Помоги проекту - поделись книгой:
— Ой, в школе она всегда была такая, — говорит Шошана. — В старших классах. Выпьет тайком рюмочку и уже рыдает.
— Алкоголь — широко известный депрессант, — говорит Йерухам. И опять перестает мне нравиться: зачем констатировать то, что и так очевидно.
— А хотите знать, что ей тогда поднимало настроение, в чем она находила счастье? — говорит Шошана. Сознаюсь: я не предчувствовал, что именно услышу. Оказался совершенно слеп, как Деб с этой историей про номера.
— Трава, — говорит Шошана. — Срабатывало безотказно. Под кайфом она начинала смеяться без умолку. Часами.
— О господи, — говорит Деб, но обращается она не к Шошане. А тычет пальцем в меня — наверно, потому, что на моем лице в полной мере отразилось изумление. — Посмотрите на моего мужа, греховодника и атеиста, — говорит Деб. — Оказывается, для него это тяжелый удар. Его коробит, что за женой водились хоть какие-то грешки. Мистер Либерал Без Комплексов! — А потом добавляет, обращаясь уже лично ко мне:
— Ты что, мечтал о еще более безгрешной жене? Тебе недостаточно, что современная девушка закончила йешиву и до двадцати одного года хранила девственность? Скажи честно, что ты собирался услышать от Шошаны? Каких таких рецептов радости ты ждал?
— Честно-честно? — переспрашиваю я. — Не хочу говорить. Мне стыдно.
— Мы хотим знать, — говорит Марк. — Мы тут все друзья. Новые друзья, но друзья.
— Я думал, ты… — говорю я и осекаюсь. — Нет, ты меня сейчас пристукнешь.
— Говори! — Деб вся сияет от удовольствия.
— Честно говоря, я думал, вы скажете, что Деб больше всего любила печь бисквитные пирожные или делать ореховый рулет для конкурса на Песах… Что-то в этом духе, — я виновато опускаю голову.
А Шошана и Деб хохочут до колик. Хватаются друг за дружку, не поймешь — пытаются удержать друг дружку от падения или, наоборот, повалить на пол. Боюсь, кто-нибудь сейчас упадет.
— Ты ему рассказала про ореховый рулет? Поверить не могу! — говорит Шошана.
— А я не могу поверить, — говорит Деб, — что ты только что рассказала моему мужу, с которым мы прожили двадцать два года, как мы курили. С тех пор как мы женаты, я не притрагивалась к траве. Скажи им, милый. Мы после свадьбы хоть раз курили?
— Нет, — говорю я. — Много воды утекло.
— А ты, Шош? Давай, сознавайся. Ты-то давно курила?
По-моему, я уже упомянул, что Марк носит бороду. Но вряд ли я говорил, что он вообще волосатый. Борода у него растет высоко, до самых глазниц. Словно бы двойные брови — сверху и снизу. Уникум. И вот, когда Деб обратилась к Шошане, они оба прыснули в кулачок, как дети, и я заметил, что веки и ушные мочки Йури — все безволосые участки кожи, которые мне видно, — стыдливо покраснели.
— Когда Шошана сказала, что выпивка нас выручает, — говорит Марк, — она пошутила. Насчет выпивки.
— Мы почти не пьем, — подхватывает Шошана.
— Она имела в виду курение.
— Мы курим, — подтверждает Лорен.
— Сигареты? — восклицает Деб.
— Мы по-прежнему курим траву, — говорит Шошана. — Я хочу сказать, все время.
— Хасидим! — вскрикивает Деб. — Вам же запрещено! Не может быть!
— В Израиле все курят. Совсем как в шестидесятые годы, — говорит Марк. — Как будто в революцию. Самая укуренная страна в мире. Почище Голландии, Индии и Таиланда вместе взятых. Почище всех остальных, даже Аргентины, правда, аргентинцы дышат нам в затылок.
— А, вот почему у вас молодежь не интересуется алкоголем?
И Йерухам признает: да, наверно, поэтому.
— А хотите сейчас покурить? — говорит Деб. И шесть глаз таращатся на нее. Мои — удивленные. Глаза гостей — голодные.
— Мы не привезли, — говорит Шошана. — Правда, таможенники редко заглядывают под парики, но все-таки…
— Может, вам удастся завести связи в андерграунде глаукомщиков в Кармель-Лейке, — говорю я. — Я уверен: там-то курят, как дышат.
— Смешно, — говорит Марк.
— Я вообще смешной, — говорю я. Теперь все мы, все четверо, нашли общий язык.
— У нас есть трава, — говорит Деб.
— У нас? Почему ты так говоришь? Откуда?
Деб, уставившись на меня, покусывает свой мизинец.
— Неужели ты все эти годы потихоньку куришь? — спрашиваю я, и, надо признать, уже ожидаю списка обманов. Целого списка. Мне становится нехорошо.
— У нашего сына, — говорит Деб. — У него есть трава.
— У нашего сына?
— У Тревора.
— А-а, — говорю я. — Я сам знаю, у которого.
Слишком много новостей для одного дня. Подступает ощущение, словно меня предали. Словно давняя тайна жены и новая тайна сына сплелись воедино, и получается, что они оба поступили со мной нечестно. И вообще, если Деб меня третирует, я весь вскипаю, долго не могу успокоиться. Тем более, если меня унизили прилюдно. Я чувствую: мне нужно выговориться, нужно до зарезу. Поговорить бы с Деб наедине, хотя бы пять минут, и все устаканится. Но за милю видно — у нее нет потребности со мной уединяться. Судя по всему, она не испытывает ни малейшей неловкости. Судя по всему, она с головой ушла в свое занятие. Деловито заворачивает траву в обертку от тампона.
— Мгновенная боеготовность, — говорит Шошана. — Наш особый метод, мы его изобрели в школе. Девочки-подростки готовы на что угодно, если им чего-то до смерти хочется.
— Да, нам хотелось до смерти, — говорит Деб и хохочет, как будто ее уже пробило. — Помнишь того милого мальчика из Y.H.S.Q. — мы при нем курили, а он только смотрел?
— Лицо помню хорошо, — говорит Шошана. — Имя забыла.
— Он не курил, только присутствовал, — говорит Деб. — Мы сидели кружком, вшестером или всемером, девочки и мальчики даже рукавами не соприкасались — такие мы были верующие. — Правда, безумие? — Деб обращается ко мне, ведь для Шошаны с Марком это вовсе не безумие. — Мы соприкасались, только когда передавали косяк, большими пальцами. А тому мальчику мы придумали кличку.
— Постник! — кричит Шошана во весь голос.
— Да, точно, — продолжает Деб. — Мы его только так и звали — Постник. Потому что каждый раз, когда косяк до него доходил, он не затягивался, а передавал его дальше. Вспомнила: Постник Рэнд.
Шошана берет косяк, подносит к нему зажженную спичку, делает глубокий вдох. — Теперь требуется чудо, чтобы я хоть что-нибудь припомнила, — говорит она. — Я не преувеличиваю. Это все дети. После первых родов я забыла половину того, что знала. И с каждыми родами опять забывала половину остатка. После десятых родов просто диво, если я не забываю задуть спичку, которую сама же и зажгла. — Говорит и роняет спичку в мойку, спичка тихо шипит. — Вчера ночью я проснулась в панике. Не могла припомнить, чего в чем пятьдесят два — то ли в колоде пятьдесят две карты, то ли в году пятьдесят две недели. Провалы в памяти: глаз не сомкну, волнуюсь, жду, что вот-вот болезнь Альцгеймера начнется.
— Расслабься, — оборачивается к ней Марк. — Альцгеймер в роду только у одной ветви твоей семьи.
— Верно, — говорит она, и передает косяк мужу. — Другой ветви повезло — у них только старческое слабоумие. Ну так скажите мне — чего пятьдесят две? Недель или карт?
— И тех, и других, — говорит Марк, затягиваясь.
Когда очередь доходит до Деб, она, уже с косяком в руке, косится на меня, точно я обязан кивнуть или дать словесное разрешение — развеять ее сомнения, как надлежит законному супругу. И тут меня прорывает. Надо было сказать: «Ну, чего замешкалась?» или «Валяй». А я практически рявкаю:
— Когда ты собиралась сказать мне насчет нашего сына? Когда ты думала поставить меня в известность? Как давно ты знаешь?
Вместо ответа Деб надолго присасывается к косяку, глубоко затягивается — сразу видно старого мастера.
— Деб, я серьезно. Как ты могла знать и не сказать мне?
Деб подходит, передает мне косяк. Выдувает дым мне в лицо — без агрессии, просто так.
— Я узнала всего пять дней назад. Естественно, я собиралась тебе сказать. Просто гадала, как лучше завести разговор, или, может, сначала мне самой поговорить с Треви, дать ему шанс.
— Шанс на что? — спрашиваю я.
— Шанс, что он сохранит это в секрете между нами. Я хотела объяснить ему: он заслужит мое доверие, заслужит прощение, если пообещает, что больше не будет.
— Но он мой сын, — говорю я. — Я его отец. Пусть это его секрет, у нас тоже должен быть двойной секрет — между мной и тобой. Я всегда должен быть в курсе его секретов, но прикидываться, что ничего не знаю.
— Двойной — чего? Повтори еще раз, — говорит Марк, пытаясь уловить нить беседы. Я пропускаю его слова мимо ушей.
— Ведь у нас с тобой так принято, — говорю я Деб. — У нас всегда так было. — И (я ведь в отчаянии, я уже ни в чем не уверен), уточняю: — Или не было?
Понимаете, мы с Деб доверяем друг дружке абсолютно. И, кажется, еще никогда в моей жизни столько не зависело от ответа на один-единственный вопрос. Если и зависело, то давным-давно. Я пытаюсь прочесть чувства Деб по ее лицу. А в ее голове происходит какая-то сложная работа, подбор нужных слов. И тут Деб просто садится на пол, у моих ног.
— О господи, — выдыхает она. — Как я удолбалась, финиш. В одну секунду — и начинает хихикать. — Время бежит. — И тут же, совершенно серьезно: — Жид по веревочке бежит. О господи, у меня совсем крыша поехала.
— Зря мы вас не предупредили, — говорит Шошана.
Пока она произносит эту фразу, я держу во рту дым и пытаюсь прогнать паранойю, которую пробудили во мне ее слова. Марк отбирает у меня косяк, передает Шошане — строго блюдет очередность.
— Не предупредили? О чем? — говорю я фальцетом. В носу все еще сладко от дыма.
— Это не та марихуана, которой баловались наши отцы. Уровень активных веществ совсем другой. Эта… как лучше сказать… ну, помнишь траву нашей юности? Одна затяжка нынешней травой с гидропонической фермы — все равно, что фунт старой.
— Ага, сам чувствую, — говорю я. И действительно, чувствую, недрами тела. И сажусь на пол рядом с Деб, и беру ее руки в свои. Мне хорошо. Не знаю, сказал я это себе или вслух. Пробую повторить, делаю усилие: давай вслух.
— Мне хорошо, — говорю я.
— Я ее нашла в корзине с грязным бельем, — говорит Деб. — Траву, вот где я траву взяла.
— В корзине? — переспрашивает Шошана.
— Так мыслят мальчики-подростки: для них лучшего тайника быть не может, — растолковывает Деб. — Чистая одежда появляется в его спальне сама собой, уже аккуратно сложенная, он и не догадывается, что бельевую корзину кто-то опорожняет. Для него это самый заброшенный, самый глухой уголок планеты. Короче, — продолжает Деб, — на самом дне я нашла банку от Altoids. Травы — до краев и с верхом, — Деб стискивает мои пальцы. — Мир?
— Мир, — говорю я. И действительно, возвращается ощущение, что мы с Деб — одна команда, вдвоем против всех. Потому что Деб, получив от Шошаны косяк, спрашивает:
— А ты уверена, что вам разрешено курить траву, которая хранилась в банке от некошерных пастилок? Серьезно, я же не знаю, можно вам или нет.
Хм, я и сам это подумал — а Деб сказала вслух.
— Она и на Фейсбуке бывает, — говорю я. — Это тоже не разрешено, я уверен. Какие нехорошие хасидим, — говорю я, и все мы хохочем. Без удержу.
— Во-первых и в-главных, мы ее не едим. Мы ее курим. И вообще, это же холодный контакт, все равно вреда не будет, наверно, — говорит Шошана.
— Холодный контакт? — спрашиваю я.
— Да это, — откликается Шошана. — Не бери в голову, встань-ка лучше. Живей-живей. — Они оба протягивают нам руки, помогают подняться с пола. — Давайте опять сядем за стол, — велит Шошана. И вот мы снова сидим за столом, вчетвером.
— Вот что я вам скажу, — говорит Марк, — знаете, что больше всего достает хасидов во внешнем мире? Даже мучительнее, чем всякие там грубости? Жандармский надзор со стороны простых граждан, вот что. Серьезно говорю: куда мы ни придем, нас все контролируют. Добровольные помощники полиции. Готовы арестовать нас за преступления против религии.
— И ведь совсем незнакомые люди! — подхватывает Шошана. — Вот на днях, тут недалеко, едем из аэропорта… Йури свернул к «Макдоналдсу», хотел в туалет зайти. А в дверях его перехватил какой-то дядя в кепке дальнобойщика и спрашивает: «Э, брат, а вам разве сюда можно?» Вот так вот запросто.
— Не может быть! — восклицает Деб.
— Может, — говорит Шошана.
— Учтите, я могу понять, почему люди так себя ведут, — говорит Марк. — Соблазн огромный. Знаете, у нас в Иерусалиме есть мормоны. У них там база. Семинария. Правило — договоренность с властями — такое: им разрешено иметь свою базу, но не разрешено разводить пропаганду. Нельзя никого обращать в свою веру. Короче, у меня среди них есть деловой партнер.
— Он из Юты? — спрашивает Деб.
— Из Айдахо. Его зовут Джебедия, правда-правда. Можете поверить?
— Нет, Йерухам и Шошана, — говорю я. — «Джебедия» — очень странное имя.
Марк поднимает бровь и передает мне остаток косяка. Даже не спрашивая разрешения, встает, берет банку, лезет в сумку своей жены за другим тампоном. Обжился у меня дома, точно у себя. Я слегка задет его поведением, еще больше, чем его фокусами с белым хлебом: во дает, пришел в гости и выкурил всю траву нашего сына. У Деб, наверно, возникла та же мысль. Деб говорит:
— Когда вы доскажете, я пошлю Треву СМС, подстрою так, чтобы он нескоро вернулся.
— Лучше бы нескоро, — вторю я.
— Вообще-то я ему прикажу: «После тренировки — сразу домой». Или нет: напишу, что разрешаю ему поужинать с друзьями, но чтобы дома был в девять, и ни минутой позже. Тогда он станет клянчить: «А можно в десять?». Если я ему напишу: ладно, но чтобы ночевал дома, мы в полной безопасности.
— Годится, — говорю я. — Хорошая мысль.
— В-общем, когда Джеб приходит к нам — заходит пообедать и наливает себе кока-колы, — я сам становлюсь религиозным полицейским. Просто не могу удержаться. «Эй, Джеб, а тебе это можно? Тебе случайно не запрещено пить кока-колу?» Каждый раз это повторяю. Тяга неудержимая. Мы все не прочь нарушать собственные правила, но строго следим, чтобы другие не нарушали свои.
— А им правда запрещена кока-кола? — спрашивает Деб.
— Не знаю. Джеб каждый раз говорит: «Ты имеешь в виду кофе, и вообще, не суйся в чужие дела».
— То, что происходит в Иерусалиме, известно только Иерусалиму, — говорю я. Но у них там, наверно, эту рекламу не показывали: Марк и Лорен даже не улыбнулись.
И тут моя Деб… Не может молчать, понимаете ли:
— А вы слышали про тот скандал? Про мормонов и список холокоста.
— Как в «Мертвых душах», — пытаюсь я разъяснить. — Как в книге Гоголя, только в жизни.
Поделиться книгой: