Тихон Пантюшенко
Тайны древних руин
Повесть
1
— Отныне наше отделение, — сказал старшина второй статьи Василий Демидченко, — является самостоятельной боевой единицей и гарнизоном этой крепости.
«Гарнизоном этой крепости» было сказано, пожалуй, несколько сильно, так как наша «войсковая часть» состояла всего лишь из семи бойцов службы береговой обороны, включая и самого командира, а «крепость» представляла собою скорее бетонированный навес с открытой площадкой со стороны Балаклавы. Тем не менее ни у кого из нас, прибывших на безымянную высоту, не возникало сомнений ни в отношении боевой мощи отряда, ни в отношении важности охраняемого им объекта. Собственно, на отделение возлагалась задача не столько охранять высоту, сколько вести с нее наблюдение за воздушным пространством на подступах к Главной базе Черноморского флота — Севастополю. В соответствующих штабах наш объект именовался постом ВНОС номер один (воздушного наблюдения, оповещения и связи).
— Краснофлотец Нагорный, помогите снять с плеч рацию, — командир считал, что переносная радиостанция, которой был оснащен наш пост, является главным оружием отделения, и поэтому переносил ее сам.
Странные отношения сложились у меня с Васькой Демидченко. Полгода тому назад я был призван в ряды Красной Армии. Из распределительного пункта в Севастополе меня сразу же направили на трехмесячные курсы радиотелеграфистов. Там я подружился с Васькой Демидченко. У него было неполное среднее образование, и поэтому некоторые разделы радиотехники ему давались с трудом. Как-то само собою получалось, что за помощью Васька обращался только ко мне. Со временем Демидченко начал советоваться со мною и по чисто житейским вопросам. После окончания курсов нас вместе направили в штаб зенитного артиллерийского полка для аттестации на звание старшины второй статьи. И тут случилось непонятное. Меня обвинили в том, что я уснул во время одного из ночных дежурств у радиостанции дивизиона и поэтому не принял срочной радиограммы. Доказать свою невиновность я не смог. Последовал приказ начальника связи дивизиона о нарушении мною воинской дисциплины, граничащем с преступлением. Сразу же после объявления этого приказа я был отправлен на гарнизонную гауптвахту сроком па пять дней. Мне сказали, что это еще ничего, что могло быть хуже. А что могло быть хуже гауптвахты и точки на моем воинском звании старшины второй статьи? «А трибунал!» — сказали мне. — «Так уж и трибунал», — попробовал я возразить и вместе с тем успокоить себя. Как и следовало ожидать, в присвоении звания старшины второй статьи мне было отказано. Демидченко же сменил бескозырку на мичманку и к рукавам бушлата прикрепил по две золотистые нашивки. В довершение ко всему он стал моим командиром. У Васьки после этого было такое выражение лица, словно он совершил что-то нехорошее. Раньше он смотрел на меня какими-то преданными, собачьими глазами. А случилась беда — и он изменился. Говорит со мною, а глаза уводит в сторону. Лицо у Демидченко особое. Кожа на шее и щеках в белых пятнах, на которых никогда не бывает солнечного загара. У других людей лица, как кожура созревающих каштанов. У Демидченко, когда он на солнцепеке, пятна краснеют и начинают шелушиться. И тогда мне кажется, что Васька похож на шелудивого пса. На курсах я просто жалел его, а теперь начинаю побаиваться, особенно, когда он отворачивает лицо в сторону. Глаза серые, водянистые, зрачки узкие, как у вороватого хищника. Кажется, крикни на него — и он лениво отбежит на несколько шагов в сторону. Но стоит зазеваться, как он тут же вцепится тебе в икры. Пока Демидченко не сделал мне ничего плохого. Но шестое чувство подсказывает, что и хорошего ждать от него не приходится.
Прибыли мы на безымянную высоту около Балаклавы в один из последних дней марта тысяча девятьсот сорок первого года. Был полдень, и солнце уже пригревало так, что пришлось снять бушлаты. На вахту заступили наблюдатель Сугако и радист Звягинцев. Мне пришлось заниматься приготовлением обеда, или, как было принято у нас говорить, отбывать наряд на камбузе. За валежником я отправился на склон горы, заросшей густым кустарником. Не прошел я и ста метров, как недалеко от себя услышал звук посыпавшихся камней. Обернувшись, я увидел за кустами притаившегося человека. Если бы это был кто-нибудь из жителей окрестных населенных пунктов, то зачем ему прятаться? Свои же, кроме вахтенных, в это время чистили карабины. Значит, все-таки чужой. И хотя при мне личного оружия не было, я, полагаясь на свою ловкость, пошел на сближение с притаившимся человеком. Как только ему стало ясно, что его обнаружили, он стремглав бросился бежать вниз. Я устремился за ним, крича:
— Стой! Стрелять буду!
Как ни странно, но это возымело действие — человек остановился. Он быстро обернулся ко мне лицом, спрятав руки за спину. «Неужели оружие?» — мелькнула у меня мысль. В подобной ситуации, как я считал, поведение людей определяется психологическим состоянием их. Важно удержать инициативу.
— Руки! — приказал я строго.
Человек медленно вытянул вперед руки, в одной из которых оказался фонарик с механическим приводом.
— Что это? — задал я нелепый вопрос.
До сих пор я внимательно следил только за руками человека, полагая, что именно в них могла таиться для меня опасность. Убедившись, что задержанный безоружен, я перевел свой взгляд на его лицо. Какое же разочарование постигло меня, когда пришлось увидеть жалкую на вид девчонку, исцарапанную и всю измазанную глиной. «Скотница, наверное, из соседнего совхоза, — подумал. — И какого только черта шляется здесь?» Стало как-то даже обидно: готовился помериться силами с достойным противником, а встретил невзрачную грязнуху. Чулок на левой ноге съехал почти до уровня щиколоток, на коленной чашечке багровела ссадина со следами выступившей и уже успевшей высохнуть крови. Все это производило на меня крайне неприятное впечатление, и я, чтобы не испытывать отвращения, перевел взгляд на ее лицо. Но и оно было не лучше: клочья волос мокрые, вымазаны какой-то серой замазкообразной массой. Платье из дешевого ситца в нескольких местах было порвано. Кажется, что перед этим девчонка заблудилась в зарослях боярышника и едва оттуда выбралась.
— Телят, что ли, искала? — задал я вопрос, уже не глядя на ее лицо.
— Бычков таких, как ты.
— Ну-ну! Здесь тебе не совхозный двор, — пытался пригрозить ей. — А в руках что все-таки?
— Параболоид, — последовал иронический ответ, рассчитанный на мое невежество.
— Инженера Гарина? — решил поставить ее на место.
— Простой фонарик.
— А для чего он?
— Освещать себе дорогу.
— Какую дорогу? Сейчас день да такой, что в пору надевать солнцезащитные очки.
— Я всегда гуляю здесь допоздна. А ночи теперь безлунные.
— А где так испачкалась?
— На совхозном дворе поскользнулась и упала.
— А ну давай в расположение гарнизона, — приказал я. — Там разберемся.
— Какой гарнизон?
— Тут недалеко, метров сто. Прямо на макушке горы.
— Но здесь никакого гарнизона не было.
— Не было, а теперь есть.
— Ну ладно, показывайте свой гарнизон.
«От чертова девка, — подумал я. — Задержана как подозрительная личность, а держит себя, как принцесса, которую нужно сопровождать».
— А когда вы сюда пришли?
— Сегодня, то есть, — спохватился я, — это вас не касается.
Девушка засмеялась и уточнила мое «то есть».
— Военная тайна, да?
— Какая теперь это военная тайна, — ответил ей, досадуя на свою болтливость.
Возле каземата я встретил Демидченко и доложил ему:
— Товарищ старшина второй статьи, в районе расположения гарнизона задержана гражданка, которая пыталась бежать, — а на ухо шепотом добавил: — Я, может, и не связывался бы с ней, да вижу, сильно испачкана, и фонарик. Это показалось мне подозрительным.
— Фамилия? — спросил командир.
— Хрусталева.
— Имя?
— Марина.
— Где проживаете?
— В Балаклаве.
— Почему оказались здесь?
— А это мои любимые места прогулок.
— Так, — многозначительно произнес Демидченко.
Последовала пауза. До этого Марина, казалось, держалась просто, независимо. Ей задавали вопросы, она отвечала. Как в школе. Но стоило паузе немного затянуться, как девушка заволновалась: то отведет тыльной стороной руки прядь волос, то переступит с ноги на ногу, то поправит под платьем тесемку лифчика. Любопытная психологическая ситуация. Пока человек занимает хотя бы относительно активную позицию, до тех пор в нем сохраняется какая-то уверенность в себе. В состоянии же неопределенности эта уверенность постепенно утрачивается. Особенно угнетающе действует на человека внезапный переход от лучшего к худшему. Я где-то слышал, что такая резкая перемена состояний способна вызвать настоящий психологический шок. Демидченко, кажется, понимал, что в душе девушки творится неладное, и поэтому намеренно затягивал молчание. А пауза становилась все более невыносимой. И еще эти сверлящие взгляды молодых парней. Пять пар глаз. Впечатление такое, что человека раздевают и ему становится мучительно стыдно. Демидченко улыбался, а Марина, глядя на его улыбку, кусала губы и ждала, как избавления от пытки, следующего вопроса. Я только сейчас обратил внимание, что улыбка у Васьки была не такая, как у других, не настоящая, в ней едва улавливался оттенок какой-то дьявольской, злой воли. Почему же не проявлялась у него эта черта раньше, скажем, на курсах радистов? Чертополох, оказывается, тоже не везде растет. И ему нужна своя, особая почва.
— А почему у вас вид такой? — спросил наконец Демидченко.
— Какой такой? Я уже говорила вашему краснофлотцу, — и она кивнула головой в мою сторону, — что поскользнулась на совхозном дворе и упала.
— Прямо лицом в лужу?
— Нет, руками. А потом уже испачкала ими и лицо.
— А фонарик?
— И про фонарик я говорила.
— А дома кто теперь?
— Мама.
— Может, это и так, проверим. Адрес?
— Севастопольская, пять.
— Краснофлотец Нагорный, сходите в Балаклаву и приведите мать этой гражданки. Да заодно и воды принесите.
— Есть!
Гремя пустым ведром, я преодолел спуск менее чем за пять минут. А ведь высоту нашей горки в сто метров, пожалуй, не вберешь. Севастопольскую, пять я отыскал быстро.
— Хозяюшка, ведерко воды дадите? — спросил я женщину, развешивавшую во дворе белье.
— Да воды нам не жалко, берите сколько нужно.
Я набрал ведро воды и спросил как давно знакомый этой семьи:
— А Маринка же где?
— Да разве она усидит дома, — и потом только поняла, что с ней разговаривает совсем незнакомый военнослужащий. — А вы откуда знаете Маринку?
— Сегодня познакомились, точнее, с полчаса назад. Командир наш попросил, чтобы вы пришли за Маринкой.
Женщина побледнела и, глотая слюну, спросила осипшим голосом.
— Что с ней?
— Да ничего не случилось. Жива и здорова ваша Маринка. Она же не знала, что мы приедем на эту гору. Вот случайно и оказалась среди нас. А командир наш строгий. Решил проверить, кто она. Вот и все.
— Вот беда-то какая. Я сейчас, — женщина унесла остаток белья в дом, а через минуту мы вместе с ней уже взбирались на гору. Хотя спутница была старше меня почти в два раза, я едва поспевал за ней. Под конец она почти побежала, и я только услышал взволнованный вопрос.
— Доченька моя, что стряслось?
— Ничего особенного, мама, — ответила Марина. — Меня задержали. Ну кто мог знать, что тут появятся военные?
Пока я ходил в Балаклаву, Маринка привела себя в порядок. Наши ребята дали ей воды, одежную щетку, и теперь девушка выглядела совсем по-другому.
— Вот теперь полная ясность, — заключил Демидченко, обращаясь к женщинам. — Вы уж извините, что пришлось побеспокоить вас. Порядок, знаете.
— Да чего уж там, — ответила мать Марины. — Мы понимаем, дело военное.
— Краснофлотец Нагорный, — ну теперь пошло, будет гонять дня два подряд. Но нет, Вася, от меня ты не дождешься того, на что рассчитываешь. — Проводите женщин, да заодно еще одно ведерко воды принесите.
— Есть, товарищ старшина второй статьи, — ответил я бодрым тоном и, вылив воду в котелки, пошел сопровождать женщин.
Они шли впереди, я несколько сзади. Мать вполголоса о чем-то говорила своей дочери, а та, судя по интонации, оправдывалась. На очень крутых участках склона горы пустое ведро цеплялось за камни и так скрежетало, что женщины останавливались и молчаливыми взглядами спрашивали: «Не ушиблись?» — «Ничего, все в порядке», — отвечал я им. Мы вошли во двор Хрусталевых не с улицы, а через приусадебный виноградник. Мать Марины сразу же принялась щупать сохнувшее белье. Я набрал ведро воды и собрался было уходить, но хозяйка решительным жестом остановила меня и сказала:
— У нас, молодой человек, не принято отпускать добрых людей без угощения.
— Так это ж добрых людей, мама. А он, видела, как заставил тебя волноваться.
— Беды в этом никакой, — резонно заметила мать, — а для тебя наука. Да и обедать уже пора. Небось проголодались?
— Спасибо, хозяюшка. Я уже.
— Что уже? — спросила женщина.
— Неправда, мама, — вмешалась и Марина. — Я видела, как они только начинали готовить себе обед.
— Как вас зовут, молодой человек?
— Коля, то есть Николай Нагорный.
— Хорошее имя. А меня величать Анной Алексеевной. Доченька, приглашай гостя в дом, а я пока соберу белье.
Маринка без лишних слов взяла ведро в свои руки и сказала:
— Когда будете идти в свой гарнизон... я правильно выражаюсь?
Я улыбнулся. Припомнила-таки мое словечко. Этой палец в рот не клади.
— Неправильно я тогда сказал вам.
— Ну все равно. Когда будете идти к себе, мы наберем воды свежей.
В этот момент мне показалось, что я дома. Вот так же бывало весной или летом я приносил из колодца воду, сестра поливала ею грядку. Остатком воды в ведре, она старалась облить меня. И если это удавалось ей, она радовалась и хохотала до слез. Я спокойно отряхивался и говорил: «Завяжем узелок на память». — «А я маме скажу», — отвечала сестра. — «Не возражаю». Ведра два я приносил и спокойно передавал сестре, настороженной и готовой в любую секунду бежать от меня. Но едва она успокаивалась, как я окатывал ее с головы до ног. Визг и истошный крик оглашали двор: «Ма-а-ма! Оп обливается!» — «Колька, сумасшедший! — вступалась мать. — Ты же ее простудишь». Я вспоминал об этом и, наверное, улыбался, так как Марина спросила:
— Вы о чем?
— Я вспомнил дом и свою сестру, которая вот так же, как и вы, бывало, поливала грядку и обливала меня водой.
— И подумали, что и я могу вас облить?
— Нет, что вы.
— Ну а если бы и в самом деле облила, рассердились бы?