Помоги проекту - поделись книгой:
Это трюизм, что успешные политики сами создают свое счастье. Но после разрушительных 1990-х, которые привели к экономическому дефолту России, Путину повезло прийти к власти именно тогда, когда цены на нефть начали расти. Вскоре Кремль пережил период ошеломительного процветания. В течение президентства Путина экономический рост ускорился, достигнув в среднем 7 % в год. Были экономическая стабильность, фискальная дисциплина и назначения либералов на ключевые должности. Москва возвращала свои внешние долги, которые, по мнению Путина, были символом унизительной слабости страны в эпоху Ельцина, когда Москва была вынуждена побираться у Международного валютного фонда.
Когда цены на товары взлетели вверх, министерство финансов России поняло, что сидит на огромном денежном мешке. Эти деньги были вложены в Стабилизационный фонд: к 2008 году сумма составила 157 миллиардов долларов. Обычные россияне получили небольшой кусок неожиданного богатства: при Путине средние доходы удвоились до мизерной цифры около 400 долларов в месяц.
Все же этот рост является решающим для понимания популярности Путина в течение его первых двух сроков президентства. Ближе к 2008 году и к глобальному экономическому кризису рейтинг Путина, который согласно опросам до сих пор был невероятно высоким, начал снижаться. Местные бюджеты стали сжиматься, когда цена на нефть упала со 147 до менее чем 50 долларов за баррель. Выросла инфляция, подгоняемая массовой коррупцией и монополизацией.
С другой стороны, чиновники с хорошими связями и другие приближенные к власти лица умопомрачительно обогатились и позволили себе вести жизнь, за которой их предшественники могли только наблюдать. «Мечта старого коммунистического партийного функционера осуществляется, — говорит мне Евгений Киселев, бывший руководитель НТВ. — Они [российские бюрократы] могут зарабатывать сколько угодно денег, путешествовать за границу и покупать недвижимость в Средиземноморье, в Западной Европе или на греческих островах. Никто не требует от них хорошего поведения в личной жизни. Они могут расстаться с женами и жениться на молодых. Единственная цена, которую они должны платить, — это лояльность к начальнику. Если вы живете по этим правилам, никто не вмешивается в ваши финансовые дела».
По словам Киселева, привилегии современных бюрократов являются частью более широкого социального договора между руководителями и управляемыми: «Путинизм — это практика в современной политике, которая основывается на новом соглашении между властью и людьми. Мы позволяем вам делать все, что вам хочется. Вы позволяете нам управлять, как нам хочется. Она опирается на коррупцию, полное неуважение к определенным человеческим и демократическим ценностям, на лицемерие и двойные стандарты». Он цитирует известную авторитарную фразу: «Друзьям — все! Врагам — закон!».
Для оппозиционного политика Владимира Рыжкова выразительным признаком коррупции являются миллиарды, которые россияне ежегодно тратят на собственность в Лондоне, к примеру, 20 миллиардов фунтов в 2006 году. Сейчас россияне — одно из крупнейших сообществ в Лондоне. По оценкам, их количество составляет от 200 до 400 тысяч человек. Он говорит, что 60 % тех, кто покупает жилье в столице, являются «чиновниками из Москвы». Несмотря на официальные зарплаты объемом 1000 долларов в месяц, они могут покупать роскошные квартиры и отправлять детей в дорогие частные школы: «Российские чиновники имеют дома и семьи в Лондоне, а их дети учатся в Кембридже и Оксфорде. Они хранят деньги за пределами России, потому что никто из них не верит в Россию, и никто из них не верит в официальную стабильность. Все они знают, что в любой момент эта стабильность может закончиться. Так что это очень странный политический класс».
Рыжков называет этот класс «оффшорной аристократией». Тысячи его представителей зарабатывают деньги в России, но жить предпочитают за границей и относятся к своей родине как к колонии. Эти состояния зарабатывают не предпринимательством, а темными коррупционными схемами. Рыжков: «Они зарабатывают деньги не так, как это делает Билл Гейтс, производя что-то, они зарабатывают, получая откаты из нефтяных и газовых денег».
Теоретически высшие чиновники верят в восстановление сверхмогучего статуса России и в распространение «суверенной демократии», то есть в официальную идеологию Кремля. На практике же, говорит Рыжков, эти чиновники имеют значительно более примитивную миссию: берут взятки, вывозят эти деньги из России, покупают дома за пределами России и обеспечивают своим детям будущее за границей. «Сегодняшний политический класс — циничный и коррумпированный. Но, возможно, это хорошая новость для мира, потому что Россия уже не имеет таких глобальных амбиций, которые имела раньше».
По образованию Рыжков — историк. Он говорит мне, что существует прямая связь между политической системой России и ценой на нефть. Когда цена низкая, говорит он, Кремль хочет реформ.
При Путине чрезвычайно возросло взяточничество, особенно в течение второго президентского срока. Конечно, коррупция — это не изобретение Путина. Она также процветала на протяжении двух последних десятилетий Советского Союза, когда существовал запутанный черный рынок во всем, от билетов компании «Аэрофлот» до ремонта водопровода. Советская система содействия с использованием связей и знакомств, известная как «блат», распространена как никогда.
Но несмотря на это, по данным российской неправительственной организации «Индем» во время правления Путина коррупция выросла в шесть раз. В то же время, как отмечает Майкл Бом из «Moscow Times», количество госслужащих при Путине значительно возросло — с 485 566 в 1999 году до 846 307 в 2009 году по данным государственной статистики. Бом делает очевидный вывод: «Существует четкая и прямая связь. Чем больше чиновников, тем больше коррупции». Он отмечает, что Путин позволил коррупции процветать, потому что она является одной из основ его вертикальной структуры власти: «Путинская система лояльности очень зависит от способности его армии чиновников тратить чужие деньги и брать взятки. Те, кто обогатился при Путине, очевидно, хотят, чтобы имеющаяся система существовала как можно дольше».
Когда Владимир Путин каждое утро едет на работу, он не проезжает мимо бедных и обездоленных. Зато его премьерский кортеж мчится через задумчивые сосновые леса и пахучие березовые рощи Рублевки. Очаровательные деревни и поселки с обеих сторон Рублево-Успенского шоссе были домом российской элиты с имперских времен. Иван Грозный охотился здесь, среди песчаных троп и участков, очищенных от деревьев и кустарников. Прошли века, и члены Политбюро и ЦК уже жили в пригородных домах. Дача Брежнева была неподалеку от села Жуковка, композитор Дмитрий Шостакович и виолончелист Мстислав Ростропович имели пригородные дома в соседнем научном поселке. Солженицын некоторое время жил в коттедже ниже сада Ростроповича.
Корреспондент «New York Times» Хедрик Смит, чье классическое разоблачительное исследование Советского Союза «Русские» было бестселлером в 1970-х, хорошо описывает чары Жуковки. Он пишет:
«Это милая, спокойная местность, за менее чем 20 миль от пульсирующей Москвы, которая будто на другом конце света. Во время заката можно сидеть высоко на берегу реки и искать мили и столетия неизменной России. Поля, кусты и подлески здесь дикие и заброшенные, свободные от человеческого вмешательства. Небо имеет мягкий оттенок, не яркую оранжевость или красноватость закатов солнца во Флориде или Калифорнии, а светлое, беловатое сияние, потому что местность расположена далеко на севере. Ветерок несет роскошный запах сосен. До уха долетают приглушенные звуки — лай собак, плеск рыб, детский смех далеко в лесу».
Большинство художников, атомных физиков и интеллектуалов, которые когда-то здесь жили, умерли или уехали. Но эта местность до сих пор является домом для российской элиты. Собственная загородная дача Путина, Ново-Огарево, находится рядом с поселком Усово. Его имению принадлежат сосновая аллея, которая ведет к изысканному помещичьему дому в стиле XIX века с классическим фасадом.
Время от времени сюда приезжают журналисты в автобусе, который отправляется с Красной площади. В поместье Путина они размещаются в невзрачной боковой комнате, выходящей во двор. В комнате есть бильярдный стол. Там мало что можно делать, кроме как пить чай, который подают в красочном китайском чайничке, и есть печенье. После длительного ожидания им позволяют посмотреть, как Путин прилюдно дает порку какому-нибудь министру из правительства.
Медведев также имеет собственную резиденцию, Мейендорф. Это — большой кирпичный дворец с фонтаном, построенный в пышном баронском стиле, который по вкусу фанатам Уолта Диснея.
Большинство первых старых, обшитых досками дач, стоящих еще со времен Хедрика Смита, уже исчезли. Их место заняли огромные укрепленные кирпичные дома, известные как коттеджи. Старые тропинки тоже в основном исчезли. Рублевка — единственная часть Москвы, куда Фиби, которая имеет собственную пешеходную группу, бросающую вызов диким собакам и лагерям бомжей, не может найти пешеходный маршрут. Недвижимость здесь — среди самых дорогих в мире. Один мой российский приятель тратит свое время, пытаясь защитить трухлявую дачу своего пожилого отца в Жуковке от рейдеров, которые пытаются украсть его землю. Эта земля стоит миллионы. На даче также есть ценности: тарелки с нацистской свастикой, конфискованные, когда отец моего приятеля участвовал в битве за Берлин.
По дороге от дачи Путина расположен элитный торговый комплекс «Барвиха». Когда я захожу, внутри лишь несколько покупателей — сегодня пасмурный февральский день, до сих пор холодно, земля покрыта снегом. Но здесь представлены все любимые бренды элиты: «Gucci», «Versace», «Prada» и «Dolce and Gabana», который имеет специальную, покрытую норкой VIP-комнату. Есть выставочный зал для «Ламборджини» и «Феррари». «Мы думали, что Новый Год будет спокойным. Но мы были очень заняты, — объясняет Александр Рибок, менеджер частной компании, которая управляет селом. — Мы продаем одну «Бентли» на день. Мы не продаем так много «Феррари» из-за низкой посадки, с которой труднее ехать по снегу».
Я спрашиваю Рибока, где его покупатели берут деньги. «Нефть и газ, бесспорно, играют важную роль в общей ситуации в России, — отвечает он. — Экономика развивается. Мы вполне счастливы». Он добавляет, что самая дешевая недвижимость стоит здесь 5 миллионов долларов, а самая дорогая — 100 миллионов долларов и больше.
Экономический спад 2008 года значительно пошатнул состояние самых богатых бизнесменов России. По данным агентства финансовых новостей, 25 богатейших людей России вместе потеряли около 230 миллиардов долларов. Такие магнаты как Олег Дерипаска видели, как их активы испаряются. Так же и Абрамович, по крайней мере на бумаге, пережил уничтожение 20 миллиардов долларов. Алишер Усманов, магнат, который любит футбол, потерял еще 11 миллиардов долларов. Фондовый рынок РТС России потерял 75 % своей стоимости.
