Книги, которые я любил

Бубер был великим писателем, философом, мыслителем — но все эти вещи только игрушки, ничего серьёзного. Разумеется, я выражаю своё уважение, включая его, так как без него мир даже не знал бы слова ″Хассид.″.

Бубер родился в хасидской семье. С самого своего детства он рос среди хасидов, поэтому когда он говорит об этом, это звучит правдиво, хотя он лишь слышал эти истории, не больше. Он услышал верно; и это стоило записать. Даже верно услышать — трудно, а донести это потом до большого мира — это много более трудная задача, но он справился с ней замечательно.

Судзуки просветлённый, а Бубер — нет, но Судзуки — не был великим писателем, а Бубер был. Судзуки — обычный писатель. Бубер стоит так высоко, как только это возможно в писательском искусстве. Но Судзуки знает — а Бубер не знает; он только передаёт традицию, в которой был рождён и взрощен… и да, передаёт достоверно.

«Истории о Хасидизме» стоит прочесть истинному искателю. Эти истории, небольште повествование имеют определённый аромат. Это не похоже на дзэн, и это не то, что суфизм. Это оригинальный аромат, не заимствованный ни у кого, не скопированный. Хасиды любят, смеются, танцуют. Их религия не целомудренна, это празднование. Вот почему я нахожу много общего между моими людьми и хасидами. Это не случайно, что столько евреев пришло ко мне; ведь я всегда разбивал еврейские головы, как я только мог… и им до сих пор известно, что я люблю их. Я люблю сущность иудаизма — это и есть хасидизм. Моисей, конечно, не слышал ничего об этом, но он был хасидом; знал он или не знал, не имеет значения. Я объявляю его хасидом — и также Будду, Кришну, Нанака, Мухамеда. Основатель хасидизма Баал Шем. Но имя не имеет значения — только суть.

Вторая книга Мартина Бубера — «Я и Ты», его самая известная книга, он получил за неё Нобелевскую премию. Простите меня, но я совершенно не согласен с этим. Я упоминаю книгу, потому что это великая работа, написанная очень артистически, с глубиной, искренностью. Но в ней нет души, так как душа отсутствовала в самом авторе… Как этот бедный человек мог изловчиться поместить душу в свою книгу, пускай это и шедевр, не имея собственной души?!

Книга очень уважаема среди евреев, так как они считают, что она представляет их религию. Она не представляет никакой религии вообще, ни еврейской, ни индусской; она представляет лишь невежество человека по имени Мартин Бубер. Человек, без сомнения, великий, гений. Когда гении начинают писать о вещах, о которых они не знают ничего… они всё равно способны создать шедевр.

«Ты и Я» — в основе своей неверна, т. к. Бубер говорит, что это диалог: между человеком и Богом. ТЫ и Я…! Бессмыслица! Не может быть никакого диалога между Богом и человеком, если что и может быть, то только тишина. Какой диалог? что ты скажешь Богу? Спросишь об обесценившемся долларе? или про Аятоллу Рухоллу Хоммейни? О чём ты собираешь вести диалог с Богом? Нет ничего, о чём вы могли бы говорить. Вы можете быть только в благоговении… от предельного молчания.

Нет никакого «Я» и нет никакого «ТЫ» в этой тишине; это делает неправильным само название книги. «Я и Ты»…? Это означает, что всё ещё сохраняется отельность. Нет, это как росинка, которая готова соскользнуть с лепестка лотоса в океан… Росинка исчезает… но если посмотреть по-другому, становиться самим океаном; но никаких «я» и «Ты» больше нету. Или иначе: есть только Я или только Ты. Но когда нету «Я», не может быть и «Ты», это лишено смысла. И если нет «Ты», то о каком «я» тогда может идти речь? Фактически остаётся только тишина… эта пауза… Моё безмолвное существо в один этот момент сказало больше, чем Мартин Бубер на многих страницах своей книги пытался выразить — и потерпел поражение. Но, хоть он и потерпел поражение, это всё равно шедевр.

Три… Мартин Бубер был евреем, и теперь все остальные евреи стоят в очереди. Боже мой, какая она длинная, и бедные Дэвагит и Ашу… Помимо прочего, им надо ещё и есть, они не могут питаться только моими словами. Но я буду быстр. Я постараюсь рассеить столько, сколько смогу. Некоторые из них очень упрямы, и я знаю — они не уйдут, только в случае, если я скажу о них хотя бы несколько слов.

Человек, следующий за Мартином Бубером, один из самых упрямых — но не упрямее меня. Должно быть, я был евреем в одной из своих прошлых жизней; должен был быть. А человек этот — Карл Маркс. Книга, которую он держит в руках — «Капитал».

Это самая ужасная из написанных книг на Земле. Но в другом отношении это великая книга, так как она повелевает миллионами людей. Почти половина мира считают себя коммунистами, а на счёт второй половины вы не можете быть вполне уверены… Даже те, кто не причисляют себя к коммунистам, глубоко внутри ощущают, что есть что-то хорошее, правильно в этом коммунизме. Но ничего хорошего в нём нет. Это просто эксплуатация прекрасной мечты. Карл Маркс был мечтателем — не экономистом, нет, — просто мечтателем. И ещё поэтом — но его поэзия третьего сорта. Его нельзя назвать великим писателем. Никто не читал этот «Капитал». Я встречался со многими коммунистами, и я спрашивал их, глубоко заглядывая в их глаза: «Прочли ли вы ″Капитал″?» Ни один не ответил положительно.

Они говорили: «Всего несколько страниц… Нам нужно заниматься столькими вещами — у нас нет времени на такую большую книгу». Тысячи страниц, и все дрянные — написанные ни логически, ни рациоанльно… похоже на бред начинающего сумашедшего. Карл Маркс продолжал записывать всё, что бы ни происходило в его уме. Сидя в Британском Музее, в окружении тысяч и тысяч книг, он писал и писал… Это было почти ежедневным ритуалом — музей нужно была закрывать, и его приходилось вытаскивать из музея. С силой его удавалось выдворить; иначе он не уходил. Он мог даже понарошку потерять сознание…

И теперь этот человек превратился в бога! Это нечто вроде несвятой троицы: Карл Маркс, Фридрих Энгельс и, конечно, Ленин — эти трое стали почти святыми для миллионов людей на востоке. И, хоть это бедствие, я должен упомянуть книгу — не для того, чтобы вы читали её, а наоборот. Подчёркиваю: не читайте её. Вы и так в беспорядке, путанице — достаточно. Нет надобности в «Капитале»…

Четыре: не забудте, что Маркс тоже еврей. Будет целая цепочка евреев. Зигмунд Фрейд — ещё один. Его великая работа «Лекции по психоанализу». Мне не нравиться слово «анализ», также не нравиться и человек, но он, как и Карл Маркс, смог создать великое движение и стать одной из наболее видных и значительных фигур в мире.

Евреи всегда мечтали управлять миром. И они в самом деле управляют им. Три человека, о которых можно сказать, что они имеют наибольшое влияние — это Карл Маркс, Зигмунд Фрейд и Альберт Эйнштейн; все евреи. Еврейская мечта сбылась, они на вершине. Но Карл Маркс ничего не смылит в экономике; Фрейд не прав потому, что ум не следует анализировать, ум должен быть отложен, и только тогда вы входите в пространство не-ума.

Альберт Эйнштейн, конечно, прав в своих теориях относительности, но показал себя полным идиотом, когда написал письмо президенту Рузвельту с предложенеием создать атомную бомбу. Хиросима и Нагасаки — тысяи людей, погибших там, сгоревших заживо, всё это на совести Альберта Эйнштейна. Именно с его письма начался процесс создания атомной бомбы в Америке. Он так себе и не простил этого; и это лучшая его часть. По крайней мере, он признал, что совершил один из величайших возможных проступков против жизни. Он умер в ужасном расстройстве. Перед смертью он сказал: «Я никогда, никогда, никогда не хотел бы вновь быть физиком! Уж лучше быть водопроводчиком…»

И он был одним из величайших людей на Земле. Почему таким провалом кончилась его история как физика? Почему? По простой причине — он осознал последствия того, что он сделал. Он увидел ясно это — но было уже поздно… Так происходит со всеми бессознательными людьми: они станвятся осознанны, когда уже слишком поздно. Сознательный человек осознаёт ещё ДО содеянного..

Пять… Столько евреев ожидает у двери — и трудно выбрать: кого пригласить, а кого оставить за дверью. И вы знаете, с евреями не так просто вести разговор. Поэтому я лучше отрину всю очередь, а вместе с ней и головную боль. И начнём что-нибудь другое. С евреями покончено, по крайней мере пока. Исчезните все!.. Я говорю евреям, не вам.

Пять: я боялся что не упомяну книгу Гурджиева «Встречи с замечательными людьми». Но это удастся, благодаря этому P.P.S. Это великая книга.

Гурджиев путешествовал по всему миру, особенно на Среднем Востоке, в Индии. Он бывал в Тибете — более того, он был преподавателем покойного Далай Ламы… не нынешнего — он дурак, — а предыдущего. Имя Гурджиева на тибетском пишется ″Дорджеб″, и многие люди думали, что Дорджеб это кто-то другой. А это был не кто иной как Георгий Гурджиев. Об этом факте стало известно в английском парламенте — что Гурджиев много лет провёл в Тибете; более того, он долгое время жил во дворце в Лхасе — и они препятствовали ему оставаться в Агнглии. Сначала он хотел остаться в Англии, но ему не позволили.

Гурджиев написал свою книгу «Встречи с замечательными людьми» в виде мемуаров. Это очень уважительные воспоминания обо всех тех странных людях, которые встречались ему в жизни — суфии, индийские мистики, тибетские ламы, японские дзэнские монахи. Хочу вам сказать, что не упомянул обо всех; он оставил многих вне текста из-за соображений рынка — ведь книга должна продаваться… из-за этих соображений.

Я никогда не соблюдал никаких требований рынка. Я вообще не беспокоюсь об этом, так что я могу сказать — он выбросил самых замечательных и самых значительных из персонажей из своих воспоминаний. Но всё, что он написал, красиво. Это всё ещё нагоняет у меня слёзы. Каждый раз, когда что-то подлинно красиво, мои глаза начинают делаться влажными… и это, по моему мнению, наивысшее уважение.

Эту книгу стоит изучить, не только прочитать. В английском нету слова для пути; есть слово на хинди, и оно значит читать и читать каждый день, снова и снова одно и то же — на протяжении всей жизни. Это нельзя перевести как ″чтение″, особенно на Западе, где есть книги в мягкой обложке — их можно прочесть и выбросить или оставить на скамье в поезде. Это также не может быть переведено как ″изучение″, потому что в изчучении вы сосредоточены на понимании значения слова или слов… ″Путь″ — это ни чтение, ни изучение, но нечто большее. Это приникать к книге с радостью, так радостно, что в конце концов это проникает в само ваше сердце, это становиться вашим дыханием. Это требует целой жизни, и именно это нужно, если вы хотите понять настоящие книги, такие как «Встречи с замечательными людьми» Гурджиева.

Это вам не выдумка, как «Дон Хуан» — вымышленный персонаж, произведённый на свет американцем Карлосом Кастанедой. Этот человек сделал скверную вещь в отношении человечества. Не стоит вообще писать выдумок на духовную тематику, по той простой причине, что люди станут думать, будто духовность есть не что иное как выдумка.

«Встречи с замечательнми людьми» — это настоящая книга. Некоторые из упомянутых Гурджиевым людей всё ещё живы; я сам встречал нескольких из инх. Я свидетель тому, что эти люди не вымышлены, хотя я и не могу простить Гурджиеву, что он не написал о самых лучших из встреченных им.

Нет нужды идти на компромисс с рынком; вообще, нету надобности в компромиссе. Я встречал нескольких людей, которыми он пренебрёг в книге, которые рассказывали мне, что Гурджиев бывал в тех местах. Сейчас они очень стары. Но всё же книга хороша — это лишь часть, она не закончена, но всё равно ценна.

Шесть: я всегда любил одну книгу, автор которой неизвестен; он аноним, хотя известно, что он был учеником Кабира. Не так важно, кто написал, хотя кто бы ни сделал это, он непременно должен был быть просветлённым. Чтобы сказать так много без малейших колебаний.

Это маленькая книга стихотворений, весьма слабых литературно. Возможно, автор не был слишком образован, но это опять не имеет значения. Значит только то, что внутри.[16] То, что значимо, — это содержание. Книга даже не опубликована. Люди, у которых она есть, также против её публикации, и я могу понять их чувства и полностью согласен с ними. Они говорят, что когда книга опубликована, она становиться частью рынка, и потому не хотят публиковать. Если кому-то нужна книга, он может прийти и переписать её собственноручно. Таким образом, в Индии имеется несколько копий, написанных от руки, и все владельцы дали слово не публиковать текст. Конечно, публикация даёт что-то книге; и также что-то теряется, пока книга проходит через пресс. Теряется дух; наружу выходит только мёртвое тело.

У книги нет названия; так как она не публиковалась, то и название не нужно. Я спрашивал у людей, которые обладают оригинальной копией: «Как вы называете её?»

Они отвечали: «Грантха».

Нужно объяснить вам, что значит ″грантха″. Это древнее слово, оно пришло с тех времён, когда книги ещё писали на пальмовых листьях, не на бумаге. И вот когда эти листья связывали вместе, это называлось ″грантха″. ‘Сшито вместе’ вот что в точности значит ″грантха″ — ″связанное из листьев″.

