История России с древнейших времен. Том 13. От царствования Феодора Алексеевича до московской смуты 1682 года

Таковы были первые попытки, первый младенческий, несвязный лепет русской историографии у нас на севере и юге. Разумеется, мы не решимся отдавать преимущества одному сочинению перед другим, заметим только, что царский характер истории Северной России резко сказался в сочинении московского дьяка. Записывание современниками важнейших общих или наиболее занимавших их, наиболее к ним близких событий не прекращается ни на севере, ни на юге; но составление летописных сборников в старой форме останавливается, и вследствие новых потребностей являются сочинения вроде «Истории о царях» или Синопсиса. Наверху у великого государя были уже книги Василиологион – персоны ассирийских, перских, греческих, римских царей и великороссийских великих князей и царей; в 1675 году Матвеев приказал построить еще два экземпляра Василиологиона. В Посольском же приказе при Матвееве построены были книги: Мусы, или Седмь свободных учений в лицах; о Сивиллах; Хрисмологион на откровение сна Даниилом пророком Навуходоносору о четырех монархиях; История о мужественнейших в воинских ополчениях ассирийских, перских, еврейских, греческих, римских царях и великороссийских великих князьях и царях. Слагал эти книги и сбирал из различных книг Посольского приказа эллино-греческого языка переводчик Николай Спафарий да подьячий Петр Долгов. Старанием Матвеева же построена была книга о важнейшем событии для новой династии – о избрании на царство Михаила Федоровича.

В 1650 году вызваны были в Москву два киевских ученых монаха, известные нам Епифаний Славинецкий и Арсений Сатановский, для перевода Библии с греческой на славянскую речь и для риторского учения, дано им жалованья – поденного корму по 4 алтына, питья с дворца по 2 чарки вина, по 2 кружки меду, по 2 кружки пива. В предисловии к Евангелию, переведенному Славинецким, говорится: «По кончине патриарха Питирима царь указал, а собор благословил переводить Библию всю иеромонаху Епифанию Славинецкому, назирати же дело и трудящихся снабдевати указал государь Павлу митрополиту сарскому. Епифаний выбрал себе в помощники Сергия, бывшего игумена путивльского Молчинского монастыря, Евфимия, монаха Чудова монастыря, Никифора иерея, справщика книг, Моисея, иеродиакона Чудова монастыря, Михаила Родостамова и Флора Герасимова, книгописцев книг печатного дела. Симеону же Полоцкому не изволи отец Епифаний у дела сего быти того ради, зане аще и учен бе, по латински точию, гречески же ниже малейше что-либо знаше. Павел митрополит устрои в дому своем, сущем вне града Москвы, именуемом Крутицы, на горах высоких и крутых над рекою Москвою, тихом сущем месте и безмолвном, приличном делу сему, храмины приличные содела и вертоград разных видов древ и цветов и зелий всяких насади и источник ископа тещи сладководный за утешение и оградою огради яко ин некий рай». Епифаний мог перевести только Новый завет, потому что умер в 1676 году. Но старцы не могли ограничиться переводом Библии и риторским ученьем; Епифаний перевел «Уставы граждано-правительственные» из первой книги Фукидидовой истории и из конца Панегирика Траяну Плиния-младшего; с латинского: географии 2 части – Европу и Азию; книгу врачевскую – Анатомию Андрея Вессалия Брукселенска; О убиении краля Аггельского (английского короля Карла I); Гражданство и обучение нравов детских. Сатановский перевел большой сборник «О граде царском, или поучение некоего учителя именем Мефрета, собрано от 120 творцов греческих и латинских, как внешних философов, стихотворцев и историков, врачев, такоже и духовных богословцев и сказателей писания божественного. А писано в той книге имена и свойства, или естественные природы, различных многих зверей четвероногих, птиц, рыб удивительных морских, змиев и всяких пресмыкающихся, каменей драгих, бисер, древес всяких, миря, рек, источников, лесов, четырех стихий: воды, земли, воздуха, огня. Обретаютжеся еще повести на всякую вещь, философов, царей, врачевание на многовидные болезни, обычаи различных языков, положение стран, выспрь гор, различные семена, злаки травные, притчи и иная многая собранная и в едино место совокупленная. А сложено то все разумом и прикладом в троице св. единому, ко ангелам, к человеку и его добродетелем и злобам, такожде и к коварству демонов и к похвалению святых божиих, к хулению же еретиков удивительным прировнянием и свидетельством Ветхого и Нового завета писанные и с толкованием учителей церковных приводятся. И таковыми приводы и чудным остроумием сочинены поучения на целый год, на все недели и на праздники господские и богородичны и на святых и на всю четыредесятницу по две и по три, всякое же поучение таково есть пространно, что от всякого мочно два и три и четыре и пять поучений соделати». Сатановскому за перевод этой книги велено было давать по гривне на день вместо прежних четырех алтын.

Из обзора этих книг, переводившихся и строившихся преимущественно для дворца и Посольского приказа, мы видим, что вследствие пробудившейся потребности знания особенно нуждались в таких книгах, из которых бы можно было поскорее узнать как можно более необходимых вещей. Для взрослых людей, хотевших быть и слыть образованными, всего нужнее были краткие учебники и энциклопедии, чтоб из немногих книг узнать как можно больше. Но если старик Морозов в разговоре с учеными иностранцами горько жаловался, что в молодости не получил образования, то люди, подобные Морозову, которых становилось все больше и больше, необходимо должны были прийти к мысли дать образование своим детям, чтоб они после не жаловались, будучи принуждены сами, без руководств и опытности, узнавать кое-что из кое-каких переводных книжек. Поэтому неудивительно, что сперва во дворце, а потом и в домах вельможеских мы видим при детях наставников, людей, способных из многих книг собрать разного рода знания и живым, легким способом передать их молодым людям и при этом, главное, сообщить им средство самим потом продолжать учение, т. е. сообщить им знание иностранных языков.

Первыми и сначала исключительными наставниками царевичей были подьячие, которые учили их грамоте, читать и писать. Разумеется, из подьячих выбирались для этого безупречные чтецы и краснописцы и также люди нравственные, приятной наружности и с хорошими манерами, т. е. чтоб умел «крест сполна класть по писанному и поклон вести по ученому». Учителем царевича Феодора Алексеевича был подьячий Посольского приказа Памфил Белянинов. Но одним подьячим в царствование Алексея Михайловича уже нельзя было довольствоваться, и вызван был наставник другого рода. Здесь, разумеется, употреблена была та же сделка, которая вообще употреблялась у нас в XVII веке для введения образования: иностранца-иноверца призвать не хотели, призвали ученого западнорусского монаха, Симеона Петровского Ситиановича, известного более под именем Полоцкого – по месту происхождения.

Симеон Полоцкий был образцом домашнего учителя, какой требовался у нас в XVII, XVIII и даже в XIX веках: выучить детей всему, но без принуждения, уметь подсластить науку, приохотить к ней; но кроме учения детей домашний учитель должен быть годен и на другие послуги в доме; именины господина или госпожи: домашний учитель пишет поздравительные стихи и речи; пишет театральные пьесы; умрет кто-нибудь в семействе – у домашнего наставника готовы и жалобные стихи. Таков был и Симеон Полоцкий, ходячая энциклопедия, неутомимый борзописец, умевший писать обо всем, ловкий собиратель отовсюду чужих мнений и старающийся представить их занятно, заставить выучить их шутя: разумеется, от такого человека нельзя требовать оригинальности, самостоятельности. Мы видели переводы энциклопедий вроде «Града царского», сборников с анекдотами о знаменитых людях, замечательных изречений: Полоцкий, зная языки латинский и польский, собирает отовсюду анекдоты, изречения, определения и все это переводит стихами, виршами, в виршах излагает главные события Ветхого и Нового завета, историю римских императоров, «того ради да присвойственною себе сладостию сердцам читателей приятнейши суще, аки нуждею влекут я ко читанью частейшему и удобнее памятию содержаться могут». Войдем же в учебную комнату царевича и посмотрим, что Полоцкий предлагает в виршах своему ученику. Он говорит ему о гражданстве и предлагает определения семи греческих мудрецов, внушая, что все они хороши:

Како гражданство преблаго бывает

Гражданствующим знати подобает.

Разная седми мудрых суть мнения,

Но вся виновна граждан спасения:

Премудрый Виас даде слово свое,

Гражданство быти преизрядно тое,

В нем же закона, яко царя, боятся

И царя, яко закона, страшатся.

Хилон то блажит, где законов слушают,

Велесловных же ритор не глашают.

Клеовул паки той град похваляет,

Где бесчестия всяк ся устрашает

Гражданин, паче закона самого,

На преступника в книгах писанного…

и т. д.

В виршах Полоцкий представляет своему yченику образец доброго начальника:

Пастырь с овцами образ предлагает,

Како нам жити в мире подобает;

Пастырь начальны знаменует люди,

Стадо подданных в образ нам буди,

Едаже пастырь стадо присещает,

Овца на пути не лежит, но встает,

Аки честь ему хотяще творити.

Взаим же пастырь овцы соблюдает,

И на рамах си блудные ношает.

Тако начальник должен есть творити,

Бремя подданных крепостно носити,

Не презирати, ни за псы имети,

Паче любити яко своя дети.

И то в памяти выну содержати,

Яко земля тех и его есть мати.

Пастырь жезлом укрощает стада,

Женет на паству, женет и внудь града:

Тако начальник жезлом да управит,

Винна накажет, невежду наставит,

Обаче косен да будет язвити,

Идежды довле есть, токмо страшити.

В виршах описывает добродетели, приличные державным, прежде всего благочестие, потом:

Вторая сану начальных прилична

Есть добродетель в мире необычна:

Та смирение есть божественное,

Христом господом вконец храненное.

Имать начальник в памяти держати,

Яко не в веки будет обладати:

Смерть бо, пришедши, хочет власть отъяти.

С прочими людьми в персти сравняти.

Третие властей добротворение

Еже хранити им рассуждение

Во всяких делах, а не уповати

На един свой ум, выну вопрошати

Умных совета, тако бо вершити

Благо вся мощно, а не погрешити.

Очеса лучше видят, неже око,

Никто о себе да держит высоко;

В мнозе совете есть спасение,

В едином уме поползновение.

Четвертая есть добродетель властей

Правду хранити. Блюсти от напастей

Подчиненные, и чести давши

Достойным, а не на злато смотрети.

Равно судити мала и велика

На лице зрети прощает владыка.

Не яко сеть им закон да бывает

Юже не крепку паук соплетает:

Та бо животно мало уловляет

Большее сети самые терзает.

Не буди тако, но един суд буди

Всем иже в единой области суть люди.

В виршах высказал Полоцкий господствовавшее правило тогдашнего воспитания детей:

Плевелы от пшеницы жезл тверд отбивает,

Розга буйство из сердец детских прогоняет.

Родителям древяный жезл буди на чада,

Да не страждут железна от судии града:

Уне в дому дровяным в детстве оны бити,

Неже возросших градским железом казнити.

Моисий донележе жезл в руце си держаще,

Не что ино, точию жезл древяный бяше;

Егда же поверже, в змия превратися,

Даже и Моисий его зело устрашися:

Тако аще на чада жезл в руках бывает

Отчих, наказания жезл он пребывает,

Не могущ умертвити. Аще же пустится

Из руку, тогда в змия люта претворится.

Абие бо ко грехом чада ее склоняют

И, теми уязвлени, бывше умирают.

Пришлец, достигший важного значения при дворе, явившийся в Москве с опасными преимуществами учителя, оскорблявшими самолюбие старых учителей, Симеон Полоцкий не мог не столкнуться с последними, имевшими за собою толпу; он столкнулся с архиереями, которые опирались на свое важное архипастырское значение, а Симеон Полоцкий опирался на свое образование, дававшее ему сильный голос при решении важных вопросов, опирался на свое положение, на свой вход наверх; Симеон Полоцкий столкнулся с самим патриархом Иоакимом, тем более что не отличался смирением Епифания Славинецкого, скромного келейного труженика, а патриарх Иоаким, как мы видели из дела духовника царского, не любил, чтоб кто-нибудь из духовенства, опираясь на свое положение наверху, забывало своем непосредственном подчинении святейшему. О Полоцком пошли толки, что его учение не совсем правильно; обвинение страшное при тогдашней подозрительности относительно новых учителей. Полоцкий благодаря своей ловкости, недоступности таким обвинениям, каким был доступен, например, духовник Савинов, удержался, но не мог не выразить своего негодования на пустые толки толпы, на которые не следует власти обращать внимание, не мог удержаться, чтоб не задеть и архиереев: Не веруй убо гласу общему народа, Ищи в деле правды человеча рода, Слово ветр развевает, а кто тому верит Безрассудно, срамоты мзду себе возмерит. Об архиереях Полоцкий сложил вирши: Архиереем к тому сущим в благодати Желал бым речение образ приписати, Ежебы не точию истину учити, Но и житием святым образы всем быти. Понятно, что Полоцкий должен был усердно проповедовать в пользу нового порядка вещей, наступление которого и дало ему важное значение в Москве, наверху у великого государя. Между виршами его находится любопытное указание на то, как пример сверху должен способствовать распространению просвещения:

Франтиск именем первый краль францийский бяше,

Сей яко писание и мудрость любяше

(Еяже родители его не любяху,

Но подобием варвар в простоте живяху),

Абие честных дети писаний взискаша,

Кролевску люблению тако угождаша.

И бысть в мале времени мудрость расширена,