам на ваш банковский счет. Какой банк вас устроит?..

Мсье Пьер теперь был сама любезность. Он даже изволил в конце переговоров проводить Рыбина до машины.

Помахав ему на прощание, Рыбин завел мотор и медленно отъехал от бордюра, отделявшего пешеходный тротуар от проезжей части. При этом он краем глаза заметил, что два джипа-«броневика» снова пристроились ему в хвост.

«Этот старый пройдоха Зиценберг считает, что я у него на крючке и стану пешкой в его грязной игре, — подумал он. — Ну, это мы еще посмотрим…»

И тут же мобильник заиграл бравурный мотивчик из «Дойчланд, Дойчланд юбер аллес», заставив Рыбина прижать его к уху.

— Это я. Как п-поживает мсье Пьер? — услышал он по-старчески дребезжащий голос Фрица Зиценберга.

— Все хорошо, — ответил Рыбин. — Он подписал контракт на издание книги.

— Н-нашей к-книги! — веско подчеркнул Зиценберг. — Ну, я рад за него. А вы р-работайте! Если возникнут т-трудности при сборе м-материала, сразу з-звоните мне. П-понятно? Одно условие: я хочу п-первым ознакомиться со всеми м-материалами, которые припрятал герр Сергеев. Это обязательно!

И тут же раздались гудки отбоя.

«Еще хорошо, что этот “вечно вчерашний прыщ” не всадил в мобильник нацистский гимн “Хорст Вессель”, — невесело подумал Рыбин.

* * *

После «поездки под конвоем» в Вену к мсье Пьеру Лаффорту Рыбин снова засел за компьютер в номере «люкс», снятом для него «соавторами». Перед этим он попытался созвониться по мобильному телефону, врученному ему Зиценбергом, с падре Бонифацием, чтобы уточнить место и время встречи, но другие номера, кроме номера Фрица Зиценберга, «трубка» почему-то не набирала. Вот и звонок к католическому священнику оказался звонком все к тому же «абверовцу».

— С-слушаю, герр Рыбин! Да, хотите д-доложить о том, что прибыли на место и п-приступили к работе?.. П-прекрасно! Я с-сбросил вам на… Как там н-называется это чертова электронная п-почта?.. Ах да, e'mail!..новую п-порцию любопытной информации для книги. Разберитесь там, что к чему. Могут быть грамматические ошибки, но это не страшно… П-пришлось набирать текст левой рукой, п-поскольку п-правая сломана… Да, такое несчастье! П-понабросали везде шкурки от… б-бананов! Ну, все! Я всегда на связи!

«Чтобы ты сдох! — пронеслось в голове Рыбина. — Похоже, этот хмырь силится опутать меня своей паутиной. Но нет, шалишь! Когда будет надо, я от тебя все равно улизну…»

Засев за компьютер, Владимир довольно быстро извлек поступившую от Фрица информацию и принялся ее изучать.

«16 июля 1945 года американские ученые и военные взорвали на испытательном полигоне Тринити первую в мире атомную бомбу. Взрыв оказался настолько мощным, а его температура такой высокой, что в пустыне возник кратер шириной 800 метров, внутренности которого сплавились в радиоактивную стекловидную массу. На удалении 200 километров от эпицентра были выбиты все оконные стекла, в воздух взлетел находившийся в пустыне оружейный склад. В общем, местность напоминала выжженное урочище, как после испытания наших новых огнеметов в 1944 году, на котором я, гауптман Зиценберг, лично присутствовал. Глаз у меня точный, наметанный. И потому оказавшись среди наших немецких атомщиков в роли “большого ученого”, я чувствовал себя на полигоне Тринити как рыба в воде.

Что интересно и даже забавно! Сами американские ученые-физики ни черта не знали о том, что за взрыв произвели! Ха-ха-ха! Участники взрыва узнали об этом много позже, потому что так называемый американский “Манхэттен-проект”, являлся в США секретным делом государственной важности. И все же самые продвинутые ученые — и это были, конечно же, немцы — вполне осознавали, каким многообещающим и одновременно роковым является это успешное испытание.

Когда взрыв потряс окрестности, пустыню озарил яркий свет, после которого в небо поднялся рукотворный атомный гриб, ученый-интеллектуал Оппенгеймер процитировал строчки из древнеиндийского эпоса Бхагават-Гита: “Теперь я смерть, разрушающая миры”. Его коллега-физик Кеннет Бейнбридж нашел более прозаичные слова. “Мы — сукины сыны!” — громогласно заявил он собравшимся в бункере. Много лет спустя генерал Томас Фаррелл так передавал свои впечатления от пережитого: “Взрыв озарил каждый холм, каждую расщелину, каждый хребет простиравшихся на горизонте гор с такой красотой и яркостью, которые не поддаются описанию”. Поэт хренов! И черт его дернул сделать военную карьеру! Сам Оппенгеймер через много лет констатировал: “Мы знали еще тогда, что мир не останется прежним”. А день тот выдался ветреным, но, как сейчас помню, ветер после взрыва слегка поутих… Да, над миром нависла смертельная опасность, подумалось мне тогда, но не скажу, чтобы я особенно встревожился по этому поводу, совсем нет.

Вы спросите, что происходит на бывшем испытательном полигоне Тринити в настоящее время? Совсем недавно власти США позволили пройти на закрытую до сих пор территорию 50‑ти высокоодаренным школьникам со всего мира, которые вознамерились искать там следы взрыва. На том месте, где взорвалась первая атомная бомба, сегодня находится черный памятный камень. Больше там ничего нет, потому что кратер в 60‑х годах был заполнен землей, а подземный бункер Оппенгеймера, в котором имел честь находиться и я, разрушен до основания. “В таких вещах военные не проявляют сентиментальности, — сказал в интервью газете “Die presse” представитель сухопутных войск США Джим Экклс”».

Рыбин переписал весь материал будущей книги на дискету. Он всегда так делал, когда заканчивал работу над очередной главой, поскольку опасался, что наработанный материал из-за какого-либо сбоя в работе электронной машины может пропасть.

В этот момент на мобильнике снова заиграл бравурный марш. Звонил все тот же Фриц, больше было некому.

— Как вам мои н-новые з-записки? — поинтересовался мерзкий голос в трубке. — Они п-превосходны, не правда ли? Кстати, я з-забыл сказать вам, что кроме п-правой руки у меня оказались сломанными еще и два ребра! Эти чертовы арбузные корки!

«Так, а ведь сначала он говорил, что поскользнулся на банановой шкурке… Что-то определенно темнит!..» — подумалось Рыбину.

Отключив телефон, Рыбин поднялся с вращающегося кресла, стоявшего у компьютерного столика, и подошел к окну. Отсюда, с пятого этажа гостиницы, ему хорошо был виден дворик, в котором стоял его арендованный «форд» и один из черных джипов с «конвоем». Два бритоголовых парня, видимо, тоже проведали о том, что у их шефа не все в порядке со здоровьем, и потому вели себя весьма фривольно. Один из них сбегал в ближайший супермаркет и притащил оттуда несколько банок пива, а также двух размалеванных девиц, которые уселись в салон джипа, и машина тут же отъехала, увозя любителей развлечений в более укромное местечко.

«Пожалуй, лучшего момента для того, чтобы уносить ноги, и не придумаешь, — сказал себе Рыбин. — Тем более, что на завтрашнее утро у меня назначена встреча с падре Бонифацием в отеле “Шенру” на берегу озера Фаакер-Зее. Прошло как раз пять дней…»

Перед тем как уйти, Рыбин еще раз огляделся вокруг, не оставил ли он здесь что-то важное. Нет, дискета с материалом книги уже лежала в кармане пиджака, а больше… «Ах да! Надо стереть все рабочие файлы на жестком диске компьютера! — ударил себя по лбу Владимир. — А потом уже распрощаться с этим номером отеля раз и навсегда». Именно это он и сделал.

* * *

К отелю «Шенру» на живописном берегу озера Фаакер-Зее Рыбин прибыл затемно, когда только-только начинало рассветать. Припарковавшись среди других машин, он выключил мотор и стал терпеливо дожидаться появления автомобиля падре Бонифация. При этом его не оставляли сомнения насчет того, что за католическим священником может быть установлена слежка. Недаром же несносный Фриц Зиценберг упоминал о встречах самого Рыбина с людьми, о которых стало известно из списка Юлиана Сергеева, и ничего не сказал о других людях из того же списка, а это были Карл Борст и Вильгельм Грубер (из левого ряда «Мономашичей»), а также Дана Герцог и Виктория Шнобель (из правого ряда «Ольговичей»), с которыми встреч не было. Если это так, то Рыбин успеет скрыться.

Ожидание затянулось на несколько часов, и Владимир сам не заметил, как задремал. И сразу, словно наяву, увидел рядом с собой живого и развеселого Юлиана.

— Все ждешь? — поинтересовался тот, скорчив умильную рожицу.

— Жду, — ответил Рыбин, чувствуя, как флюиды какого-то неземного блаженства исходят от возникшего образа Сергеева.

— Ну, жди. А я своего дождался.

— И как у вас там? — задал вопрос Рыбин и тут же пожалел о нем, посчитав его бестактным.

— Лучше всех! Правда, очень много работы, — пожаловался Юлиан.

— Что? И там надо работать?.. — почему-то удивился Рыбин.

— Работать надо везде, — наставительно произнес Сергеев. — А еще у нас уйма всяческих иерархий…

— Это в каком же смысле? — уточнил Владимир.

— В самом прямом. Ну, о них ты когда-нибудь сам узнаешь… А сейчас я должен тебя предупредить, чтобы ты не наделал глупостей. Будь предельно осторожен в отношении…

И тут Рыбина что-то отвлекло когда он снова повернул голову к Юлиану, того уже и след простыл…

Открыв глаза, Владимир еще несколько секунд пребывал в состоянии транса. Спроси его сейчас о том, что привиделось, и он, наверное, смог бы даже не просто описать, а пересказать весь диалог слово в слово, поскольку событие запечатлелось в памяти звучаще, рельефно, красочно. «Жаль только, что Сергеев не назвал того человека, в отношении которого надо вести себя предельно осторожно, — вздохнул Рыбин. — Скорее всего, он имел в виду Зиценберга…»

Темно-синий «опель» припарковался неподалеку от «форда» Рыбина. Из салона выглянул пастор Бонифаций и приветливо помахал кому-то рукой. Оглянувшись, Рыбин увидел спешащего от центрального входа в отель к машине пастора высокого молодящегося незнакомца с щеточкой черных усов и такой же черной копной волос на голове, очень напоминавшей хорошо ухоженный парик. В правой руке высокий незнакомец держал кожаный дипломат коричневого цвета.

«Наверное, это и есть тот самый гинеколог Эрнст Штайнер, с которым собирался познакомить меня падре Бонифаций, — подумал Рыбин. — А вдруг Юлиан Сергеев хотел предупредить меня об опасности, исходящей именно от этого человека?.. Хотя вряд ли, это я измыслил полную ахинею… И все-таки надо быть настороже».

Подождав еще несколько минут и не заметив ничего подозрительного вокруг двух спокойно беседовавших у «опеля» пожилых мужчин, Владимир выбрался из своей машины и неторопливо направился в их сторону.

— А вот и наш друг, желавший с вами познакомиться, — первым заметив подходившего Рыбина, сказал по-английски пастор Бонифаций. И дальше весь разговор проходил на английском языке.

— Очень приятно! Меня зовут Эрнст Штайнер, — радушно улыбаясь, слегка поклонился доктор, но руки Рыбину не подал.

«Сразу видно настоящего гинеколога», — усмехнулся про себя Владимир, вспомнив о том, что в среде медиков некоторые специалисты, в том числе акушеры-гинекологи, инфекционисты и патологоанатомы, рукопожатия не приветствуют.

— Где бы нам лучше всего поговорить? — задумчиво произнес пастор Бонифаций. — Может быть, посидим в ресторане?

— Не хотелось бы привлекать к себе внимание обслуживающего персонала, — заметил доктор Штайнер. — Не забывайте, я ведь как-никак один из совладельцев отеля и ресторана в нем…

— Конечно, конечно, — спохватился священнослужитель. — Тогда не будем терять времени и поговорим прямо здесь, в салоне моей машины.

— Да, это лучше всего, — согласился на последнее предложение Рыбин и, усевшись на заднее сидение, сразу приступил к делу, спросив у доктора Штайнера, разместившегося на переднем, рядом со священником: — У вас остались какие-нибудь записки Юлиана Сергеева?

— Конечно, некоторые из них я захватил на эту встречу, — сказал доктор Штайнер и, поставив на колени кожаный дипломат, щелкнул застежками. Но прежде чем вынуть документы, проговорил: — Очень жаль, что мы не смогли повидаться несколько раньше, перед вашим визитом к Зиценбергу. Удивительно, что вы после общения с ним все еще находитесь на свободе…

— Сам удивляюсь, — покачал головой Владимир. — Просто Зиценбергу в настоящее время очень нездоровится, и потому он утратил некоторые свои способности абверовца…

— «Абверовца»? Вы говорите «абверовца»? — встрепенулся доктор Штайнер. — Но этот человек никогда не служил в немецкой военной разведке. Судя по документам, найденным Сергеевым в архивах Третьего рейха, он проходил по ведомству Гиммлера и щеголял в черном мундире эсэсовца…

— Да, это ближе к истине, — задумчиво покивал Рыбин. — Из моего общения с герром Зиценбергом я вынес впечатления, не слишком благоприятные для него…

В дипломате гинеколога оказалось несколько документов, которые Рыбин тут же и просмотрел. В одном из них — страничке рукописного текста, вырванной из общей тетради, — рукой Сергеева было написано: «В 1991 году в Москве погиб в автомобильной катастрофе командующий армией, на территории которой находился полигон Ордруф. Незадолго до гибели генерал инициировал раскопки на полигоне. После его гибели раскопки были сразу же прекращены…»

Другой материал был отпечатан на машинке и содержал следующее сообщение: «Действительно ли нацисты в 1945 году испытали атомную бомбу? Этот вопрос интересует Арнольда Дирка из радиационно-химической лаборатории Радиометрического федерального ведомства в Брауншвейге, изучающего образцы почвы, взятые на бывшем тюрингинском войсковом полигоне Ордруф. Ведь именно там, по утверждению историка Райнера Карлша, немцы успешно произвели первый атомный взрыв, от которого погибли сотни человек. Если это так, то в почве должны сохраниться следы цепной реакции. Карлш сообщает и некоторые технические подробности: была испытана бомба, взрывная сила которой образуется за счет расщепления урана. В природе существует уран-238 и уран-235. Оба изотопа радиоактивны и подходят для расщепления ядра, но только при условии их обогащения. Раньше исходили из того, что немецкие физики не имели технической возможности производить его. Так что обнаружение следов обогащенного урана в ордруфской почве стало бы настоящей сенсацией.

Доказательством произведенного ядерного взрыва могло бы служить гамма-излучение других радиоактивных материалов. Хотя федеральное ведомство располагает самыми современными приборами, очень трудно интерпретировать спектрограмму ордруфской почвы. “Только естественная радиоактивность дает более 90 линий”, — объясняет Арнольд Дирк. Поскольку в ней повсюду встречаются такие радиоактивные вещества, как радий, калий или торий, практически невозможно опознать следы искусственного излучения, вызванного превращением урана-235 в уран-238. К работе по исследованию почвы полигона привлечены и химики лаборатории, ищущие следы альфа-частиц, которые состоят из двух протонов и двух нейтронов. Однако конкретных результатов пока нет».

И еще один документ, извлеченный из кожаного дипломата гинеколога, изучил Рыбин. Вот он:

«Спустя 10 лет после окончания Великой Отечественной войны в одну из советских комендатур Восточной Германии пришел ничем не приметный немец средних лет и сказал, что по приказу Деница где-то у острова Рюген затоплены подводные лодки, готовые в любой момент к боевым действиям. Сообщение показалось невероятным, подобных заявлений относительно Янтарной комнаты тогда было тьма, а тут еще и субмарины. Но был разгар “холодной войны”, и, к счастью, от этого заявления не отмахнулись. Искали лодки долго, и нашли их в 1956 году. Внешний осмотр подтвердил, что субмарины не потоплены, а именно законсервированы в подводном положении. Подъем лодок поручили 447‑му отдельному дивизиону аварийно-спасательной службы Балтийского флота. Когда стало очевидным, что Германия проигрывает войну, экипажи подводных лодок погибли, а лодки — вот они. В ближайшем окружении Гитлера, видимо, разработали операцию “возмездие на будущее”, способную родиться лишь в возбужденном воображении писателя-фантаста.

Несколько подводных лодок 26‑й серии, в которых были реализованы все научно-технические достижения немецкого судостроения, подготовили к длительной консервации. Подготовленную “морскую волчью стаю” тайно отвели в один из заливов острова Рюген (Сев. Германия, Балтийское море). Заполнив балластные цистерны водой, субмарины аккуратно положили на дно, замаскировав водорослями. Лодки покоились на глубине 45 метров, вполне доступной для аквалангистов. Только командиры этих лодок и специально подготовленные экипажи знали тайну, знали, как им действовать в час “икс”. Для каких целей предназначалась эта акция — мир не знает до сих пор. Об этом сегодня можно только гадать. В документах намека на это нет, а возможно, они до сих пор хранятся за семью печатями. Все лодки даже через десять лет после их захоронения находились в идеальном состоянии. Знающему человеку достаточно было нескольких часов, чтобы привести жизненно важные механизмы лодки в рабочее состояние и заставить “ожить” весь подводный корабль. Даже съестные припасы оказались пригодными к употреблению. К какой “акции возмездия” они готовились?

С неудачи начался их подъем в 1956 году в одном из заливов острова Рюген. Здесь наблюдалось скопление военных кораблей, район был закрыт для плавания. Сюда прибыли военачальники весьма высоких рангов. Старшим был главнокомандующий Группы Советских войск в Германии А.А. Гречко. Все ждали чего-то необычного. И вот поверхность моря буквально вскипела от рвущихся из-под воды воздушных пузырей, и в фонтанах воды медленно показался нос подводной лодки. Вот она уже на поверхности. И вдруг… субмарина замерла. Казалось, увидев сотни глаз своих заклятых врагов, она задумалась, отдаваться ли им в руки. Нос стремительно начал задираться вверх, из-под стального днища мгновенно вылетели понтоны, обрывки многочисленных тросов. Море вскипело еще раз и сомкнулось над немецкой субмариной, ушедшей кормой на дно Балтики.

Главком Гречко остался очень недоволен неудачной операцией по подъему субмарин и, раздав “фитили” всем причастным к операции лицам, вскоре был переведен на повышение в Москву. Новое командование ГСВГ интереса к проводимым на Балтике работам не проявило. Они были засекречены и взяты под строгий контроль КГБ. Сколько немецких субмарин было поднято и какова их дальнейшая судьба, сказать сейчас трудно».

— Материалы, которые вы сохранили, представляют для меня большой интерес, — сказал Рыбин, закончив ознакомление с записями Сергеева. — Обязательно использую их в своей дальнейшей работе, вот только… Меня очень беспокоит герр Зиценберг. Он наверняка сделает все возможное, чтобы отыскать меня и взять мою работу под свой контроль…

— Пожалуй, я смогу на какое-то время предоставить вам надежное убежище, — подумав, произнес доктор Штайнер. — Это одинокая вилла в укромной бухточке, хозяин которой сейчас находится на Мадагаскаре. Он археолог, и его экспедиция завершится только через несколько месяцев. В ближайшее время я смогу передать вам видеокассету с записью последних минут жизни Сергеева…

Эти слова настолько поразили Рыбина, что он даже не сразу смог ответить на предложение доктора.

— Откуда она у вас?.. — хриплым голосом осведомился он, когда немного отдышался от неожиданного известия.

— Я выкупил ее у охранника того дома, где все последние дни держали Сергеева под неусыпным надзором. Он как раз контролировал систему видеозаписи и сделал копию видеозаписи, которую потом продал мне. Сергеев сумел расположить этого человека к себе и дал ему мой номер телефона…

— Потрясающе, — Рыбину оставалось только развести руками.

* * *

Одинокая вилла утопала в рукотворном зеленом оазисе, с любовью взращенном на скалистом берегу озера Фаакер-Зее. Здесь Рыбин провел три дня, пожалуй, самых спокойных из всей сумасшедшей круговерти дней, проведенных в Западной Европе. За это время он, работая днем и ночью, успел написать три четверти от всего объема будущей книги. Теперь ему не хватало кульминационной части и развязки. И тут он рассчитывал на то, что обретет их, посмотрев обещанную доктором Штайнером видеокассету.

Самое интересное, что ему никто не мешал спокойно трудиться, хотя он в первый же день пребывания на вилле обнаружил наблюдателей, следивших за ним со стороны водной акватории. Слежка велась профессионально и ненавязчиво с небольшой яхты, бросившей якорь на самой середине бухты. Яхта стояла там и на второй день, и на третий, но на ней не было видно никаких признаков жизни, как будто ее хозяева отправились погостить к кому-то на суше и не спешили возвращаться назад. Впрочем, все это могло быть лишь больным воображением профессионала от разведки, усматривавшего в любом человеке потенциального соглядатая.

На третий день виллу посетил пастор Бонифаций, назначивший новое место для встречи с ним через два дня: это был аэропорт города Мюнхена. Он же передал приглашение доктора Штайнера незамедлительно посетить его дом и постараться как можно скорее исчезнуть из этих мест. После этого он отбыл восвояси. Рыбин при этом проследил за отъездом священника и ничего подозрительного в плане «хвоста» не обнаружил.

Ранним утром на четвертый день Рыбин остановил машину возле уютного домика Штайнеров, где однажды он уже побывал, перед тем как познакомился с пастором Бонифацием. Как и в прошлый раз, он позвонил у входной двери, но никто на его звонок почему-то не вышел.

«Что за притча? — подумалось Рыбину. — Определенно, здесь творится что-то неладное…»

Владимир осторожно толкнул дверь, и она свободно распахнулась, приглашая гостя пройти в дом. Сначала он кашлянул и лишь чуть погодя прокричал в проем двери:

— Кто дома?

Но ответа так и не дождался. Тогда Рыбин осторожно прошел в переднюю, а затем в холл и… замер на месте. В прежде уютном обжитом помещении вся мебель была перевернута и раскурочена, а у подножия лестницы, ведущей на второй этаж, валялись тела Эрнста Штайнера и его жены. Чувствовалось, что смерть застигла их неожиданно — обоих убили из огнестрельного оружия, скорее всего, судя по количеству пулевых отверстий, из автоматического.

И в этот момент, разорвав покойницкую тишину, царившую в доме, заиграл бравурный немецкий марш на мобильном телефоне Рыбина, врученном ему несколько раньше Зиценбергом, который все эти дни не подавал признаков жизни.

— Чертов телефон! — выругался вслух Рыбин. — Кажется, я начинаю терять профессиональную сноровку… Да, слушаю вас! — проговорил он в трубку.

— Герр Рыбин, — услышал он ехидный голос старого гестаповца, — вы думали, что умнее меня? Нет! Вы будете жестоко н-наказаны за п-побег! А сейчас оставайтесь на м-месте! За вами сейчас приедут!..

«Похоже, именно из-за этого проклятого телефона гестаповец знает обо всех моих передвижениях. Какой же я идиот! Мне не может быть прощения! Теперь ясно как день, что в телефон вмонтирован электронный “жучок”… И вообще, надо уносить отсюда ноги, пока не поздно! Гестаповец здорово меня подставил!..»

Уходя из дома Штайнеров, Рыбин задержался только на мгновение, чтобы зайти в туалет и выбросить мобильник в канализацию.