Кро́кет в Виндзоре
Сидит королева в Виндзорском бору…Придворные дамы играютВ вошедшую в моду недавно игру;Ту кро́кет игру называют.Катают шары – и в отмеченный кругИх гонят так ловко и смело…Глядит королева, смеется… и вдругУмолкла… лицо побледнело.Ей чудится: вместо точеных шаров,Гонимых лопаткой проворной, —Катаются целые сотни голов,Обрызганных кровию черной…То головы женщин, девиц и детей…На лицах – следы истязаний,И зверских обид, и звериных когтей —Весь ужас предсмертных страданий.И вот королевина младшая дочь —Прелестная дева – катаетОдну из голов – и всё далее, прочь,И к царским ногам подгоняет.Головка ребенка в пушистых кудрях —И ротик лепечет укоры…И вскрикнула тут королева – и страхБезумный застлал ее взоры.«Мой доктор! На помощь! Скорей!» – И емуОна поверяет виденье…Но он ей в ответ: «Не дивлюсь ничему;Газет вас расстроило чтенье.Толкует нам «Times», как болгарскийнародСтал жертвой турецкого гнева…Вот капли… примите… всё это пройдет!»И – в замок идет королева.Вернулась домой и в раздумье стоит…Склонились тяжелые вежды…О ужас! кровавой струею залитВесь край королевской одежды!«Велю это смыть! Я хочу позабыть!На помощь, британские реки!»– «Нет, ваше величество! Вам уж не смытьТой крови невинной вовеки!»
Яков Петрович Полонский
Агарь
«Завистью гонима, я бегу стыда,И никто не сыщет моего следа.Кущи господина! сени госпожи!Вертоград зеленый! столб родной межи!Поле, где доила я веселых коз!Ложе, где так много пролила я слез!И очаг домашний, и святой алтарь —Все прости навеки!» – говорит Агарь.И ее в пустыню дух вражды влечет,И пустыня словно все за ней идет.Все вперед заходит, и со всех сторонЕй грозит и душит, как тяжелый сон.Серые каменья, лава и песокПод лучами солнца жгут подошвы ног;Пальм высоких листья сухо шелестят;Тени без прохлады по лицу скользят;И в лицо ей ветер дышит горячо;И кувшин ей давит смуглое плечо.Сердце замирает, ноги устают,Слезы высыхают и опять текут…Чу! вдали журчанье ключевой воды,По краям оврага свежие следы.Знать, недаром пастырь здесь прогнал стада:Вот скамья и желоб, зелень и вода.И, слагая ношу, села отдыхатьБывшая рабыня – будущая мать.И, страшась пустыни и боясь пути,И не зная, где ей спутников найти,Головой поникла с тайною мольбой.Вдруг как будто с ветром, сладостно живойГолос не воздушный, но и не земной,Прозвучал в пустыне, говоря с душой.И она очнулась… слушая, глядит.Видит – ангел Божий на песке стоит.Белая одежда, белое крыло,Кроткое сиянье – строгое чело.«Ты куда?» – спросил он. «Я иду в Кадис».И сказал ей ангел: «С миром воротись». —«Я бегу от Сары, госпожи моей».И сказал ей ангел: «Примирися с ней!..И родишь ты сына, силу многих сил…Наречеши имя ему Исмаил;И рука Господня будет вечно с ним…Населятся страны семенем твоим…»И с отрадой в сердце начала вставатьБывшая рабыня – будущая мать.
Казимир Великий
(Посв. памяти А. Ф. Гильфердинга)
1В расписных санях, ковром покрытых,Нараспашку, в бурке боевой,Казимир, круль польский, мчится в КраковС молодой, веселою женой.К ночи он домой спешит с охоты;Позвонки бренчат на хомутах;Впереди, на всем скаку, не видно,Кто трубит, вздымая снежный прах:Позади в санях несется свита…Ясный месяц выглянул едва…Из саней торчат собачьи морды,Свесилась оленья голова…Казимир на пир спешит с охоты;В новом замке ждут его давноВоеводы, шляхта, краковянки,Музыка, и танцы, и вино.Но не в духе круль: насупил брови,На морозе дышит горячо.Королева с ласкою склониласьНа его могучее плечо.«Что с тобою, государь мой?! друг мой?У тебя такой сердитый вид…Или ты охотой недоволен?Или мною? – на меня сердит?..» —«Хороши мы! – молвил он с досадой. —Хороши мы! Голодает край,Хлопы мрут, – а мы и не слыхали,Что у нас в краю неурожай!..Погляди-ка, едет ли за намиТот гусляр, что встретили мы там…Пусть-ка он споет магнатам нашимТо, что спьяна пел он лесникам…»Мчатся кони, резче раздаетсяЗвук рогов и топот, – и встаетНад заснувшим Краковом зубчатойБашни тень, с огнями у ворот.2В замке светят фонари и лампы;Музыка и пир идет горой.Казимир сидит в полукафтанье,Подпирает бороду рукой.Борода вперед выходит клином,Волосы подстрижены в кружок.Перед ним с вином стоит на блюдеВ золотой оправе турий рог;Позади – в чешуйчатых кольчугахСтражников колеблющийся строй;Над его бровями дума бродит,Точно тень от тучи грозовой.Утомилась пляской королева,Дышит зноем молодая грудь,Пышут щеки, светится улыбка.«Государь мой, веселее будь!..Гусляра вели позвать, покудаГости не успели задремать».И к гостям идет она, и гости«Гусляра, – кричат, – скорейпозвать!»3Стихли трубы, бубны и цимбалы;И, венгерским жажду утоля,Чинно сели под столбами залыВоеводы, гости короля.А у ног хозяйки-королевы,Не на табуретах и скамьях,На ступеньках трона сели панныС розовой усмешкой на устах.Ждут – и вот на праздник королевскийСквозь толпу идет, как на базар,В серой свитке, в обуви ремянной,Из народа вызванный гусляр.От него надворной веет стужей,Искры снега тают в волосах,И как тень лежит румянец сизыйНа его обветренных щеках.Низко перед царственной четоюПреклонясь косматой головой,На ремнях повиснувшие гуслиПоддержал он левою рукой.Правую подобострастно к сердцуОн прижал, отдав поклон гостям.«Начинай!» – и дрогнувшие пальцыЗвонко пробежали по струнам.Подмигнул король своей супруге,Гости брови подняли: гуслярЗатянул про славные походыНа соседей, немцев и татар…Не успел он кончить этой песни —Крики «Vivat!» огласили зал;Только круль махнул рукой, нахмурясь:Дескать, песни эти я слыхал!«Пой другую!» – И, потупив очи,Пославлять стал молодой певецМолодость и чары королевыИ любовь – щедрот ее венец.Не успел он кончить этой песни —Крики «Vivat!» огласили зал;Только круль сердито сдвинул брови:Дескать, песни эти я слыхал!«Каждый шляхтич, – молвил он, – поет ихНа ухо возлюбленной своей;Спой мне песню ту, что пел ты в хатеЛесника, – та будет поновей…Да не бойся!»Но гусляр, как будтоК пытке присужденный, побледнел…И, как пленник, дико озираясь,Заунывным голосом запел:«Ох, вы хлопы, ой, вы божьи люди!Не враги трубят в победный рог,По пустым полям шагает голодИ кого ни встретит – валит с ног.Продает за пуд муки корову,Продает последнего конька.Ой, не плачь, родная, по ребенке! —Грудь твоя давно без молока.Ой, не плачь ты, хлопец, по дивчине!По весне авось помрешь и ты…Уж растут, должно быть к урожаю,На кладбищах новые кресты.Уж на хлеб, должно быть к урожаю,Цены что ни день растут, растут.Только паны потирают руки —Выгодно свой хлебец продают».Не успел он кончить этой песни:«Правда ли?!» – вдруг вскрикнулКазимирИ привстал, и в гневе, весь багровый,Озирает онемевший пир.Поднялись, дрожат, бледнеют гости.«Что же вы не славите певца?!Божья правда шла с ним из народаИ дошла до нашего лица…Завтра же, в подрыв корысти вашей,Я мои амбары отопру…Вы… лжецы! глядите, я, король ваш,Кланяюсь, за правду, гусляру…»И, певцу поклон отвесив, вышелКазимир, – и пир его притих…«Хлопский круль!» – в сенях бормочутпаны…«Хлопский круль!» – лепечут жены их.Онемел гусляр, поник, не слышитНи угроз, ни ропота кругом…Гнев Великого велик был, страшен —И отраден, как в засуху гром! Афанасий Афанасьевич Фет
Змей
Чуть вечернею росоюОсыпается трава,Чешет косу, моет шеюЧернобровая вдова.И не сводит у окошкаС неба темного очей,И летит, свиваясь в кольца,В ярких искрах длинный змей.И шумит все ближе, ближе,И над вдовьиным двором,Над соломенною крышейРассыпается огнем.И окно тотчас затворитЧернобровая вдова;Только слышатся в светлицеПоцелуи да слова.Лихорадка
«Няня, что-то все не сладко!Дай-ка сахар мне да ром.Все как будто лихорадка,Точно холоден наш дом».– «Ах, родимый, бог с тобою:Подойти нельзя к печам!При себе всегда закрою,Топим жарко – знаешь сам».– «Ты бы шторку опустила…Дай-ка книгу… Не хочу…Ты намедни говорила,Лихорадка… я шучу…»– «Что за шутки спозаранок!Уж поверь моим словам:Сестры, девять лихоманок,Часто ходят по ночам.Вишь, нелегкая их носитСонных в губы целовать!Всякой болести напросит,И пойдет тебя трепать».– «Верю, няня!.. Нет ли шубы?Хоть всего не помню сна,Целовала крепко в губы —Лихорадка ли она?»Видение
Не ночью, не лживоВо сне пролетело виденье:Свершилося диво —Земле подобает смиренье!Прозрачные тучиНад дикой Печерской гороюСплывалися в кучиПод зыбью небес голубою,И юноши в беломЛетали от края до края,Прославленным теломОчам умиленным сияя.На тучах, высоко,Все выше, в сиянии славы,Заметно для окаВставали Печерские главы.Тайна
Почти ребенком я была,Все любовались мной;Мне шли и кудри по плечам,И фартучек цветной.Любила мать смотреть, как яМолилась поутру,Любила слушать, если яПевала ввечеру.Чужой однажды посетилНаш тихий уголок;Он был так нежен и умен,Так строен и высок.Он часто в очи мне гляделИ тихо руку жалИ тайно глаз мой голубойИ кудри целовал.И, помню, стало мне вокругПри нем все так светло,И стало мутно в головеИ на сердце тепло.Летели дни… промчался год…Настал последний час —Ему шепнула что-то мать,И он оставил нас.И долго-долго мне пришлосьИ плакать, и грустить,Но я боялася о немКого-нибудь спросить.Однажды вижу: милый гость,Припав к устам моим,Мне говорит: «Не бойся, друг,Я для других незрим».И с этих пор – он снова мой,В объятиях моих,И страстно, крепко он меняЦелует при других.Все говорят, что яркий цветЛанит моих – больной.Им не узнать, как жарко ихЦелует милый мой!Ворот
«Спать пора! Свеча сгорела,Да и ты, моя краса, —Голова отяжелела,Кудри лезут на глаза.Стань вот тут перед иконы,Я постельку стану стлать.Не спеши же класть поклоны,«Богородицу» читать!Видишь, глазки-то бедняжкиТак и просятся уснуть.Только ворот у рубашкиНадо прежде расстегнуть».– «Отчего же, няня, надо?»– «Надо, друг мой, чтоб тобой,Не сводя святого взгляда,Любовался ангел твой..Твой хранитель, ангел Божий,Прилетает по ночам,Как и ты, дитя, пригожий,Только крылья по плечам.Коль твою он видит душку,Ворот вскрыт – и тих твой сон;Тихо справа на подушку,Улыбаясь, сядет он;А закрыта душка, спрячетДушку ворот – мутны сны:Ангел взглянет и заплачет,Сядет с левой стороны.Над тобой Господня сила!Дай, я ворот распущу,Уж подушку я крестила —И тебя перекрещу».Легенда
Вдоль по берегу полямиЕдет сын княжой;Сорок отроков верхамиСледуют толпой.Странен лик его суровый,Все кругом молчит.И подкова лишь с подковойЧасто говорит.«Разгуляйся в поле», – сынуГоворит старик.Знать, сыновнюю кручинуСтарый взор проник.С золотыми стременамиКняжий аргамак;Шемаханскими шелкамиВышит весь чепрак.Но, печален в поле чистом,Князь себе не радИ не кличет громким свистомКречетов назад.Он давно душою жаркойВ перегаре силВсю неволю жизни яркойВтайне отлюбил.Полюбить успев веригиМолодой тоски,Переписывает книги,Пишет кондаки.И не раз, в минуты битвыС жизнью молодой,В увлечении молитвыНаходил покой.Едет он в раздумье шагомНа лихом коне;Вдруг пещеру за оврагомВидит в стороне:Там душевной жажде пищуСтарец находил,И к пустынному жилищуКнязь поворотил.Годы страсти, годы спораПронеслися вдруг,И пустынного простораОн почуял дух.Слез с коня, оборотилсяК отрокам спиной,Снял кафтан, перекрестился —И махнул рукой.
Николай Алексеевич Некрасов
Секрет
(Опыт современной баллады)
1В счастливой Москве, на Неглинной,Со львами, с решеткой кругом,Стоит одиноко старинный,Гербами украшенный дом.Он с роскошью барской построен,Как будто векам напоказ;А ныне в нем несколько боенИ с юфтью просторный лабаз.Картофель да кочни капустыРастут перед ним на грядах;В нем лучшие комнаты пусты,И мебель, и бронза – в чехлах.Не ведает мудрый владелецТщеславья и роскоши нег;Он в собственном доме пришелец,Занявший в конуре ночлег.В его деревянной пристройкеСвеча одиноко горит;Скупец умирает на койкеИ детям своим говорит:2«Огни зажигались вечерние,Был ветер и дождик мочил,Когда из Полтавской губернииЯ в город столичный входил.В руках была палка предлинная,Котомка пустая на ней,На пле́чах шубенка овчинная,В кармане пятнадцать грошей.Ни денег, ни званья, ни племени,Мал ростом и с виду смешон,Да сорок лет минуло времени —В кармане моем миллион!И сам я теперь благоденствуюИ счастье вокруг себя лью:Я нравы людей совершенствую,Полезный пример подаю.Я сделался важной персоною,Пожертвовав тысячу в год:Имею и Анну с короною,И звание «друга сирот».Но дни наступили унылые,Смерть близко – спасения нет!И время вам, детушки милые,Узнать мой великий секрет.Квартиру я нанял у дворника,Дрова к постояльцам таскал;Подбился я к дочери шорникаИ с нею отца обокрал;Потом и ее, бестолковую,За нужное счел обокрастьИ в практику бросился новую, —Запрегся в питейную часть.Потом…»3Вдруг лицо потемнело,Раздался мучительный крик —Лежит, словно мертвое тело,И больше ни слова старик!Но, видно, секрет был угадан,Сынки угодили в отца:Старик еще дышит на ладанИ ждет боязливо конца,А дети гуляют с ключами.Вот старший в шкатулку проник!Старик осадил бы словами —Нет слов: непокорен язык!В меньшом родилось подозренье,И ссора кипит о ключах —Не слух бы тут нужен, не зренье,А сила в руках и ногах:Воспрянул бы, словно из гроба,И словом и делом могуч —Смирились бы дерзкие обаИ отдали б старому ключ.Но брат поднимает на братаПреступную руку свою…И вот тебе, коршун, наградаЗа жизнь воровскую твою! Лев Александрович Мей
ЭНдорская прорицательница
Саул разгневан и суров:Повсюду видит тайный ков;Везде врагов подозревая,Он, в лютой ярости, из краяИзгнал пророков и волхвов.Его висонная хламидаИ золотой венец – обидаИ бремя тяжкое, с тех пор,Как восхвалил евреек хорПевца и пастыря Давида.Меж тем напасть со всех сторон:Народ взволнован и смятен;Перед Сунемом, в крепком стане,Опять стоят филистимляне:Гроза собралась на Сион.Душа Саула тьмой одета…Нет Самуила – нет совета…Склонив молитвенно главу,Царь вопросил Иегову:Но не дал Бог ему ответа.Призвал вельмож: «Хочу сполнаИзведать – что́ сулит война?Сыщите мне волхвов…» И вскореЕму приносят весть: «В ЭндореЕсть духовидица-жена».Пошел он к ней; в ночную пору,Как тать, приблизился к Эндору,И двое слуг любимых с ним…Старуха призраком седымПредстала царственному взору.«Я знаю, – царь промолвил ей, —Тебе, на вызов твой, тенейЯвляет темная могила:Внемли же мне и СамуилаИз гроба вызови скорей».Ему старуха: «Я не смею:Могильной чарою владею,Но гнева царского страшусь…»И отвечал ей царь: «КлянусьДушой и жизнию моею, —Саул простит тебя, жена!»…И – тайным ужасом полнаИ прорицанья вещим жаром —Старуха приступила к чарам…Но вдруг замедлилась она,Умолкла, вся затрепетала…«Ты – сам Саул! – она сказала: —Зачем меня ты обманул?..»И молвил ей в ответ Саул:«Скажи, пророчица, сначала,Что́ видишь?» – «Вижу я вдалиБогов, исшедших из земли». —«Кого ты увидала прежде?» —«Кого-то в шелковой одежде,В покрове белом…» – «Но внемлиИ отвечай, – Саул ей снова: —Лицо ты видишь сквозь покрова?»Старуха: «Вижу: он седой,В кидаре, с длинной бородой…»И царь Саул не молвил словаИ в прах главу свою склонил…Тогда Саулу СамуилВещал: «Зачем ты потревожилМой дух и дерзостно умножилГрехи пред Господом всех сил?»Саул: «Вот… ополчившись к бою,Спросил я Господа с мольбою:Предаст ли в руки мне врагов?Но не ответил Саваоф…»«Зане прогневан Он тобою!Зане на смерть обречены —И ты и все твои сыны!»Пророк усопший возглашает:«Тобой Израиль погибаетИ ввержен в ужасы войны.Не ты ль добра личиной лживойПрикрыл свой дух властолюбивыйИ угнетенья семенаВ Израиль высеял сполна?Любуйся ж, пахарь, спелой нивойИ жни на ней позор и страх…То царство распадется в прах,В пучине зол и бед потонет,Где царь пророков вещих гонитИ тщится мысль сковать в цепях!»И поднял он покров над ликом…Саул восстал с безумным криком…А утром бой был… а потомСаул пронзил себя мечом, —В урок неистовым владыкам.Федор Сологуб
Собака седого короля
Когда я был собакойСедого короля,Ко мне ласкался всякий,Мой верный нрав хваля.Но важные вельможиПротивно пахли так,Как будто клочья кожи,Негодной для собак.И дамы пахли кисло,Терзая чуткий нос,Как будто бы повислаС их плеч гирлянда роз.Я часто скалил зубы,Ворча на этих шлюх:И мы, собаки, грубы,Когда страдает нюх.Кому служил я верно,То был король один.Он пахнул тоже скверно,Но он был властелин.Я с ним и ночью влажной,И в пыльном шуме дня.Он часто с лаской важнойПохваливал меня.Один лишь паж румяный,Веселый мальчуган,Твердил, что я поганыйВорчун и грубиян.Но, мальчику прощая,Я был с ним очень прост,И часто он, играя,Хватал меня за хвост.На всех рыча мятежно,Пред ним смирял я злость:Он пахнул очень нежно,Как с мозгом жирным кость.Людьми нередко руган,Он всё ж со мной шалил,И раз весьма испуганМальчишкою я был.Опасную игрушкуПридумал навязатьОн мне на хвост: гремушку,Способную пылать.Дремал я у престола,Где восседал король,И вдруг воспрянул с пола,В хвосте почуяв боль.Хвостом косматым пламяВосставил я, дрожа,Как огненное знамяБольшого мятежа.Я громко выл и лаял,Носясь быстрей коня.Совсем меня измаялЗлой треск и блеск огня.Придворные нашлися, —Гремушка вмиг снята,И дамы занялисяЛечением хвоста.Король смеялся оченьНа эту дурь и блажь,А все-таки пощечинДождался милый паж.Прибили так, без гнева,И плакал он шутя, —Притом же королеваБыла совсем дитя.Давно всё это было,И минуло давно.Что пахло, что дразнило,Давно погребено.Удел безмерно грустныйСобакам бедным дан, —И запах самый вкусныйИсчезнет, как обман.Ну вот, живу я паки,Но тошен белый свет:Во мне душа собаки,Чутья же вовсе нет. Константин Дмитриевич Бальмонт
Замок Джэн Вальмор
Баллада
1В старинном замке Джэн Вальмор,Красавицы надменной,Толпятся гости с давних пор,В тоске беспеременной:Во взор ее лишь бросишь взор,И ты навеки пленный.2Красивы замки старых лет,Зубцы их серых башенКак будто льют чуть зримый свет,И странен он и страшен,Немым огнем былых победИх гордый лик украшен.3Мосты подъемные и рвы, —Замкнутые владенья,Здесь ночью слышен крик совы,Здесь бродят привиденья.И странен вздох седой травыВ час лунного затменья.4В старинном замке Джэн ВальморЧуть ночь – звучат баллады.Поет струна, встает укор,А где-то – водопады,И долог гул окрестных гор,Ответствуют громады.5Сегодня день рожденья Джэн.Часы тяжелым боемСзывают всех, кто взят ей в плен,И вот проходят роемКрасавцы, Гроль, и Ральф, и Свен,По сумрачным покоям.6И нежных дев соседних горЗдесь ярко блещут взгляды,Эрглэн, Линор, и ясен взорПышноволосой Ады, —Но всех прекрасней Джэн Вальмор,В честь Джэн звучат баллады.7Певучий танец заструилМедлительные чары.Пусть будет с милой, кто ей мил,И вот кружатся пары.Но бог любви движеньем крылСердцам готовит кары.8Да, взор один на путь изменВсех манит неустанно.Все в жизни – дым, все в жизни – тлен,А в смерти все туманно.Но ради Джэн, о ради Джэн,И смерть сама желанна.9Бьет полночь. «Полночь!» – Звучный хорПропел балладу ночи:«Беспечных дней цветной узорБыл длинен, стал короче».И вот у гордой Джэн ВальморБлеснули странно очи.10В полночный сад зовет онаБезумных и влюбленных,Там неясно царствует лунаМеж елей полусонных,Там дышит нежно тишинаСреди цветов склоненных.11Они идут, и сад молчит,Прохлада над травою,И только здесь и там кричитСова над головою,Да в замке музыка звучитПрощальною мольбою.12Идут. Но вдруг один пропал,Как бледное виденье.Другой холодным камнем стал,А третий – как растенье.И обнял всех незримый валВолненьем измененья.13Под желтой дымною луной,В саду с травой седою,Безумцы, пестрой пеленойИ разной чередою,Оделись формою инойПред девой молодою.14Исчезли Гроль, и Ральф, и СвенСреди растений сада.К цветам навек попали в пленЭрглэн, Линор и Ада.В глазах зеленоглазой Джэн —Змеиная отрада.15Она одна, окруженаТенями ей убитых.Дыханий много пьет онаИз этих трав излитых.В ней – осень, ей нужна веснаВосторгов ядовитых.16И потому, сплетясь в узор,В тоске беспеременной,Томятся души с давних порТолпой, навеки пленной,В старинном замке Джэн Вальмор,Красавицы надменной.
Колдунья
She who must be obeyed.
R. Hoggard[5]– Колдунья, мне странно так видеть тебя.Мне люди твердили, что тыЖивешь – беспощадно живое губя,Что старые страшны черты:Ты смотришь так нежно, ты манишь, любя,И вся ты полна красоты.«Кто так говорил, может, был он и прав,Жила я не годы, – всегда.И много безумцев, свой ум потеряв,Узнали все пытки, – о да!Но я как цветок расцветаю меж трав,И я навсегда – молода».– Колдунья, Колдунья, твой взор такглубок,Я вижу столетья в зрачках.Но ты мне желанна, твой зыбкий намекВ душе пробуждает не страх.Дай счастье с тобой хоть на малый мне срок,А там – пусть терзаюсь в веках.«Вот это откроет блаженство для нас.Такие слова я люблю.И если ты будешь бессмертным в наш час,Я счастие наше продлю.Но если увижу, что взор твой погас,Я то́тчас тебя утоплю».Я слился с Колдуньей, всегда-молодой,С ней счастлив был счастьем богов.Часы ли, века ли прошли чередой?Не знаю, я в бездне был снов.Но как рассказать мне о сладости той?Не в силах. Нет власти. Нет слов.– Колдунья, Колдунья, ты ярко-светла,Но видишь, я светел, как ты.Мне ведомы таинства Блага и Зла,Не знаю лишь тайн Красоты.Скажи мне, как ткани свои ты сплелаИ как ты зажгла в них цветы?Колдунья взглянула так страшно-светло,«Гляди в этот полный стакан».И что-то как будто пред нами прошло.Прозрачный и быстрый туман.Вино золотое картины зажгло,Правдивый возник в нем обман.Как в зеркале мертвом, в стакане винаВозник упоительный зал.Колдунья была в нем так четко видна,На ткани весь мир оживал.Сидела она за станком у окна,Узор за узором вставал.Не знаю, что было мне страшного в том,Но только я вдруг побледнел.И страшно хотелось войти мне в тот дом,Где зал этот пышный блестел,И быть, как Колдунья, за странным станком,И тот же изведать удел.Узор за узором живой КрасотыМенялся все снова и вновь.Слагались, горели, качались цветы,Был страх в них, была в них любовь.И между мгновеньями в ткань с высотыПурпурная падала кровь.И вдруг я увидел в том светлом вине,Что в зале ковры по стенам.Они изменялись, почудилось мне,Подобно причудливым снам.И жизнь всем владела на левой стене,Мир справа был дан мертвецам.Но что это, что там за сон бытия?Войною захваченный стан.Я думал, и мысль задрожала моя,Рой смертных был гибели дан.Там были и звери, и люди, и я! —И я опрокинул стакан.Что сделал потом я? Что думал тогда?Что было, что стало со мной?Об этом не знать никому никогдаВо всей этой жизни земной.Колдунья, как прежде, всегда молода,И разум мой – вечно с весной.Колдунья, Колдунья, раскрыл твой обманМне страшную тайну твою.И, красные ткани средь призрачных странСплетая, узоры я вью.И весело полный шипящий стаканЗа жизнь, за Колдунью я пью! Иван Алексеевич Бунин
Александр в Египте
К оракулу и капищу СивахаШел Александр. Дыханием костраДул ветер из пустыни. Тучи прахаТемнили свет и рвали ткань шатра.Из-под шатра с верблюда, в тучах пыли,Он различал своих проводников:Два ворона на синих крыльях плыли,Борясь с косыми вихрями песков.И вдруг упали вихри. И верблюдыОстановились: медленно идетПесками змей, весь черный. ИзумрудыГорят на нем. Глаза – как мутный лед.Идет – и вот их двое: он, Великий,И змей, дрожащий в солнечном огне,Рогатый, мутноглазый, черноликий,Весь в самоцветах пышных, как в броне.«Склони чело и дай дорогу змею!» —Вещает змей. И замер царь… О да!Кто назовет вселенную своею?Кто властелином будет? И когда?Он символ и зловещий страж Востока,Он тоже царь: кто ж примет власть богов?Не вы, враги. Грядущий бог далеко,Но он придет, друг темных рыбаков!Белый олень
Едет стрелок в зеленые луга,В тех ли лугах осока да куга,В тех ли лугах все чемёр да цветы,Вешней водою низы налиты.– Белый Олень, Золотые Рога!Ты не топчи заливные луга.Прянул Олень, увидавши стрелка,Конь богатырский шатнулся слегка,Плеткой стрелок по Оленю стебнул,Крепкой рукой самострел натянул,Да опустилась на гриву рука:Белый Олень, погубил ты стрелка!– Ты не стебай, не стреляй, молодец,Примешь ты скоро заветный венец,В некое время сгожусь я тебе,С луга к веселой приду я избе:Тут и забавам стрелецким конец —Будешь ты дома сидеть, молодец.Стану, Олень, на дворе я с утра,Златом рогов освечу полдвора,Сладким вином поезжан напою,Всех особливей невесту твою:Чтоб не мочила слезами лица,Чтоб не боялась кольца и венца.
Алисафия
На песок у моря синегоЗолотая верба клонится.Алисафия за братьямиПо песку морскому гонится.– Что ж вы, братья, меня кинули?Где же это в свете видано?– Покорись, сестра: ты батюшкойЗа морского Змея выдана.– Воротитесь, братья милые!Хоть еще раз попрощаемся!– Не гонись, сестра: мы к мачехеПоспешаем, ворочаемся.Золотая верба по ветруВо все стороны клонилася.На сырой песок у берегаАлисафия садилася.Вот и солнце опускаетсяВ огневую зыбь помория,Вот и видит Алисафия:Белый конь несет Егория.Он с коня слезает весело,Отдает ей повод с плеткою:– Дай уснуть мне, Алисафия,Под твоей защитой кроткою.Лег и спит, и дрогнет с холодуАлисафия покорная.Тяжелеет солнце рдяное,Стала зыбь к закату черная.Закипела она пеною,Зашумела, закурчавилась:– Встань, проснись, Егорий-батюшка!Шуму на море прибавилось.Поднялась волна и на берегШибко мчит глаза змеиные:– Ой, проснись, – не медли, суженый,Ни минуты ни единые!Он не слышит, спит, покоится,И заплакала, закрыласяАлисафия – и тяжкаяПо щеке слеза скатилася.И упала на Егория,На лицо его, как олово.И вскочил Егорий на ногиИ срубил он Змею голову.Золотая верба, звездамиОтягченная, склоняется,С нареченным АлисафияВ Божью церковь собирается.
Валерий Яковлевич Брюсов
Предание о Луне
Баллада
В старинном замке Джэн ВальморЧуть ночь – звучат баллады.К. БальмонтВ былые дни луна былаСкиталицей-кометой.С беспечной вольностью плылаОт света и до света.Страна цветов, она цвела,Вся листьями одета.Там жили семьи, племенаТаинственных растений,Им Богом мысль была данаИ произвол движений;И шла меж царствами война,Бессменный ряд сражений.Трава глушила злобный лес,Деревья мяли траву,Душитель-плющ на пальму лез,Шли ветви на облаву…И ночью пред лицом небесШумели все про славу.И в день заветный, в мире том(Конечно, словом божьим)Возрос цветок – смешной стеблем,На братьев непохожим.И, чуждый браням, жил он сном,Всегда мечтой тревожим.Он грезил о ином цветке,Во всем себе подобном,Что дремлет, дышит – вдалеке,На берегу несходном,И видит свой двойник в реке,С предчувствием бесплодным.И в эти дни вошла лунаВ тот мир, где солнце властно,И песнь планет была слышнаХвалой единогласной,Но с ней, как чуждая струна,Сливался зов неясный.Да! кто-то звал! да, кто-то смелНарушить хор предвечный!Пел о тщете великих дел,О жажде бесконечной;Роптал, что всем мечтам пределТак близко – пояс млечный!Да! кто-то звал! да, кто-то пелС томленьем постоянства!И на цветке в ответ горелУзор его убранства.И вдруг, нарушив тяжесть тел,Он ринулся в пространство.Тянулся он, и рос, и рос,Качаясь в темных безднах…Доныне отблеск вольных грезДрожит в пучинах звездных,А братья жили шумом гроз —Забытых, бесполезных.И вдруг ему в ответ – вдалиДругой качнулся стебель.Кто звал его, – цветок с земли, —Повис – в пучине ль, в небе ль?И две мечты свой путь нашли:Сплелся со стеблем стебель!Восторгом пламенным данаПобеда – связи тленной.Стеблем цветка укреплена,Луна осталась пленной.И с этих пор до нас – онаНаш спутник неизменный.Цветы истлели в должный миг,В веках, давно пройденных, —Но жив тот свет, что раз возникВ мирах соединенных.И озаряет лунный ликБезумных и влюбленных.Путник
По беломраморным ступенямЦаревна сходит в тихий сад —Понежить грудь огнем осенним,Сквозной листвой понежить взгляд.Она аллеей к степи сходит,С ней эфиопские рабы.И солнце острый луч наводитНа их лоснящиеся лбы.Где у границ безводной степи,Замкнув предел цветов и влаг,Стоят столбы и дремлют цепи, —Царевна задержала шаг.Лепечут пальмы; шум фонтанныйТак радостен издалека,И ветер, весь благоуханный,Летит в пустыню с цветника.Царевна смотрит в детской дрожи,В ее больших глазах – слеза.Красивый юноша-прохожийПростерся там, закрыв глаза.На нем хитон простой и грубый,У ног дорожная клюка.Его запекшиеся губыСкривила жажда и тоска.Зовет царевна: «Брат безвестный,Приди ко мне, сюда, сюда!Вот здесь плоды в корзине тесной,Вино и горная вода.Я уведу тебя к фонтанам,Рабыни умастят тебя.В моем покое златотканомК тебе я припаду, любя».И путник, взор подняв неспешно,Глядит, как царь, на дочь царя.Она – прекрасна и безгрешна,Она – как юная заря.Но он в ответ: «Сойди за цепи,И кубок мне сама подай!»Закрыл глаза бедняк из степи.Фонтаны бьют. Лепечет рай.Бледнеет и дрожит царевна.Лежат невольники у ног.Она растерянно и гневноБросает кубок на песок.Идет к дворцу аллеей сада,С ней эфиопские рабы…И смех чуть слышен за оградой,Где степь, и цепи, и столбы.Медея
На позлащенной колесницеОна свергает столу с плечИ над детьми, безумной жрицей,Возносит изощренный меч.Узду грызущие драконы,Взметая крылья, рвутся ввысь;Сверкнул над ними бич червленый, —С земли рванулись, понеслись.Она летит, бросая в долыКуски окровавленных тел,И мчится с нею гимн веселый,Как туча зазвеневших стрел.«Вот он, вот он, ветер воли!Здравствуй! в уши мне свисти!Вижу бездну: море, поле —С окрыленного пути.Мне лишь снилось, что с людьми я,Сон любви и счастья сон!Дух мой, пятая стихия,Снова сестрам возвращен.Я ль, угодная Гекате,Ей союзная, моглаВозлюбить тщету объятий,Сопрягающих тела?Мне ли, мощью чародейства,Ночью зыблившей гроба,Засыпать в тиши семейства,Как простой жене раба?Выше, звери! хмелем местиЯ дала себе вздохнуть.Мой подарок – на невесте,Жжет ей девственную грудь.Я, дробя тела на частиИ бросая наземь их,Весь позор последней страстиОтрясаю с плеч моих.Выше, звери! взвейтесь выше!Не склоню я вниз лица,Но за морем вижу крыши,Верх Ээтова дворца».Вожжи брошены драконам,Круче в воздухе стезя.Поспешают за Язоном,Обезумевшим, друзья.Каждый шаг – пред ним гробница,Он лобзает красный прах…Но, как огненная птица,Золотая колесницаВ дымно-рдяных облаках.Александр Александрович Блок
Сказка о петухе и старушке
Петуха упустила старушка,Золотого, как день, петуха!Не сама отворилась клетушка,Долго ль в зимнюю ночь до греха!И на белом узорном крылечкеПромелькнул золотой гребешок…А старуха спускается с печки,Всё не может найти посошок…Вот – ударило светом в оконце,Загорелся старушечий глаз…На дворе – словно яркое солнце,Деревенька стоит напоказ.Эх, какая беда приключилась,Впопыхах не нащупать клюки…Ишь, проклятая, где завалилась!..А у страха глаза велики:Вон стоит он в углу, озаренный,Из-под шапки таращит глаза…А на улице снежной и соннойСуматоха, возня, голоса…Прибежали к старухину дому,Захватили ведро, кто не глуп…А уж в кучке золы – незнакомыйРобко съежился маленький труп…Долго, бабушка, верно, искала,Не сыскала ты свой посошок…Петушка своего потеряла,Ан, нашел тебя сам петушок!Зимний ветер гуляет и свищет,Всё играет с торчащей трубой…Мертвый глаз будто всё еще ищет.Где пропал петушок… золотой.А над кучкой золы разметенной,Где гулял и клевал петушок,То погаснет, то вспыхнет червонныйЗолотой, удалой гребешок.