Однако к концу десятилетия состояние российских миллиардеров триумфально подскочило вверх — отчасти благодаря щедрому поручительству Путина объемом 50 миллиардов долларов.
Конечно, больше всего от кризиса пострадали не богачи, а рабочие, пенсионеры и безработные — другими словами, многочисленная русская беднота.
…Пятьдесят лет назад село Слезы на западе России было суетливым местом. Там жили мужчины, женщины, дети, коровы и свиньи. Ниже по дороге был живой колхоз. Местные жители имели пчел и ухаживали за курами. В конце 1950-х годов они получили свой первый уборочный комбайн. Однако с падением Советского Союза и окончанием коммунизма Слезы медленно превратились из успешной сельскохозяйственной артели на деревню-призрак. После Второй мировой войны и отступления немецких оккупантов в селе проживали около 100 человек.
Сейчас людей значительно меньше. Приехав, я нахожу лишь четырех жителей. Ольга, 83-летняя вдова, которая ходит прихрамывая и имеет чрезмерно возбужденного пса по кличке Верный. Она живет в трухлявом дачном доме вдоль главной дороги. Ольга плохо слышит. Ее муж Борис умер в 2004 году. Есть также Тамара — самая молодая жительница села, довольно энергичная женщина для своих 79-ти лет. Тамара живет с подругой Александрой, как ее здесь зовут, Сашей, в опрятном доме в самом конце заснеженной дороги. Обе женщины — также вдовы. Они имеют двух кур, двух котов и пса. Наконец, есть еще одна — Ольга. Ольге номер два также 83 года, она немощная и не в состоянии принимать гостей. Последний житель села мужского пола умер в 2007 году, незадолго до моего визита.
Эта ситуация типична для всей России, крупнейшей страны мира, где минимум 34 000 деревень с населением 10 или меньше жителей, большинство из которых — старые женщины. «Прошлой зимой наша телевизионная антенна сломалась. В селе не осталось мужчин, которые могли бы ее починить. Мы надеемся, что один из владельцев дачи, который наведывается к селу, починит ее летом», — говорит мне Тамара, когда я посещаю село холодным февральским днем. Она стоит во дворе своего окрашенного в зеленый цвет дома, в красочном платке и валенках, традиционных войлочных сапогах, — как все здешние женщины.
Село расположено в каких-то 25-ти милях от Латвии и границы с Европейским Союзом и в часе езды на юг от исторического города Пскова с его кремлем и собором на берегу реки. В деревне 12 домов. Пять из них разваливаются, только в трех живут люди: два из них — летние дачи. Флигели, теплицы и поля заброшенные и тихие. В селе чувствуется мрачный упадок. В заброшенном сарае я нахожу много пустых бутылок из-под дешевой водки.
Единственным регулярным посетителем Слез является социальный работник, который ежедневно доставляет велосипедом женщинам воду из скважины. Есть еще внук, который время от времени приезжает из города. Раз в неделю автобус привозит продукты. Тамара обычно приносит немощной Ольге, той, что не может нормально ходить, молоко и хлеб. «Когда-то нас здесь было больше. Но за последние три года умерло восемь человек. Я похоронила мужа. Трое умерло в прошлом году. Остались только женщины», — говорит Тамара, сжимая яблочную ветку, срезанную во фруктовом саду. «У меня были пчелы, — продолжает она, указывая на кучу заброшенных ульев, похожих на коробки. — У меня были коровы, свиньи и овца. Теперь, поскольку мужчины умерли, я уже не могу этим заниматься».
На самом деле нехватка мужчин в Слезах олицетворяет необыкновенную демографическую проблему России, особенно на севере и западе европейской части страны. Во время моих посещений средняя продолжительность жизни мужчины в России составляла 59 лет — намного ниже, чем в Западной Европе и многих развивающихся странах. Для женщин она составляла 70 лет. Перепись 2010 года подтверждает уменьшение количества населения. Его совокупное количество составляет 142,9 миллиона, на 1,6 % меньше, чем в 2002 году. 76,7 миллиона женщин и лишь 66,2 миллиона мужчин. В 2010 году продолжительность жизни мужчин возрастает до 63 лет, женщин — до 74 лет, согласно официальной статистике. В большинстве европейских стран количество населения также сокращается. Но в России сокращение быстрее, чем в ЕС, и оно неравномерно.
Несмотря на экономический бум, основанный на богатых природных ресурсах страны, многие из более 30 миллионов российских пенсионеров живут в нищете. Средние пенсии составляют 3000 рублей (65 фунтов) в месяц. В то время как европейские пенсионеры наслаждаются хорошей жизнью, на улицах Москвы и Санкт-Петербурга можно увидеть, как российские пенсионеры, пытаясь получить дополнительный доход, продают огурцы, женские свитера или шерстяные носки. Большинство продавцов — женщины. Россияне привыкли жить в условиях кризиса: многие из них, чтобы выжить, выращивают овощи на маленьких огородах, а другим помогают близкие родственники и друзья. Однако не все имеют родственников и друзей.
