Помоги проекту - поделись книгой:
Данный проект, каким бы иллюзорным он ни был, с тем же размахом и с учетом тех же деталей в следующий раз возродится в столь же безумных планах 1831 – 1834 гг., а предполагаемая депортация вновь будет представлена как благо и милость. В будущем тоталитарные системы ХХ в. и развитие железнодорожной сети превратят в реальность идеи массовых депортаций, которыми бредила Северная Семирамида, читая плод размышлений своего любовника.
Зубов также писал, что со временем большинство этих облагодетельствованных колонистов потянутся в Мариупольский уезд, расположенный на берегу Азовского моря, и в Новомосковский уезд в Таврии у устья Днепра в районе Мелитополя и что все они получат помощь, детали которой он подробно изложил в семи пунктах.
1. В уездах Вознесенской и Херсонской губерний имелось более 65 565 десятин свободной плодородной земли. Шляхта должна была там найти достаточно камыша и соломы на крыши своих жилищ. Расстояние при переезде не должно было быть слишком большим. Строительное дерево имеется в изобилии по берегам реки Кодыми. Вдоль нее можно расположить 2000 дымов, еще 2000 в Херсонской губернии, из которых 200 оставить в околицах Вознесенска.
2. Между крепостями Александрия и Петровск, расстояние между которыми в 150 верст, в Екатеринославской губернии и вдоль рек Таврической земли плодородной земли и воды имеется в изобилии. Поселив там 800 семей, можно было бы обеспечить защиту пути между Днепром и Азовским морем. Развитие этих земель должно было идти быстро. В случае необходимости солдаты-хлебопашцы могут нести службу на линии Кубань – Таврия. Хозяйственный инвентарь и домашняя утварь уже привезены по Днепру в Херсон из Белоруссии. Каждая семья должна была получить 30 десятин земли с правом последующего наследования без уплаты земельного налога: «Таковая отдача им земли в вечное владение побудит охотнее и прочих из сего шляхетства переселиться с чужих земель, за обрабатывание коих платят ныне подати, и сделаться владельцами своей собственности». Как видно из следующего пункта, обещание щедрых наделов было вызвано незнанием о господствующей в польской Украине традиции индивидуализма.
3. Ссуду размером в 30 рублей собирались обещать первым 4 тыс. прибывшим, ее должны были получить как имеющие землю, так и не имеющие, все вместе, на основе круговой поруки. В этом нашла проявление исконная русская мечта о взаимном присмотре, характерном для крестьянского мира – общины; после 1830 г. она вновь возродится в проектах министра П.Д. Киселева по реорганизации этой группы шляхты. Мечта эта заключалась в достижении солидарной ответственности за полученную ссуду «всего общества, из чего и та может последовать польза, что все и каждый из переселенцев один за другим будет иметь присмотр». Предполагалось, что ссуда должна быть возвращена в течение четырех лет, что в целом составило бы 120 тыс. рублей, к этому необходимо было бы добавить еще 200 тыс. в том случае, если бы правительство взяло на себя оплату строительства домов из расчета по 50 рублей на каждый. Расходы на строительство также подлежали возвращению.
4. Естественно, к переселенцам следовало относиться с определенной долей осторожности: в одном поселении, по расчетам Зубова, не должно было быть более 50 домов с переселенцами, и они не должны были контактировать с уже существующими поселениями.
5. С учетом возникновения военной необходимости нужно было предусмотреть формирование полков, куда должны были набирать добровольцев, поощряя их специальными указами.
6. Колонистам необходимо было гарантировать свободное и беспрепятственное соблюдение церковных обрядов «для лучшего привлечения их как на сие земли, так и для вкоренения в сердцах их благодарности, доверенности и любви к правлению зиждующему благосостояние их и потомства, не благоугодно ли будет повелеть, Всемилостивейшая Государыня, для каждых 200 семейств из доходов вверенных мне губерний соорудить храм божий и по сношению моему с Епископом Католицким определить попов того исповедания в верности и благомыслии испытанных».
7. Кроме того, следовало этим семьям позволить продать или привезти с собой все, что им принадлежало в прежнем месте проживания, и назначить ответственных, в обязанности которых входило бы следить, чтобы владельцы имений, в которых эти семьи проживают, не препятствовали им, чтобы таким образом «все пользовались силой закона Вашего Императорского Величества». Зубов, очевидно, понимал, что отъезд чиншевиков привел бы к разрыву соглашений на честном слове с богатыми землевладельцами, а это могло бы привести к протестам со стороны последних.
Екатерине II подобные рассуждения, естественно, пришлись по вкусу, и она поручила выполнение проекта его автору, считая подобные планы крайне полезными для этого типа людей и соответствующими сложившейся ситуации, о чем и было сказано в «Именном указе, данном Екатеринскому, Вознесенскому и Таврическому Генерал-губернатору князю Зубову. О переселении в сии губернии на казенные земли чиншевой шляхты с помещичьих земель в присоединенных от Польши губерниях».
Несмотря на общую формулировку названия указа, сделанные императрицей поправки ограничивали эту операцию до уровня эксперимента. Использовав в заключительном варианте указа первый пункт проекта, Екатерина приказывала для начала ограничиться немедленным переселением 4 тыс. дымов на берег реки Кодыми под Вознесенск, а также в несколько отдельных мест под Херсоном, Екатеринославом и в Таврии. Этот эксперимент должен был финансироваться Зубовым из бюджета его губерний. Указ не исключал возможности дальнейшего развития операции, если желающих будет больше.
Ничего не известно о возможной реализации проекта, который в большей степени поражал своими намерениями, нежели размахом. Даже если и была начата его реализация, от него достаточно быстро отказались. Спустя четыре месяца после смерти Екатерины II и через десять месяцев после подписания ее указа генеральный прокурор Сената объявил крайне лаконичный по форме приказ Павла I: «Его Императорское Величество высочайше повелеть соизволил: переселение чиншевой шляхты из губерний от Польши приобретенных в бывшую Вознесенскую губернию остановить»129. И так проект, которому суждено было остаться на бумаге, стал источником легенды. Однако в оправдание историков, распространявших эту легенду, нужно сказать, что идея уменьшения растущей численности шляхты с помощью подобных чисток будет продолжать будоражить чиновничьи умы, в чем нам предстоит убедиться на основании многочисленных архивных материалов, извлеченных из забытья.
Так, в 1800 г. новороссийский вице-губернатор, статский советник Неверовский, в свою очередь, обратился в ведомство государственных имуществ с просьбой о переселении чиншевой шляхты из Киевщины и Подолья в доверенную ему губернию, выдвигая те же, что и Зубов, аргументы. Согласно министру внутренних дел В.П. Кочубею, в 1806 г. Неверовский писал, «что из числа находящейся в тех губерниях чиншевой шляхты, некоторые входят с прошениями в Новороссийскую казенную палату о причислении их по бедности и неимению собственных своих земель, тамошней губернии в казенные поселяне, и что число оной простирается там до 20 000 душ»130.
В своем прошении от 1800 г. Неверовский предлагал поселить эту шляхту недалеко от собственных родных мест, в Ольвиопольском уезде на левом берегу Буга, выделив по 15 десятин пахотной земли из расчета на одну душу мужского пола, а также освободив на десять лет от налогов – с последующим установлением налога по 5 копеек за десятину вместо тяжелого оброка. Однако оценка (в дальнейшем мы увидим, что очень приблизительная) количества соответствующих шляхтичей, сделанная ведомством государственных имуществ, показала, что в соответствующих губерниях насчитывается 162 577 лиц обоего пола – тогда как переехать согласились всего 17 добровольцев из Киевщины и 14 из Подолья, что поставило под полное сомнение готовность к переселению.
Кроме того, Сенат в рамках другой переписи, целью которой было административное решение шляхетского вопроса, к чему мы в дальнейшем еще вернемся, насчитал 218 025 безземельных шляхтичей мужского пола на всех присоединенных бывших польских землях и 25 сентября 1800 г. дал им срок в два года для представления свидетельств шляхетского происхождения, по истечении которого, в случае непредставления доказательств, их должны были отнести к податной категории. Властям следовало лишь дождаться окончания данного срока.
Незадолго до его завершения, 11 августа 1802 г., Винценты131 Новосельский, поляк на царской службе, добился, благодаря своему званию титулярного советника и, возможно, нужным знакомствам, аудиенции у Александра I по вопросу о проекте создания шляхетской колонии в местечке Терновка близ Николаева, где сохранились отдельные каменные здания и старая турецкая мечеть. Император поручил Новосильцову, члену Негласного комитета своих «молодых друзей», представить данный проект для оценки ведомством государственных имуществ132.
Оригинальность данной инициативы заключалась в том, что была предложена поляком, желавшим, видимо, сыграть не последнюю роль в ее осуществлении. В его проекте вновь объяснялось, что чиншевые шляхтичи – убогие потомки шляхетской «голоты» – живут в частных владениях и платят своеобразный оброк в том же размере, какой вносят мужики в казенных имениях. Потребность повторения этого объяснения свидетельствует, что в глазах российских властей эта категория продолжала оставаться абсолютной аномалией. Упоминание же при каждом случае об убогом положении чиншевиков должно было скрыть за благотворительными намерениями истинную потребность в новых поселенцах. «Сверх того еще требуемы от них многие услуги не редко бывают оными помещиками утесняемы, – писал автор проекта, – а по бедности своей принуждены сносить все то, что бы с ними ни случилось».
По утверждению Новосельского, по всей империи должно было найтись по меньшей мере 50 тыс. таких семей, он предлагал (подобные попытки уже предпринимались) осуществить их перепись с помощью предводителей дворянства в западных губерниях. Он обманывался так же, как и другие, полагая, «что многие охотно согласятся переселиться». Автору проекта едва удалось скрыть свои истинные намерения – он советовал императору для проведения данной операции создать должность попечителя и назначить на нее человека, которому бы эти люди доверяли и который мог бы защитить их, помогая удовлетворять их нужды, и имел бы решающий голос при наделении землей, которое бы велось в полном согласии с губернатором и казначейством. В его обязанности также входило бы информирование заинтересованных лиц о том, что монарх, сжалившись над их бедностью, нехваткой земли и тяжестью налогов, соизволил предоставить им возможность получить в наследственную собственность в отведенном месте землю, обратившись к попечителю, ответственному за создание шляхетских колоний, и заверил их, что, согласно «Жалованной грамоте дворянству», им не придется платить подушной подати. Они должны были получить брошюры с правилами поведения, а также следить за тем, чтобы владельцы имений (вновь то же опасение), где они проживают, не чинили преград к их переселению. В противоположном случае належало дать суровый приказ гражданским губернаторам, т.е. обратиться за помощью к полиции или войску. Новосельский надеялся, что подобное предложение привлечет многих.
Из ответа ведомства государственных имуществ H.Н. Новосильцову от 23 января 1803 г.133 абсолютно понятно, что там было известно о возраставшем влиянии на царя Комитета «молодых друзей», а в особенности князя Адама Ежи Чарторыйского, который, как шляхетские магнаты времен независимой Польши, выступал в защиту целостности шляхетского сословия. Новосильцову из ведомства сообщили, что проект Новосельского, как и предыдущий проект Неверовского, «недовольно им обдуман и без основания». В ведомстве быстро сориентировались, что автор проекта, хоть и не предлагая этого прямо, очевидно, видел себя в роли организатора и руководителя всей операции. Не без основания было высказано сомнение, что люди, рассеянные небольшими группами по восьми губерниям (по всей присоединенной территории), разделенные между собой несколькими тысячами верст, доверятся и будут повиноваться частному лицу, вверив ему свою судьбу. Решение о выборе территории под поселения должен был принимать, по мнению ведомства, человек знающий и авторитетный, в то время как на предложенных Новосельским землях ощущалась нехватка воды. Более того, эти земли уже были переданы болгарским колонистам, над которыми начальствовал главнокомандующий Дунайской армией134. Вероятнее всего, автор проекта, по мнению ведомства, был аферистом, желавшим заполучить казенные земли и привезти туда рабочую силу, которую он предполагал эксплуатировать так же, как это делали обличаемые им землевладельцы. Несмотря на выраженное сожаление об упускаемых возможных поступлениях в казну в связи с переселением, тем не менее признавалось, что немногочисленные попытки принудительного переселения всегда проваливались, вызывая лишь сетование и жалобы (очевидно, речь шла об авторитарно принятых решениях министра юстиции Г.Р. Державина от 8 августа 1802 г., к которым мы еще обратимся). Если же среди шляхетских семейств найдутся желающие, они могут по согласованию с властями выбрать себе землю. Выступать с такого рода инициативами должны были гражданские губернаторы, которые должны были сориентироваться, где можно найти подобную шляхту и не будет ли оказано сопротивление со стороны землевладельцев. «Сомнительно однакож, – говорилось в заключительной части, – чтобы нашлось к сему охотников», а поскольку шляхетский вопрос находился в ведении иного ведомства, окончательное решение оставлялось за Новосильцовым.
Тем временем напряженность в ближайшем окружении Александра I возрастала из-за конфликтности Г.Р. Державина, старого придворного поэта Екатерины II, который беспрестанно писал помпезные и многословные оды в ее честь и которого новый царь на короткое время сделал министром юстиции. Царские советники, однако, старались проявлять большую сдержанность (за исключением В.П. Кочубея). Еще при Павле I во время поездки по аннексированным польским землям Державин осознал размах еврейского и шляхетского вопросов, эти две категории населения были слабо представлены в империи до разделов Речи Посполитой. Державин сразу же их люто возненавидел. Проблемы, связанные с этими категориями населения, проявились сразу после первого раздела 1772 г. в белорусских землях, в районе Витебска и Могилева135, но лишь после окончательного раздела Речи Посполитой, когда численность обеих групп резко выросла, старый пиит несравненной Фелицы двинулся в атаку против присутствия в сельских местностях, которые раньше принадлежали полякам, «жидов» (Державин иначе евреев не называл), вводящих в соблазн крестьян. Еще до убийства Павла I он подал в Сенат «Мнение о евреях»136, которое легло в основу деятельности особого Комитета по благоустройству евреев, учрежденного 9 ноября 1802 г. Александром I, в состав которого входили В.А. Зубов, В.П. Кочубей, А.Е. Чарторыйский и С. Потоцкий137, также рассматривавшего возможность переселения евреев. Запланированное согласно Положению о евреях от 9 декабря 1804 г. принудительное перемещение евреев из сельской местности в города частично было осуществлено лишь в 1807 г. Царское правительство было вынуждено изменить подход к этой акции в связи с получившим большую огласку собранием представителей еврейских общин, созванным Наполеоном в Париже. После предоставления Французской революцией 1791 г. гражданских прав евреям во Франции, Наполеон стремился к организации их религии, и с этой целью после двухлетнего, с 1806 по 1808 г., периода консультаций был создан Великий Синедрион.
Прямая связь, которую Державин проводил между обеими проблемами, и его одинаковое отношение к этим двум социальным группам, которые не вмещались в рамки официальной классификации, будут рассмотрены нами в дальнейшем. Шляхта, писал бывший министр в 1812 г., работая над мемуарами, «не менее жидовского важное дело»138. И пренебрежительно объяснял, что это за сорт людей, именующих себя шляхтичами: их количество, по его мнению, во всей Польше наберется, может быть, не один миллион, а в российской части – до 500 тысяч. Согласно устоявшимся стереотипным представлениям, он показывает шляхтичей как подопечных магнатов, нуждавшихся в шляхте во время сеймов, а далее подчеркивает, что его терпению настал конец, когда в одном из конфискованных белорусских имений, полученном генералом Е.П. Ермоловым и вскоре им проданном, отдельные шляхтичи стали писать жалобы на нового владельца, переселившего их в другое свое имение под Херсоном, «не имея нужды в такой сволочи»139.
Тогда Державин (он пишет о себе в третьем лице и называет себя по фамилии), «собрав о всем нужные к делу сему справки и узнав, что покойная Императрица имела намерение выселить тех дворян и шляхту [он также был знаком с планом Зубова. –
Но как можно было ожидать успешного осуществления проекта? Александр I доверил его выполнение «Еврейскому комитету», состоявшему по большей части из «польских вельмож», таких как А.Е. Чарторыйский и С. Потоцкий. Впоследствии обер-прокурор Сената Д.О. Баранов рассказывал Державину, что сразу после его отстранения от должности министра юстиции в 1803 г. (вопреки ожиданию, Александр I достаточно быстро охладел к другу своей бабки) Чарторыйский, ознакомившись с докладной запиской о шляхте и с проектом соответствующего указа, бросил их в пылающий камин, откуда Баранов успел выхватить лишь отдельные куски. Копии этого проекта утеряны.
Идея проведения чистки регулярно посещала умы людей самого разного социального положения. Не стоит слишком большого значения придавать и проекту поляков – Гороховского и Яворского, которые 6 августа 1806 г. сумели благодаря некоему поручику Вольскому подать петицию самому Кочубею, берясь собственными силами переселить свыше 400 чиншевиков, «желавших» отправиться в Херсонскую губернию. Для этого, по мнению этой троицы, надо было издать приказ, «пригласив» еще тысячу семей, желающих соревноваться в возделывании земли и служении государству. Однако для подобных предложений час еще не пробил. Зная об имевшихся прецедентах, министр не дал петиции хода140.
В 1807 – 1808 гг., когда размышления о способе организации чиншевой шляхты приобретали, возможно, наиболее широкую и либеральную форму, о чем еще пойдет речь, среди многочисленных текстов – свидетельств обширной дискуссии – один написан с особой грубостью, достойной яростнейших «чистильщиков». Его автор – военный министр Аракчеев. После двух лет опалы при Павле I «гатчинский капрал» вновь почувствовал себя крайне уверенно при дворе Александра I. Его заносчивость и фанфаронство артиллериста пришлись особенно по вкусу после поражения в битве при Аустерлице, после которой Кутузова отправили на должность киевского военного губернатора. Аракчеев вернул царю веру в армию, которая пошатнулась после проигранных Наполеону битв, и мог позволить себе выступать против достаточно прогрессивных для того времени идей, в частности тех, которые начал развивать М.М. Сперанский.
В обширном собрании разнообразных предложений, сделанных Комитетом по устройству евреев, в будущем преобразованным в Комитет по устройству шляхты, и поступавших на дальнейшее рассмотрение Государственного совета, позиция Аракчеева выделяется особым пренебрежением к этой категории людей, принципиально отличающихся от русского дворянства и готовых терпеть «состояние… можно сказать униженное и предпочитающие в служение в рабстве пользе Государственной». С позиции солдафона он рассуждает о том, заметили ли соответствующие власти их низкий уровень проявления рвения во время мобилизации предыдущих лет, или сколь многочисленной была шляхетская милиция в Киевской губернии, где чиншевиков заставили наравне с государственными крестьянами и крепостными выставлять такое же количество рекрутов. По мнению министра, было лишь два способа привлечения этих людей на службу – деньги, что практиковалось во время набора солдат из крестьян, или просто царский приказ. Он не видел необходимости заблаговременно обращаться по этому вопросу к губернаторам, как того хотел Государственный совет, по его мнению, это было бы лишь потерей времени, а кроме того, вызвало бы ненужные слухи. Подобные облавы должны были проводиться втайне.
Аракчеев считал необходимым произвести немедленное переселение шляхты (его не интересовали ни количественные данные, ни методы) на пустующие земли и наложить запрет на ее наем помещиками, поскольку это «неприлично дворянскому классу». Понятно, что после недавнего внедрения знаменитых крестьянских военных поселений введение военного положения воспринималось им как единственное средство удержания переселенцев. По мнению Аракчеева, постоянное несение военной службы было единственным способом, который заставит шляхту покориться. Переселение должно было быть проведено в течение года. Те, кто имел в собственности земельный надел (мелкопоместная шляхта зачастую с целью увеличения дохода была вынуждена служить у крупных землевладельцев), могли остаться на месте лишь с одним сыном, остальные же сыновья должны были покинуть отчий дом с остальными депортируемыми. Для начала каждый из них должен был получить звание солдата и 20 рублей, что не было бы обременительно для государственной казны, из которой и так выдавалась подобная сумма для поощрения рекрутов. Министр настаивал на том, чтобы свободные земли выделяли лишь на исконно русской территории, а не в «польских» губерниях141.
Как видно, проектов экстремистских решений было предостаточно, однако ни один из них не дошел до этапа реализации. Тем не менее они представляются крайне важными для понимания позиций наиболее радикального крыла царской администрации. До конца царствования Александра I сторонники проведения тотальной чистки вроде бы больше не проявлялись, однако с началом царствования Николая I, в частности в период с 1827 по 1829 г., когда была создана комиссия из трех чиновников высокого ранга (о ней еще пойдет речь), которой вновь было поручено решить проблему статуса шляхты, именно тогда в очередной раз вернулся и призрак депортации. В основе его появления лежал холодный расчет, и это тогда, когда со времени последнего раздела Польши минуло более 30 лет, воцарился мир, а царская администрация более или менее свыклась с существованием давних польских шляхетских структур и не подозревала о возможности Польского восстания в Варшаве и вероятности его распространения на Украину. Это был период, когда безумные идеи Зубова вновь взяли верх, хотя реализовать их сумел лишь Сталин в конце 1930-х гг., депортировав поляков (преимущественно в Казахстан).
Последний проект по переселению, который был создан еще до начала Польского восстания 1830 – 1831 гг. и последовавших после него репрессий, возник в одном из петербургских кабинетов под контролем Николая I, которому не терпелось как можно быстрее разделаться с этой не укладывавшейся в существовавшую структуру общества группой. Его автором был член новой комиссии, представитель Военного министерства полковник С.П. Юренев. Его название звучит следующим образом: «О водворении не имеющей постоянного жительства шляхты на землях, расположенных в Новороссийском крае». Выражение «не имеющей постоянного жительства» должно было подчеркнуть и драматизировать тот факт, что шляхта, не имевшая собственной земли, не была связана с каким-либо конкретным местом, что являлось условием
Фундаментальное значение имеет установление связи между этими ранними проектами и невероятным всплеском ненависти в период с 1831 по 1836 г., на волне которой вновь обратились к прежним идеям, развив их и укрепив. Именно это дает возможность констатировать, что репрессии 1830-х гг. не были спонтанной и непосредственной реакцией, напротив, в их основе лежали более ранние наработки.
Новые планы по депортации будут рассмотрены нами во второй части книги.
Следует еще раз сказать, что все эти суровые угрозы так и остались в рамках напрасной риторики. Несостоятельность власти заставить исполнять принятые ею же законы – вот истинное лицо царского режима, сильного лишь на словах, который, в конце концов, оставлял, как нам предстоит увидеть в главе, посвященной развитию образования, значительную свободу действий тем, кому угрожал, для почти автономной самоорганизации: ведь от берегов Невы до излучины Днестра был не один день пути…
Перейдем к рассмотрению того, как царский режим пытался придать польской шляхте статус, сравнимый с российским дворянством.
Три возможных пути решения статуса безземельной шляхты:
Павел І, Державин, Чарторыйский
Избежать ужаса уничтожения отнюдь не означало для безземельной шляхты (как я сам раньше считал и писал144), что ее жизнь в первой трети XIX в. была подобна идиллии, которую оберегали от вмешательства царских властей (судя по польской литературе) крупные землевладельцы, тогда как Петербург вообще якобы забыл о существовании шляхетской «голоты». Действительно, в большинстве своем русское чиновничество примирилось с существованием столь нетипичной для социальной структуры империи группы, однако тех, кто задумывался над возможным извлечением пользы из ее существования, было значительно больше, чем до сих пор было принято считать, впрочем, этой проблемы историки практически не касались. Министерство финансов видело в чиншевиках потенциальных налогоплательщиков; Военное министерство размышляло, как бы среди этой шляхты набрать рекрутов, а то и офицеров, и одновременно оградить ее от возможности укрывать дезертиров и подозрительных лиц; Министерство юстиции постоянно возмущала роль, какую эта шляхта продолжала играть в земских и даже гродских судах; Министерство внутренних дел и полиция также интересовались ею, не мог не уделить ей внимания и Сенат, который, несмотря на свою занятость, во все вникал. Парадоксально, хотя, может, и логично, что лишь Герольдия крайне редко обращала внимание на эту группу, что свидетельствует о ее маргинальном положении в дворянско-шляхетском сословии.
До 1800 г., несмотря на то что некоторыми чиновниками высокого ранга осознавалась значительная численность этой группы, царской администрации в целом было сложно дать четкую ее характеристику и определить ее количество. В этот период мелкая шляхта проявляла себя, протестуя небольшими группами против злоупотреблений, жертвой которых она становилась в польских имениях, или – если имения были конфискованы – против попыток заставить ее платить оброк наравне с государственными крестьянами. Первыми проявили к ней интерес казенные палаты, губернские отделения Министерства финансов как к новому источнику прибыли, появившемуся после присоединения аннексированных территорий. Уже 11 июля 1789 г. Екатериной II был издан указ, касавшийся Белоруссии и других земель, отошедших к России после первого раздела Речи Посполитой 1772 г. Чиншевая шляхта была отнесена к податной категории населения и записана в подушный оклад. Этим указом Екатерина II позволяла им представлять в Сенат данные о количестве душ в их владении и бумаги, подтверждающие шляхетство145. Четырьмя годами ранее «Жалованная грамота дворянству» определила число доказательств «неопровергаемого благородства» в двадцать одно. В Грамоте шла речь о подтвержденных гербах, указах на дачу земель или деревень, патентах на чины, свидетельствах о получении звания обер-офицера и т.д. – требование подобных документов от чиншевой шляхты выглядело как издевательство.
Та же проблема, как заметил Зубов, после второго разделения Речи Посполитой проявилась в четырех украинских уездах, которые сперва были приписаны к Новороссии, а затем в результате административной реформы вошли в состав Киевской губернии. В Звенигородском, Уманском, Черкасском и Чигиринском уездах были огромнейшие земельные владения, такие как Смела (Черкасский уезд), проданное Потемкину в 1784 г. и выкупленное казной после его смерти в 1791 г., или не уступавшие им имения Станислава Потоцкого, а также различные конфискованные и контролируемые государством земли и т.п. Более того, Новороссийская казенная палата обеспокоилась неясностью статуса 9833 шляхтичей-чиншевиков, проживавших в этих имениях, а во время переписи 1795 г.146 причисленных к крестьянству, поскольку, как отмечалось выше, в указах от 27 марта и 27 сентября в 1793 г. Екатерина II не проявила интереса к судьбе этой категории населения. В тот момент было важно гарантировать собственность крупным землевладельцам после того, как они присягнут на верность. Необходимо было также позаботиться о контроле над крестьянами этих губерний, которые, как отмечалось в манифесте М.Н. Кречетникова, «некогда сущим Ее [Российской империи. –
Второй указ Тутолмину от 17 мая 1795 г. касался в основном землевладельцев – единственных, с царской точки зрения, истинных дворян. Пунктом 3 определялись условия участия в дворянских выборах (мы к этому еще вернемся), хотя в нем и содержался намек (первый сигнал к признанию) на шляхту, проживавшую отдельными селами в околицах (отсюда ее название – околичная), и на шляхту, арендующую землю (чиншевую). В то время российские власти не представляли себе истинных масштабов этого феномена, а при прочтении упомянутого указа могло создаться впечатление о признании возможности внести всех чиншевиков в дворянские книги при условии представления ими соответствующих доказательств, причем считалось несомненным, что подобными доказательствами шляхта располагала. К началу 1797 г. казенными палатами констатировалось, что фискальные органы бывшей Речи Посполитой не относили эту шляхту к категории налогоплательщиков, «а потому и взыскания с них никаких податей доселе не было»148. Первые сомнения возникли уже в 1796 г., когда стали известны результаты переписи 1795 г. в присоединенных губерниях, а некоторые случаи отнесения к той или иной категории были оспорены. Все началось с чиншевиков одного из самых известных поляков – с чем, несомненно, связана и быстрая реакция царских властей – Станислава Понятовского, племянника низложенного с престола польского короля, который, как мы помним, прибыл с дядей в Петербург в одной карете. Как только на его имения в Литве и на Украине был наложен секвестр (запрет на пользование), Понятовский мигом примчался из Рима в Петербург задабривать Екатерину, а при Павле I он занимал важное положение в его окружении149. Во время переписи в одном из его имений под Богуславом 214 чиншевиков, а также 175 женщин и девиц были приравнены к податному населению, что сразу вызвало жалобу. Казенная палата 24 июня 1796 г. обратилась в Дирекцию государственных счетов Министерства финансов с запросом о том, можно ли считать их свободными, на что 24 октября 1796 г. получила двусмысленный ответ. Министерство финансов сравнило эту группу со староверами и запорожскими казаками и признало, что эти поляки-шляхтичи, которые могли переходить из одного имения в другое и проживать там определенное время на основе найма, были в новоприсоединенных губерниях отнесены к крестьянам, т.е. на них была возложена семигривенная подушная подать, однако казенные палаты, не имея неопровержимых доказательств относительно того, свободны эти люди или нет, как и относительно того, принадлежат ли они землевладельцам, не могли требовать от них «избрания рода жизни», тем не менее, поскольку между ними могли находиться лица подозрительные, их не стоило оставлять «в несвойственном их породе состоянии»150.
6 (17) ноября 1796 г. императрица скончалась от инсульта; ее сын, которому не терпелось разрушить то, что сделала мать, 4 декабря (еще и месяца не прошло со дня ее смерти) издал указ «О возведении в дворянское достоинство», который, как вскоре окажется, было невозможно претворить в жизнь. Павел I провозгласил, что введение в дворянское достоинство и выдача соответствующих грамот «единственно зависит от самодержавной власти Богом нам дарованной», т.е. собирался лично проверять благородное происхождение каждого обратившегося. На решение судьбы 9833 чиншевиков из прежних имений Любомирского или 389 из имений Понятовского данный указ никакого влияния не имел. Оказавшийся в неловкой ситуации Сенат рекомендовал 24 января 1797 г. соответствующим казенным палатам в дальнейшем требовать от спорной группы шляхты временной уплаты таких же налогов, что и от жителей казенных земель, и стал обсуждать установление срока предоставления доказательств принадлежности к дворянству151.
Однако на этом основании нельзя говорить, как это делает И. Рыхликова, что данная группа шляхты была официально выделена в отдельную категорию (т.н.
Указ от 19 марта 1797 г., в котором Павел I предлагал шляхте выслать необходимые бумаги в Герольдию153, скорее всего, не дошел до нее, и поэтому 11 октября 1797 г. глава Департамента уделов А.Б. Куракин обратился в 1-й департамент Сената с настоятельной просьбой как можно быстрее решить проблему «вольных людей» в уже упомянутом имении С. Понятовского, который, по всей видимости, лично хлопотал о его скором решении. Насколько неприемлемым казалось существование этой небольшой группы (до установления ее реального количества было еще далеко), видно из указов, которые Сенат подал на подпись императору 26 октября и 11 ноября 1797 г. В них говорилось о потребности довести до сознания жителей «возвращенных губерний», что в Российской империи «непременно каковой-либо известной род состояния» у каждого должен быть. Другими словами, существование вне официально установленных сословных рамок исключалось154.
Шляхта из имений Понятовского на предложение выбрать «род состояния» отреагировала 7 мая 1798 г. на волне общего растущего возмущения, связанного с отнесением ее к податной категории в 1795 г. Киевский гражданский губернатор В.И. Милашевич сообщил в Сенат о многочисленных жалобах, поступающих от заинтересованных лиц, с заверениями о получении подтверждения своего благородного происхождения от князя Понятовского, который, подобно магнатам времен Великого сейма, таким образом проявил солидарность с убогой «братией». Авторы жалоб все как один повторяли, что они «вольной породы люди» и относятся к «числу вольноживущих». Они обижались на предложение выбрать «род состояния» и по-своему интерпретировали указ Екатерины II о подтверждении шляхетства. Они уверяли, как сообщал Милашевич, что «они никому партикулярно во владение по силе Высочайших узаконений не подлежат». Поэтому вместе со своими свидетелями (существовавший польский обычай при рассмотрении дел о подтверждении шляхетства в местных судах отводил решающую роль свидетелям), почувствовав поддержку князя, не колеблясь, обвиняли российские власти в попытках превратить их в крепостных, а также в преследовании. Они настаивали на том, что Понятовский позволил им жить на своих землях столько, сколько они захотят, или покинуть их по собственному желанию. Со своей стороны князь протянул им руку помощи и просил освободить их от уплаты налога. Правительство же само удивилось тому, что эта проблема, представленная в июне 1796 г. в Сенате, до сих пор не была решена. По предложению министра финансов первых пожаловавшихся объявили свободными, приравняв к староверам155. Описание данной категории шляхты чиновникам представлялось заданием столь же трудным, как и классификация казаков и евреев!
Однако другие случаи противоречили принципу солидарности между землевладельцем и безземельной шляхтой. 92 председателя семей села Бушинка под Ямполем в Подолье, вольные люди, платившие только чинш, подали 7 апреля 1798 г. в уездный земский суд жалобу на графа С. Дунина, который, по их утверждению, издевался над ними и хотел их закрепостить. Согласно письменным соглашениям с предыдущими владельцами, сперва с князем Франтишеком Ксаверием Любомирским, а затем с графом Станиславом Ворцелем, они имели право свободного перемещения и выбора работодателя. Предыдущие владельцы, писали они по-польски, придерживались предусмотренных обязательств, однако после покупки Дуниным имения вместе с их селом их стали призывать на дополнительные работы и заставлять платить до тех пор не существующие налоги, которые ранее возлагались лишь на крепостных. Дунин запретил им выезжать из села и угрожал в случае неповиновения. Он превратил их в крепостных, заставлял отрабатывать барщину и немилосердно избивал. Все их бумаги были конфискованы156. И хотя решение суда нам неизвестно, вполне вероятно, что жалоба осталась без ответа, поскольку шляхетское правосудие было – в чем нам еще предстоит убедиться – заведомо предвзятым.
Конфликты этого времени между землевладельцами и чиншевиками напоминали случаи вражды, характерные для XVIII в., к усилению которых привело принятие «Закона о сеймиках», служившего дополнением к Конституции 3 мая. Тому подтверждением могут служить споры, разгоревшиеся в 1798 г. и длившиеся до 1802 г. в имениях одного из богатейших землевладельцев, Щ. Потоцкого. В отличие от С. Понятовского, этому лидеру Тарговицкой конфедерации чувства шляхетской солидарности не были близки, а тот факт, что он полностью продался России, не помешал ему воспользоваться идеями «патриотов» Великого сейма и «либеральным» образом защищать свои интересы. В период с 1796 по 1805 г. барщина у него была заменена оброком. И хотя потомки Потоцкого вернулись к прежнему порядку, «прогрессивность» взглядов этого человека, к которому польские историки относятся неблагосклонно, заслуживает внимания. Одним из последствий его «прогрессивного» подхода было увеличение чинша для безземельной шляхты.
Узнав об отказе шляхты из селений Рубань и Рыжин подчиниться, Щенсны Потоцкий отправил туда своего эконома Цандера согнать чиншевиков с земли, а если бы те оказали ему сопротивление, то разрушить их дома с помощью местных крестьян, использовав русько-польский конфликт. 19 семей было заковано и вывезено на телегах за пределы уезда. Эта картина, как видим, далека от представленного в произведении «Воспоминания Соплицы», где подпоенную магнатами веселую шляхту везут на возах на сеймик. Общий для Уманского и Звенигородского уездов суд, рассмотрев жалобы пострадавших жителей, постановил, что шляхта, которой некуда деться, получает «право» разойтись по разным семьям; в сущности, это значило, что суд принял как свершившийся факт разрушения домов. Потоцкому же рекомендовал в будущем избегать подобных крайностей. Впрочем, разве можно было противостоять его воле?157
Представляется, что известия о подобных делах, похороненных под кипой бумаг местных судов и свидетельствующих о надломе шляхетской солидарности, не доходили до Петербурга, где никаких решений относительно судьбы чиншевой шляхты не принималось. 22 апреля 1799 г. Новороссийская казенная палата, которая тогда еще отвечала за сбор налогов в присоединенных к Киевской губернии уездах, жаловалась Сенату на отсутствие решения по этому вопросу. Правовая проблема была осложнена просьбой двух шляхтичей из принадлежавшего Браницким села Краснополь, которые были настолько сбиты с толку, что просили причислить их к государственным крестьянам. Сенат, наверняка с оттенком иронии в отношении Павла I, ответил, что согласно указу от 4 декабря 1796 г. такое решение «единственно зависит от самодержавной власти Богом императору дарованной»158.
Фискальные органы власти были обеспокоены происходившим на этих землях, в частности, и потому, что значительная часть имений на Волыни, в Подолье и на Киевщине при Речи Посполитой были староствами, т.е. донационными (пожалованными) королевскими землями, а потому должны были вновь стать казенными. За исключением конфискованных, значительной частью огромных староств продолжали владеть прежние польские яюбенефицианты. Один из советников, Котлубицкий159, подсчитал, что, если бы эти земли контролировало государство, они ежегодно приносили бы казне свыше двух миллионов прибыли. В шестом пункте записки, поданной им по этому поводу в Сенат, упоминалось о существовании селений мелкопоместной шляхты и безземельной шляхты, которая, по подсчетам Котлубицкого, могла достигать 100 тыс. душ мужского пола. По его мнению, этих людей, принимая во внимание то, как унизительно они эксплуатировались экономами в упомянутых имениях, будет несложно превратить в государственных крестьян. Среди шляхты можно было бы, по его мнению, проводить и рекрутский набор. Подобные мысли были близки и Зубову, хотя в данном случае речи о переселении не было. Котлубицкий предлагал Сенату создать комиссию по превращению староств в казенные земли. Имеретинский, изучавший проект, сомневался в том, что он мог быть реализован, поскольку в созданные на местах комиссии входили уездные маршалки (предводители дворянства) польской шляхты, которым ассистировали землемеры, взяточничество которых было общеизвестно. Фискальным властям пришлось умерить свои аппетиты160.
Год 1800-й продемонстрировал растущий интерес в Российской империи к определению статуса шляхты, однако принятым мерам недоставало последовательности. Поляки из окружения Павла I и в Сенате постарались поставить под сомнение предложения Котлубицкого и предложили 19 марта 1800 г. царю подписать указ, который по своему содержанию напоминал кардинальные права шляхты и боярства (в руськом понимании это слова), в нем подчеркивалась идея равенства всех членов рыцарского сословия и приводился длинный перечень всех сеймовых «конституций», которыми на протяжении истории Речи Посполитой этот принцип подтверждался. В проекте указа перечислялись привилегии 1374, 1463, 1690, 1699, 1768 гг., а также замечалось, что на основании всех перечисленных конституций шляхта и бояре не должны быть ограничены в своих привилегиях161.
Впрочем, вскоре вновь появилась проблема шляхты, которую официально отнесли к податной категории, в этот раз в Белоруссии, где двое мужчин по фамилии Позняк и Лешек, признанные шляхтичами в Могилевской губернии во время проверки 1792 г., проведенной согласно «Закону о сеймиках», беспрестанно подавали жалобы от имени 1096 семей, оказавшихся в подобной ситуации. Сенат издал 9 апреля 1800 г. решительный указ, в котором высказывалось удивление незнанием процедуры истцами: сначала они должны были выслать доказательства принадлежности к привилегированному сословию в Герольдию, а затем ожидать получения подтверждения от самого царя, пока же вопрос находится на рассмотрении, они не должны были засыпать административные органы жалобами. Кроме того, в указе предъявлялось требование ко всем губернаторам присоединенных губерний срочно ознакомиться с данной процедурой, если до сих пор этого не произошло162. Очевидно, никто не замечал, что данный указ противоречил предыдущему царскому указу. Деклассированная шляхта должна была на неопределенное время смириться со своим положением.
С целью положить конец этой неопределенной ситуации (никто еще не знал, что она затянется на десятки лет) Сенат провозгласил один за другим сразу два указа – 13 и 15 июня 1800 г. Первый давал 9833 чиншевикам, положенным в подушный оклад на казенных землях Киевской и Подольской губерний, два года для предоставления доказательств принадлежности к привилегированному сословию, а через день был издан еще один указ, которым на всякий случай такая возможность без указания, какого числа людей это касается, распространялась на чиншевую и околичную шляхту всех прежних польских губерний163.
2 июля 1800 г. П.Х. Обольянинов, фаворит Павла I, генерал-прокурор Сената, а потому отвечавший за Герольдию, во избежание путаницы при записи в сословия представил своим коллегам очень подробный отчет с несколькими дополнениями, в которых уточнялась процедура регистрации шляхтичей в новых губерниях. Все шляхетские собрания, отмечалось в отчете, должны прислать копии своих книг с перечнем представленных каждой семьей доказательств принадлежности к благородному сословию. Уездные маршалки (при Павле I их еще не называли в обязательном порядке предводителями) должны были информировать Герольдию о каждом рождении мальчика, указав имена обоих родителей и подав копию записи в местной метрической книге. В них должны были быть поданы данные о месте проживания и количестве деревень, находящихся в собственности. Эта информация должна была передаваться через гражданских губернаторов, которые со своей стороны обязаны были следить за высылкой этих данных в начале каждого года. К отчету должны были прилагаться следующие документы: схематически начертанное генеалогическое древо и заполненный формуляр декларации, включавший 6 рубрик:
1. имя, степень родства, служебное положение;
2. гражданское состояние: женатый, вдовец, одиночка, количество детей, количество лет службы;
3. количество деревень и душ, находящихся во владении;
4. номер записи новорожденных в генеалогиях;
5. дата внесения герба в гербовник;
6. был ли уже отказ Герольдии?
Все эти уточнения были отражены в указе от 25 августа 1800 г., в котором подчеркивалось, что сугубо русских губерний, в которых принадлежность к дворянству уже подтверждалась, он не касается164.
Следует сразу сказать, что данная процедура, которую землевладельцы проходили с неохотой, чиншевая шляхта вообще не могла соблюсти. Маршалки шляхты не начали ее проводить, чтобы не привлекать внимания российских властей к большому числу лиц без бумаг (как правило, они регистрировали лишь тех, кто протестовал против отнесения их к податным сословиям), и представляется, что Герольдия, постепенно осознававшая степень замешательства в бывших польских губерниях, старалась ее не увеличивать. Лишь в 1840-х гг. Д.Г. Бибиков взялся за решение этой проблемы, используя совершенно иные методы.
Большой том in folio в кожаном переплете, где зарегистрированы все подтверждения принадлежности к дворянству, выданные Герольдией до 1841 г., не содержит до 1812 г. ни одной записи о получении подобного подтверждения шляхтой из трех губерний Правобережной Украины. Количество выданных подтверждений в последующие годы распределяется следующим образом: 1813 – 1, 1816 – 1, 1817 – 2, 1818 – 3, 1819 – 5, 1820 – 7, 1821 – 22, 1822 – 24; далее их количество с каждым годом постепенно увеличивается, однако остается на удивление малым (1826 – 83). Это показывает, насколько мизерную роль играла Герольдия в жизни шляхты аннексированных территорий. В ее реестры, похоже, занесены лишь те подтверждения, которые выдавались по запросу административных органов или армии с целью установления класса, согласно знаменитой «Табели о рангах»; т.е. это означает, что вопреки закону многих принимали в армию или на службу без проверки происхождения. В дальнейшем мы убедимся в том, что и в школах зачастую не требовали предоставления свидетельств о происхождении165.
Когда в начале июля 1800 г. Обольянинов попробовал в упомянутом отчете обстоятельно напомнить об утвержденной Грамотой 1785 г. процедуре, он, вероятно, был далек от понимания того, насколько многочисленную группу людей это затронет; размах проблемы стал известен незадолго до объявления указа от 25 августа того же года.
20 июля 1800 г. главный казначей Министерства финансов проинформировал Сенат о том, что, по его подсчетам, в восьми губерниях, образованных на территории бывшей Речи Посполитой, проживают 218 025 лиц мужского пола, относящихся к чиншевой шляхте. Эта цифра, как увидим, была не окончательной и в значительной степени заниженной по сравнению с реальной, она появилась в результате проведения казенными палатами первого обобщенного подсчета, но произвела настолько сильное впечатление, что еще несколько лет подряд ее будут машинально повторять. По мнению казначея, следовало как можно быстрее провести мероприятия по проверке принадлежности к шляхетскому сословию и отнесению большей части этой группы к податному населению.
В общей статистике по бывшим польским губерниям имеются следующие данные по трем губерниям Правобережья (данные несколько отличаются в зависимости от губернии, в частности по Волыни приводятся более подробные данные, которых нет по остальным двум губерниям)166:
В целом здесь проживало 131 266 шляхтичей мужского пола, количество лиц обоего пола достигало примерно 262 500.
Крайне интересным представляется подбор определений, употребленных в данной статистике. К категории фольварочной шляхты отнесены в целом зажиточные шляхтичи, которые обрабатывали землю более богатых владельцев, бравшие ее в аренду по рыночной цене или зачастую под залог. В Подолье не делали разницы между такого типа арендаторами и настоящими владельцами, их всех относили к зажиточной шляхте, к землевладельцам. Однако важно отметить, что из вышеприведенной таблицы следует, что количество арендаторов или фольварочной шляхты на Волыни практически не отличалось от количества полноправных землевладельцев, в то время как на Киевщине количество фольварочной шляхты в два раза превосходило количество родовой шляхты.
Присутствие на Волыни сотни солтысов – это свидетельство привязанности к традиции, к временам, когда колонисты селились на землях сеньоров. Солтысами в это время были старосты деревень мелкопоместной шляхты, которые в прошлом выполняли роль посредников между сеньором и колонистами, это звание передавалось от отца к сыну167. В свою очередь данные, о восьми боярах – это последнее свидетельство еще более ранней традиции: за двести лет до этого большинство чиншевиков назвали бы себя боярами. Служилая шляхта – это группа придворных слуг, известная уже в XVII в., упоминания о ней есть и у Боплана. Татарская шляхта – это немногочисленная группа, о которой многое стало известно благодаря уже упоминаемым работам И. Рыхликовой. На Волыни при подсчетах была допущена ошибка. Нельзя было считать вместе и чиншевую, и околичную шляхту. У околичной шляхты был свой небольшой надел, т.е. ее следовало отнести к категории собственников, хоть и крайне мелких. Однако этот факт не влияет на выводы, которые можно сделать на основании статистики Министерства финансов: на Правобережной Украине проживало 60,19 % из 218 025 чиншевой шляхты, попавшей под перепись на всем Западе империи, т.е. значительно больше, чем в Литве и Белоруссии вместе. По данным того времени, эта безземельная шляхта географически распределялась в следующих пропорциях: Киевщина – 40 373 чиншевика, Волынь – 27 349 чиншевиков и 6275 служилой шляхты, Подолье – 46 099 чиншевиков, т.е. в целом 121 096 душ мужского пола.
При сопоставлении этого количества с общей численностью шляхты в трех украинских губерниях – 131 266 душ мужского пола – получается, что 92,25 % шляхты были безземельными. Таким образом, общее количество чиншевой шляхты обоего пола, даже при учете, что идентификация всей безземельной шляхты была далека от совершенства в связи с различными способами сокрытия (землевладельцы не декларировали своих чиншевиков, или отдельные села не фигурировали в русских списках), могло достигать в 1800 г. около 242 000 человек168.
Эти первые статистические подсчеты с фискальной точки зрения не принесли какой-либо пользы, поскольку согласно указу от 15 июня 1800 г. всем предоставлялась двухгодичная отсрочка для предоставления доказательств своего шляхетского происхождения и лишь в случае отсутствия таковых производилась запись в податное сословие. Однако подобная отсрочка никоим образом не могла удовлетворить минского прокурора, чей отчет Обольянинов передал в Сенат, где отмечалось, что казенные палаты данной губернии требуют немедленного внесения шляхты в староствах в ревизские сказки как крестьян, чтобы ее можно было приписать к какому-то одному месту и контролировать169. Некоторые землевладельцы на Украине были в неменьшей степени заинтересованы в контроле над чиншевой шляхтой – ценной рабочей силой, чья свобода перемещения нередко вела к выездам и вступлению в легионы Домбровского, созданные под покровительством Наполеона. Маршалок киевской шляхты Ф. Козловский дошел даже до того, что осмелился вручить гражданскому губернатору А. Теплову просьбу о приостановке указа от 15 июня. Губернатор принял ее и по опрометчивости передал в Петербург, что стоило ему потери должности, а маршалку непродолжительного ареста. Однако масштаб проблемы, как представляется, привлек внимание царских властей. Киевский военный генерал-губернатор Фенш170 провел тайное расследование при участии двух специально присланных сенаторов П.П. Митусова и Торбеева. Затем в Сенате состоялась обширная дискуссия, в результате которой дошло до столкновения двух противоположных позиций. Польский граф Ильинский, один из самых богатых волынских землевладельцев, выразил мнение, совпавшее с позицией маршалка киевской шляхты, заявив о том, «чтобы переход чиншевой шляхты с настоящих их мест, где они по люстрациям или по ревизиям записаны, впредь до точного доказательства ими своего дворянства воздержать». Август Ильинский171, рьяный неофит царизма, верил, что таким образом добьется решения приписать к земле весь подозрительный элемент.
Однако окончательное решение отвечало воле Павла I (в конечном итоге известно о его милостивых жестах к Костюшке и польским пленным), поскольку в августе 1800 г. большинство сенаторов высказалось за более снисходительное отношение к этой группе. М.Н. Муравьев, И.Н. Неклюев, О.П. Козодавлев и граф А.С. Строганов действительно считали, что шляхта из прежних польских губерний «не должна подлежать никакой перемене в своих преимуществах, то и не следует чиншевую шляхту стеснять в ее правах и свободе, запрещением перехода с одного места в другое по ее желанию и выгодам, а потому и оставить оную в настоящем положении впредь до воспоследования высочайшего о ней генерального положения»172.
Идея о генеральном положении была озвучена впервые. Ее ждало большое будущее, однако Павлу I не суждено было претворить ее в жизнь: 11 марта 1801 г. он был убит.
Это потрясение не могло способствовать ни согласованности, ни преемственности политики, контуры которой едва были очерчены. Противоположные взгляды на решение этой проблемы проявились вновь уже в 1802 г. Итак, с одной стороны, государственный казначей, сенатор Васильев, 25 апреля 1802 г. освободил от подушной подати группу из 2572 шляхтичей из конфискованных частных имений в Киевской губернии, о которых шла речь в двух обширных отчетах казенной палаты в столицу от 4 июня и 23 ноября 1800 г. С другой стороны, 4 декабря 1802 г. киевский гражданский губернатор П.П. Панкратьев убеждал министра внутренних дел в необходимости заставить чиншевую шляхту платить налоги в пользу государства, что должно было побудить ее к узакониванию своего положения173.
Желание привязать этот уж больно подвижный элемент к какому-то одному месту и контролировать его разделяли и литовские поляки, как, например, маршалок виленской шляхты Чиж, которому не понравилось, что чиншевики, оставив предоставленную ему часть староства в Десне под Минском, отправились на Запад (записываться в Легионы). Обольянинов, место которого в скором времени займет А.А. Беклешев, не скрывал в Сенате желания удовлетворить просьбу Чижа и, не ожидая завершения двухгодичного срока, заканчивавшегося в 1800 г., внести всех этих людей в ревизские сказки174.
Так или иначе, но согласно указу от 15 июня 1800 г., которым отводилось два года на определение положения, начались первые официальные проверки шляхетских титулов. Даже краткий анализ метода проведения этой проверки наводит на мысль, что она должна была завершиться провалом, – не исключено, что этот провал был задуман теми, кто ее и осуществлял. На Волыни, где землевладельцы вели себя так, будто сам факт перехода под российское господство почти ничего не изменил в их жизни (они продолжали собираться на сеймики, куда съезжались исключительно крупные землевладельцы), было решено, как отмечает князь Имеретинский (он, как известно, изучал книги этой губернии в 1893 г.), подтвердить сперва лишь те титулы, которые не вызывали сомнений, хотя это и выходило за рамки указа. Минул год, прежде чем комиссия, созданная 20 октября 1801 г. в составе предводителей дворянства Ольшевского из Новогрудского уезда и Вильги из Ковельского уезда, поняла, что не располагает перечнем титулов всех шляхтичей. Вслед за этим губернский предводитель С. Ворцель, сменивший К. Мёнчинского175, приказал распространить обращение (неизвестно как и к какому количеству лиц) о том, чтобы шляхта представляла подтверждения благородного происхождения уездным предводителям. Согласно уставу, включавшему десять пунктов, ревизионная комиссия должна была заседать ежедневно с 8 до 13 часов. Дубенский предводитель отвечал за открытие соответствующих новых книг. Предусматривалась уплата взносов для нужд канцелярии. Комиссия была уполномочена выдавать удостоверение на бумаге со штемпелем стоимостью 30 копеек. Действительность дворянского титула подтверждалась 12 подписями. Однако из-за опасений о возможных обвинениях в протекции подобных удостоверений выдавалось немного, чаще всего их получали богатые землевладельцы. Эта операция обошла стороной уж больно проблематичную безземельную шляхту, и в результате через два года было подтверждено благородное происхождение всего лишь 4703 семей, т.е. не прибавилось новых данных по сравнению с фискальной переписью 1800 г. о количестве наследственных землевладельцев176. О цели проверки позабыли, а землевладельцам даже удалось сделать вид, будто они позабыли о количестве нуждавшихся в подтверждении титулов, которое превышало в десять раз получивших свидетельство.
В двух других украинских губерниях была занята менее снобистская позиция. Здесь не делали вид, что безземельной шляхты не существует, однако проверка была проведена несистематически, а ее результаты были неубедительны. На Киевщине после года работы подобной комиссии при дворянском собрании поляк, предводитель дворянства Ф. Козловский, действовавший под постоянным и пристальным контролем военного генерал-губернатора А.Н. Фенша, составил вместе с ним и выслал в Петербург своего рода признание в собственном бессилии; оно было рассмотрено молодым графом В.П. Кочубеем, которого незадолго до этого, 18 сентября 1802 г., Александр I назначил министром внутренних дел. Оба сановника писали, что в губернии проживает свыше 40 тыс. представителей чиншевой шляхты. Данная группа лиц оказалась в рамках Российской империи недавно вместе с новоприсоединенными землями, а до того судьба была к ней немилосердна, на ее долю выпали серьезные испытания, в т.ч. ей пришлось пережить ужас татарских набегов, многие акты собственности и другие юридические документы были утеряны, сгорели или хранятся у родственников, проживающих в австрийской и прусской частях прежней Речи Посполитой, куда заинтересованные лица по своей бедности поехать не могут. Поэтому комиссия не сможет завершить свой труд в течение двух установленных лет. Данные оправдания превратятся в прецедент и в будущем будут часто приводиться. Итак, Кочубей изложил их молодому царю, который, очевидно, ничего не понял, на полях отчета имеется запись: «Государь Император повелеть соизволил поспешить разрешение его в правительствующем Сенате». 17 декабря 1802 г. Сенат заслушал этот отчет, а 12 января 1803 г. постановил, что сложность задачи на Киевщине (до конца апреля в Сенат не поступало сообщений из Подолья, а в Волынских землях, как мы уже могли заметить, предпочитали делать вид, что и не слышали о проблеме) требует продления срока еще на год. Сенат потребовал представления дополнительного доклада о выполненной работе, о количестве выданных свидетельств и рассмотренных делах. Это постановление 13 марта 1803 г. было выслано в Киев, а также другим гражданским губернаторам, которые в начале апреля сообщили о его получении.
Подольский гражданский губернатор выслал свой доклад последним, 29 апреля 1803 г.; он был в той же степени малосодержателен, как и доклады его коллег из двух других губерний. В нем отмечалось, что до января ревизионная комиссия рассмотрела 4078 дел – как и на Волыни – это более или менее отвечало количеству не вызывающих сомнений титулов шляхтичей-землевладельцев. Однако в то же время комиссией заявлялось, что для рассмотрения осталось еще 4783 дела, цифра крайне заниженная, поскольку в действительности там проживало количество шляхты в десять раз большее, о котором умолчали177.
Министр юстиции Державин успел, прежде чем Александр I отстранил его от должности, воодушевить Сенат на издание 26 марта 1803 г. указа в духе пожеланий Обольянинова, согласно которому все, кто не мог в указанный срок представить доказательства благородного происхождения, должны были выслать бумаги в Сенат. Решение абсурдное, поскольку проблемы с проверкой были предопределены именно отсутствием надлежащих документов. Указ свидетельствует о том, что в столице продолжало отсутствовать ясное понимание проблемы, а ее масштабы очевидно недооценивались. Второй же пункт указа поразил представителей группы, поддерживавшей либеральные идеи молодого царя, и заставил перейти в контрнаступление.
В этот указ, разосланный по всем казначействам, приятелям Державина удалось внести запрет, о котором мечтали сторонники невольничества и враги шляхетского братства наподобие графа Августа Илинского, который полагал, что необходимо «переход чиншевой шляхты с настоящих их мест, где они по люстрациям или по ревизиям записаны, впредь до точного доказательства своего дворянства, воздержать». Другими словами, документ предусматривал полное прикрепление убогой шляхты к земле178, что, конечно, уступало по силе действия планам по переселению, о которых уже была речь.
Были предприняты одновременные активные действия как сверху, так и снизу, призванные отдалить опасность.
В верхних эшелонах власти действовала та же, что и в августе 1800 г., небольшая группа сенаторов, чье знание проблемы и давнего польского законодательства пополнилось новыми данными, которые касались не только обязательств и шляхетских привилегий, закрепленных польскими конституциями, но и Литовского статута. То, что основным законодательным органом Российской империи это принималось во внимание, имело крайне важное значение, поскольку свидетельствовало, что сам факт присоединения к империи не означал – по крайней мере, в глазах нескольких влиятельных лиц – полного подчинения российской правовой системе, а требовал постепенной, а не принудительной адаптации старой системы к новой. С апреля по август 1803 г. основные сторонники такой политики поочередно в письменной форме выразили свое несогласие с решением от 26 марта. Первым взялся за перо граф А.С. Строганов, затем пришел черед сенатора и тайного советника И.Н. Неклюева, который подготовил документальную исчерпывающую справку, с целью приостановки наметившегося хода дел. Им были тщательным образом переведены 1, 2, 5 и 10-я статьи третьей главы Литовского статута. Возможно, что инициатором контрнаступления был князь А.Е. Чарторыйский, который подготовил также фрагменты конституций 1374, 1457, 1463, 1699 и 1768 гг., гарантировавших сохранение шляхетских привилегий, признанных 12 апреля 1800 г. самим Павлом I. В свете представленного Неклюев делал вывод о невозможности наложения запрета на свободу перемещения чиншевиков, поскольку это означало бы их прикрепление к земле. Его замечания были приложены к протоколам Сената. В июне подобную мысль выразил сенатор О.П. Козодавлев, в августе она была поддержана сенатором М.Н. Муравьевым179. Чарторыйский в скором времени, 24 января 1804 г., должен был стать министром иностранных дел, а потому не стоило ему отказывать. Согласно данным биографа, Чарторыйский очень хлопотал перед своим другом Александром I о возвращении ссыльных поляков из Сибири, об отмене секвестров и возвращении конфискованных имений и даже пытался склонить царя к ходатайствам за рубежом (например, по вопросу об освобождении Гуго Коллонтая из австрийской тюрьмы в Шпилберке)180. Следует напомнить, что именно им было многое сделано для того, чтобы не допустить реализации драконовских планов Державина по депортации шляхты.
Представляется, что реакцией снизу на действия Чарторыйского стали высылаемые в Петербург дворянскими предводителями прошения, в которых они пытались доказать, что даже после продления срока осуществление проверки титулов невозможно. Киевский предводитель Ф. Козловский, а также гражданский губернатор в 1802 – 1810 гг. П.П. Панкратьев первыми обратили внимание на итоги уже выполненной работы и на то, что еще надлежало сделать. Ими была выслана в Петербург следующая таблица:
На основании этой таблицы ее авторы пришли к выводу, что за отведенные полгода проверку закончить невозможно181. Панкратьев, выслав таблицу 17 июня 1803 г., повел себя менее агрессивно, выступая за превращение этой шляхты в полезную правительству, т.е. за отнесение к податным сословиям. Он продемонстрировал сочувствие и даже выступил в роли защитника, заявив: «Все сие обстоятельства налагают на меня долг ходатайствовать у Вашего Сиятельства о покровительстве и защите сего бедного и немалочисленного состояния…» Министр внутренних дел согласился изложить Сенату все «исторические» аргументы предводителя Козловского. Речь шла прежде всего об опустошительных татарских набегах, которые привели к тому, что уже нескольким поколениям нужно по вопросу о доказательстве своего благородного происхождения полагаться на свидетельство соседей (по двое со стороны отца и матери). Так делалось по утверждению Козловского не раз в 1347, 1502, 1601 и в другие годы, восстание же Б. Хмельницкого привело к еще большим потерям. Именно поэтому Конституцией 1654 г. была утверждена упрощенная процедура освидетельствования, а в 1658 г. была предоставлена отсрочка на 5 – 6 лет для сбора доказательств. Бунт черного люда, т.е. Уманская резня 1768 г., привел к непоправимым потерям. Завершая этот длинный перечень катастроф, Козловский попытался объяснить крайней бедностью причину, почему той половине шляхты, которая даже не подала заявление на рассмотрение своих дел, было так сложно найти доказательства182.
На Волыни к проверке подлинности происхождения отнеслись спустя рукава, и предводитель Ворцель воздержался от представления подробной таблицы о работе ревизионной комиссии. Не входя в детали, он заявил, что из 38 452 шляхтичей губернии 22 058 имели время «легитимироваться» (неизвестно, что имелось в виду под словом «легитимировать», которое в польском языке означает и «признать», и «проверить»), а еще 16 394 ожидало рассмотрения. Ворцель умело ввернул, что выслать просьбу о новой отсрочке на год ему посоветовал граф Тадеуш Чацкий, один из ближайших друзей князя Чарторыйского. Сам Чацкий, предводитель шляхты Луцкого уезда, объясняя отсутствие у шляхты необходимых бумаг, также сослался на бедствия и напасти – мол, у сотни семей документы пропали во время городского пожара. Стоит обратить внимание на форму, а также на общую тональность этого письма из Волыни. Впервые в официальном делопроизводстве текст написан на двух языках: левый столбик – по-русски, правый – по-польски, что является ярким свидетельством как амбиций, так и иллюзий, царивших в среде шляхетской элиты. Все сплелось воедино: и смелость использования языка, не имевшего государственного статуса, и обращение с нижайшей просьбой к царю Александру I. Всемилостивейшего монарха коленопреклоненно просили пересмотреть решение Сената от 26 марта. Ворцель, обращаясь к Кочубею, хотя и подчеркивал, что каждый указ Сената являлся для волынской шляхты нерушимым законом, но смел надеяться, что император, как отец родной, милостиво отнесется к просьбе каждого своего подданного, поскольку все указы его свидетельствуют о внимательном и благосклонном отношении к делам, касающимся благоденствия его подданных. Ворцель не сомневался в том, что министр внутренних дел получит от царя нужную отсрочку183.
Вполне вероятно, что тогда же волынский вице-губернатор польский граф Грохольский184, который был направлен в помощь губернатору Г.С. Решетову, решил отвлечь внимание правительства от столь непростой задачи по идентификации шляхты и имитировать активную деятельность, начав поиск «вольных людей», т.е. освобожденных от барщины крестьян, которых было предостаточно в Курляндии и Литве, но не в Волынских землях. Судя по толщине отчетов, высланных по этому вопросу с октября 1803 г. по август 1804 г., можно сказать, что работа по сбору информации по чиншевикам и «вольным людям» кипела. В соответствии с указом Тутолмина 1795 г. этих крестьян пытались выявить и заставить выбрать место для поселения. Подробные объяснения, касавшиеся частично тех, кто служил при дворах у богатых помещиков, показывают, что этих людей использовали точь-в-точь как безземельную шляхту, но их было всего 11 тыс. Скорее всего, в данном случае речь шла о количестве сбежавших для вступления в армию Наполеона, а это никак не могло не волновать царскую администрацию. Сенатор Ф.А. Голубцов получил поручение подать просьбу на имя царя о специальной проверке статуса этих людей (решение о ней было подготовлено и одобрено в августе). Волынская казенная палата повелела «распубликовать на российском и польском диалектах, дабы здешние обитатели удобнее вразуметь могли на какой конец и в каком существе имеет производить вольным людям ревизия». Был установлен срок до 1 декабря, «чтобы на будущий год статья вольных людей была уже очищена», а вопрос о налогах соответствующим образом упорядочен. Сам же текст был настолько неясен и запутан, в нем приводились столь разные способы записи, что никто не рискнул бы ни объяснить, ни применять это распоряжение. Документ, в котором перечислялись виды наказаний для скрывавшихся беглецов, а также образец формуляра ни на кого не производили впечатления, даже если и распространялись методично по глухим украинским селам, грозя наказанием тем, кто скрывался, и беглецам. Как в дальнейшем будет показано, это было время, когда уже получила развитие и окрепла школьная сеть под руководством Министерства народного просвещения, предназначенная и для шляхты. А потому не стоило нарушать царившие тишину и спокойствие и подчеркивать проблему дезертирства. Поиски постепенно сошли на нет. Через 11 лет, 17 сентября 1815 г., в Сенат поступило сообщение объемом в два небольших листа, в котором говорилось, что объект процедуры поиска беглецов исчерпан в результате амнистии от 30 августа 1814 г.185 Даже Гоголь не придумал бы лучше. Что ж, ревизоров еще ждали лучшие времена, а «заблудшие души» продолжали оставаться столь же таинственными, как и многочисленными.
Поскольку в конце 1803 г. виленский предводитель дворянства присоединился к голосам своих коллег из Волыни и Киевщины, прося отсрочить проверку шляхетских титулов, Кочубей 13 февраля 1804 г. попросил Сенат рассмотреть эти просьбы. Согласно распоряжению императора это было сделано 14 апреля 1804 г., а 28 июля 1804 г. новым указом, разосланным во все прежние польские губернии, окончательный срок переносился на 1 января 1806 г.186
Первые годы царствования Александра I были отмечены снисходительным отношением к проведению проверки польской шляхты, что было следствием вмешательства отдельных государственных деятелей, какое-то время близких к императору. Между тем в марте – мае 1804 г. на Киевщине развернулись события, которые показали, насколько продолжали сохранять свою активность сторонники силовых решений, в частности князь П.В. Лопухин, сменивший Державина на посту министра юстиции. С 1799 г. ему принадлежало в Богуславском (впоследствии Черкасском) уезде большое, в несколько сел имение, в том числе и Корсунь (здесь впоследствии часто бывал Тарас Шевченко), где проживало около 800 душ мужского пола, незаконно отнесенных к крестьянам во время переписи 1795 г. и с тех пор постоянно выступавших с протестами. Военный губернатор А.П. Тормасов к этому времени уже многократно обращался к местной шляхетской полиции, которая проявила полную беспомощность, пытаясь обезвредить зачинщика Антония Сохачевского, объявившего себя шляхтичем и убеждавшего подобных себе, что для них было бы выгоднее, если бы их записали в мещанское сословие, а не в крестьянское. В марте Сохачевский обвинил в преследованиях капитана Лаврова, эконома Лопухина, а Лавров, в свою очередь, обвинил Сохачевского и его товарищей в непослушании. Тормасов выслал к ним трех судей из земского суда вместе с уездным предводителем дворянства, несмотря на проявленное недоверие мятежников к этому суду. Однако жители Корсуня не только не отказались от своих требований, но заняли еще более воинственную позицию. Тогда военный губернатор прибегнул к средству, которое в XIX в. станет крайне распространенным, – он вызвал сотню донских казаков и передал их под командование статского советника и начальника киевской полиции Ергольского, предоставив ему полную свободу действий. Ергольский собрал глав всех семей и зачитал им указ о даровании имения Лопухину вместе со всем «инвентарем» (чтобы не сказать – поголовьем), т.е. проживавшими там людьми. Однако желавших стать подданными министра не оказалось. Тогда с каждым была проведена отдельная беседа, но, несмотря на уговоры забыть «бредовые идеи о вольностях», никто не уступал, ссылаясь на давние привилегии, подтвержденные Станиславом Августом в 1792 г., т.е. после проверки и принятия «Закона о сеймиках». Бумаги же, по которым чиншевая шляхта была превращена в наследственную собственность русского князя, бунтовщиков также не убедили. Двадцать шесть мятежников было отправлено с казачьим конвоем в Васильковский и Богуславский суды, дабы выбить дурь из их голов. Уже известный нам гражданский губернатор, тайный советник Панкратьев, сперва решил распределить непокорных по другим селам имения среди украинских крестьян. Однако в конце отчета от 30 мая 1804 г. на имя министра Тормасов отмечал, что подобное расселение сложно осуществить, а потому пока под стражей казаков арестанты отправлены на принудительные работы187. Отсутствующие в этом докладе подробности о завершении дела находим в годовом отчете Панкратьева, где уточняется, какими именно методами Ергольский попробовал заставить их забыть «бредовые идеи»: каждого десятого в его присутствии били публично кнутами, за проведение наказания отвечал богуславский исправник Баранов. Ергольский получил за это благодарность от царя, а 26 мятежников в конце концов были высланы на поселение в Сибирь188.
Несмотря на такое силовое решение проблемы, которое Тормасов и Лопухин провели чуть ли не «по-семейному», шляхта и в дальнейшем слабо поддавалась контролю и, по крайней мере теоретически могла свободно перемещаться. Панкратьев вынужден был 9 марта 1805 г. признать, что ревизионные комиссии работают крайне медленно, и смог лишь выслать приблизительный перечень 160 семей своей губернии, чье благородное происхождение было подтверждено. В свою очередь, 26 октября 1805 г. Александр I приказал вновь рассмотреть этот острый вопрос. Чарторыйский, став сенатором, за месяц до Аустерлицкой катастрофы, находился на вершине своего влияния. Сенат, принимая во внимание власть, сосредоточившуюся в руках друга царя, предоставил по предложению министра финансов на решение этого вопроса двухгодичную отсрочку до 1 января 1808 г.189
Вершина благих намерений властей
Царивший застой и сохранявшееся спокойствие были нарушены подошедшим к границам Российской империи Наполеоном.
1806 год прошел без ощутимых подвижек в решении шляхетского вопроса. Можно отметить лишь рассмотрение Сенатом 10 марта 1806 г. доклада генерала Тормасова, сетовавшего на то, что обнищавшие шляхтичи, еще недавно солдаты или пленные, возвращаясь в его губернию, не имеют постоянного места жительства, не платят податей и не избирают «никакого рода жизни». Кочубей издал очередной указ о проведении переписи этого рода «вольных людей» во всех западных губерниях190. Скорее всего, речь шла о возвращении оказавшихся не у дел бывших легионеров Бонапарта.
В январе 1807 г. Наполеон учредил Правящий совет в Варшаве. После двух побед Наполеона над Россией в сражениях под Илавой и Фридландом 25 июня состоялась встреча двух императоров в Тильзите и был заключен мир. Одним из его результатов стало создание 27 июля Княжества Варшавского и конституционного правительства. Отныне Россия граничила со страной с конституционным строем. До конца 1810 г. в отношениях между двумя императорами был период мнимой дружбы. В сложившейся ситуации возникла необходимость создать видимость того, что полякам в России живется не хуже, чем их собратьям в Княжестве Варшавском. Чарторыйский хотя и потерял должность министра иностранных дел, но еще мог быть полезен в решении польских дел.
Наполеоновские власти сразу после того, как оказались на польских землях, заинтересовались состоянием общества. В одном из двух отчетов Пьера Парандье, высланных на имя Талейрана в январе 1807 г., этот бывший агент Станислава Августа дает крайне подробное описание безземельной шляхты. Внимания заслуживает то, что автор подчеркивает повышение уровня образованности этой группы благодаря тридцатилетней работе Комиссии национального просвещения. Наиболее светлые умы в Российской империи также могли прийти к подобным выводам, тем более что в России вопрос о судьбе безземельной шляхты стоял более остро, чем в Княжестве Варшавском.
Итак, Парандье сообщал, что
среди безземельной шляхты, не имеющей т.н. благодетеля, встречаются настолько бедные люди, что невозможно их отличить от крестьян в староствах. Единственным их отличием является то, что именуют их шляхтой. Встречаются деревни в пятьдесят, а то и сто дымов полностью заселенные такой шляхтой. У каждой семьи есть несколько морг земли, дом, а также общинный луг. Они не слишком разборчивы в происхождении партнеров и женятся на крестьянках из соседних деревень, на которых распространяют свои привилегии. Никто не хочет им в этом мешать […]
К этой бедной шляхте относится и чиншевая шляхта. Южная часть бывшей Речи Посполитой, т.н. волынское, подольское и брацлавское воеводства [Парандье выходил за пределы Княжества Варшавского! –
Поделиться книгой: