Метафизика труб

Амели Нотомб

Метафизика труб

Вначале не было ничего. Это была не пустота и не туманная неясность, а просто-напросто ничего. И Создателю это ничего пришлось по душе. Ему ни за что на свете не удалось бы сотворить такое чудо. Это ничего было его подобием.

У новоиспеченного Бога глаза никогда не закрывались. И даже если бы закрывались, от этого ничего бы не изменилось. Смотреть было не на что, а потому Бог и не смотрел. Он был круглым, плотным, тугим и неподвижным, как сваренное вкрутую яйцо.

Бог был абсолютно самодостаточен. Он ничего не чувствовал, ничего не хотел, ничего не просил, ни от чего не отказывался и ничем не интересовался. Ну что это за жизнь, когда ничего не хочется? Бог не жил, а существовал.

Он и сам не заметил момента своего рождения. Некоторые толстые книги начинаются с таких незначительных фраз, что их мгновенно забываешь, но при этом кажется, что читаешь эти книги всю жизнь. Так было и с Богом: он появился как-то незаметно. Словно существовал всегда.

Бог не умел ни говорить, ни думать. Времени он также не замечал и был само спокойствие и ублаготворенность. И все это как нельзя лучше подтверждало, что наш Бог и вправду был Богом. Однако самому Богу было совершенно наплевать на свое божественное естество.

Человеческие глаза обладают удивительным свойством – выразительным, говорящим взглядом. Это совершенно особый дар. Из всех органов чувств он присущ только глазам. Не скажешь же об ушах, что они отличаются «тончайшим слухом», а ноздри – «сверхчутким нюхом».

Но что такое взгляд? Объяснить невозможно. Слов не хватит, чтобы определить его загадочную природу. Между тем взгляд живет своей собственной жизнью. И отрицать эту реальность совершенно бессмысленно.

Чем отличаются говорящие глаза от пустых и тусклых глаз? Глаза бывают живые и безжизненные. Взгляд – это жизнь.

У новоявленного Бога не было взгляда.

Глотание, пищеварение и, как прямое следствие – облегчение. Это все, чему предавался Бог круглые сутки. Сам он даже не замечал естественных процессов, которые свершались в его теле. Однообразная пища и безвкусное питье не доставляли ему никакого удовольствия. Бог лишь добросовестно открывал все свои отверстия, чтобы твердые и жидкие продукты проходили, не задерживаясь, сквозь его тело.

Вот почему, говоря об этой поре его существования, так и хочется наречь его Богом-трубой.

Надо вам сказать, что трубы живут своей, метафизической жизнью. Славомир Мрожек любил записывать на водосточных трубах приходившие ему в голову мысли, и никто не понимал: то ли это философские сентенции, то ли смешные глупости. А может, и то и другое. Ведь что такое труба? Это редкостное воплощение полноты и одновременно пустоты, полая материя, тонкая мембрана, отделяющая существование от небытия. Шланг – смягченная версия трубы, но податливость вовсе не делает его менее загадочным.

Бог был мягким, как шланг, и упрямо неподвижным, как любая труба. Ничто не могло поколебать абсолютного спокойствия этого цилиндра. Он пропускал через себя Вселенную, ничего при этом не удерживая.

Родители трубы не находили себе места от беспокойства. Они приглашали все новых и новых врачей, чтобы решить, что делать с этим непонятным кусочком живой материи, который совсем не выглядел живым.

Доктора вертели его и так и сяк, похлопывали и там и сям, чтобы проверить его рефлексы, и каждый раз убеждались, что они у него отсутствуют. И даже если к глазам трубы подносили яркую лампу, они не мигали.

– Этот ребенок никогда не плачет и не двигается, – жаловались родители.

Медики ставили диагноз: «патологическая апатия», не задумываясь о противоречии, которое таилось в сочетании этих двух слов.

– Ваш ребенок – овощ. И это очень тревожный симптом, – говорили они.

Но родители восприняли это как хорошую новость и вздохнули с облегчением. Овощ – это все-таки что-то живое.

– Вашего ребенка следует госпитализировать, – настаивали врачи.