…В Слезах ни для кого не тайна, почему исчезли мужчины. Дело в алкоголизме — вездесущем сельском явлении. Другие социальные факторы, конечно, также привели к этому: плохая система здравоохранения, курение, безработица и слабое здоровье многих российских пенсионеров, которые воевали с немцами. Ольга рассказывает мне, что ее муж был ранен в ногу. Но в итоге мужчины в Слезах спиваются: «Мой муж пьянствовал на протяжении всей нашей супружеской жизни, — говорит Ольга, стоя на своем дворе. — Все мужчины в деревне были пьяницами. Сейчас все они умерли, и больше никто не пьет». Ольга живет на военную пенсию мужа — 5000 рублей (чуть больше, чем 100 фунтов) в месяц. «Я такая одинокая», — говорит она мне.
В соседнем селе Велье, неподалеку от заброшенного советского колхоза в Слезах, местные жители рассказывают то же самое. «Пьянка — это огромная проблема здесь. Это — ужасная проблема для села. Это — кошмар, — говорит 79-летняя Зинаида Ивановна. — Здешние мужчины пропивают свои пенсии, только их получив. Они продают все, что имеют, чтобы купить водку. Они пьют все — самогон и даже жидкость для мытья окон». В Велье есть церковь, школа и сельский магазин, где продавщица подсчитывает стоимость моего обеда — пакет фруктового сока и булочка. Здесь есть маленький музей, где хранятся документы по местной истории сельского хозяйства и модель исчезнувшего монастыря. Пушкин жил в 20 милях отсюда. Летом туристы из Санкт-Петербурга минуют серпантинную дорогу на пути к его сельской усадьбе, порой останавливаясь, чтобы собрать цветы.
В Слезах все мужчины похоронены на сельском кладбище. Это живописное место, расположенное выше, по дороге к березовому лесу, который возвышается над замерзшим озером. Здесь я нахожу могилу мужа Тамары — Александра Степановича. Он умер в 2004 году.
На сельской площади мне таки удается найти мужчину — пенсионера в большой черной русской меховой шапке. В свои 79 он — старейший житель мужского пола. Как это он до сих пор жив? «Я пью только молоко, — шутит он. — Остальные пьют водку». Он добавляет: «Взгляните на меня. Я выгляжу на его возраст», — указывает он на мужчину за 40, который только что появился в магазине и уже под вечер едва стоит на ногах.
В конце 1980-х продолжительность жизни возросла после того, как Горбачев начал успешную кампанию против чрезмерного употребления алкоголя. В 1990-х, при, мягко говоря, менее трезвом Ельцине, показатель резко снизился. Несмотря на предельное улучшение, российские мужчины продолжают умирать раньше, чем достигают старости. В среднем они употребляют бутылку водки в день. Около 30 % смертей среди мужчин связаны с алкоголем.
Специалисты указывают на то, что жизнь в России труднее, чем где-либо. «В 1990-х продолжительность жизни мужчин резко снизилась. За последние 10 лет она была более-менее стабильной. На многих тропических островах продолжительность жизни выше, чем в России. На острове — хорошая экология, много рыбы и спокойная жизнь», — говорит Андрей Трейвиш, старший преподаватель географии в Московском государственном университете.
Разумеется, феномен сел, в которых живут только женщины, связан с депопуляцией сельской местности России. Эта тенденция оживилась в конце советской эпохи и ускорилась в 1990-х, когда многие колхозы обанкротились. В 1926 году 77 миллионов русских проживали в сельской местности. Сейчас эта цифра составляет менее 38 миллионов. Молодые и амбициозные бегут в города, оставляя старых, немощных и пьяниц. Нынешняя Россия — это преимущественно урбанизованное общество, почти три четверти населения которого живет в маленьких и больших городах. Зато страна в настоящее время имеет 13 000 деревень, в которых после смерти последних Ольг и Тамар уже никто не живет.
Кремль периодически обещает большие суммы на возрождение сельской России, к примеру, в 2008 году пообещали 2 миллиарда фунтов. Но демографы сомневаются, что дотации направят в противоположном направлении миграционное движение из сел в города, которое превращает огромные части России в пустыню. Российские чиновники признают масштаб проблемы. Несмотря на официальные попытки повысить продолжительность жизни до 75 лет к 2020 году, в настоящее время население России ежегодно уменьшается.
…Когда я оставляю Слезы, меня поражает, что женщины кажутся довольными своей скромной жизнью. Они говорят, что их пенсии маленькие, но их хватает. Тамара и Александра, обе голосовали за партию Путина «Единая Россия» во время парламентских выборов 2007 года. Они заявляют, что благодарны Путину за реформы, к которым относится предоставление им ежегодно 1000 рублей в виде дров, хотя Ольга признается, что не вполне уверена, что знает, кто такой Путин. Кажется, что до этих зон изоляции даже наиболее навязчивая вездесущая кремлевская телевизионная пропаганда не может добраться.
Женщины вспоминают советские времена как золотой век: «После войны здесь было так много людей. Каждая семья имела трех или четырех детей. Работать было трудно. Нам приходилось вести посевные работы и собирать урожай вручную. Жить было тяжело. Но постепенно дела улучшились, — говорит Тамара. — Лучше всего было в 70-х и начале 80-х. Ни за что не надо было платить. Образование и медицина были бесплатными. И потом все пошло наперекосяк. В какой-то момент все уехали».
Тамара дает мне яблоки из своего сада и показывает нам флигель, в котором она держит кур. Она показывает на сухие и мрачные поля и на разрушающиеся строения. «Остались только мы. Сюда уже никогда не приедут люди, поэтому это село обречено. Теперь мы тут только сидим и ждем смерти».
