Кровь на снегу

– Да.

– И она наверняка не знает ничего о твоей работе.

– Да.

– А что ты рассказывал ей о своих занятиях?

– Продавец.

– В магазине?

Я посмотрел на Корину Хоффманн: ей действительно интересно или она просто болтает?

– Да.

– Подумать только.

По ее телу прокатилась дрожь, и она скрестила руки на груди. Я включил отопление на полную катушку, но, когда в квартире обычные окна, а на улице больше недели стоит двадцатиградусный мороз, холод победить нелегко. Я постучал пальцами по чашке.

– Что будешь делать, Улав?

Я поднялся со стула:

– Посмотрим, смогу ли я найти для тебя шерстяное одеяло.

– Я хотела сказать, что мы будем делать.

Она была в здравом уме. Если человек перестает думать о том, чего он не в силах изменить, и двигается дальше, значит он в здравом уме. Хотел бы я быть таким.

– Он придет за мной, Улав. За нами. Мы не можем вечно прятаться здесь. То есть можем до тех пор, пока он нас не найдет. Поверь мне, я его знаю. Он скорее умрет, чем станет жить с таким позором.

В тот момент я не задал ей очевидный вопрос: «Так зачем же ты взяла в любовники его сына?» Вместо этого я задал менее очевидный вопрос:

– Из-за позора? Не из-за любви к тебе?

Она отрицательно покачала головой:

– Все сложно.

– У нас полно времени, – сказал я. – И как видишь, у меня нет телевизора.

Она рассмеялась. Я до сих пор не принес ей шерстяное одеяло и не задал вопрос, который так и вертелся у меня на языке: «А сына-то ты любила?»

– Слушай, Улав…

– Да?

Она понизила голос:

– Зачем ты это делаешь?

Я сделал вдох. Я уже заготовил ответ на этот вопрос. И даже не один, а несколько ответов, на случай если я пойму, что первый не сработал. Во всяком случае, мне казалось, что ответы у меня готовы, но все они вылетели из головы, все до одного.

– Это неправильно, – сказал я.

– Что неправильно?

– То, что он хочет сделать. Убить собственную жену.

– А что бы ты сделал, если бы твоя жена спала с другим в твоем доме?

Она подловила меня.

– Думаю, у тебя доброе сердце, Улав.

– В наши дни добрые сердца не самый ходовой товар.

– Нет, это не так. Добрые сердца встречаются редко, и в них всегда есть потребность. Ты – редкий человек, Улав.

– Ну уж не знаю.

Корина зевнула и потянулась гибко, как кошка, – у кошек передние лапы соединены прямо с плечами, так что кошка пролезет в любое отверстие, куда пройдет ее голова. Очень полезно при охоте. И при побеге.

– Если у тебя найдется шерстяное одеяло, то я, пожалуй, поспала бы, – сказала она. – День был слегка перенасыщенным.

– Я поменяю белье на кровати, и можешь ее занять, – произнес я. – А мы с диваном – старые друзья.

– Вот как? – сказала она и подмигнула мне большим голубым глазом. – Это значит, я не первая, кто здесь ночует?

– Первая. Но случается, что я читаю на диване и засыпаю.

– Что читаешь?

– Ничего особенного. Книги.

– Книги? – Она склонила голову набок и лукаво улыбнулась, как будто поймала меня на лжи. – Я вижу здесь всего одну книгу.

– Библиотека. Книги занимают много места. Кроме того, я пытаюсь читать меньше.

Она подняла книгу, лежащую на столике в гостиной.

– «Отверженные». И о чем она?

– О многом, как мне кажется.

Корина приподняла бровь.

– В основном о мужчине, получающем прощение за свои преступления, – ответил я. – Остаток жизни он тратит на то, чтобы компенсировать нанесенный вред, и совершает добрые дела.

– Хм… – Она взвесила книгу на руке. – Ты не ответил на вопрос о том, что мы будем делать, Улав.

– Вот что мы должны сделать, – ответил я. – Мы должны устранить Даниэля Хоффманна, прежде чем он устранит нас.

Когда я формулировал этот ответ у себя в голове, он казался мне идиотским. И сейчас, когда я произнес его вслух, он прозвучал столь же по-идиотски.

Глава 8

На следующий день ранним утром я отправился в пансионат. Обе комнаты, выходившие окнами на квартиру Хоффманна, были сданы. Я устроился в утренних сумерках на улице, позади припаркованного грузовика, и поднял глаза на окна его гостиной. Я ждал, сжимая пистолет в кармане пальто. Обычно в это время он уже выезжает на работу, но сегодня был необычный день. Свет горел, но невозможно было понять, есть ли кто-нибудь в квартире. Я надеялся, что Хоффманн понял: мы с Кориной не в бегах, не сидим в гостиничном номере где-нибудь в Копенгагене или Амстердаме. Во-первых, это не мой стиль, а во-вторых, у меня не было денег, и Хоффманн это знал. Мне пришлось попросить у него задаток для покрытия текущих расходов. Он поинтересовался, почему у меня нет бабла, ведь он совсем недавно заплатил мне за две работы. Я ответил что-то про старые развлечения.

Если Хоффманн считал, что я в городе, то он считал, что я попытаюсь добраться до него раньше, чем он доберется до меня. Со временем мы неплохо узнали друг друга. Но одно дело – думать, будто ты знаешь кое-что о людях, а другое дело – знать на самом деле. Я и раньше ошибался. Может быть, он один там, наверху. В таком случае мне вряд ли представится возможность лучше, чем когда он будет выходить из квартиры. Надо просто дождаться, когда за ним захлопнется дверь в парадную (чтобы он не смог нырнуть обратно в дом), перейти улицу и дважды выстрелить ему в торс с расстояния пяти метров, а потом дважды в голову в упор.

Слишком хорошо, чтобы быть правдой.

Дверь парадной открылась. Появился он.

И Брюнхильдсен с Пине. У Брюнхильдсена была накладка на лысине, похожая на собачью шерсть, и жидкие усики, напоминающие крокетные ворота. На Пине была коричневая кожаная куртка, которую он носил и зимой, и летом. Маленькая шляпа, сигарета за ухом и рот, постоянно находящийся в движении. Через улицу до меня доносились обрывки слов. «Гребаный мороз» и «говнюк».

Хоффманн остановился в дверях, а два его пса выскочили на тротуар и оглядели улицу в обе стороны. Их руки были опущены глубоко в карманы.

Затем они подали знак, что Хоффманн может выходить, и направились к машине.

Я пригнулся и пошел в противоположном направлении. Ладно. Как я уже говорил, слишком хорошо, чтобы быть правдой. Но теперь я, по крайней мере, знал, что он понимает, как я собираюсь решать проблему. Умрет он, а не я.

В любом случае все это означало, что мне необходимо перейти к плану А.

Я начал с плана Б по той причине, что в плане А мне не нравилось решительно все.

Глава 9

Я люблю смотреть кино. Не так сильно, как читать книги, но хороший фильм выполняет почти те же самые функции, что и книга: он заставляет иначе взглянуть на вещи. Но ни один фильм не заставил меня иначе взглянуть на преимущество нахождения в большинстве и обладания более тяжелым оружием. В сражении между одним человеком и несколькими, когда обе стороны готовы к бою и вооружены, тот, кто находится в одиночестве, погибает. В сражении, где одна из сторон оснащена автоматическим оружием, она выигрывает. Этот опыт дался мне настолько нелегко, что я не собирался делать вид, будто это не так, просто чтобы не обращаться к Рыбаку. Это на самом деле так. И поэтому я отправился к Рыбаку.

Как я уже говорил, Рыбак был тем, кто делил с Даниэлем Хоффманном рынок героина Осло. Рынок этот не особо велик, но поскольку на нем доминировал героин, клиенты имели деньги, а цены были высоченными, то и прибыль получалась огромной. Все началось с Русского пути, или Северного прохода. До того как он появился в семидесятые годы благодаря русским и Даниэлю Хоффманну, большая часть героина поступала в Норвегию из Золотого треугольника через Турцию и Югославию, по так называемому Балканскому пути. Пине говорил мне, что работает сутенером у Хоффманна, и поскольку девяносто процентов шлюх принимают героин, то в расчетах с большинством из них доза – такая же ходовая валюта, что и норвежская крона. И Хоффманн додумался до того, что если раздобыть дешевый героин, то валовая прибыль от продажи сексуальных услуг возрастет соответственно.

Идея раздобыть дешевую наркоту пришла не с юга, а с севера. С маленького, практически не заселенного полярного острова Западный Шпицберген, который делят Норвегия и Советский Союз, добывая уголь каждый на своей стороне острова. Жизнь там трудна и монотонна, и Хоффманн слышал жуткие истории норвежских шахтеров о том, как русские забываются с помощью водки, героина и русской рулетки. Хоффманн поехал на север, познакомился с русскими и вернулся домой с договором. Оказалось, что опий-сырец ввозится в Советский Союз из Афганистана и там перерабатывается в героин, после чего транспортируется на север, в Архангельск и Мурманск. Переправить наркоту оттуда в Норвегию совершенно невозможно, поскольку коммунисты серьезно патрулируют границу с состоящей в НАТО Норвегией, и наоборот. Но на Западном Шпицбергене, где сорокаградусные морозы да границы патрулируют только белые медведи, проблем с передачей не было.

Человек Хоффманна с норвежской стороны острова пересылал наркотики ежедневным внутренним авиарейсом в Тромсё, где таможенники никогда не проверяли ни один чемодан, хотя все прекрасно знали, что шахтеры везут с собой ведра дешевого, не облагаемого пошлиной алкоголя. Казалось, даже таможенники позволяют им такую радость. И именно они, конечно, впоследствии утверждали, что наивно полагать, будто такое большое количество героина попадало в страну и переправлялось в Осло самолетами, поездами и машинами, притом что никто ничего не знал. В карманы государственных служащих наверняка попадали конвертики.

Но по словам Хоффманна, он никогда не заплатил ни одной кроны в качестве взятки. Этого не требовалось. Полиция даже не догадывалась о том, что происходит, до тех пор пока на норвежской стороне острова, недалеко от города Лонгйир, не обнаружили снегоход. Останки водителя, не доеденные медведями, свидетельствовали о том, что он был русским. В бензобаке снегохода находились полиэтиленовые пакеты, содержавшие в общей сложности четыре килограмма чистого героина.

Операция Хоффманна была приостановлена на время, пока полиция и губернатор Западного Шпицбергена быстрыми пчелами рыскали по округе. В Осло началась героиновая паника. Но жадность подобна талой воде: когда один путь закрывается, она прокладывает себе другой. Рыбак, совмещавший в себе много качеств, первым из которых, безусловно, была предпринимательская жилка, сформулировал это так: спрос, не получивший предложения, получит предложение. Он был веселым толстячком с усами как у моржа. Рыбак вообще казался рождественским гномом, но ровно до тех пор, пока не всаживал в тебя нож ради извлечения прибыли. Несколько лет он занимался контрабандой русского спирта, который вывозился на советских рыболовецких судах в Баренцево море, перегружался на норвежские корабли и выгружался в заброшенном рыбацком поселке, где Рыбак не просто распоряжался, но и владел абсолютно всем. Там бутылки помещали в ящики из-под рыбы, после чего перевозили в столицу на рефрижераторах вместе с рыбой. В Осло бутылки складировали в подвале магазина Рыбака. Магазин вовсе не был простой ширмой для его деятельности, это был солидный рыбный магазин, которым владели три поколения семьи Рыбака, не особо зарабатывая, но и не разоряясь.

И когда русские поинтересовались, не хочет ли Рыбак заменить спирт героином, он сделал кое-какие расчеты, изучил тюремные сроки, рассмотрел вероятность быть пойманным – и согласился. И когда Даниэль Хоффманн возобновил движение по Шпицбергенскому маршруту, он обнаружил, что у него появился конкурент. И это ему не понравилось.

Вот в этот момент в картине и появился я.

За спиной у меня, как я уже рассказывал, был довольно неудачный преступный опыт. Я отсидел за ограбление банка, поработал у Хоффманна помощником сутенера Пине, был уволен и в то время занимался поисками еще более бессмысленного занятия. Хоффманн вновь связался со мной, после того как из надежного источника узнал, что я убрал одного контрабандиста, труп которого с частично не поврежденной головой обнаружили в порту Халдена. Профессионально исполненное заказное убийство, похвалил меня Хоффманн. А поскольку больше меня хвалить было не за что, я не стал ему возражать.

Моим первым заданием стал один бергенец, толкавший для Хоффманна наркоту на улице. Он украл часть дури, отказался это признавать и перешел на работу к Рыбаку. Найти его было не трудно: бергенцы разговаривают громче уроженцев других норвежских регионов, и его раскатистое бергенское «р» прорывало ночную тьму у Вокзальной площади, где он обычно работал. Я показал ему пистолет, и раскатистое «р» быстро оборвалось. Говорят, во второй раз убивать легче, и, думаю, это правда. Я отвел парня в контейнерный порт и выстрелил ему два раза в голову, чтобы было похоже на халденское убийство. Поскольку у полицейских уже был подозреваемый в том убийстве, они с первого же дня пошли по ложному следу, а ко мне никогда даже не приближались. Хоффманн получил подтверждение своему суждению обо мне как о первоклассном мастере и дал мне новое задание.

Хоффманну позвонил один парень и сказал, что предпочел бы толкать товар для него, а не для Рыбака. Он хотел встретиться в каком-нибудь незаметном месте и обговорить детали так, чтобы Рыбак об этом не узнал. Он сказал, что больше не может выносить вонь рыбного магазина. Ему стоило придумать историю получше. Хоффманн нашел меня и поделился своими подозрениями по поводу того, что Рыбак поручил этому парню убрать его.

На следующий вечер я стоял на вершине холма в парке Санкт-Хансхауген и ждал его. Место хорошо просматривалось. Говорят, что раньше здесь было капище для жертвоприношений и теперь здесь водятся привидения. Мама говорила, что книгопечатники варили в этом месте типографскую краску. Я же знаю, что тут жгли городской мусор. В тот вечер прогноз обещал около минус двенадцати, поэтому я был уверен, что мы будем одни. Без десяти девять на дорожке появился человек и направился в сторону башни. Когда он дошел до вершины холма, лоб его был совершенно мокрым, несмотря на мороз.

– Рано ты, – сказал я.

– Ты кто? – спросил он, вытирая пот шарфом. – И где Хоффманн?

Мы одновременно кинулись доставать пистолеты, но я был быстрее. Я попал ему в грудь и в руку над локтем. Он выронил пистолет и повалился на спину. Он лежал на снегу и смотрел на меня снизу вверх.

Я приставил пистолет к его груди:

– Сколько он заплатил?

– Два… двадцать тысяч.

– Ты считаешь, этого достаточно, чтобы убить человека?

Он открывал и закрывал рот.

– Я все равно убью тебя, поэтому можешь не придумывать очень умный ответ.

– У нас четверо детей и двухкомнатная квартира с кухней, – произнес он.

– Надеюсь, он заплатил тебе авансом, – сказал я и нажал на курок.

Он застонал, но продолжал лежать и моргать. Я посмотрел на две дырки в пальто на его груди, а потом распахнул его.

На нем была кольчуга. Не пуленепробиваемый жилет, а чертова железная кольчуга, из тех, что носили викинги. Во всяком случае, такие были на иллюстрациях в «Саге о королях» Снорре, а эту книгу я перечитал в детстве столько раз, что в конце концов библиотека отказалась выдавать ее мне на руки. Железная. Неудивительно, что парень вспотел, поднимаясь на холм.

– А это что за хрень?

– Жена сделала, – сказал он. – Для пьесы о Святом Улаве.

Я провел кончиками пальцев по маленьким железным колечкам, сцепленным друг с другом. Сколько же их здесь? Двадцать тысяч? Сорок?

– Она не позволяет мне выходить без нее, – произнес он.

Кольчуга для театральной постановки об убийстве святого короля.

Я приставил пистолет к его лбу:

– «Ты ударил собаку, которую даже железо не берет».

– Снорре, – прошептал он. – Улав Святой во время битвы при Стик…

– Верно, – прервал я его и нажал на курок.

В его бумажнике лежало пятьдесят крон, фотография жены и детей и удостоверение личности с именем и адресом.