Не теряйте отчаянья. Новая книга. Стихи 2014–2015 гг.

Евгений Евтушенко

Не теряйте отчаянья. Новая книга. Стихи 2014–2015 гг.

© Е. Евтушенко, 2015

© Оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2015

Издательство АЗБУКА®

* * *

«Ты напрасно на мать разобиделся…»

Ты напрасно на мать разобиделся,               Левушка-Гумилевушка…С нею встретясь на небе,                    прости ее,                         благослови.Как же не понимала               твоя золотая головушкато, что если мы все по колено в крови,               то спасенье в любви.В коммуналке,     где ныне музей петербургский Ахматовой,твоей ревности жар,               что вполне обьясним,к человеку, который тебе не отец,               тебя, Левушка, знобко охватывал,но вы схвачены были, как будто сообщники, с ним.И расслышал и ты,                    и дотошные энкавэдэшники,наглый стук чьих сапог коммуналку шатнул,вместо: «Вы не теряйте надежд» –               когда не было ни надеждинки,«Не теряйте отчаянья!» –     Пунин Ахматовой нежно шепнул.И казалось, что все уже с ними оконченои, как Блок предсказал,          что никто не вернется назад,и, забившись в уборную,     Пунина дочка выглядывала в окошечко,когда их уводили по лестнице в дантовский ад.А в дверях,     не теряя в униженности величавости,встала Анна Андреевна,               окаменев,научившаяся               так бесслезно отчаиваться,чтоб себе не позволить          ни слабость,                    ни гнев.Ей везло на несчастья…          Она их притягивала.Стала жизнь одиночкой     в такой многокамерной нашей стране.Но прощальная фраза          пульсировала и вздрагивала:«Не теряйте отчаянья!» –               и повторялась во сне.Есть надежды,          какие приравнены к выгодам.Счастье скользкое – быть     оправдавшим надежды свои подлецом.Но отчаянье, ставшее мужеством,               может стать выходом,благороднейшим выходом,               а не концом.4 августа 2014

Написано после посещения петербургского Музея Анны Ахматовой, находящегося в бывшей коммуналке, где Анна Андреевна жила в гражданском браке с историком-искусствоведом Н. Н. Пуниным (1888–1953), куда временами приезжал ее сын Л. Гумилев (1912–1992).

В университетском киноклассе

Двадцать лет я в Оклахоме, в Талсе,словно в неоконченном бою,будто бы один в живых остался,Эльбы братский дух преподаю.Я люблю моих американцев,чьи солдаты-дедушки тогдас русскими не стали пререкаться,и война была на всех одна.Как они на лодках с водкой в глоткахобнимались, видел я в кино,при регулировщицах-красотках,их и наших, что не все ль равно.Дина Дурбин пела о Победеи была у стольких на значках.«Едут леди на велосипеде»,распевая, я по ней зачах.Вжились вместе Рузвельт, Черчилль, Сталини де Голль, как бурлаки, в их роль.Чаплином и Теркиным был сваленГитлер – разгероенный герой.Все фашисты носом ткнулись слепов геббельсовский пепел заодно.Сент-Экзюпери разил их с неба,а Хемингуэй пускал на дно.Вот какое удалось кино!Правда, все мы сделали полдела –почему? Понять я не могу,а потом война опять сдурела,превратясь в холодную каргу.Я учу всех не иметь с ней дела,как не верить общему врагу.Но о мире фразы, фразы, фразы,обещая вроде благодать,превращаться стали в дроны, в базы,а сквозь них сердец не увидать.Не шестидесятники-поэты,а за лицемером лицемеробъявили собственной победойроковой развал СССР.Разве ты, искусство, разучилосьнас объединять? Я не пойму,как в стране Шевченко приключилосьс пушкинской страной вести войну?Вкрадчивая Третья мироваяна земле измученной идет,но не устает, нас примиряя,пырьевский князь Мышкин, «идиот».Если б «идиоты» все такиебыли бы, мир стал бы исцелим,были б в дружбе и Луганск, и Киев,даже Газа и Иерусалим.Как сплотились воры и воришкив мафии, где жизни на кону,и как слиплись войны и войнишкив третью лицемерную войну!Помню – вместе с жертвами сгорая,небоскреб пронзя в конце концов,полетел к обещанному раюсамолет джихадовских слепцов.И по той преступной страшной трасседо сих пор, почти полузабыт,во французском фильме[1], в киноклассеон сквозь наши ребра все летит.Но я, слава Богу, был свидетель,как, прокляв тот день календаря,встали в ряд арабские студенты,жертвам взрывов кровь свою даря.Ненависть я с детства ненавижу.Я люблю тебя, мой кинокласс,и, надеюсь, будущее вижув глубине твоих беззлобных глаз.Отрезают головы ножами.Без голов о чем поговорим?А потом – лишь кнопочку нажали,да и меньше племенем одним.Ну а человеческое племя –неужели нам не до того?Неужели атомное пламявыжжет окончательно его?Может быть, кому-то снится славаздесь, на этой лучшей из планет,доктора нацистского Стрейнджлава?[2]Обещаю – в нашем классе – нет.Не бомбят младенцев бомбовозыв классе нерехнувшемся моем.Лошадь тянет Сталина под слезылишь о трупах Трубной – не о нем[3].Здесь так любят о холодном летепрошкинский, пожалуй, лучший фильм[4]дети Чили и Анголы дети,парагвайка, чероки[5] и финн…Плакали ковбоистые янки,что Папанов уркой был убит.И не будет в сердце китаянкиникогда Приемыхов забыт.Жаль, что запоздало Мордюковойвыразил ковбой за «Комиссар»благодарность дедовской подковой –этот фильм – он стольких потрясал.Вот что написала поэтесса,и представьте, что из США:«Думала над фильм „Unfinished пьеса“[6]…У меня теперь другой душа…»И в письме Самойловой Татьяне,веря, что она еще жива,фото мужа, павшего в Афгане,принесла талсанская вдова.Разве землю мало истерзали?Кинокласс – особая страна.Войнообожателей нет в зале.В зале все твои враги, война.Снайпером Кабирия[7] не стала,хоть жилось ей вовсе не легко,и дорогу к храму показалавсем Анджапаридзе Верико[8].31 декабря 2014 – 2 января 2015(дописано автором с учетом отликов и предложений читателей на сайте КП)

Самое главное сейчас – остановить кровь. Все идеологии, вместе взятые, не стоят и одной человеческой жизни[9]

Много лет назад после дня рождения Роберта Кеннеди один из его гостей предложил мне свою машину, чтобы добраться до Вашингтона. Было уже за полночь, и я спешил на свидание в ночной ресторан. Собеседник представился секретарем Макнамара. В английском языке нет склонений, и я решил, что передо мной секретарь министра обороны США. Шел 1966 год, в полном разгаре война во Вьетнаме, но она была настолько непопулярна в мире, что когда венецианские гондольеры приняли меня за американца, то отказались брать на борт не только меня, но и мою спутницу. Я напел им несколько куплетов из любимой итальянскими антифашистами-партизанами песни «Выходила на берег Катюша», и они, поняв, что я русский, посадили нас в гондолу бесплатно, еще и вином угостили.

В то время 27 университетов Америки пригласили меня для поэтического турне. Президент Линдон Джонсон, узнав, что я в США, через своего помощника позвал меня в Белый дом. Мне было бы, безусловно, интересно поговорить с американским президентом, да еще и с глазу на глаз, но я ответил ему честно в своем письме, что Союз американских студентов, который составлял мое расписание и всячески поддерживал антивоенные демонстрации, неправильно бы это понял, и выразил президенту вежливое сожаление. Посол СССР Анатолий Добрынин очень хотел, чтобы я встретился с Джонсоном, но я стоял на своем: не сейчас. Это было время эскалации конфликта и усиления бомбежек во Вьетнаме.

Человека, показавшегося мне секретарем Макнамары, я как бы в шутку спросил: «А это правда, что ваш босс такой уж крокодил войны, как его недавно изобразила левая хипповая газета в Сохо?» Он понял мою ошибку, но ему хватило чувства юмора, чтобы ответить со вздохом: «Этот крокодил, к сожалению, не мой босс, а я сам». Разумеется, после этого мы разговорились всерьез, и, зная, что я не какой-то желтый журналистик, а известный поэт, друг Роберта Фроста, Артура Миллера, Джона Стейнбека, Билла Стайрона, он мне сказал очень грустно и исповедально: «Это вам покажется странным, но, наверное, никто в мире так не ненавидит эту вьетнамскую войну, как я. И я бы много отдал, чтобы ее остановить. Но большая война – как локомотив, движущийся по инерции: вы нажимаете на тормоз, а состав еще долго едет по живому…» Кстати, много лет спустя Макнамара летел через Москву из Вьетнама, куда приезжал вместе с документальным фильмом о Вьетнаме, со своими горькими и честными комментариями. Может быть, он кому-то и показался двуликим Янусом, но я свидетельствую, защищая его честь, что он и тогда, будучи министром обороны США, говорил то же самое, а остановить локомотив не смог. А мы обязаны это сделать, иначе зачем же так называемое перемирие? Все те, кто его нарушает, должны быть объявлены военными преступниками.

Сколько же времени понадобится, чтобы остановить войну? Чем дальше, тем труднее это сделать. Я не хочу обращаться к тем, кто получает удовольствие и заработок мясников от многих войн, которые идут сейчас на планете, в том числе от одной из самых нелепейших и непростительнейших войн за всю историю человечества: народа Шевченко с народом Пушкина. Я заклинаю этими двумя именами всех тех, кто все-таки понимает, что неизбежно настанет день, когда нам всем придется покаяться в том, что сейчас происходит. Не надо только торговаться, кто первый начал, кто больше наубивал.

Неужели вы хотите, чтобы украинско-русская вражда превратилась в то, во что превратились бесконечные израильско-арабские взаимоубийства? А в моих классах поэзии и киноклассе молодые арабы и молодые американские евреи братались после взрывов двух небоскребов-близнецов и стояли в очереди, чтобы сдать донорскую кровь жертвам этого чудовищного теракта.

В одной стране третьего мира мое имя без моего разрешения поставили под письмом в защиту детей Газы, и я сказал твердо и ясно: «Подпишу такое письмо только тогда, когда рядом вы мне дадите подписать письмо в защиту и еврейских детей». Слава богу, они, кажется, поняли это и извинились передо мной. Это не беспринципность – это должно стать общим принципом человечества. Иного спасения нет и не будет.

Священник Михаил Моргулис, много делающий для того, чтобы остановить кровь, где бы она ни текла, рассказал мне, как убили Людмилу Прохорову, врача детского интерната, где воспитываются жертвы врожденного ВИЧ мал мала меньше. Она шла после работы домой, еле держась на ногах. Мимо летел джип, из него полоснула автоматная очередь. Миша рассказывал о ней как о святой женщине. Наповал, ни за что ни про что. Я спрашиваю его: «Кто?» Он: «Такая скорость была, что разобрать нельзя, да и маска». – «За что? Зачем?» – спросил я. «Да чтоб другим было страшно, Женя…»

Это пьянство, так называемое пьянство крови, когда люди начинают сходить с ума, может быть, от чувства мщения, а потом и от озверения… Даже когда-то хорошие люди теряют разум.

Чем я могу еще помочь? Только молиться Богу, что я и делаю. Но я молюсь стихами, обращаясь и к людям. Ведь я могу давать оценку событиям только как человек, но каждый политик прежде всего тоже должен быть человеком. Я написал тетраптих, посвященный событиям в Украине. Я и к государству обратился в первой части: Государство, будь человеком. Две другие называются «Почти сон» и «Оплакиваемый самолет». Этими произведениями я сделал то, чего не делал ни один человек, близкий к Украине. Я призвал своих друзей-писателей тоже высказаться, потому что в моих стихах написано все, что думаю. Не люблю хвалить свою поэзию, но фабула прозрачная совершенно. Был такой случай, когда украинцы в Крыму шли на свою базу и встретили вот этих, так сказать, людей в зеленой форме. И ведь они как-то нашли друг с другом общий язык. «Почти сон» – об этом. И мое новое стихотворение «Медсестра из Макеевки». В нем полностью соблюдена презумпция невиновности – я не обвиняю ни одну из сторон отдельно, ведь главный преступник – сама война. Поэт Иван Елагин, мой друг-киевлянин, был мужем поэтессы – автора первого стихотворения «Бабий Яр», сочиненного в 1941‑м, Ольги Анстей. Он написал великие предупреждающие строки: «Кто не убьет войну, того убьет война». Если мы не убьем эту войну в наших сердцах, она убьет всех нас.

Подписание договора о перемирии – единственный правильный шаг сегодня. Самое главное сейчас – остановить кровь. Все идеологии, вместе взятые, не стоят и одной человеческой жизни.

Любящий Россию и Украину

Евгений Евтушенко

Государство, будь человеком!

Нянька предков моих – Украина,во Днепре окрестившая Русь,неужели ты будешь руина?Я боюсь за тебя и молюсь.Невидимками на Майданевместе – Пушкин, Брюллов, мы стоим.Здесь прижались к народу мы втайне,как давно и навеки к своим.И трагическая эпопея,словно призрак гражданской войны,эта киевская Помпея,где все стали друг другу «воны».Здесь идут, как на стенку стенка,брат на брата, а сын на отца.Вы, Шевченко и Лина Костенко,помирите их всех до конца!Что за ненависть, что за яростьи с одной, и с другой стороны!Разве мало вам Бабьего Яраи вам надо друг с другом войны?Ты еще расцветешь, Украина,расцелуешь земли своей ком.Как родных, ты обнимешь раввинас православным священником.Государство, будь человеком!Примири всех других, а не мсти.Над амбициями, над векомвстань и всем, вместе с Юлей, прости.Всем Европой нам стать удастся.Это на Небесах решено.Но задумайся, государство, –а ты разве ни в чем не грешно?Ночь с 18 на 19 февраля 2014 года

Почти сон

Это был почти сон, но навек он спасен.Нам его показал телевизор.По степи шла одна из солдатских колонн,безоружна, похожа на вызов.Что за чувства солдат на опасность вели,хотя сами того не хотели?Но знамена в руках, не касаясь земли,что-то тайное им шелестели.И под птиц заклинающие голосаи шагавшие, и часовыепосмотрели друг другу в родные глаза,но как будто их видят впервые.Эти парни, прицелы сумев отвести,не дождавшись вас всех, дипломаты,преподали вам, как себя надо вести,заморозив в руках автоматы.И о чем-то важней всех команд войсковыхпод солдатских шагов перестуки,осторожно застыв на крючках спусковых,в первый раз призадумались руки.О история, хоть на мгновенье замри!И ты замерла. Ты застопорила.Слава Богу, услышала из-под земли:«Не стреляйте!» – приказ Севастополя.Вся политика меньше, чем жизни детей.Но когда жить сумеем, когда же –без продажи оружья –     продажи смертей,чьей-то совести самопродажи?И услышим ли мы в день прозрения свой                    тишину,слезы счастья не спрятав,как беззвучный расстрел всех неначатых                    войниз невыстреливших автоматов?!6–8 марта 2014 годаГазета «Новые Известия»

Оплакиваемый самолет

В судьбе малайзийского самолетавиновен не кто-то отдельный, а что-то.Оно безымянно везде расползлось –отчаянье, бедность, изгойство и злость.Как будто бы разума поврежденье,народы охватывает «овражденье»,привыкли все кажущиеся друзья,что жить без подслушиванья нельзя.Так повелось, что других среди паникивечно винят притворные паиньки.Есть человеческих жизней утраты?Паинек нет. Все во всем виноваты.Пушкин, Шевченко с Уитменом вместенас призывают к братству и чести,тень непрощающая Толстого,невсепрощающая – Христова.Ведь не была бы душа и Христапри всепрощенчестве так чиста!А во Вьетнаме разбомбленный Буддаот самолетного каждого гудавздрагивает и смотрит оттуда,где изо лжи выползает война.Он-то уж знает, что значит она.Хватит друг в друга пальцами тыкать,минам – в планете истыканной тикать.Все-таки мы не в Средневековье.И останавливание кровинужно немедля, но не сгорячаи от политика, и от врача.Задумайтесь, Кремль с Вашингтоном          и Принстоном,о шаре земном, нам до боли единственном,А вдруг и его «овражденье» собьет,как этот оплакиваемый самолет?Но некому будет оплакать его,поскольку вокруг никого, ничего.И плачу я, ваш неназваный брат.Простите за это. И я виноват.18–19 июля 2014

Медсестра из Макеевки

Кусками схоронена я.Я – Прохорова Людмила.Из трех автоматов струяменя рассекла, разломила.Сначала меня он подшиб,наверно, нечаянно, что ли,с пьянчугами в масках их джип,да так, что я взвыла от боли.Потом они, как сгоряча,хотя и расчетливы были,назад крутанув, гогоча,меня хладнокровно добили.Машина их вроде былабез опознавательных знаков,и, может, я не поняла,но каждый был так одинаков.Лицо мне замазав золой,накрыли какою-то рванью,и, может, был умысел злойлишь только в самом добиваньи.Конечно, на то и война,что столько в ней все же оплошно,но мудрость немногим дана,чтоб не убивать не нарочно.Я все-таки медсестрас детишками в интернате,но стольких из них не спасла –СПИД въелся в их каждую матерь.За что убивают детейродительские болезни –дарители стольких смертей,когда они в тельца их влезли?А что же такое война,как не эпидемия тоже?Со знаками смерти онау шара земного по коже.За что убивают людейот зависти или от злобы –как влезшие тайно микробы,ведь каждый из нас не злодей.Что больше – «за что?» или «кто?».Всех надо найти – кто убийцыдвух Кеннеди, надо добиться,чтоб вскрылись все «кто?» и «за что?».Я, в общем-то, немолода.мне было уж тридцать четыре.В любви не везло мне всегдаи вдруг повезло в этом мире.Нашла сразу столько детей,как будто родив их всех сразу,в семье обретенной своей,взрастила их новую расу.В ней Кремль дому Белому друг,и сдерживают свой норов,и нету националюг,гулагов и голодоморов.А смирной OK’еевкииз нашей Макеевкине выйдет. Не взять на испуг.И здесь в гарри-поттерском снелюбая девчушка и мальчикв подарок придумали мнеукраинско-русское «Мамчик!».Над Эльбой солдатский костерпора разводить, ветераны.В правительства – медсестерпускай приглашают все страны.Война – это мнимый доход.Жизнь – высшая ценность святаяи станций Зима, и Дакот,Макеевки и Китая.Политики – дети любви,про это забывшие дети.Политика, остановивсе войны в нам данном столетьи!Что мертвым – молчать да молчать?Не хочет никто быть забытым.Но дайте хоть нам домечтать,ни за што ни про што убитым!5–8 февраля 2015Газета «Известия»

«Низачтошеньки, никогдашеньки…»

Низачтошеньки, никогдашенькине забуду я никогдатретьеклассницы Рютиной Дашеньки,самой первой сказавшей мне «Да».Я спросил не по имени-отчеству,а совсем по-простецки:                    «Даш,силы нету, как есть мне хочется…Ты чего-нибудь мне не дашь?!»«Да…» – она засмеялась, ответствуя,протянув, чтоб кусать на двоихугощение великосветское,так что зубы сломал я, –                    жмых.У кого была в жизни вишенкас твердой косточкою любви.У меня была Дашина жмышинка –так стихи начинались мои…Апрель 2014

Фольклорный мотив

Золота была косынька,заплетуща така,словно солнца полосынька, –ни седа волоска.Стала пнем бывша сосенка,а была высока.Вновь не вырастет косынькаиз седа волоска.Март 2014

«В истории бессвязность мнима…»

В истории бессвязность мнима.Когда ее перелистнешь,есть множество падений Римаи вавилонских башен тож.Пизанской башней будь. Порадуйтем, что вот-вот, вот-вот, вот-вот,но все же главное – не падай,вдруг интерес к тебе падет.Христом не стал? Не стань подобнымИуде… Руки предъяви,что не в крови, а падай добрыми никого не придави.Апрель 2014

Еще фольклорный мотив

Жизнь тащу я, как ношенькутяжеленнейшую.Проведи со мной ноченьку,сгладь с меня чешую.Ты не радость – хворобушка.Я у цели, да вотвсе прошу, недотрогушка,хоть один целовок!А ведь сникшей, усталенькой,с горем наедине,ты ведь бабушкой старенькойтак вздохнешь обо мне…

Шпинделек

Не только в государственной машине,а в нас, которых Воланд подзавлектой страстью, чтоб квартиры бы пошире,из душ какой-то выпал шпинделек.Он что-то еще сдерживал маленько,а отвалился… Удержу нам нетот жадности, как злобного молебна,на этой самой лучшей из планет.Тот шпинделек был наш ограничитель.Его давно нам разыскать пора, –он крохотный, но все-таки учитель,что жадность не доводит до добра.Мы распоясались до ух ты, ах ты,аж до такой купецкой широты,что даже не влезают наши яхтыв иные европейские порты.Давайте в себя пристальней вглядимся.Мне, скажем, чуждо слово «господин»,и вместо хвастовства всепобедимствасвое холопство сам я победил.Моей победе, как девчонке в мае,я во дворе черемухи нарвали, с краю пачки «гвоздиков» ломая,их у Кремля безногим раздавал.Нам не нужны ни Грозный, ни Малюта.Я чувствую, что где-то недалектот умненький-разумненький малютка –такой необходимый шпинделек.9 мая 2014

Работа поэта – из пахот

Со всем, что фашизмом пахнет,согласия не подпишу.Работа поэта – из пахот.Я в странах всех сразу пашу.Меня интернетные «фобы»,под дых норовя сапогом,способные только для злобы,считают России врагом.О Нельсоне о Манделев предсмертные его днистихи мои так их задели,что гнусно о нем зазудели,назвав «черномазым», они.Но есть и другая Россия,поддерживающая меня,и мне не позволит бессилья,с бессовестностью не миря.Презрительно и сурово,Россия, не дорожиподменой свободы словасвободой и сплетен, и лжи.Пусть пахотой тяжелолирнойответим из всех наших силотзывчивости всемирной,как Федор Михалыч просил.Пусть совести всходят зернинки,вытягиваясь в полный рост,как будто России вернинки,из пушкинских вечных борозд.5 января 2015

Марья Владимировна

Любимая –     это по-русски звучит как родимая.Но что если ссорам семейным нет в доме числа?За что на меня вы обиделись,          Марья Владимировна,и прежняя добрая Машенька вас не спасла?..Любовь навсегда –     неужели себя изжила, да и вымерла?А я вот без Вас не могу провести ну ни дня,как будто кто вынул из жизни Вас,          Марья Владимировна,а если Вас нет у меня,          значит нету меня.Морщины от ссор –          они самые неизгладимые.А дом, переполненный ссорами,               разве он дом?Давайте пойдем за потерянной Машенькой,          Марья Владимировна,и уговорим нас простить,          и домой приведем.20 февраля 2015

Лаосский лотос

В Лаосе, в стране, где не производятся          даже пустые бутылки,но, впрочем, прекрасно умеют народу стрелять          между глаз и в затылки,в Лаосе, где бродят по джунглям          бесшумные призраки страхов,которых здесь больше,     чем даже оранжевых тощих монахов,в Лаосе, где издавна в море               особенными ночами –за лотосом лотос пускают               со вставленными свечами.Их ставят во имя любимых          мальчишки во время отлива,а лотос продержится долго –          с любовью все будет счастливо.А наш лаосенок свечу лепестками          прикрыл так особенно,               благоговейно.Глаза, как два зернышка влажных,          посверкивали кофейно.А наш лаосенок          был хитренький, словно лисенок,поставил наш лотос для зрителей,               им потрясенных,поскольку его не могли опрокинуть ни лодки               и ни пароходыи даже свеча не сгорала.          Бывают же этакие парадоксы.Не только у власти –          я и у тебя был в опале.Но лотос наш не утонул,          и его лепестки не опали.Чуть-чуть его насмерть не смяла эпохи               колесная лопасть,а он уцелел.     Он такой заколдованный лотос.А волны взметает          война необъявленная мировая,но только любовь это выдержит,               уцелевая,как лотос лаосский, несущий святую светинку,готовый с подводными лодками хоть –               к поединку.Любимая, мы пережили и столько и вьюг,               и торнадос.А я все народы люблю –никакая война мне не в радость.И я никогда не бываю угрюмый спросонок,как будто я лотос,          который возжег лаосенок.21 февраля 2015

За всех

Сыздетства ко мне приставали,порой ни с того ни с сего,и к горлу финкарь приставляли:«А ты за кого?»«Да ни за кого!» – и меня воротилоот мерзости стольких бессмысленных                    драк,поскольку ни за одногошеньки было               базарить противно,и я отвечал им по дерзости так,порой вызывая, как драки, бессмысленный               смех:«Да ни за кого-то! За всех!»Тогда меня били и те и другие,порой применяя кастеты и гири,раскачиваемые на ремешках.И приговаривали: «Зазнавала!»Наверно, чтоб мамка меня узнавала,меня оставляли в сплошных синяках.Конечно, порою давал я и сдачи,но все-таки в этом свобода удачи,но все-таки это мой высший успех,хоть били – аж шла кровавая рвота,за то, что я был не за их «кого-то»,но все-таки только за всех.Я враг потасовок и подтасовок,и всех, подменяющих дружбу тусовок,и все выяснюшки отверг.Я в стольких людях души не чаю,но из человечества исключаюлюбителей войн, и любителей гнета,любую банду, любое болото,где часто дно – это самый верх.Уж если драться – за всехное что-тои не за кого-то –                    за всех!22 февраля 2015

Фестиваль ковбойской поэзии в Неваде

На колесике шпоры ковбойской     цветок, прицепившийся к зубчику,а когда сам ковбой исполняет стихи,          по Неваде разносится гром.Ну чего ему надо,     почти голливудскому парню,               везунчику,почему он бумагу копытит     почти не объезженным диким пером?Потому что все лучшее в нас –          это дикое и необъезженное,когда, словно скакун,     может собственный сбросить мотив,и сидит на коне     за спиною ковбоя поэзия,в спину груди ввинтив          и руками его обхватив.Раскаленный песок,     и горят от испарины лошади поры,и москиты вальсируют в бархатных гротах                    ноздрей,когда пеной с боков лошадиных                    ошпарены шпорыи ковбою так хочется снова стихи почитать                         поскорей.У девчонок из дома веселого смыты сейчас                         макияжи,это слезы, светясь,               по щекам на концерте стекли.Вот невесты Невады,     застенчиво выставленные не для продажи,и смертельно хотят за ковбоев,               которые все-таки пишут стихи.24 февраля 2015

Контрольная

За Пушкина как-то обиделась наша                    учительница –                              СусаннаИосифовна:          «„Капитанская дочка“ сусальна,как ты написал в своей буйной контрольной,                    неистовый Женя,не чувствуя силы такого жестокого                         выраженья?!!Но это была совершенно другая эпоха,когда не считались слезливостью слезы     и люди не прятали горького вздоха,да и анекдоты еще не бывали настолько                                   циничныи даже дуэли, хотя и кончались убийствами,                         были сценичны…»Я ей возразил,          и в настырности был я не слабенький:«Но этот Гринев –     с Пугачевым его не сравнить –               слишком сладенький…Конечно, он был и бродяга и вор,                         а несынуленька маменькин,     видя бессмертье и в черном вороне…»Вздохнула Сусанна Иосифовна          раз десятый               по несовременному снова,как будто была мной обиженной мамой Гринева:«По-моему, Женя, ты переначитан для вашего               класса…А я вот Гринева люблю.          И прости, но с тобой не согласна.Наивен он был по сегодняшним меркам,                         конечно.Но верен он был и присяге, и даже еще               не надеванному колечку.И не побоялся не поцеловать пугачевскую рукуИ выдержал, не потеряв своей чести,               с любимой разлуку…Ты рвешься в поэты? Случается, их убивают.Великих поэтов из швабриных не бывает».25 февраля 2015

Марку Розовскому

Мы вырастали в разгромах, разносах,да вот успели успеть.Боже, как хочется с Марком Розовскимснова в обнимку спеть.Мы растеряли друг друга. Как жалкодружбы всех наций живой.Помню я польские польта вповалкус русскими на Моховой.Венгры и чехи, что нам помешало,в братстве себя воспитав,ставить на сцене земного шара,только без танков, – спектакль?Чистой, беззлобной была наша смелость –просто веселая злость.Пусть не сбылось все, чего нам хотелось,все-таки что-то сбылось.1960–2015

«Я как-то был с красавицей-полячкой…»

Я как-то был с красавицей-полячкойв окраинном театрике ночном.Была от предвкушения пылавшейона, шепнув мне: «Жди, пока начнем!»С актером знаменитым разведенка.Она влюбилась, видимо, в меня,во мне и в ней все было так взведенно,что мы изнемогали от огня.Он в нас ворвался, он внутри взорвалсяот соприкосновенья взгляда глаз.Но был спектакль, и так я волновался,как будто он решит судьбу сейчас.Тогда была варшавская цензуране лучше нашей. Но ее засовуже не мог сдержать мятежность хмуропосле ночных двенадцати часов.Спектакль ночным был вовсе не случайно.Она вела на сцене свой урок.Учительницей, строгой чрезвычайно,она была, и взгляд был так жесток.Но боже мой, что сделалось с глазами,а были изумрудно-зелены,и вдруг косыми стали, и я замер –она была как дочь другой страны.И не какой-то, а Китая Маои с гонором надменной чепухи,цитатничек краснюсенький вздымая,она читала русские стихи.И все китаеглазые поляки,Полтаву помня с многим заодно,читали в зал, где ржали все гуляки,как хор: «Белеет парус одино…»Я зла в душе не прятал многолетнего,откуда это вырвалось, и вдруг?Ну почему, за что издёв над Лермонтовым?Ведь никакой он власти не был друг?За что, сраженный пятигорским выстрелом,в свои – подумать! – только двадцать семь?За то, что русский был в той пьеске высмеян,хотя за первый стих в тюрягу сел?Она все поняла. Но опечаленно:«Но как же быть театру без сатир?Аллюзий и у вас полно с отчаянья.А националисты – все! Весь мир!»Заплакала. А я почти неистово:«Вот если бы когда-нибудь мы все,Все стали бы над-националистами,Стал воздух бы другой везде-везде».Я был всегда и в иностранок влюбчивый,а тут любовь, быть может, упустил.Но я не предал вас, Михаил Юрьевич,хотя у вас в глазах: «Я бы простил».Я проводил ее. Шел как по лезвию.Чуть постоял на первом этажеи слушал каблучки ее по лестнице,но было поздно – навсегда уже.Политика такая ведьма вредная.Мы все для ее козней матерьял.Я, на нее терявший столько времени,красавицу такую потерял!И что-то под ногами все мешается,а взглянешь – не игрушечный, но танк?И отношенья с Польшей ухудшаются,а может быть, могло все быть не так.5 марта 2015

Стефану Цаневу[10] – волшебнику

Пройдут года, не затуманиввоспоминаний вдалеке,где едем – я и Стефан Цаневв горах, на дряхлом «москвичке».Дорога эта как насмешка,зачем нам ресторанный лоск?Ну хоть бы грязная кафешка,ну хоть бы крохотный киоск!И вдруг плакат, зазывно-страстный,мы оба им изумлены:«С икрой любою – черной, красной –за поворотом ждут блины!»Был Стефан в своей шутке едок:«Не веришь ты в советский строй?Там, правда, не найдешь салфеток,но будут там блины с икрой».Реальность нас чуть с ног не сбиласильней парижского кафе.И что вы думали? Все было,включая даже и салфе…Где, Стефанчик, твоя харизма?Всем волшебства открой!И преврати все в мире «измы»в блины с икрой, в блины с икрой!

Гале Мерецкой

Что-то плещется, что-то мерещится,жизнь другая, другая страна,и красавица Галя Мерецкая,полуженщина, полуволна.Не какая-нибудь, а байкальская,ты держалась, ничья не жена,никому, что одна, не показывая,и осталась и вправду одна.Королева театра Иркутского,и когда-то, как я, молода,ты бывала мошкою искусана,а вот сплетнями никогда.Никогда не была ко мне грубою,до конца никогда не моя,не сказавшая из самолюбиямне ни разу, что любишь меня.За меня выйти замуж не думала –слишком бабник и слишком в толпе.Но чтоб выше взлетел я, дунула.Получилось. Спасибо тебе.20 января 2015

Элегия

Дорогая Сухарева Аллочка,ты друзей и мужа выручалочка.И в квартире вашей так целительнодо сих пор еще поют целинники,пахнущие степью и колхозами,вместо орхидей и роз – колосьями.В них вы, золотые наши Золушки,вырастили будущего зернышки.И взошел из вас, моих же дочек,я,     ваш рукотворный колосочек!Было время, нам, детишкам, даденное.Под арест – за колоски украденные,чтоб, как сталь, мы были закаленнеепосле пару лет в исправколонии.Как-нибудь, ребя, не попадите в нее.Вот какой был путь наш в победители.Мы цветы совали в зубы лошадиконника на майской Красной площади.Были островки в стране гулаговской,те, которых не отыщешь ласковей.Больно от уже не новой новости,что сейчас все меньше их становится.И как самолет – гигант разбившийся,бывший СССР лежит, не сбывшийся.Это что ж такое с нами деется?Потеряли мужество надеяться?Даже среди горя неутешноговсе-таки в нас теплилась надеждинка.И стихи мои, нам, юным, верные,в самом лучшем смысле эсэсэрные.31 января 2015, Талса

Открытое письмо Алексею Марчуку в ответ на приглашение прилететь на празднование 80‑го дня рождения

Алеша, к сожалению, мое преподавание и другие причины не позволяют Маше и мне прилететь. Для меня ты и Наташа – олицетворение всего лучшего, что было в моей жизни, из всех моих надежд. Многие из них не осуществились. Но осуществились мы сами, то есть не предали этих надежд и для многих остались сами живыми надеждами.

Наша жизнь – это и победа, и трагедия одновременно. Но обратись к истории, и ты поймешь, что такова была судьба всех ее лучших людей, и успокойся, и подумай – ведь ни ты, ни я не имеем права чувствовать себя несчастливыми. Нам удалось победить время, сделать его своим, подержать его в руках, обнять, и оно обняло нас.

Мы с тобой счастливущие, Леша!

Алеше Марчуку

Надежды всегда не совсем удаются,с тупой безнадежностью ссорясь,но что-то сильнее всех войн, революций –любовь, милосердие, совесть.Себя ненадежной надеждой не тешим,и поздно нам стать мечтунами,потомки вернутся и к нашим надеждам,но станут ли новыми нами?16 сентября 2014

Два шкафа

Мама книжки в шкафах разобрала,уезжая на фронт, чтобы петь,и своим драгоценным сопраномне сказала: «Вот в этот – не сметь!»Жажда книг на войне не погаслав пацанах с д’Артаньяном в башках.Я волнистым ножом для маславскрыл со «взрослыми книгами» шкаф.Слов «депрессия», «стресс» или «вирус»мы не знали, тем паче «мигрень»,и читать что не надо – на вырост,даже Драйзера, – было не лень.Мы, готовые биться насмерть,чтобы немцам был полный швах,из болезней всех знали лишь насморк,носом шмыгая в очередях.И, до пояса в кухне помывшись,в магазин, мой тогдашний лицей,отправлялся я с книгой под мышкой,в мою главную книгу – в людей.Чего только рука не писалаи про Сталина, и про Марс,ну а после нырял в Мопассана,даже если насквозь я промерз.И в блокнотике почерком твердымсреди всех черновичнейших фразтак помечено в сорок четвертом:«Боги жаждут. Прочитано. Франс».Это были великие ночи.В каждой – новый за хлебом поход,где мне нравились больше, чем очень,Уленшпигель и Дон Кихот.В детском сердце – с четвертого классакак начало во мне всех началпо ночам хладный пепел Клааса,затвердев, словно гнев, застучал.Не носивший ни разу шинелиза свободу всю жизнь воевал.Я искал и нашел свою Неле,в несвободе любви ликовал.Я сегодня поменьше ликую.Семьи все в ежедневном аду.Но я знаю – другую такуюя нигде никогда не найду.Я, конечно, люблю бесконечновсех своих сыновей пятерых,имена книг любимых сердечнозавещательно им повторив.Мое детство не зря я отшмыгал.Но вы знаете, чем я убит?Непрочитанный «Тиль Уленшпигель»ни одним из детей не открыт.18 марта 2015

Никто не знает мою тайну

Никто не знает мою тайну,что я, как девушка, застенчив,когда я от смущенья таюи плачу, быстро переменчив.Когда я встретил вас тогда-то,тому назад за полстолетья,глаза припрятал виновато,стараясь вовсе не смотреть я.Я столько раз бродил по свету,соря случайными словами,и вот по вашему советуборюсь со страхом перед Вами.Но разрешенье – это милость,и некуда свой страх мне денуть,и что-то, видно, надломилось –что с разрешеньем этим делать?Романа или же баллады,увы, не приключилось с нами,а может, все-таки была былюбовь, но только лишь глазами.18 марта 2015

Аркадий Райкин

Вырастал я в бескрайной,без-райной странеи на адской,солдатскойи детской войне,и еще одинокого рая –кина,исключая концертыАркадия Райкина.Он являлся,меняя лицо за лицом,то глупцом,то скупцом,то совсем подлецом,но, стряхнув столько лиц,выходил мудрецом.Это было всегда в представленьи концом.Хоть бы раз он себя под конец поберег.Но гражданская речь шла всему поперек.Лицедей исчезал.Оставался пророк.Он пришел на Таганку,на мой спектакльпро Америку,где все чего-то не так,словно это Россия наоборот.Беспокоил цензуру такой поворот,и вот-вот запретят, прохиндеи,вот-вот…Райкин вышел на сцену, и так он сказал:«Это все понимают – и я, и зал.Здесь не три минуты правды, а два,два часа!Быть спектаклю, товарищи?Да!»И такая правительственинка в нем была,будто только что вышел из-за стола,ну по меньшей мере Политбюро,только то, где правит не Зло, а Добро.И спустился он с тросточкой легкой своейпод овации,этот пророк-лицедей.Без ухмылки паяцанас он смехом берег,над собою смеяться –сила, а не порок.И урокам его выживанья вернамноголикая,будто бы Райкин,страна!14 марта 2015

Фронтовики Оттепели

Гудзенко и Луконин,и под землей мне верьте.Я – фронтовик в законеи даже после смерти.Я в детстве не был жалок.Не ждал подмоги свыше,тушитель зажигалокна нашей школьной крыше.Вы, Михаил Кульчицкий,когда на нас шли наци,вложили мне в ключицыспособность не ломаться.Как гордо Костя Левин,хирургами изрезан,ничем не поколеблен,поскрипывал протезом.И даже Поженяна,который всех забавней,эпоха пожевала,да был не по зубам он ей!Без всяких подсказулекнас в бой звала атака,и мы не подскользнулисьна деле Пастернака.Повадкой в партизана весь,я рвался к тайнам в мире,и мы железный занавесстихами проломили.Ты не боялась, Белла,и не хваталась за голову,и ты не оробелапрорваться в Горький к Сахарову.Мы Родины не отдали,став, хоть и много выпили,фронтовиками Оттепели,да заморозки выпали.20–23 марта 2015

Алла Демидова

Сталин, трубка опять дымит твоя,я от дыма ее задыхаюсь,но когда вижу Аллу Демидову,я гармонию слышу – не хаос.И, читая Берггольц и Ахматову,где в подвалах из прошлого выстрелы,она будущее высматривает,но вот их пораженья не высмотрела.Разговора с ней телефонногоудостоился и успокоился,получив, как надежду от оного,что спасет и Россию –          достоинство.2015

Жизнь свою – за други своя

В детстве из былин услышал я:«Жизнь свою – за други своя».Я давно на свете сирота,тянет внутрь земная сырота.Ты не поддавайся, зубы стиснь.За кого готов отдать ты жизнь?Ну а кто такие други?Не льстецы они, не слугите, кто в непроглядной вьюгетебе руку подадут,никогда не продадут.Те, кто вместе, те не пропадут.Это может быть на фронте,в точь по строчкам Пиндемонти –лучше не наполеоньте,все права, все счастье тут,если нас не предадут.Пиндемонте тот, какогоэлегантно и толковоСаша Пушкин изобрел,чтобы царский произволна поэта не был зол,ибо он его вкруг пальчика обвел.И на всех под небесамимы не будем злиться сами.Бог ведь вовсе не для зла нас произвел.«Жизнь свою – за други своя –и в последнем круге бытия», –Бог сказал, прикинувшийся витязем,из породы нерушимой вытесан,нас, таких несовершенных, сотворяи о смысле жизни говоря:«Жизнь свою – за други своя».23 марта 2015

«Победа – дочь литературы русской…»

Победа – дочь литературы русской,и, от врага прикрыв тебя, Москва,седой учитель-ополченец рухнул,шепча себе: «Вот счастье… Вот права…»И чья сержантом вспомненная строчка,когда не устоял он на ногах,к убитому прижалась, будто дочка,в Берлине, от Победы в двух шагах?..16 марта 2015

Невостребованная при жизни. Сусанна Укше (1885–1945)

(Из антологии Евгения Евтушенко «Десять веков русской поэзии»)

Из лютеранской семьи. Отец – онемеченный латыш, мать – немка. При введении паспортов в начале 1930‑х годов Сусанна Альфонсовна, в отличие от братьев и сестры, назвалась немкой, из-за этого в конце концов и погибла. Но и правильная национальность ничего не гарантировала: сестра Наталья умерла еще в 1934 году, а младший брат Борис, конструктор, работавший с А. Н. Туполевым, был расстрелян как враг народа в 1938‑м.

Закончив классическую гимназию в Муроме, Сусанна Укше преподавала в ней же немецкий и французский языки. Затем снова училась, уже в Петербурге: сначала на экономиста, следом на юриста. Оба эти образования были востребованы на службе в Психоневрологическом институте, где она еще и заведовала библиотекой.

Профессор юридического факультета Михаил Андреевич Рейснер, познакомившись с Сусанной в институте, пригласил ее для занятий иностранными языками со своими детьми – Игорем и Ларисой. С Ларисой Рейснер, которая была моложе на десять лет, Сусанна подружилась и даже попала в качестве эпизодического лица в ее «Автобиографический роман». Правда, описана там свысока и снисходительно.

Обе молодые женщины были увлечены одним и тем же никак не взрослевшим юношей, беззащитным перед жизнью Алексеем Лозина-Лозинским, автором весьма изощренных стихов, – но увлечены были по-разному. Во всяком случае, Сусанна Укше на протяжении тех почти тридцати лет, которые прожила после его самоубийства, постоянно вспоминала его и в стихах, и в письмах.

Без Лозина-Лозинского Петроград для Сусанны Укше опустел, а после захвата власти большевиками и вовсе стал чужим, и она вернулась к родным в Муром. Но семейное имение было разграблено, жизнь оскудела, и мать, не выдержав унижений и произвола, застрелилась.

В стихотворных откровениях настоящего поэта нередко выговаривается больше, чем сам он знает и может объяснить. И если мы внимательно вчитаемся в неброские пейзажные стихи Сусанны Укше, написанные весной и летом 1917 года, то вздрогнем от предчувствия в них и иностранного вторжения, и Гражданской войны. Почему вдруг на ночной Мойке возникают призраки британских гренадеров, а грядущая осень покроет обвитые виноградом колонны не красным или пурпурным, а багрово-кровавым налетом? Почему травы не пожухнут, а обязательно почернеют и невеселую зиму надо будет прожить «под гнетом снегов»?

Очевидно, это Лариса Рейснер подбила подругу испытать себя в условиях военного похода. Как бы иначе Сусанна смогла попасть весной 1920 года на службу в Волжско-Каспийскую военную флотилию? Но флотилией командовал муж Ларисы – Федор Раскольников, сама Лариса была по совместительству его адъютантом, и Сусанна Укше недолго, но побывала заведующей культурно-просветительским отделом флотилии. При ней был взят город Ленкорань и захвачен белогвардейский флот в иранском порту Энзели. Этот эпизод своей жизни Сусанна вспоминала с ужасом, хотя ее на операции и не брали.

«Все мое участие в этом деле, – рассказывала она в одном из последних писем, – заключалось в том, что, когда они уходили в море, я каждый вечер слезно молилась: „Дай, Господи, чтобы их никто не убил и чтобы они никого не убили“».

Как это похоже на стихи Максимилиана Волошина о Гражданской войне: «…И всеми силами своими молюсь за тех и за других»!

Потрясенная известием о расстреле Гумилева, Сусанна Укше пыталась представить себе, как это было. Ее поразил рассказ петроградского матроса о том, что в Питере людей сажали на баржу, вывозили в море, там убивали и выбрасывали за борт. Это могло значить, что у Гумилева даже могилы нет. И Сусанна в одном из своих стихотворений, посвященных памяти Гумилева, приняла эту версию. Но стоило ей прочитать само стихотворение в московском кружке «Литературный особняк», как ее вызвали на допрос в ОГПУ. Следователя интересовало, какие цели она преследовала, читая собственные стихи. Иначе говоря, не покушалась ли она тем самым на власть? К счастью, ответ успокоил любознательного правдоискателя: «Свое стихотворение о Гумилеве я прочла потому, что считаю его лучшим».

Сусанна Укше стихи писать не переставала ни в 20‑е годы, ни в 30‑е, ни в 40‑е, много переводила, в частности Данте и Петрарку, а одно время рифмовала не только по-русски, но и по-немецки, и по-французски, и по-итальянски. С 1921 года входила во Всероссийский союз поэтов. Писала о себе: «Я старая поэтесса московская, давно признанная». И действительно, у нее был круг ценивших ее профессионалов.

Но стихотворных книжек у нее не было. При жизни, в 20‑е годы, в небольших коллективных сборниках появились всего девять ее стихотворений. Если что-то где-то еще проскользнуло, то до сих пор не выявлено. Только через 62 года после смерти, уже в XXI веке, появился первый солидный сборник стихов Сусанны Укше.

В июле 1941 года ее как немку высылают в башкирский поселок на реке Белой. Самостоятельно ей удается перебраться в Алма-Ату. Здесь условия были несравненно лучше. Была надежда получить хоть какую-то работу. Но именно здесь меньше чем за три месяца до конца войны Сусанна Укше скончалась в больнице от истощения.

Могила Гумилева была засекречена. А могила Сусанны Укше просто затерялась.

Мойка

Весенней ночью дремлет МойкаШирокой лентой серебра.И спят голландские постройки –Затеи грозного Петра.Литовский замок опаленный[11](«Ах, если б встали старики…»)И темно-красные колонныНад бледным зеркалом реки.Деревья пахнут пряной лаской,Под аркой стынут корабли.И гренадер в медвежьей каскеМаячит в призрачной дали.24 мая 1917