За четыре года, проведенные в Москве, я меньше, чем мне хотелось бы, рассказывал о социальных проблемах страны и о непреодолимом разрыве между теми, кто имеет все, и теми, кто не имеет ничего. Пропасть, отделяющая богатых от бедных в России, больше, чем в любой другой стране, где мне приходилось работать иностранным журналистом, включая Индию, где я жил в 2000–2003 годах, и другие бедные страны Южной Азии.
В 2009 году Россия догоняет Саудовскую Аравию как крупнейшего в мире экспортера нефти; она уже является крупнейшим экспортером природного газа и обеспечивает четвертую часть газовых потребностей ЕС. В том же году официальные цифры указывают, что шесть миллионов российских семей скатываются за черту бедности — когда доход взрослого человека составляет меньше 5497 рублей или 155 фунтов. А успехи в преодолении бедности, достигнутые на протяжении 2000–2008 годов, сведены на нет. Существуют значительные региональные различия в размере доходов. Элита, проживающая в Москве и Санкт-Петербурге, и те, кто живет в полуразрушенных селах и промышленных городках с одной фабрикой, живут в очень разных мирах.
В богатой стране бедных людей нередки парадоксальные ситуации. Например, во время посещения провинциального городка Орловский, в 220 милях к юго-западу от Москвы, я встречаюсь с Татьяной Щербаковой, 68-летней пенсионеркой. Когда я захожу в ее крошечную квартирку, Татьяна сидит в гостиной. Комната неуместно украшена огромным фото солнечного тропического пляжа. На нем изображены мерцающие пальмы, острова и яхта. Женщина говорит, что фотография сделана на Канарских островах, одном из многих экзотических мест, которые Щербакова хотела бы посетить, но не имеет возможности: «Я не имею денег на путешествия, — объясняет она. — Это моя большая страсть. Я всегда хотела увидеть Владивосток. Но билет на поезд слишком дорогой».
Это — один из самых странных аспектов постсоветского путешествия в России. Тридцать лет назад, когда мир был разделен на две соперничающие лагеря, Щербаковой не разрешали выезжать за границу. Но благодаря дешевым билетам на внутренние переезды она ездила по огромному Советскому Союзу — проводила отпуск в Молдове, плавала в Черном море, ныряла в Дунае и поднималась в горы Казахстана. Теперь Щербакова может ездить, куда угодно. Но на мизерную государственную пенсию в размере 5 600 рублей в месяц она не может себе этого позволить. Даже поездка в местный минеральный курорт кажется маловероятной. Большинство ее подруг-пенсионерок получают еще меньше. Щербаковой назначили самую большую пенсию, потому что в 1943 году немцы захватили ее с семьей, когда разрушали Орловский, где произошло известное танковое сражение времен Второй мировой. Ее семья провела пять месяцев в статусе остарбайтеров, пока не прибыла Красная армия. «Этого хватает на еду. Я не голодаю, — говорит она. — Но про Канары не может быть и речи».
За неделю до моей поездки в Орловский Русская Православная Церковь сделала очень необычный шаг и заявила, что разрыв между богатыми и бедными становится больше, чем когда-либо. Около 20 % россиян живут за чертой бедности. 10 % самых богатых минимум в 25 раз богаче, чем 10 % самых бедных. Точно подсчитать сложно, добавила Церковь, потому что богачи в России, как и во всем мире, предпочитают скрывать свои настоящие доходы.
Существует серьезный разрыв между городской и сельской жизнью, подтвердила Церковь, предостерегая: «Россия обладает 30–40 % ресурсов земли. Доходы от экспорта природных ресурсов создают стабилизационный фонд. Но богаче становится лишь небольшая часть общества. Темп ее обогащения поражает даже некоторых из самых богатых людей мира. С другой стороны, большинство населения живет в нищете».
В селах неподалеку от Орла я не замечаю особых признаков богатства. Зато сгорбленные бабушки имеют нескольких кур и коз или выращивают картофель и лук на своих земельных участках. Как и в Слезах, все молодые люди уехали, а большинство старших мужчин умерли. «В советские времена жилось гораздо лучше, — говорит 79-летняя Тоня Фоминых, привязывая сторожевого пса и приглашая меня в свой однокомнатный деревянный домик. — Пенсии были маленькие, но одинаковые. Мы хорошо жили. Теперь наши пенсии — это ничто».
Ежемесячно Фоминых получает от государства жалкие 1540 рублей — меньше 35 фунтов. Когда в 2004 году сгорел ее дом, она была вынуждена продать свою единственную корову. Тридцать лет она работала в советской милиции, а сейчас живет на подачки соседей и сына. «Мы можем выживать, но не можем жить», — говорит она.
Жители села Лаврово, кажется, находятся в еще худшем положении. С некоторыми трудностями я приезжаю к Александру Ивановичу, который живет в лачуге — вонючей деревянной хижине, полной грязного тряпья и немытых тарелок. Александр Иванович — сонный или пьяный — открывает дверь через несколько минут. Он показывает мне ведро картошки из своего сада. Она — его основная пища. Он больше ничего не может себе позволить: «Все подорожало. Хлеб подорожал. Сигареты подорожали. Моя сестра оплачивает мой счет за газ. Я не могу позволить себе водку. — Он поднимает глаза. — Можете дать мне 100 рублей?». Я лезу в карман и протягиваю ему купюру.
В своем материале про это путешествие для «Guardian» я признаю, что кремлевские экономисты стоят перед дилеммой: если они повысят пенсии, то рискуют повысить и без того сильную инфляцию. Но очевидно, что немногое из миллиардов России просочилось вниз до самых бедных слоев — пенсионеров, безработных, госслужащих низшего звена или Щербаковой, бывшего редактора местного телевидения, чей муж-математик ковыляет на шатких костылях.
Меня поражает, что, стремясь к наведению фискальной дисциплины, богатый Кремль не заметил, что он возглавляет ныне наиболее неравное общество за всю историю России. «Я не думаю, что это [утверждение относительно инфляции] правда, — говорит Наталья Римашевская, специалист по вопросам бедности Российской академии наук. — Сейчас 30 % всех зарплат — ниже прожиточного минимума. Пенсии очень низкие. Средняя пенсия составляет 2 500 рублей [55 фунтов]. Это ставит пенсионеров на грань выживания. Если цены повысятся, они будут нищенствовать».
Хотя при Путине средняя заработная плата существенно выросла, статистика скрывает, что для миллионов бедных россиян уровень зарплат вряд ли вообще изменился, говорит Римашевская. Одной из крупнейших проблем, добавляет она, является регрессивная система налогообложения в России, согласно которой и олигархи, и скромные уборщики дорог уплачивают одинаковый прямой налог — 13 %.
Прошлая и будущая война
Приехав в Москву, мы сознательно решаем не покупать машины — слишком много пробок, вождение слишком опасное, обочины — самоубийственны. Зато, как и менее состоятельные москвичи, мы пользуемся общественным транспортом. Донкихотское решение превращает утренний бег к школе, мою любимую часть дня, в сложный процесс.
Сначала надо пройти за угол от нашего коттеджа к временной автобусной остановке. Потом немного проехать к Волоколамскому шоссе, ужасной многорядке, к нашей трамвайной остановке. Наш трамвай имеет номер 23. Обычно он забит, мы с трудом протискиваемся в задние двери. В дни государственных праздников в трамвае играет патриотическая музыка. Часто он идет быстрее, чем автомобили в пробке, — несется мимо серых жилых домов и набережной, которая вспыхивает зеленым. Трамвай с грохотом мчится под мостом Победы, потом ускоряется на железнодорожном мосту и спускается к переполненной окраине Войковской.
Последний штрих — прогулка по маленькому городскому парку. Здесь есть тополя, современные многоэтажки, собаки, сортировочное почтовое бюро и, наконец, британская школа, неброское двухэтажное здание за высоким забором. Последний отрезок — самый лучший. Мы говорим о проблемах с математикой, астрономией, о том, существует ли Бог (соглашаемся, что нет), о жестких грамматических падежах в России и о «Симпсонах».
Как-то местная власть установила на нашем коварном пешеходном переходе мерцающего зеленого человечка. Мы шутим, что это — редкий пример программы «модернизации» президента Медведева. Последние 100 метров Тили идет сама: в 12 лет она уже стесняется папы. Я довожу Раскина к школьным воротам. Маленькая, озабоченная особа в голубом пальтишке, он толчком открывает тяжелые металлические двери и исчезает.
Я возвращаюсь маршруткой до Войковской, а потом еду на работу на метро.
…Утро понедельника, 29 марта 2010 года. Еще один типичный школьный день. Мы почти дошли до школы, когда звонит мой мобильный. Это иностранное бюро «Guardian» — в московском метро произошли два взрыва и погибло много людей. Ошеломительная новость. Подробностей мало. Я прощаюсь с детьми и мчусь к станции метро «Войковская». Москва находится в панике и безвыходном положении, но, к моему удивлению, метро до сих пор работает в обычном режиме, а это единственный способ добраться до центра города. Я сажусь в первый попавшийся поезд.
Через 20 минут я приезжаю на станцию «Театральная», возле Большого театра. Отсюда недалеко до места первого взрыва, следует пройти мимо постамента Карла Маркса и гостиницы «Метрополь». Кажется, кто-то взорвал станцию метро «Лубянка». Взрыв происходит почти под самой штаб-квартирой ФСБ. Избрание Лубянки — места, которое ассоциируется с российской спецслужбой, а также репрессиями и террором сталинской эпохи, когда жертв расстреливали в ее подвале, — точно не совпадение.
Это — первая значительная террористическая атака в российской столице за последние шесть лет. Огромная площадь рядом со станцией метро огорожена кордоном. На станции находятся пожарные и работники неотложной помощи. Над головами кружит вертолет. И мало что указывает на пострадавших. Один человек говорит мне, что ищет жену. Ходят слухи — они оказываются беспочвенными — о третьем взрыве.
В своем репортаже для «Guardian» в тот вечер я пишу, что взрывы — это серьезный удар по Путину и по неуклюжим попыткам Кремля успокоить проблемные мусульманские республики, Чечню, Ингушетию и Дагестан. Кажется, мишени тщательно выбирались — символический удар в самое сердце российского правительства. Первая бомба была точно направлена на ФСБ — организацию, ответственную за грубые операции против повстанцев по всему Северному Кавказу. Вторая же бомба, как кое-кто убежден, могла предназначаться для станции метро «Октябрьская», расположенной рядом с Министерством внутренних дел России.
Путин прерывает визит в Сибирь. Он возвращается в Москву. Заявляет, что «террористы будут уничтожены». Однако бомбы является прямым унижением Путина и знаком, что его стратегия для кавказского региона не работает.
У нуждающихся чеченцев существует традиция, порожденная необходимостью. Ранней весной местные жители отправляются в покрытые снегом леса на поиски дикого чеснока. Чеснок, как английский дикий лук-порей или черемша, имеет широкие зеленые листья и тусклый луковый ствол. 11 февраля 2010 года около 200 жителей чеченского города Ачкой-Мартан едут кортежем изношенных автобусов в соседнюю республику Ингушетия. Среди членов группы — четверо парней-подростков: Адлан Мутаев, 16 лет, его брат Арби, 19, и двое их приятелей — Шамиль Катаев, 19, и Мовсар Татаев, 19.
К трем часам дня ребята уже доверху набили свои брезентовые мешки чесноком, который они собирались продать на местном базаре. Они вышли из леса, чтобы сесть на автобус и ехать домой. Неожиданно, без предупреждения, российские бойцы диверсионно-десантного отряда, прячущиеся за холмом, открыли огонь. Шамиль и Мовсар были ранены. Также и Адлану подстрелили ногу, однако он сумел добраться ко рву и спрятаться там. Его брат Арби также пытался сбежать, но мужчины в камуфлированной одежде догнали его.
По данным правозащитного объединения «Мемориал», сотрудники которого расспросили родственников и уцелевших, Арби заставили тянуть двух своих раненых и окровавленных товарищей по снегу. Шамиль умолял не убивать его, но российские солдаты были неумолимы. Они завязали глаза Арби и открыли огонь, расстреляв на месте Шамиля и Мовсара. По меньшей мере двух других собирателей чеснока постигла такая же участь: Рамзана Сусаева, 40 лет, и Мовсара Дакаева, 17. Их тела нашли через 48 часов.
Ребята случайно попали в эпицентр «контрповстанческой спецоперации», осуществляемой российскими войсками в лесной зоне между Чечней и Ингушетией. Солдаты, очевидно, искали военных исламистских повстанцев, которые воюют против русского государства. Вместо этого они натолкнулись на группу безоружных ребят. Но все равно они их убили. Убийства происходят среди живописного массива низких холмов и снега.
На видео, которое появилось через три дня после атак в московском метро, ответственность за теракты взял на себя главный повстанческий лидер Чечни Доку Умаров. Он говорил, что бомбы были местью за смерть мирных жителей, застреленных во время уборки чеснока. Умаров назвал также место расстрела ребят — неподалеку от ингушского села Аршати. Он также заявил, что бойцы ФСБ покалечили ножами их тела, насмехаясь над своими жертвами. Были сомнения относительно правдивости заявления. Но видео появилось на KavkazCenter.com, главном источнике новостей от повстанческого самопровозглашенного кавказского «эмирата».
Объяснения Умарова наталкивают на мысль, что причину терактов придумали задним числом. В конце концов, любая самоубийственная атака в Москве, очевидно, планируется заранее. Московская полиция охотится на нескольких сообщников. Но одновременно заявление Умарова иллюстрирует сущность конфликта: обе стороны заперты в бесконечном круге кровопролития и мести. Как отмечает политолог Андрей Пионтковский, насилие на Северном Кавказе привело не только к серьезному региональному конфликту в России, но и стало угрозой существованию всей страны.
Представляется неоспоримым, что грубые действия спецслужб вызвали восстание, которое сейчас бушует на юге России, в этнических горных республиках — Дагестане, Ингушетии, Чечне и Кабардино-Балкарии. С 1992 года, с зарождения чеченского националистического движения, Кремль многократно применял силу с целью уничтожения повстанцев. Эта стратегия была непродуктивной. Но, кажется, Москва ничего другого не может придумать.
Через три дня после взрывов я лечу во Владикавказ, столицу Северной Осетии. Отсюда я собираюсь поехать в Назрань, фактически главный город Ингушетии. Моя цель — узнать, что заставило двух женщин взорвать себя и других людей в метро. А также выявить глубинные причины — социальные, политические, родовые? — этой лютой гражданской войны.
Во Владикавказе я еду на такси до границы с Ингушетией — 15-минутная езда мимо придорожного мемориального кладбища жертв Беслана. На границе я выхожу и пересекаю ее пешком. Беру с собой маленький чемоданчик с несколькими футболками и сменным бельем. Здесь тепло — 25 градусов, ослепительно сияет белое небо. Переход не совсем обычный, ведь напряжение между ингушами и осетинами после этнического конфликта в 1992 году до сих пор ощущается. Водители неохотно пересекают границу между республиками. Территориальный конфликт был одним из нескольких, которые развернулись в Советском Союзе во время его распада. Другие, так называемые «замороженные конфликты», касались Чечни, Южной Осетии, Абхазии, Таджикистана, Нагорного Карабаха и Приднестровья.
Пограничник проверяет мой паспорт. Он переводит меня через границу. Только оказавшись в Ингушетии, я встречаюсь с местным ингушским журналистом Вахой Черепановым, который с машиной ждал меня на поросшей густой травой обочине. Мы вместе едем в Назрань — небольшой город низких домиков из красного кирпич. Едем к офису общества «Мемориал».
Здесь я встречаюсь с Магомедом Муцолговым, правозащитником, чей брат «исчез» четыре года назад. Он — приятель Политковской, Маркелова и Эстемировой: все они ныне покойные. Я расспрашиваю его об Ингушетии. Картина, которую он рисует, мрачная: «Людей похищают и убивают. Нет никаких гарантий безопасности». Мы сидим в верхнем кабинете, окна которого выходят на разрушенный полицейский участок без окон: прошлым летом его взорвали при помощи грузовика, начиненного взрывчаткой.
Муцолгов рассказывает, что за последние два года ситуация резко ухудшилась, когда в Ингушетии вышли из-под контроля правоохранительные органы и федеральные органы безопасности. Эти федеральные отряды виноваты в десятках быстрых и самовольных арестов, а также в пытках, в бесчеловечном и унизительном обращении. Российские спецслужбы выполняют внесудебные казни, говорит он.
Обычно вооруженные сотрудники в масках окружают село или район, осуществляя так называемую «операцию зачистки», похожую на проведенную в Аршати. Они заходят в дома, избивают жителей и повреждают их собственность. Заподозренных в связях с повстанцами забирают. Многие из них уже не возвращаются. Других просто убивают, всовывая им в руки оружие и надевая на них военную форму. Тогда их посмертно обвиняют в том, что они состояли в нелегальной организации.
По словам Муцолгова и других правозащитников, с которыми я разговариваю, зверские антитеррористические методы Кремля на Северном Кавказе усилили повстанческое движение: «Насилие порождает еще большее насилие. Оно заставляет людей идти в военное подполье. Спецслужбы ведут себя вполне безнаказанно, людей унижают, мучают или похищают их родственников. Люди присоединяются к повстанцам, желают отомстить, — говорит он. — Эта безнаказанность больше всего стимулирует пополнение рядов повстанцев». Кремль часто хвастается «уничтожением» повстанческих лидеров. Но, по мнению Муцолгова, стратегия недейственна. «На их место всегда приходит кто-то другой».
После 16 лет, двух войн в Чечне и гибели большого количества мирных людей, конфликт на юге России еще более усугубился. Однако природа вооруженного повстанческого движения на северном Кавказе изменилась. С 1994 по 1996 год Борис Ельцин вел войну против преимущественно светских чеченских сепаратистов, которые хотели, как и грузины в горах, которые только что получили независимость, собственной конституции и национального государства. В период 1999–2004 годов президент Владимир Путин инициировал вторую чеченскую войну. Целью было окончательное уничтожение чеченского сепаратизма.
Сейчас Кремль воюет с другим врагом. Новое поколение повстанцев имеет отчетливо исламистскую цель: создать радикальный панкавказский эмират, управляемый законом шариата, чем-то похожий на Афганистан под руководством Талибана. У этих джихадских повстанцев достаточно целеустремленности. За месяц до моего визита в Ингушетию Умаров клянется «освободить» не только территории Северного Кавказа и Краснодарского края, но и Астрахань на Каспийском побережье, и Волжскую область — другими словами, большой кусок европейской России.
Тактика повстанцев стала также фанатичнее. Умаров возродил группировки террористов-смертников, которые использовал его предшественник Шамиль Басаев, который в 2006 году был убит ФСБ. Кроме атаки на полицейский участок в Назрани, была еще одна успешная атака: террорист-смертник успешно протаранил автомобиль президента Ингушетии Юнус-бека Евкурова: он выжил, а его водитель — нет. Были и многочисленные другие взрывы в 2009 и 2010 годах, говорит Муцолгов. Взрывами в московском метро повстанцы продемонстрировали новую тактику, принеся войну в российские города.
Повстанцы также все чаще используют мощное новое виртуальное оружие — интернет. 2 марта 2010 года российские спецвойска начинают массированную операцию в Экажево, селе с современными домами из красного кирпича на окраине Назрани. Там они уничтожают Саида Бурятского, родившегося в Сибири исламского новообращенного, чьи джихадские сообщения, размещенные в YouTube, имеют многих последователей по всему миру среди недовольных мусульман. Под российским артиллерийским огнем за несколько мгновений до смерти Бурятский записал последнее сообщение для своих учеников.
Я хочу увидеть место боя, неподалеку от Назрани. И Ваха, мой ингушский журналист-посредник, говорит мне, что ехать в Экажево слишком рискованно. Зато работники организации «Мемориал» показывают мне видеозапись, которую они получили из села. На нем изображена картина опустошения — разрушенные дома, остатки автомобилей и засыпанные кирпичом переулки. Российские войска показывали трофейное оружие, отнятое у повстанцев, вместе с оторванной взрывом рукой.
«Методы правительства привели к радикализации подполья. Повстанцы имеют лишь одну цель: любой ценой победить Россию», — говорит мне Тимур Акиев, глава назранского офиса организации «Мемориал». Акиев критикует обе стороны. Он обвиняет их в неуважении к человеческой жизни: «Повстанцы и спецвойска ведут себя одинаково друг с другом. Мирное население находится посередине». Правозащитники хотят только, чтобы государство соблюдало права человека. Но власть все чаще ставит рядом правозащитников и повстанцев.
Сегодняшнее российское руководство плохо понимает регион, как и его царские предшественники, которые угнетали Кавказ длительной и жестокой кампанией, говорит Акиев. Он также осуждает взрывы в метро: «Я не понимаю, как можно убивать мирных российских граждан в ответ на убийство чеченских мирных граждан. Это — абсурд. Люди, которые погибли в метро, не причастны к конфликту. Они могли быть родственниками людей, убитых во время уборки чеснока в лесу».
ФСБ не удается справиться с внутренним терроризмом. 24 января 2011 года террорист-смертник заходит в московский аэропорт «Домодедово». Никто не обращает на него внимания. Он взрывает себя, убив 37 человек и травмировав 180.
Поделиться книгой: