Помоги проекту - поделись книгой:
Теперь, под влиянием грустных разговоров и мыслей, Павел стал впадать в ленивую рассеянность. Старики сдают раньше своих сверстниц, впадают в апатию, страдают от своей забывчивости. Он вздыхал и часто повторял:
— Уходит из меня
Августа с тревогой замечала, как он опускался внешне и внутренне, становился зависимым от нее в мелочах, повторял за ней, как эхо, ждал от нее указаний — что ему делать. Она просила:
— А ты бы сходил, купил хлеба.
И он послушно тащился за хлебом, неся плетеную сумку — авоську в кармане.
Или:
— А ты бы сходил на рынок, купил картошки.
И он тащился на рынок, стоял в длинных очередях, ворчал.
— А ты бы пошел в ванную, помылся.
Он вяло шел в ванную и кричал ей оттуда:
— Авочка, а что мне мыть?
Так Павел становился стариком «атыбы». Выражение его лица изменилось, огненный когда-то взгляд остыл, углы рта опустились, он забывал бриться. Как многие старики, он стал мнительным, все время прислушивался к своему здоровью, щупал пульс, подолгу сидел в очередях на прием к врачам в поликлинике Литфонда, просил измерить ему давление.
— Сегодня у вас очень хорошее давление: 140 на 75, — говорили ему.
Но Павел был недоволен, почти впадал в панику:
— Как же так? Вчера ведь было на пять делений ниже — 135. Значит, повысилось.
— Это не повышение, давление всегда слегка колеблется, — объясняла сестра.
Много забот было у Августы со стареющим Павлом. Она всячески старалась подбодрить его, купила ему «джентльменский набор» — модную шубу — дубленку, пыжиковую шапку — ушанку и красивое мохеровое кашне. Она надеялась, что новые вещи придадут ему бодрости, и почти насильно выводила его гулять в Тимирязевский парк, брала с собой на почту, в прачечную. Павел считал, что дома помогает Августе готовить, и топтался на кухне, когда она хозяйничала, а на самом деле только мешал ей. Она отсылала его к телевизору или книгам, но телевизор Павел не любил, называл его «домашним оглупителем» и смотрел только передачи «Клуба путешественников» и «Очевидное — невероятное». Газеты «Известия» и «Литературная Газета» выводили его из себя, он бросал их в сторону с ворчанием:
— Совершенно невозможно читать — разве это журналисты?! Разве такие журналисты были в наше время? Вот, помню, в тридцатые годы был Михаил Кольцов…
Жена прерывала его:
— Я согласна. Но где теперь Кольцов? Давно расстрелян[4].
— Вот в том-то и дело — кошмарная страна, кошмарное руководство.
Августа считала, что ему нужна мужская компания:
— Иди погуляй с другими мужчинами. Вон твой друг, Лева Копелев, ходит перед домом. Он любит рассуждать и всегда окружен людьми. Иди пройдись с ним, поучись у него бодрости.
Павел скептически замечал:
— Какой бодрости? Помнишь?
Сильная духом и мудрая Августа с тревогой наблюдала изменения в Павле и наконец строго сказала ему:
— Ты опускаешься. Ты всегда был бравый мужчина, а превращаешься в тряпку. Не давай старости завладеть собой.
Павел смотрел на нее расстроенно, потом заплакал, обнял:
— Говорят, что жена всегда права. Да, так и есть. Лень ведет меня к гибели ума. Еще Аристотель писал: «Лень в старости — это грех». Я чувствую, что уступаю себя какому-то необъяснимому расслаблению мыслей и чувств. Спасибо тебе, дорогая моя, старикам так важно следить друг за другом.
И Павел начал постепенно оживать. После завтрака он надевал новую дубленку и шапку и шел встречаться с Копелевым, известным диссидентом, которого даже в старости все звали «Лева». Павел говорил ему, указывая на бороду:
— Вы, Лева, похожи на апостола Павла с картины Эль Греко.
Копелев громко смеялся:
— Ха — ха — ха, какой я апостол Павел? Это вы Павел, вас и надо считать апостолом.