В книге есть несколько чрезвычайно ценных утверждений. Я просто ознакомлю вас с некоторыми. Одно говорит: не беспокойтесь о том, что может быть сказано, — в этом нет правды. Истина не может быть высказана. И ещё: Бог — это только слово; существенное, но не существующее. ‘Бог’ — это только символ, представляющий переживание, опыт. И третье: Медитация не есть умственный процесс, она не от ума. Можно сказать наоборот: ″оставить ум значит медитировать″. И так далее.

Я хотел обязательно упомнять «Грантху», потому что она никем не упоминалась и никем не переводилась.

Семь… я всё ещё не сбился?

″Нет, Ошо″.

Я против Карла Маркса и Фридриха Энгельса, но я должен отдать должное их совместной работе — «Коммунистический манифест» — и помните, я не коммунист! Вы не найдёте более антикоммунистического человека, чем я; но я люблю эту маленькую книгу. Мне нравиться, как она написана, — не содержание, но стиль.

Вы видите стиль? Какова сила высказывания: «Объядиняйтесь!» «Вам нечего терять, кроме своих цепей, и мир — для победы». Это то, что я говорю своим санньясинам, хотя я не говорю «объединяйтесь!», я говорю: просто будте — и вам нечего терять, кроме своих цепей, оков.

И я никогда не говорил и не скажу, что надо завоевать мир — кому он нужен, кто заботиться об этом? Можете ли вы убедить меня стать Александром Великим, Наполеоном Бонопартом, Гитлером или Мао Дзе-дуном? Это целая линия идиотов, и что касается меня, я не хочу иметь с ними ничего общего. Я не говорю своим людям: «Побеждайте» — нечего побеждать. Просто быть — это мой манифест. Просто будте, потому что в этом простом бытии вы уже достигли всего.

Восемь… правильно?

″Да, Ошо″.

Хорошо. Вы всё ещё руководите? Вы запланировали все заранее? — потому что сегодня я не слышу как вы шепчетесь. Шепчитесь слегка, это хорошо.

Восьмая — книга Марселя «Миф о Сизифе».[17] Я не религиозгый человек в обычом понимании; я религиозен по-своему. Возможно, люди удивятся почему я упоминаю книгу, не относящуюся к религии. Они удивятся, но вы — вам надо копать глубоко, и тогда вы поймете эту религиозность, ощущтите её… Миф о Сизифе — древний миф, и Марсель просто использовал его для своей книги. Позвольте объяснить это вам.

Сизиф, бог, был изгнан с небес за то, что не повиновался верховному Богу — и был наказан. Наказание состояло в том, что он должен был затащить большой камень с долины на вершину горы, которая была так невысока, что можно было с лёгкостью взобраться на неё, — но с огромным валуном… каждый раз, когда он добирался к вершине горы, он не мог дойти, силы его покидали и камень вновь катился вниз, в долину. Сизифу нужно было спускаться обратно и вновь катить камень, раздражаясь и пыхтя… Бессмысленная работа… зная прекрасно, что он соскльзнёт опять — но что поделать?

Это вся история человека. Вот почему я говорю вам, что если вы будете копать достаточно глубоко, вы найдёте настоящую религию. Но это человек, он всегда был в таком положении. Что вы делаете? Что все другие делают? Толкают валун к той точке, где он снова и снова соскальзывает в ту же долину, возможно даже более глубокую каждый раз. И на следующее утро, разумеется после завтрака, вы деалете это вновь. Вы знаете, продолжая толкать, что должно случиться. Он соскальзывает опять.

Этот миф прекрасен. Марсель открыл его заново. Он был очень религиозным человеком. Фактически, он был настощий экзистенционалист, не Жан Поль Сартр, но он не был торговец лозунгами и так и не вышел вперёд. Он оставался тих, молчалив, писал тихо и умер тихо. Многие люди в мире не знают, что его больше нет. Он был так молчалив — но он писал, «Миф о Сизифе», и это очень красноречиво. «Миф о Сизифе» — одна из величайших работ, созданных когда-либо искусством.

Девять: я напоминаю себе опять и опять, не знаю почему, — что я долен включить Бертрана Рассела. Я всегда его любил, хотя и знал прекрасно, что мы противоположные полюса — диаметрально противоположны друг другу. Наверное, это причина. Противоположные полюса привлекают друг друга. Видите ли вы снова слёзы у меня на глазах? Они о Бертране Расселе — Берти, как его называли друзья. Его книга на девятом месте сегодня — «История западной философии».

Что касается самой западной философии, никто не создавал раньше такой работы, как Бертран Рассел. Только философ способен на это. Историки пытались, есть множество историй о философах, но ни один историк не был сам философом. Это впервые — философ ранга Бертрана Рассела писал об истории — и это «История Западной философии». И он настолько искренен — он не называет это «История философии», потому ничего не знает о восточной философии. Он лишь кротко говорит о том, что знает, он признаёт, что знает только часть философии — западную философию, от Аристотеля к Бертрану Расселу.

Я не люблю философию, но работа Рассела не просто рассуждения, это произведение искусства. Она столь систематична, так красиво составлена — наверно, потому, что автор был математиком..

Индия нуждается в Бретране Расселе, который описал бы о её философию и её историю. Существует много историй, но они написаны историками, а тут нужен философ, тот, кто смог бы посмотреть в общем. Историк — это только историк, он не может увидеть всей глубины и ритма, проходящего через события. Радхакришнан написал «Историю индийской философии», видимо надеясь, что это станет аналогом труда Рассела — но это воровство. Книга даже не была написана Радхакришнаном, это были тезисы одного из его студентов — Радхакришнан был его экзаменатором, и он украл целые куски текста из этих тезисов. По этому делу было слушание в суде — но тот студент был так беден, что не смог выиграть. Радхакришнан же обеспечил его деньгами, чтобы далее об инциденте никто не знал.

Такие люди не могут судить об индийской философии. В Бертране Расселе нуждается Индия, нуждается Китай… особенно эти две страны. Западу повезло, что у них появился такой революционный мыслитель, как Бертран Рассел, который мог создать и создал такое прекрасное повествовательное описание всего прогресса западной мысли, от Аристотеля и заканчивая собой.

Десятая. Десятая книга, о которой я собираюсь говорить сейчас, снова не одна из так называемых религионых книг. Она религиозна, только если медитировать над ней… если вы не читаете её, но медитируете над ней. Она всё ещё не переведена с хинди и носит оригинальное название «Песни Дайабай».

Я чувствую некоторую вину, потому что упоминал Рабийу, Мееру, Лалу, Сахаджо, и пропустил лишь одну женщину, заслуживающую такого же упоминания: Дайа. Теперь я чувствую облегчение.

«Песни Дайи». Она была современницей Мееры и Сахаджо, но она более глубока, чем любая из них. Она действительно вне чисел. Дайя — это маленькая кукушка… но не беспокойтесь. В Индии кукушек называют коял, и это не имеет значения чокнутый. Дайа в самом деле кукушка, и нет, она не чокнутая, она замечательная певица, как индийская кукушка коял… Если вы слышали в Индии в летнюю ночь — зов кукушки в дали… Это Дайя; это то, чем она была, — дальний зов из жаркого лета этого мира.

Я говорил о ней. Возможно, однажды станет возможным сделать перевод. Потому что я переживаю, что это может оказаться невозможным — как перевести всех этих поэтов и уникальных певцов? Восток — подлинно поэтичен, а Запад и все эти языки, они прозаические, очень прозаические. Я никогда не встречал настоящей поэтичности на английском. Иногда мне доводилось слышать великих классических музыкантов с Запада… на днях я слушал Бетховена — но остановил запись на середине. Если вам известна восточная музыка, ничто не может соперничать с ней. Если вам доводилось слышать индийскую бамбуковую флейту, всё другое для вас — просто обычно.

Так что я не уверен, будут ли эти беседы о певцах, поэтах и других сумасбродах на хинди когда-либо переведены, но я не могу не упоминать их имён. Возможно, само это упоминание здесь даст толчёк к тому, чтобы сделать перевод..

Глава 13

Первая книга сегодня — Ирвинг Стоун «Жажда жизни». Это роман, основанный на жизни Винсента ван Гога. Стоун создал такую потрясающую вещь, я даже не могу припомнить, чтобы кто-то делал подобное. Никто не писал так интимно о другом человеке, так, будто он говорит о собственном битии…

«Жажда жизни» — это не просто роман, это духовная книга. Духовная в моём понимании; я считаю, что все измерения жизни должны быть естественно объединены вновь; и тогда каждое из них является духовным. Книга написана так прекрасно, что даже Ирвинг Стоун вряд ли сможет презойти здесь себя в дальнейшем.

Он написал много книг после этой, и моя вторая книга также принадлежит перу Ирвинга Стоуна. Я поставил её второй, так как она вторична, ниже по качеству, чем «Жажда жизни». Это «Муки и радости», тоже основанная на истории жизни человека. Возможно, Стоун надеялся создать вторую «Жажду жизни» — но он потерпел неудачу. Хотя он потерпел неудачу и книга стала вторичной — не для других, для него самого. Существуют сотни книг об артистах, поэтах и художниках, но ни одна из них не достигла высоты даже второй из этих книг, не говоря о первой. Обе прекрасны, но первая запредельно хороша.

Вторая книга немного ниже, но тут нет вины Ирвинга Стоуна. Когда вам нужно создать книгу, подобную «Жажде жизни», обычный человеческий инстинкт толкает просто имитировать себя, сделать что-то схожее, такое же — но тот момент, когда вы стараетесь это сделать, не может быть таким же! Когда он писал «Жажду», он не иммитировал, это была девственная земля. Когда писал «Муки и радости», он повторял себя, и это худшая иммитация. Каждый делает это у себя в ванной, перед зеркалом… И то же автор чувствует в отношении своей второй книги. Но, хоть я и говорю, что это всего лишь отражение в зеркале — там отражается и что-то от реального; поэтому я включаю её.

Я спрашивал у Гуди, о чьей жизни рассказано в «Муках и радостях», потому что я совершенно забыл. Это тоже исключительно, я не забываю что-то так просто. Я легко прощаю, забываю обиды, но в другом… О чьей жизни он говорил, ты знаешь, Дэварадж? Это был Гоген?

″Это был Микеланджело, Ошо″.

Микеланджело? Великая жизнь. Тогда Стоун многое упустил. Если бы это был Гоген, тогда всё в пордке, но если это Микеланджело, простите; тогда я не могу извинить ему… Но написал он красиво. Его проза похожа на поэзию, хотя вторая книга и не того качества, что «Жажда жизни». И не может быть, по простой причине исключительности такого человека как Винсент ван Гог. Этот голландец неподражаем! Он стоит особняком. В небе полном звёзд он сияет одинокой звездой, отдельно от других, уникально, по-своему. Легко написать великую книгу о нём, и то же самое стоило ожидать в отношении Микеданджело, но Стоун просто зацепился за свою первую книгу и попытался повторить себя; и поэтому упустил. Никогда не будте иммитатором. Не следуйте за чем-то или за кем-то… даже за собой.

Просто будте

от момента к моменту…

даже не зная,

кто вы есть..

Это и значит

быть моими людьми.

Бедняжка Четана, я сказал ей, что моя одежда должна быть снежно-белая. Она стирает для меня. Она делает всё, что умеет, все, что возможно.

Сегодня я неизмеримо счастлив ощутить себя опять в Гималаях. Я бы хотел умереть в Гималаях, как Лао Цзы. Это чудесно жить в Гималаях, но ещё более чудесно умереть в Гималаях. Снег всегда и везде мне напоминает о чистоте Гималаев, об этой девственности… Завтра никогда не приходит, так что не стоит переживать. Со мной это всегда сегодня, и в этот самый момент мы в том неповторимом мире Гималаев…

Микеланджело, должно быть, любил белый мрамор; он изваял статую Иисуса из этого камня. Никто другой не делал таких прекрасных статуй, — и Ирвингу Стоуну не должно было составить труда написать достойную Микеланджело книгу. Но он упустил возможность уникального видения, из-за самоповторения. Увы — если бы он смог забыть «Жажду жизни», он создал бы второй такой же шедевр.

Третья — книга Льва Толстого «Воскресение». На протяжении всей своей жизни Лев Толстой был очень оазбочен из-за Иисуса Христа; вот и название его романа — «Воскресение». И Толстой создал действительно великое произведение искусства. Это было моей библией. Я могу вспомнить себя, постоянно носящего «Воскресение» Толстого под мышкой. Даже мой отец обеспокоился. Однажды он сказал мне: «Это хорошо, что ты читаешь книгу. Но почему ты носишь её с собой целый день? Просто читай её».

Я сказал: «Да, я должен читать её. И не раз, много раз. Но я также собираюсь носить её с собой».

И вся моя деревня знала об этом — что я ношу какую-то книгу, называемую «Воскресение» с собой. Все они думали, что я сумашедший — а сумашедшие могут делать что угодно. Но почему я носил с собой «Воскресение» весь день? — и не только днём, но и ночью. Книга оставалась со мной и в постели. Я любил её… то, как Лев Толстой рассуждает — это подлинное и полное послание Иисуса. Он имел успех больший, чем любой из апостолов, исключая Фому, — но об этом я скажу после «Воскресения».

Четыре евангелия, включённых в Библию, лишены духа Христа. «Воскресение» намного лучше. Толстой любил Иисуса, а любовь — это магия, волшебство, тем более если вы любите человека, для которого время исчезло. Толстой любил Иисуса так сильно, что в некотором смысле они стали современниками. Промежуток огромен — две тысячи лет, — но он исчез между Иисусом и Толстым. Это происходит редко, очен-очень редко, и потому я всегда носил книгу с собой. Я больше не ношу её, но она по-прежнему остаётся у меня в сердце.

Пять. Пятое Евангелие. Его нет в Библии, оно было совсем недавно найдено в Египте — «Записке об Иисусе», Фома. Я говорил о нём, так как я сразу же влюбился в эти записи. Фома в своих «Записках об Иисусе» так прост, что это исключает всякие неточности. Он говорит очень прямо, непосредственно, будто его нет, а есть только Иисус.

Известно ли вам, что Фома был первым учеником, достигшим Индии? Индийское христианство старейшее в мире, старше Ватикана. И тело Фомы сейчас покоиться на Гоа — этом странном месте, но красивом, очень красивом. Вот почему все аутсайдеры, хиппи, те, кто называют себя не такими, так тянуться на Гоа — их непреодолимо привлекает это место. Никакое другое место… И ни в каком другом месте нет таких чистых и красивых пляжей, как на Гоа.

Тело Фомы всё ещё сохраняется там, и это чудо, как оно могло быть сохранено. Сейчас мы знаем, как можно хранить тела, их можно заморозить… но тело Фомы не было заморожено; это был древний метод, применявшийся в Египте, в Тибете, и в этом случае тоже. Учёные всё ещё не могут понять — какие химикаты были использованы, в каком порядке… и вообще были ли там использованы какие-то химикаты. Великие учёные! Они могут достичь луны, но не могут сделать чернильную ручку, которая не протекает! В самых малых вещах они терпят поражение.

Я не учёный. Вчера, даже когда я сказал ″О’кей″, это не было на самом деле о’кей. Я сказал потому, что я люблю вас и не хочу доставлять вам лишних проблем. Я не знаю ничего о химии, я знаю только то, кто я есть. Когда всё вокруг меня идёт хорошо, это превосходно. И через эту превосходность я знаю, что всё хорошо. Если что-то не так, я тоже должен падать, возвращаться в долину.

Позвольте вам объяснить восточную концепцию падения. Человек рождается, если что-то не так… не так с ним. Если всё правильно, нет причины рождаться; он двигается к источнику, исчезает в космосе.

Позавчера всё было хорошо. Но так не было вчера. Во-первых, я сказал ″О’кей″; это не было правдой. Но я могу лгать из любви — мне не хочется разочаровывать вас. В конце я ещё сказал: «Хорошо, можете заканчивать это». Но нечего было заканчивать, так как ничего и не начиналось. Я должен сказать вам это, чтобы это не повторилось опять. Прошу, не вынуждайте меня лгать. Я не британец, не англичанин; даже для приличия это трудно мне. Помогите мне, чтобы я мог говорить только то, что есть. И в этот момент вещи становятся по-настоящему красивыми — и не говорю, как англичанин — по-настощему красивыми… Вы знаете меня, обольстителя.

Пять — ещё одна книга Льва Толстого. Одна из величайших во всех языках мира, «Война и мир». И не только одна из величайших, но и одна из объёмнейших… тысячи страниц. Я не знаю, читает ли кто такие книги, помимо меня. Они такие большие, громадные, они устрашают вас!

Но книга Толстого должна была быть огромной, тут нет его оплошности. «Война и мир» — это вся история человеческого сознания — целая история; об этом не напишешь на нескольких страницах. Да, это не просто — прочесть тысячи страниц, но тот, кто сможет, будет перенесён в другой мир. Стоит почувствовать этот вкус, чего-то классического… Да, это классика.

Шестая. Сегодня, похоже, я окружён русскими. Шестая — Максим Горький «Мать». Мне не нравиться Горький; он коммунист, а я терпеть не могу коммунистов. Когда я не переношу чего-то, я просто не переношу — но эта книга, «Мать», хотя она и написана Горьким, её я люблю. Я любил её всю жизнь. У меня было столько экземпляров этой книги, что мой отец говорил: «Ты сошёл с ума? Одного экземпляра книги достаточно — а ты продолжаешь заказывать ещё и ещё! Недавно я опять видел почтовый пакет — и это не что иное, как ещё одна копия «Матери» Максима Горького. С тобой всё в порядке или всё-таки…»

Я отвечал ему: «Да, что касается «Матери» Максима Горького, я сумашедший, совершенно сумашедший!»

Когда я вижу мою собственную мать, я вспоминаю Горького. Этого человека можно считать одним из величайших деятелей искусства во всём мире. Особенно это в «Матери», здесь он достиг высочайшего пика писательского мастерства. Никто до и никто после… Он, как вершина в Гималаях. «Мать» должна быть изучена, изучена очень хорошо; только тогда это сможет просочиться в вас. Тогда понемногу вы начинаете чувствовать её… Да, это слово, ″чувствовать″ — не думать об этом, не просто читать, но чувствовать. Вы начинаете соприкасаться с этим, и это касается вас. Становиться живым. И теперь это уже не книга, это личность.

На седьмом месте другой русский, Тургенев, и его книга «Отцы и дети». Он был одним из моих любимцев. У меня было много любимых книг, тысячи, но никакую из них я не любил так, как эту книгу Тургенева. Я всё время убеждал моего отца прочесть её. Он умер; в ином случае я бы должен был просить его простить меня. Почему я засталвлял его прочитать книгу? Это было единственным способом для него понять в чём состоит разрыв между ним и мною. Но он был действительно удивительным человеком; он читал книгу снова и снова, прочто потому, что я говорил. Он прочитал её не однажды, а много раз. И после того, как он её прочитал несколько раз над пропастью между нами был наведён мост. Мы не были больше отцом и сыном. Эта уродливая «дружба» между сыном и отцом, матерью и дочерью, и так далее… мой отец оставил это, и мы стали просто друзьями. Сложно быть другом собственному сыну, собственному отцу; в даном случае, это его заслуга, не моя.

«Отцы и дети» Тургенева стоит прочесть каждому, потому что всякий вовлечён в какие-то отношения — отец и сын, муж и жена, сестра и брат, до тошноты… да, это вызывает тошноту. Всё, что касается семьи, в моём словае обозначается словом ″тошнота″. И всякий ещё претендует: «Как прекрасно…» Каждый хочет быть англичанином, британцем.

Восьмая, Д.Г. Лоуренс. Я всегда хотел говорить о его книге, но я беспокоился верно ли моё произношение. Пожалуйста не смейтесь над этим. Всю жизнь я говорил «Фоникс» потому что так пишется. Но сегодня утром я спросил Гудю: «Гудя, будь снисходительна ко мне! — что случается не так и часто. — Как произноситься название?»

Она сказала: «Финикс!»

«Боже мой! Финикс? Я всю свою жизнь продолжал говорить ″Фоникс″…» Это моя восьма книга — Д.Г. Лоуренс «THE PHOENIX[18]». Что ж, изменим моё произношение, чтобы это хотя бы походило на английский.

«Феникс» — это чудесная книга, лучшая из написанных за десятилетия, а может быть, за века.

Девятая, ещё одна книга Лоуренса. «Феникс» — великая, очень красивая, но это не последний мой выбор. Мой последний выбор — его книга «Психоанализ и бессознательное». Её редко читают. Скажите, кто-нибудь сейчас собирается прочесть эту книгу?. Люди, читающие романы, не станут читать её, люди, читающие о психоанализе, не будут читать её, потому что они не рассматривают Лоуренса как психоаналитика. Но я прочёл её. Я не поклонник романистов, ни сдвинутый на психоанализе — я свободен от того и другого. Абсолютно свободен. Я люблю эту книгу.

Мои глаза начинают накапливать влагу. Пожалуйста, не перебивайте.

«Психоанализ и бессознательное» была одной из самых любимых и лелеемых мной книг. Хотя я не читаю больше, если бы я захотел опять почитать, я начал бы именно с этой. Не Веды, не Библия, а «Бессознательное и псиоанализ». И знаете что, эта книга против психоанализа.

Лоуренс был настоящий революционер, бунтарь. Он был намного более революционен, чем Зигмунд Фрейд. Фрейд — это средний класс. Я не буду говорить больше, не ждите. В словах ″средний класс″ я имею ввиду ‘всё посредственное’. Это значение среднего класса — где-то посередине. Зигмунд Фрейд не был бунтарём по-настоящему; Лоуренс был.

Хорошо. Вам не надо беспокоиться обо мне и моих глазах — это даже интересно, я никогда не плакал так долго.

Десять: «Свет Азии» Арнольда. Я должен сказать ещё о двух книгах — и, даже если я умру, я должен закончить этот дискурс.

Одинадцать. Одинадцатым номером — «Биджак». «Биджак» — это подборка песен Кабира; это означает ″семя″ — и, конечно, семя тонкое, хрупкое, ещё невидимое. Вы сможете увидеть его, только когда оно прорастёт и станет деревом.