Родители не послушались этого совета. У них уже было двое детей – это были самые настоящие человеческие детеныши. Ничего страшного, если младшенькое чадо будет принадлежать к миру растений. Их это даже умиляло.

И они ласково прозвали своего младенца «Растением».

Все при этом дружно ошибались. И врачи, и родители. Ведь растения и овощи на самом деле живут пусть и незаметной для человеческого глаза, но очень напряженной жизнью. Они трепещут, чувствуя приближение грозы, радостными слезами росы встречают восход солнца, пускают в ход колючки, если их обижают, и затевают «танец семи покрывал», когда наступает пора опыления. Все растения наверняка обладают взглядом, хотя никто не видит их зрачков.

Труба же была воплощением неподвижности. Она ничего не замечала: ни перемены погоды, ни дня, ни ночи, ни бесчисленных жизненных пустяков, ни великого таинства опускающейся на землю тишины.

Землетрясения, которые каждую неделю случались в Кансае, вызывая страх и слезы у старших детей, не производили на трубу никакого впечатления. Ей было наплевать на шкалу Рихтера. Как-то вечером толчок в 5,6 балла сотряс гору, у подножия которой приютился их дом, и куски штукатурки посыпались прямо на ее колыбельку. Когда трубу вытащили из-под обломков, она сохраняла абсолютное спокойствие: ее глаза с полным равнодушием смотрели на народ, сбежавшийся спасать ее из-под мусора, под которым ей было тепло и уютно.

Непоколебимый флегматизм Растения озадачивал его родителей, и они решили подвергнуть своего ребенка суровому испытанию. Они перестали его поить и кормить, чтобы дождаться, когда же он проголодается и потребует пищи.

Но – не на того напали! Дитя приняло голодание столь же смиренно, как и все остальное, чему его подвергали, – не выражая при этом ни радости, ни гнева. Есть или не есть, пить или не пить – трубе было все равно. Быть или не быть – подобный вопрос ее не занимал.

К вечеру третьего дня родители с ужасом констатировали, что их Растение слегка осунулось, а его полуоткрытый ротик явно пересох, но в остальном с ним было все в порядке. Так и не дождавшись от него жалоб, они сунули ему рожок с подслащенной водой, который Растение опустошило без всякого удовольствия.

– Этот ребенок скорее умрет, чем заплачет, – сказала потрясенная мать.

– Не будем говорить об этом врачам, а то они сочтут, что мы садисты, – сказал отец.

На самом деле они не были садистами, но как смириться с мыслью, что их младший отпрыск начисто лишен инстинкта выживания? У родителей даже мелькнуло подозрение: а что, если их дитя на самом деле не растение, а труба? Однако они постарались тут же отогнать эту тревожную мысль.

С присущей им беззаботностью родители постарались забыть о неприятном эксперименте с голоданием. У них было трое детей: мальчик, девочка и овощ. В этом разнообразии была своя прелесть. Тем более что двое старших непрестанно бегали, прыгали, кричали, ссорились и озорничали, а потому требовали неусыпного надзора.

А с младшеньким чадом – никаких хлопот. Его можно было оставить на целый день без присмотра, и вечером это дитя лежало в том же положении, что и утром. Ему меняли пеленки, кормили – вот и все заботы. Даже золотая рыбка, что плавала в аквариуме, доставляла больше беспокойства, чем этот младенец. Вот разве что глаза у него были какие-то пустые и безжизненные, но это не мешало ему выглядеть вполне нормальным ребенком: спокойный красивый младенец, которого не стыдно показать гостям. Другие родители даже завидовали, когда им демонстрировали этого замечательного ребенка.

В действительности же маленький Бог был воплощением инерции – наимощнейшей из всех сил. И самой противоречивой из них: казалось бы, каким образом она может исходить от неподвижного предмета? Но сила инерции – это сила личинки. Когда народ отказывается от прогресса, способного улучшить его жизнь, когда машина, которую толкает десяток человек, не двигается с места, когда ребенок часами просиживает перед телевизором, когда никак не могут расстаться с заведомо ложной и порочной идеей, то сталкиваются с чудовищной и непреодолимой властью инерции.

Вот этакую власть и воплощала собой наша труба.

Она никогда не плакала. Даже при рождении на белый свет она не издала ни единого звука. Очевидно, ее совершенно не потрясла и не умилила встреча с миром, в котором она очутилась.

Поначалу мать, как и положено, пыталась кормить ее грудью. Однако при виде груди-кормилицы в глазах трубы не вспыхнуло ни малейшего интереса. Явно задетая таким равнодушием, мать сунула ей сосок в рот. Едва попробовав материнского молока, Бог отверг это угощение.

Мать отказалась от дальнейших попыток приобщить свое дитя к грудному молоку и была права: бутылочка с соской куда больше подходила трубе, учитывая ее собственную природу. Цилиндрическая форма бутылочки пришлась ей гораздо больше по вкусу, чем шарообразная материнская грудь, в которой труба не распознала ничего родственного.

Теперь мать несколько раз в день давала ей бутылочку, не подозревая, что выполняет при этом роль водопроводчика, соединяющего две трубы. Кормежка Бога происходила как самая банальная сантехническая процедура.

«Все течет», «все изменяется», «в одну реку нельзя войти дважды» и т. д. Бедный Гераклит покончил бы с собой, доведись ему встретиться с Богом-трубой, который был самим отрицанием подобного представления о Вселенной. Если бы труба умела говорить, она наверняка возразила бы мыслителю из Эфеса: «Ничто не течет», «все остается на месте» и «все постоянно плещутся в одном и том же болоте» и т. д. К счастью, ни одна форма общения невозможна без изначального движущего усилия. И ни одна мысль не может оформиться без помощи слова. Философские концепции Бога-трубы не обретали ни мысленного, ни словесного выражения и не могли никому навредить, в противном случае подобные жизненные принципы могли бы, чего доброго, подорвать моральные устои всего человечества.

Родители трубы были бельгийцами. Следовательно, и Бог был бельгийского происхождения – вот почему на род людской во все времена обрушивалось столько несчастий. Ничего удивительного. Адам и Ева говорили, конечно, по-фламандски, что еще несколько столетий назад убедительно доказал священник этой равнинной страны.

Труба придумала хитроумный способ, как положить конец национальным распрям на лингвистической почве: она вообще не говорила.

Однако родителей тревожило не столько ее молчание, сколько полная неподвижность. Труба уже целый год жила на свете, но даже пальцем ни разу не пошевелила. Другие дети в этом возрасте делают первые шаги, впервые начинают улыбаться, впервые… Каждый день они совершают что-то впервые. А Бог как был ничем, так и оставался ничем. И как с самого начала ничего не делал, так и продолжал ничего не делать.

Все это вовсе не мешало ему расти. Он рос, как самый обычный ребенок. Вот только мозг его спал. И родители с изумлением разглядывали свое дитя: в их доме жило нечто непонятное, которое с каждым днем занимало все больше и больше места.

Ему скоро стала мала его колыбелька. Пришло время переселяться в кроватку, в которой поначалу спал его братец, а потом сестрица.

– Может, эта перемена разбудит наше Растение, – с надеждой говорила мать.

Эта перемена ничего не изменила.

Со дня сотворения Вселенной Бог помещался в родительской спальне. И он им ничуть не мешал. Как может мешать зеленое растение?

Оно даже не смотрело на них.

Время придумано движением. А кто не двигается, тот не замечает и времени.

У трубы не было никакого представления о времени. Она и не заметила, как прожила два года, и не знала: то ли два дня пролетело, то ли два столетия. Труба так и провела эти два года в одной позе, даже не пытаясь ее сменить. Она лежала на спине, вытянув руки вдоль тела, словно маленькая надгробная плита.

Мать взяла ее под мышки, чтобы поставить на ноги, а отец положил ее ручки на решетку кровати, чтобы научить ее держаться. Как только они отпустили руки, Божество повалилось на спину и снова предалось медитации.

– Давай попробуем включить музыку, – предложила мать. – Дети любят музыку.

Моцарт, Шопен, диски Битлз, песенки из фильма Диснея и даже shaku hachi не произвели на их чадо никакого впечатления. Оно оставалось, как всегда, равнодушно-неподвижным.

Родители отказались от мысли сделать из него музыканта. Более того, они вообще распрощались с надеждой вырастить из него нормального человека.

Взгляд – это выбор. Каждый по своему усмотрению выбирает, на что ему обратить свой взор, оставив без внимания все остальное. Так что взгляд – это сама жизнь. И прежде всего это – отказ.

Жить – значит от чего-то отказываться. Тот, кто принимает все подряд, похож на сливное отверстие в рукомойнике. Чтобы жить, для начала нужно научиться отличать собственную мать от потолка. Нужно выбрать, кто или что тебе важнее: мама или потолок, и отказаться от того, что менее важно. Но если выбирают за тебя – это не выбор.

Бог ни от чего не отказывался, потому что не утруждал себя выбором. Поэтому он и не жил.

Стоит младенцу появиться на свет, как он громко плачет. Он плачет от боли. И его крик – это уже бунт, а бунт – отказ от чего-то. Вот почему ребенок начинает жить только в день своего рождения, а не в материнской утробе, как утверждают некоторые ученые.

Труба за время своего существования не издала ни единого писка.

Однако врачи определили, что она вовсе не страдает глухотой, немотой или слепотой. Просто это был рукомойник без пробки. И если бы он умел говорить, он непрестанно повторял бы только одно слово: да.

Люди извечно культивируют порядок. Они свято верят, что эволюция – это закономерный результат естественного процесса. А что, если не естественный процесс, а напротив – какое-то фатальное биологическое отклонение побудило человека в годовалом возрасте сначала подняться с четверенек, а затем, спустя тысячелетия, научиться ходить?

Никто не верит, что несчастный случай может иметь благие последствия. Человеческое воображение не способно допустить подобную возможность, и само словосочетание «несчастный случай» говорит о страхе перед подстерегающим нас роком или трагической случайностью, что еще хуже. Если бы кто-то вдруг осмелился сказать: «В результате несчастного случая я в годовалом возрасте начал ходить», или: «Благодаря несчастному случаю человек превратился в двуногое существо», – его сочли бы умалишенным.

Теория о пользе несчастных случаев кажется людям совершенно недопустимой, потому что позволяет предположить, что все могло происходить не так, как произошло, а совсем иначе. Люди не способны допустить саму мысль, что годовалый ребенок не попытается сделать первые шаги. Стоит предположить нечто подобное – и можно дойти до гипотезы, что человек вовсе не обязательно должен был когда-то выпрямиться и научиться ходить, опираясь только на нижние конечности. Неужели до этого не додумался бы столь блистательный биологический вид, как наш?

Труба в свои два года даже не пыталась ползать и ни разу не пошевелилась. И за два года ни разу не подала голос. Взрослые заключили, что у нее запоздалое развитие. Им никогда не пришло бы в голову, что этот ребенок ждет несчастного случая, чтобы проснуться. Кто же поверит, что, быть может, именно несчастный случай помог человечеству преодолеть свою инертность?

Несчастные случаи бывают разные: физические и психологические. Люди полностью отрицают существование последних и не признают их позитивной роли в человеческой эволюции.

На самом деле ничто так не помогает человеку стать человеком, как психологический шок. Это все равно что соринка, которая случайно проникает в раковину мозга, ухитрившись преодолеть скорлупу черепной коробки. Это ненароком просочившееся инородное тело нарушает царившее там сонное равновесие, и нежная материя, которая прячется в этой скорлупе, бурно реагирует на возникшую угрозу. Моллюск, мирно дремавший в раковине, силится защитить себя от возникшей опасности. Он вырабатывает волшебную субстанцию, перламутр, и глазирует им нежданную пришелицу, чтобы сделать ее своей частью, – так и рождается жемчужина.

Бывает, что в человеческом мозгу, без всякого внешнего влияния, происходит непонятное потрясение. Это самые таинственные и опасные случаи. В один прекрасный день в лабиринтах серого вещества вдруг зарождается безумная идея и навсегда лишает человека покоя. Возникший вирус начинает свою губительную работу, и остановить его уже невозможно.

И человек забывает о покое. Он ищет тысячу различных ответов на буравящий его мозг вопрос. Он начинает метаться, спорить с самим собой и придумывать сотню всевозможных выходов из создавшегося положения.

Однако он не только не находит этого выхода, но еще больше усугубляет свою ситуацию. Чем больше он рассуждает, тем меньше понимает, и сколько бы ни двигался, не может стронуться с места. Очень скоро он будет горько сожалеть о своем прежнем личиночном существовании, хотя и не осмелится себе в этом признаться.

Но встречаются человеческие существа, которые не следуют законам обычного развития и никогда не сталкиваются с роковыми случайностями. Это клинические овощи. Так называют подобных людей медики. На самом же деле многие из нас не прочь пожить как овощи. Это самая обыкновенная жизнь, которую принимают за отставание в развитии.

Это был день как день. И он ничем не отличался от других. Родители исправно выполняли свои родительские обязанности, дети, как и положено детям, озорничали, а труба концентрировалась на своем цилиндрическом предназначении.

Между тем это был самый важный день в ее жизни. Хотя никто и не запомнил эту историческую дату. Точно так же ни в каких архивах вы не найдете точную дату, когда человек впервые выпрямился. Или осознал, что такое смерть. Самые важные события в истории человечества прошли почти не замеченными.

В тот день все вдруг услышали пронзительные вопли. Испуганная мать и гувернантка заметались по дому, чтобы найти, кто же это кричит. Быть может, в дом забралась дикая обезьяна? Или сумасшедший, который сбежал из психбольницы?

Не обнаружив никого постороннего, мать заглянула в спальню. И – обомлела: Бог восседал в своей кроватке и вопил что есть мочи, как может орать самый обычный двухлетний ребенок.

Мать подошла поближе – она не узнавала своего загадочного чада, которое два года умиляло ее своим спокойствием. И что стало с его огромными серо-зелеными глазами, всегда широко распахнутыми и неподвижными? Они почернели, как угли, и горели злобным огнем.

Что же должно было стрястись, чтобы эти светлые и равнодушные глаза превратились в горящие уголья? Какое ужасное потрясение разбудило это существо и превратило его в орущую машину?

Ясно было только одно: ребенок – в ярости. Необузданный гнев вывел его из оцепенения, но что могло вызвать такой страшный гнев? Никто этого так и не узнал.

Мать, с восторгом созерцавшая свое очнувшееся от двухлетней спячки дитя, взяла его на руки. Но оно так яростно размахивало и бутузило ее всеми своими конечностями, что ей пришлось тут же уложить его в кроватку.

Она обежала весь дом с радостной вестью:

– Растение проснулось!

Она конечно же позвала отца, чтобы тот подивился на чудо природы. Брата и сестру тоже призвали полюбоваться на священный гнев их домашнего Бога.

Побушевав несколько часов подряд, Божество затихло, но глаза его по-прежнему оставались угольно-черными от гнева. Ясно было, что Бог сердит на все человечество. Утомившись от собственного гнева, он вытянулся в своей кроватке и уснул.

Семья восторженно аплодировала. Все восприняли это как замечательный знак: ребенок наконец-то ожил.

Как объяснить столь запоздалое рождение, которое свершилось два года спустя после появления этого странного существа на свет?

Ни одному медику не удалось разгадать эту тайну. Словно ребенку понадобилось еще два года послеутробной беременности, чтобы дозреть до нормальной стадии развития.

Да, но как понять этот священный гнев? Что могло его вызвать? Скорее всего, его вызвал какой-то психологический шок. В мозгу ребенка что-то стряслось. И это полностью нарушило ленивый покой, в котором пребывало его серое вещество. Эту инертную массу начали пронизывать нервные токи. И серое вещество пришло в движение.

Чего только не случается в мире по совершенно непонятным причинам! В одночасье рушатся империи. Или вдруг, в мгновение ока, симпатичные, но неподвижные и безгласные детишки превращаются в горластых монстров. И самое удивительное, что подобные превращения приводят их близких в безграничный восторг.

Sic transit tibi gloria[1].