Копелев был «духовным главой» диссидентского движения. Его исключили из Союза писателей и уволили с работы за подписание писем против преследования диссидентов. Ему запретили преподавать и публиковаться, и сейчас он писал первую из трех книг воспоминаний: «И сотворил себе кумира…». Копелев охотно делился мыслями с Павлом:
— В своей книге я рассказываю о сознании собственной вины из-за того, что поверил в идею коммунизма[5].
Они ходили возле домов писательского кооператива и рассуждали. Самой живой была тема о том, когда и как распадется Советский Союз. Копелев громоподобно вещал:
— Обязательно развалится к 1990 году. И с ним закончится эпоха сожалений.
Лиля заметила в отце перемену и еще раз подняла вопрос об отъезде, но он сказал:
— Доченька, не обижайся, что мы отказываемся. В нашем возрасте очень тяжело менять стиль и условия жизни, это приводит к страданиям души и тела, выбивает из седла, так сказать. Хоть я много выстрадал в России, но не хочу ее покидать. Я участвовал в ее создании и считаю сегодняшнюю Россию, какая она есть, своим творением тоже. Я отвоевывал ее у белогвардейцев, вносил свою лепту в ее новую культуру. И к тому же я ведь историк. Если мне суждено, я хочу дожить до тех перемен, которые должны вот — вот грянуть: Советский Союз скоро распадется. Я хочу быть свидетелем такого эпохального события.
— Папа, но откуда у тебя такая уверенность, что Советский Союз распадется? Если это и произойдет, ты сможешь наблюдать это издалека.
— Нет, издалека всего не разглядишь. Я русский историк и хочу видеть историю России своими глазами.
4. Алешу высылают
Вернувшись из Чистополя, Алеша сказал Моне Генделю:
— Помнишь, мы не могли найти царские золотые монеты? Теперь я привез полные штаны — 50 штук по 10 и 20 рублей. И все — червонным золотом.
— Алешка, что я слышу! Оказывается, усраться можно и золотом. Ну, теперь тебя не только не вышлют, а будут беречь как зеницу ока.
— Можешь узнать цену у валютчиков? — спросил Алеша.
— Валютчиков всех пересажали. Но я все-таки узнаю.
Монеты оценили в двадцать одну тысячу рублей. Таких денег у Алеши не было, и он решил продать машину — все равно недолго ездить. В России частных машин было мало, на черном рынке подержанные стоили дороже новых.
Вездесущий Моня нашел покупателя. Тогда Алеша объяснил Августе:
— Мама, у меня уже есть часть денег, но еще не все.
— Сыночек, сколько нужно отдать? Я дам, сколько надо.
— Спасибо. Я сказал Наде, что монеты покупаешь ты, поэтому сама дай ей деньги…
Саша Фисатов привез Надю с Александрой в Москву, в свою двухкомнатную квартиру. Их визит к Бергам превратился в событие. Саша, как вошел, радостно воскликнул:
— Дядя Павел, тетя Авочка, это моя Надя и наша дочь Александра!
Августа всплеснула руками:
— Как мы рады наконец увидеть вас! Саша так много раз рассказывал о встрече с Надей. И вот мы видим вас вместе.
Все расцеловались, и Саша бережно поставил на тумбочку фанерный ящик.
— Это вам подарок от Нади и Александры.
Он открыл крышку. Внутри лежал большой кусок копченого окорока. Надя смущенно объяснила:
— Вы уж не удивляйтесь, как говорится. Мы с дочкой думали — думали, чего подарить таким людям, как вы, и решили — окорочок, от кабанчика нашего, сами ведь вырастили. Чем богаты, тем и рады.
Подарок был неожиданный и несколько странный. Августа умело скрыла удивление за каскадом восторгов:
— Целый окорок! Я сто лет такого не видела. Какая прелесть! Спасибо, дорогие наши. А теперь милости просим, пожалуйте, дорогие гости, к столу.
Большой стол был изысканно сервирован, гости поражались красоте посуды, осматривали мебель, картины в рамах, смущенно и растерянно улыбались:
— Как у вас красиво-то!
Августа держалась с Надей как со старой знакомой, она всегда умела уважительно общаться с людьми самого разного уровня. Саша переводил восторженные взгляды с одной на другую: его любовь легко уравнивала Надю с Августой.
После ужина Августа позвала Надю в спальню:
— У меня к вам есть женский разговор.
Поговорив немного о том о сем, Августа сказала:
— Ваши монеты оценили в двадцать одну тысячу. Я знаю, Саша не хочет говорить об этом.
— Да, не хочет. Он такой странный. Я ведь почему монеты-то продать решила — чтобы Александре купить бриллиантовые сережки, колечки разные, драгоценности, так сказать. А то у других-то есть, а у Александры-то нет.
— Да, я понимаю. Это очень правильно. Если вас эта сумма устраивает, то вот, я приготовила деньги — здесь двадцать одна пачка по тысяче, — Августа передала ей туго набитую вышитую сумочку. — Спасибо за монеты, они очень красивые.
В это время за столом Лиля сказала Саше, что Алешу высылают за границу.
— Как высылают, за что?! — Саша вскочил, пораженный.
Алеша стал рассказывать:
— Высылают, как многих других, — неугоден властям. Меня решили наказать изгнанием, как наказали Бродского, Солженицына, Галича, Ростроповича.
— А ты, Лиля, тоже с ним поедешь?
— Я хотела бы, но не могу — мы не зарегистрированы. Но я с Лешкой подам заявление на эмиграцию в Израиль. А потом мы с Алешей встретимся в Европе и вместе уедем в Америку.
— В Америку? Вы хотите ехать в Америку? Если вы окажетесь в Нью — Йорке, обязательно разыщите там Зику Глика, моего хорошего друга.
Тут Алеша решился сказать:
— Саша, я тебе признаюсь: мы ведь купили у Нади золотые монеты, чтобы переправить их за границу и там продать.
— Чтобы переправить… — поразился Саша. — Вас же арестуют!
— У нас есть хороший друг, который может это сделать.
— Вот оно что… А я-то удивлялся — зачем тете Авочке монеты?
— Ты уж нас извини, мы не хотели тогда в Чистополе все выкладывать при Наде.
До конца вечера обескураженный Саша сидел молча, опустив голову. Когда Надя с Александрой вернулись в столовую, они не могли понять, что с ним произошло. Смущенно посматривая на него, Надя определила по — своему:
— Да, похоже, перепил мой Саша, так сказать.
Вскоре из Бельгии вновь приехал по делам Николай Савицкий. Алеша с Лилей рассказали ему о своих планах и попросили:
— У нас к вам громадная просьба: вы говорили, что смогли бы перевезти оригиналы наших дипломов и золото. Оригиналы документов эмигрантам вывозить не разрешают. А нам еще удалось купить пятьдесят царских монет червонного золота. Можете вы перевезти их?
— Конечно. Документы я заложу в свои деловые бумаги, а золото распределю по карманам и положу в бумажник. Дайте только знать, когда поедете в Европу, мы с вашей тетушкой Бертой встретим вас, и я отдам все обратно.
Алеша был рад, что договорился с Савицким, дома говорил Лиле:
— Ну, теперь я успокоился: даже если вы раньше попадете в Америку одни, вам с Лешкой на первое время средств хватит. Там золото покупают и продают свободно.
— Как и кому я его продам, за какую цену? Я не смогу. Ты приедешь и продашь.
— Но пока я приеду, может пройти много времени. На что ты будешь жить? Продашь монеты, и у тебя будут деньги.
— Не умею я этого делать и не хочу. Приедешь — сам продавай, — рассердилась Лиля.
— Если женщина сердится, значит, она не только неправа, но и понимает это. Ты говоришь глупости. Взгляни на вещи по — деловому.
Лиля собралась заплакать, но в этот момент раздался звонок в дверь. Кто бы это мог быть так поздно? На пороге стоял участковый милиционер капитан Семушкин:
Поделиться книгой: