Подарок ко дню рождения

– Вы знали, что у Хиби был роман?

Значит, я была не единственной, кто об этом знал. Я ничего не ответила, сидела неподвижно.

Грания посмотрела на меня, слегка наклонив голову к плечу. Она высокая, худая женщина, лет тридцати, с длинными, темными волосами. Джинсы очень плотно облегали ее, а каблуки были так высоки, что казалось, ей трудно нагнуться, чтобы поднять Джастина.

– Я раз или два пыталась с ней связаться, но по вечерам ее не было дома. Джерри объяснил, что она встречается с вами. Я звонила раза три, и каждый раз он говорил мне одно и то же. Я подумала, это немного странно, что Хиби куда-то ходит вечером с какой-то подругой. Она ведь могла встречаться с вами и днем или по выходным, правда?

– Какой ответ вы хотите от меня услышать, Грания?

– Не знаю, что вы имеете в виду, – обиделась она. – Я ее спросила. Хиби объяснила, что он – очень важная персона и занимает какую-то должность в правительстве, и когда-нибудь все откроется, но пока это нужно держать в тайне.

Я сказала, что ничего об этом не знала, а потом отправилась искать Джастина. Но после этого разговора я поняла, что я не так уж много значила для Хиби, хотя, когда она была жива, была уверена в обратном. Джастин сидел на полу в гостиной, окруженный игрушками, и нараспев твердил: «мамочка, мамочка, мамочка», но я не заметила особенной грусти в его голосе. Увидев меня, он перекатился на живот и скривился, будто собрался заплакать.

Когда в четверг я снова очутилась в бывшем доме Хиби, Джерри уже ушел на работу, и на этот раз там хозяйничала очередная няня Джастина, Люси Комптон, которая была одной из подружек Хиби на свадьбе. Второй была я. Наверное, мы выглядели нелепо в наших светло-голубых атласных платьях и венках из васильков, так как рост Люси пять футов десять дюймов, а мой – пять футов два дюйма. Но после Грании мне было приятно ее видеть. Я не имела ничего против нее. Еще в понедельник я была уверена, что была лучшей и самой близкой подругой Хиби, но теперь начинала в этом сомневаться. Джастин вел себя при Люси так, как будто привык к ее присутствию в доме: позволял ей брать себя на руки и тискать; как только она села, подошел к ней и вскарабкался на колени.

Все это заставило меня почувствовать, что Хиби меня предала, как она предавала всех, позволяя мне думать, что именно я для нее очень важна. Лучше быть честной и не строить иллюзий. Я чувствовала себя отвергнутой, я ревновала Хиби и ее сына к этой женщине, спокойно и уверенно чувствовавшей себя в чужом для нее доме. Мое прошлое стремительно рушилось, теперь я кляла себя за свою доверчивость и наивность. Как я ошибалась насчет моей подруги. Теперь я понимаю, что Хиби просто использовала меня, и я для нее совсем ничего не значила. Я была полезной, потому что соглашалась обеспечивать ей алиби; вероятно, другие не соглашались. Может, она просила Люси и получила отказ. Я ждала, что она спросит меня, знала ли я, что у Хиби был роман, но вопросов так и не последовало, Люси лишь наговорила кучу банальностей о том, как ужасно умереть молодой и какая это трагедия для Джерри и Джастина.

Когда мне наконец удалось закончить этот пустой разговор, я тут же поднялась на второй этаж, чтобы разобрать одежду Хиби. Но прежде чем этим заняться, подошла к выдвижному ящику, где, как мне было известно, она хранила свои украшения. По большей части там скопился один хлам, например бусы, причем такие, что я бы не носила их ни при каких обстоятельствах. В маленькой пластмассовой коробочке я обнаружила обручальное кольцо, медальон и браслет. Я принесла с собой три больших мешка для мусора и контейнер. Побрякушки бросила в контейнер, а потом пошарила в глубине ящика и вытащила плоский кожаный футляр, где лежало жемчужное ожерелье на бархатной подушечке.

Оно было чудесно, но могла ли я утверждать, что этот жемчуг был лучше, чем любой другой, что продается в обыкновенном универмаге? Не могла, и понимала, что Джерри тоже не сможет. Хиби сказала мужу, что купила его в универмаге «Британский дом», и он поверил ей на слово. Интересно, сколько заплатил за него Айвор Тэшем. Тысячу фунтов? Пять тысяч? Больше? Я села на кровать, на которой, по словам Джерри, он не спал с тех пор, как погибла жена, и мне в голову начало приходить множество мыслей, плохих и низких, если не сказать преступных. Думают ли об этом другие люди, когда их одолевает соблазн? Рассматривают ли они варианты, способные привести их на скамью подсудимых и в тюрьму? Или они вообще не задумываются над этим, потому что они честны, хорошо воспитаны, и если им подсказать такие варианты, просто покачают головой и улыбнутся? Ну, думаю, я тоже была бы хорошей и улыбалась бы, если бы мне так везло, как им, и у меня были их шансы, но жизнь отнеслась ко мне не слишком справедливо, если не сказать больше.

Кто узнает, если я отнесу этот жемчуг к ювелиру и попрошу оценить его? А когда он его оценит, постараюсь его сразу же продать? Джерри считает, что Хиби не соврала ему, когда объясняла ему, откуда взялся жемчуг. Насколько ему известно, они стоят не больше нитки красных стеклянных бус, которую я только что бросила в контейнер. Он ждет, что жемчуг исчезнет вместе с бусами, резным деревянным браслетом и аляповатой пластмассовой брошкой. Мои родители внесли за меня первый взнос за квартиру, где я сейчас живу, но мне надо платить по закладной, и я бедна. Конечно, на работе мне выплачивают жалованье, но оно составляет не больше половины среднего по стране, а мой (покойный) отец называл мою зарплату позорной для женщины, окончившей хороший университет со вторым результатом. Моя машина когда-то принадлежала родителям, и когда она им надоела, мне ее отдали. Мебель в моей квартире тоже когда-то стояла у них в доме.

Я бы хотела иметь новую машину и новый ковер, и приличный, большой телевизор. Я бы хотела иметь не такую одежду, какая продается у Дороти Перкинс. Мне не обязательно было решать прямо здесь и сейчас, я могла обдумать это, но ничто не мешало мне унести этот жемчуг домой. В конце концов, если я его здесь оставлю, одна из тех подруг Хиби, которые дежурят в следующие дни, какая-нибудь жадная сплетница, может пошарить в этой комнате, найти жемчуг и забрать его себе.

Я принесла наверх свою сумку и положила туда футляр с жемчугом. Мне не надо было принимать решение. Мне даже не надо было думать об этом, но я никак не могла выбросить это из головы. Я ничего не могла поделать. И сейчас продолжаю об этом думать. Ювелир может отказаться покупать у меня жемчуг, если я не докажу, что он принадлежит мне и я имею на него право. Я слышала, что так бывает. Я снова достала футляр из сумки и прочла на внутренней стороне, что жемчуг куплен в магазине «Асприз». Я знаю, где он находится, это на Бонд-стрит. Предположим, я проявлю смелость и скажу ювелиру, что его мне подарил Айвор Тэшем, если он захочет проверить, то мистер Тэшем это подтвердит? Но будет ли он делать это для меня? Думаю, да. Он это сделает, если испугается, что я расскажу Джерри, что он был любовником Хиби.

Сегодня утром я прочла в газете два важных сообщения. В одном говорилось, что Тэшема назначили младшим министром в Министерстве обороны, а в другом – что полицейские нашли пистолет среди обломков автомобиля. Теперь я думаю, не могли ли те мнимые похитители действительно сделать ошибку, когда схватили Хиби. Она ехала к Тэшему, так она мне сказала; ее должны были посадить в машину и преподнести подарок ко дню рождения. Похоже, он заплатил им, чтобы они привезли Хиби к нему домой, но откуда взялся пистолет? У него не могло быть оружия, ведь он член парламента, правда?

Я начала перебирать ее одежду. Снимала вещи с вешалок в платяном шкафу и выкладывала на кровать: легкие летние платья, мини-юбки, футболки, джинсы, пару курток, плаща не было. Такие женщины, как Хиби, не носят плащей; они семенят на высоких каблуках, держа маленький зонтик, мокнут и пищат, потому что дождь портит их прическу. Неужели Джерри никогда не заглядывал в этот шкаф? Наверное, нет. У самой стенки шкафа, за туфлями – по большей части это были босоножки на высоких каблуках и с тонкими, как нитки, ремешками – стоял маленький чемодан. Я открыла его и не смогла устоять на ногах – я была в шоке. Но, если быть честной до конца, в тот момент, когда я поняла, что скрывается внутри, мне показалось, что я испытала возбуждение, хотя до того момента была уверена, что уже утратила подобные чувства навсегда.

Собачий ошейник из черной кожи с шипами – первое, что попалось мне на глаза. Высокие сапоги – не на шнуровке, те она надела в тот страшный вечер – и трусики с вырезом внизу, бюстгальтер, открывающий соски, чулки-сетка, корсет из черного кружева. Черная кожаная мини-юбка, очень коротенькая, еще один корсет с подтяжками… такие вещи можно увидеть на витринах магазина Энн Саммерс, я там была однажды, мне хватило не больше чем полминуты. Зачем мне на это смотреть? Они не для таких женщин, как я. Я бросаю на них быстрый взгляд, а потом отвожу его в сторону. Потому что все эти вещи вызывают у меня странное чувство, которое мне не нравится. Я не хочу его испытывать. Я его ненавижу, я считаю, что это грязно и нелепо, поэтому и не одобряю, но оно меня возбуждает. И вовсе не так, как мне бы хотелось. Я попробую объяснить. Ведь если я чувствую желание, я имею в виду сексуальное желание, я хочу, чтобы оно было адресовано человеку, а не просто было чем-то вроде сильного, но безадресного стремления – к чему? К самой себе? Желание, чтобы к тебе прикоснулся кто-нибудь? Все равно кто?

Я не стала вынимать эти вещи из чемодана. Там, внизу, были и другие, но я даже не взглянула на них. Я чувствовала, как бьется сердце. Я задыхалась, и если бы вошла Люси, то я бы не смогла вымолвить ни слова. Я затянула ремни на чемодане и положила его в один из мусорных мешков. Что я сделаю с ним и с его содержимым, я не знала. И до сих пор не знаю. Жемчуг на время вылетел у меня из головы.

Мешки для мусора, контейнер и свою сумку я снесла вниз и засунула в багажник моей машины. Люси ушла гулять с Джастином. Я немного побродила по нижнему этажу, думая о том, хотел бы Джерри, чтобы я была с ним, и продолжал бы он этого хотеть, если бы не вмешались другие девушки. Тогда я подумала, что, наверное, видела его в последний раз. Что касается Джастина, он раньше меня любил, мы всегда хорошо ладили. Думаю, дело в том, что его отец настроил малыша против меня, или это сделали Грания и Люси. Со мной так случается всегда, и мне уже следовало привыкнуть к этому. Я оставила записку для Люси, что взяла всю одежду и чтобы она сказала Джерри, что я от нее избавлюсь, и ушла не оглядываясь.

Вечером дома, как обычно, мне было нечего делать и некуда пойти, и тогда я снова открыла футляр с ожерельем, глядя на его сливочную бледность, на тонкий румянец, свойственный всем жемчужинам, настоящим, искусственно выращенным или фальшивым. Но я думала не о них, я думала об Айворе Тэшеме. Он к этому времени должен был покинуть Палату общин и вернуться в свою квартиру на Олд-Пай-стрит в Вестминстере. Если он не ушел куда-нибудь. Я представляла себе, что он ведет интересную жизнь, головокружительную и дорогую, бывает в клубах и на премьерах, жизнь, совсем не похожую на мою собственную. Я мало знаю о такой жизни, только то, что пишут в газетах. С ним могла быть новая девушка, потому что я не думаю, что он верен памяти Хиби. Он и его жизнь настолько отличаются от меня и моей жизни, что мы могли бы быть представителями не только разного пола, но и разных видов. Он не такой, как я и Джерри. Мы с Джерри люди одного сорта. Я уверена, что больше подхожу ему, чем Хиби. Она была такой, как Тэшем, или должна была стать похожей на него, если бы прожила чуть дольше. Я вдруг увидела их вместе в роскошной спальне: она в том корсете и ошейнике, а он зачарованно смотрит на нее. Я крепко зажмурилась, чтобы прогнать эту картину. Этот человек пугал меня, вызывал дрожь, но я тогда поняла, что не смогу позволить ему отделаться от меня и исчезнуть из моей жизни.

Через несколько дней, когда мой отпуск, который по большей части не был отпуском, закончился, однажды вечером я ему позвонила. Я убрала жемчуг в ящик стола, но каждый день доставала его и смотрела на него, и он казался мне не просто красивым ожерельем, а орудием власти. Когда я была ребенком и кого-то боялась, мама мне говорила: «Они тебя не съедят». Айвор Тэшем не мог меня съесть. Его номер вылетел у меня из головы, но я открыла телефонную книгу и переписала его в блокнот, который держу рядом с аппаратом.

Когда я разговаривала с ним в первый раз, я поняла, что он считает меня наивной и глупой. И, признаться, так и было на самом деле. Но теперь все изменилось, я перестала быть наивной. Я изменилась и повзрослела. Я тогда расплакалась, а теперь мне это кажется смешным. Я взяла трубку и набрала номер из блокнота, но, не дождавшись ответа, положила ее обратно и попыталась еще немного подумать о том, как мне повести разговор. Если он, конечно, состоится. Должна ли я просто положиться на вдохновение момента? Выпив немного вина, я опять вернулась к телефону. Я чувствовала в себе нечто новое, чего никогда не было раньше. Это было ощущение власти, и оно пришло ко мне благодаря ожерелью Хиби (или Тэшема). Я опять открыла футляр с ожерельем и потрогала жемчужины. Я могу получить власть над Айвором Тэшемом, над министром короны и законодателем. Я не знала точно, что было у него на уме, когда он нанял тех двух мужчин, чтобы они посадили Хиби в машину, но это не имело значения. Он не сможет догадаться, что я не владею полной информацией, но он поймет, что я знаю, что он не только в этом замешан, но важный и неотъемлемый герой этой пьесы.

Я помнила его голос, его учтивый тон и его фотографию в «Додз», детали его биографии (Итон и Брейзеноуз-колледж, получил право адвокатской практики). Мы были на разных социальных ступенях. Он богат и красив, член парламента, какой-то там министр, его карьера идет вверх, он становится с каждым годом все влиятельнее, а я невидимка, я из той когорты женщин, на которых не обращают внимания, о нашем существовании не знает большинство людей в 90-х годах ХХ века. Но так быть не должно. В 90-х годах прошлого века – да, но не сейчас. Не шестьдесят лет спустя, после того как все женщины получили право голоса, после успеха движения суфражисток, когда все профессии стали доступны и скоро женщины добьются равной оплаты труда. Мы есть, и нас тысячи. Мы ложимся спать в одиночестве и встаем в одиночестве, едем на работу на автобусе или в метро, едим сэндвич на ланч в одиночестве или с другой такой же женщиной, возвращаемся на автобусе или на метро в крохотную квартирку или в комнату. Самым крупным событием недели для нас является поход в кино вместе с соседкой по квартире. В нашей жизни мало мужчин или совсем нет, потому что мы их не встречаем. Мужчины на работе женаты, или обручены, или состоят с кем-нибудь в гражданском браке. У всех нас, конечно, был, по крайней мере, один роман или интрижка на две-три ночи с женатым мужчиной, но чувство вины или страх разоблачения так быстро лишал нас его общества. Выходные, которые так много значат для семейных людей, для тех, у кого есть любовник, муж и семья, – это наши худшие дни, а вечера – худшее время дня. Конечно, ни одна из нас не отличается красотой, ни одна из нас не обладает той живостью и обаянием, что так нравятся мужчинам. Когда наш возраст приближается к тридцати годам или немногим больше, мы понимаем, что для нас не осталось свободных мужчин, и детей не будет, разве что в их рождении помогут два или три вечера, проведенные за барной стойкой. Не думаю, что Айвор Тэшем обращал внимание хоть на одну представительницу нашего безликого племени, не считая таких случаев, как мой, когда его интересовало, можем ли мы обеспечить алиби для его замужней подруги, когда она приедет погарцевать по его спальне в высоких сапогах на шнуровке и сорочке с оборочками.

Я только собиралась набрать его номер, как зазвонил телефон. Я надеялась, что это Джерри, но, разумеется, это была мама. Как прошли похороны?

– Прошли, – ответила я. – Чего ты ожидаешь?

– Не нужно так со мной говорить, я лишь проявляю интерес, что вполне оправдано. Как это все переносит ее муж?

Я сказала, что Джерри в порядке. Это был не очень счастливый брак.

– Ты никогда раньше ничего такого не говорила, Джейн, – удивилась мама.

– Может быть, но она раньше не была мертвой, правда?

Моя мать не сочла нужным отреагировать на мои слова и только сообщила, что перевела «некую сумму» на мой счет в банке в преддверии моего дня рождения в следующем месяце. «Некая сумма» у нее всегда равнялась пятидесяти фунтам, и, конечно, я сказала «большое спасибо», хоть я и невысокого мнения о тех людях, которые думают, будто могут купить любовь за деньги. Но почему-то разговор с матерью придал мне уверенности, и когда она дала отбой, я глубоко вздохнула и набрала номер Айвора Тэшема. Раздались гудки. Эти министры берут домой красные коробки, не так ли? Ну, такие коробки, полные служебных бумаг, хотя, как вы понимаете, я абсолютно не представляю, что это за документы. После десятого гудка он взял трубку (должно быть, мне все же удалось оторвать его от работы над этими бумагами) и опять сказал «да?». Его надменный тон не смутил меня, как в прошлый раз, я уверена, что самоуверенности и снобизма в нем бы поубавилось, если бы он ожидал звонка от премьер-министра.

– Это Джейн Атертон.

Пауза. У Айвора Тэшема замечательно получаются паузы. Потом он произнес:

– А, леди для алиби.

Его голос снова подействовал на меня. Не так, чтобы заставить меня заплакать и положить трубку, как прежде, но достаточно, чтобы погасить энергию и вызвать желание передумать и не говорить ему того, что я заранее спланировала, и вся моя речь вылетела у меня из головы.

– Я думаю, нам нужно встретиться, – выпалила я. – У нас есть о чем поговорить.

Не знаю, что я имела в виду и что сказала бы, если б мы действительно встретились. Эти слова просто пришли мне в голову, и я их произнесла. Я ждала, что он заговорит покровительственным или оскорбительным тоном. Но он этого не сделал, и я поняла, что он боится.

– Очень хорошо, – ответил Тэшем, используя фразу, которую я читала, но никогда раньше ни от кого не слышала. – Когда и где?

Почему я сначала предложила Вестминстер? Я не знаю, его отказ не удивил меня, да и откуда я знаю, как назначать встречи, ведь раньше ничего подобного в моей жизни не случалось, у меня нет и не может быть подобного опыта. Мне ничего не оставалось, как пригласить его к себе домой и продиктовать адрес.

– Завтра вечером, в семь тридцать?

Он согласился и добавил:

– До встречи, – в тоне его голоса я уловила приветливость. – До свидания, – а эту фразу он сказал вполне дружелюбно.

Я поняла, почему. У него появилась надежда, так как я пригласила его к себе домой вечером. Он надеялся, что я окажусь еще одной Хиби, такой же красивой и – смею ли я так сказать? – такой же доступной.

Это была среда, и я отправилась по магазинам. Если Айвор Тэшем приедет ко мне домой, мне придется его принимать. По крайней мере, надо купить для него выпивку. Виски, джин, водка – эти названия вертелись у меня в голове, но что, если он предпочитает бренди, или бургундское, или пиво? Бесполезно и очень расточительно покупать все эти бутылки. Я этого не могу себе позволить. Я допила свое вино после того, как поговорила с ним. Сделаю ему чашку чая.

Точно так же, как я струсила, не купив алкоголя, теперь я переживала из-за своего жилища. Вряд ли он когда-нибудь бывал в квартире, подобной моей. Она состоит из одной комнаты, одновременно служащей спальней, гостиной и даже кухней, а единственная дверь, не считая входной, ведет в ванную. Имеется стол, принадлежавший моей бабушке, но он стоял в ее скромной гостиной, и это не тот бабушкин стол, который мог быть в семье Айвора Тэшема, разумеется, изготовленный Чиппендейлом… или он делал только стулья? У меня стулья тоже есть, того типа, которые стоят у камина, с продавленными коричневыми сиденьями и деревянными подлокотниками, и коврик, связанный мамой, когда она лечилась от депрессии. Моя кровать может превращаться в диван, но это происходит только тогда, когда у меня гости, потому что рабочий механизм настолько старый и неповоротливый, что требуются громадные усилия, чтобы его сложить. Я обычно делала это, когда приходила Хиби, но после ее смерти – ни разу. Так как Тэшему предстояло пить чай, а не спиртное, следует ли также бросать ему вызов неубранной кроватью? Это, возможно, будет воспринято как дальнейшее приглашение, поэтому я справилась с пружинами и скрипящими стержнями и сложила диван, а потом, помассировав нудящую спину, со вкусом разложила подушечки.

К тому времени я уже решила, что ему скажу. Меня несколько забавляла мысль о том, что украшения Хиби – дешевые побрякушки и подаренный им жемчуг – лежат на кухне, в ящике, где я храню инструкции по использованию моего крохотного холодильника, мини-духовки и электрического чайника. Возможно, мне следует спросить у него, могу ли я рассчитывать на него, если обращусь к ювелиру и тот спросит у меня, кто мне сделал такой дорогой подарок?

Но я понимала, что не стану об этом спрашивать, потому что меня неожиданно охватило смущение – нет, не смущение, а страх, настоящий страх. Оставалось всего сорок пять минут до его прихода, и хотя я решила не убирать квартиру и не прихорашиваться, посчитав, что и так сделала достаточно, я все же пошла в ванную, приняла душ, вымыла голову и тщательно высушила волосы, надушилась последними оставшимися духами и надела единственное платье, колготки и туфли на самых высоких каблуках, какие у меня были, а они не очень высокие. Подчиняясь порыву, я примерила жемчужное ожерелье, но быстро сняла его. Хиби всегда старалась научить меня делать макияж, но я не слишком внимательно ее слушала, и теперь, когда я пытаюсь как-то эффектно подкрасить глаза, все получается не так, и мне приходится все стирать. В конце концов я слегка припудрилась и старательно накрасила губы.

Тэшем должен был вот-вот явиться, и я знала, что он не опоздает. Его работа и та жизнь, которую он ведет, это гарантируют. И как раз в тот момент, когда зеленые цифры на часах микроволновки перескочили с 19.29 на 19.30, раздался звонок в дверь. Я нажала кнопку, чтобы впустить его, и услышала внизу зуммер. На меня снизошло полное спокойствие, и я почувствовала, что больше ничто не имеет значения.

Фотография в «Додз» оказалась хорошей, а может, тот человек, кто ее сделал, был хорошим профессионалом. Не знаю. Он очень красив, если вам нравится такой тип точеных, правильных лиц с тонкими губами и орлиным носом. Я не могла понять по выражению его лица, что он обо мне подумал, если вообще что-то подумал. Он сказал «добрый вечер» и назвал меня мисс Атертон, что заставило меня вспоминать о том, знаю ли я еще кого-нибудь, кто так ко мне обращается.

Айвор Тэшем был элегантен в темном узком костюме и белой сорочке; наверное, именно в этом он и появился сегодня в Палате общин. Конечно, он не окинул меня с головы до ног взглядом, полным упрека или насмешки, и теперь я удивляюсь, как могла представить себе такое поведение. Писатели иногда говорят о «непрошеных» мыслях, и той, что возникла у меня в голове, я, безусловно, не ожидала. Я подумала, каково быть женщиной, которую сопровождает, куда бы та ни шла, мужчина с такой внешностью и с такой манерой говорить.

Я пригласила его сесть на один из «каминных» стульев и предложила чая. Еще я ошибалась, думая, что он будет оглядывать мою квартиру с изумлением или презрением. Он спокойно отнесся и к стульям, и к моему предложению, но от чая отказался.

– Очень любезно с вашей стороны, но – спасибо, не надо.

Что ему сказать, как использовать время, которое у меня осталось? Не думаю, что он планировал провести у меня дома более чем полчаса. Я взяла себя в руки, села напротив него и начала:

– Вы, должно быть, удивляетесь, зачем я вас сюда пригласила. – После этих слов я заставила себя немного помолчать. – Не надо так волноваться, – продолжила я, хоть я совсем не заметила в нем признаков тревоги или волнения. – Просто я подумала, что вы захотите взять себе какую-нибудь вещь Хиби – ну, что-нибудь на память о ней.

Тэшем слегка наклонил голову. На мой взгляд, это был скорее не кивок, а больше так называемый придворный поклон. Что он ожидал от меня услышать? Наверное, что-нибудь насчет машины и аварии, и пистолета. Я искала на его лице какие-нибудь признаки облегчения, но так ничего и не заметила. Цвет его лица, бледно-оливковый, не изменился. Интересно, единственный ли я человек в мире, который знает, что они с Хиби были любовниками?

– Муж Хиби попросил меня забрать ее украшения и сделать с ними, что я пожелаю. Я сдам ее одежду в благотворительный фонд. Вы хотите увидеть что-то из этих вещей?

На этот раз он ответил:

– Спасибо, хочу.

У него был красивый голос, размеренный, культурный, как у ученика привилегированной частной школы. И теперь в его тоне слышалось облегчение. Мне показалось, он понял, что я пригласила его сюда не для того, чтобы разглагольствовать или угрожать, а просто ради этого очень обычного и простого жеста: предложить что-то на память об ушедшем близком человеке.

В моей квартире не было места, где я могла бы скрыться от взгляда гостя, кроме ванной комнаты. Я не могла сделать вид, что вещи Хиби находятся где-то в другом месте, а не в ящике кухонного стола. Однако он не следил за мной. Тэшем сидел на стуле и смотрел в окно на не внушающий вдохновения пейзаж Килбурна – на границы Брондесбери, на виллы из красного кирпича, поднимающиеся террасами на холм, на приземистую нонконформистскую церковь. Я достала из ящика все украшения, кроме жемчужного ожерелья, положила их на поднос из пластика с изображением птиц Британии и поставила его на плоский кофейный столик из тех, что заказывают по почте.

Тэшем, разумеется, ожидает увидеть жемчуг. Но вместо ожерелья он увидел нитку красных стеклянных бус, серебряную позолоченную цепочку с облетевшей позолотой, красно-зеленый пластмассовый браслет, кольцо из белого металла с большим розовым камнем, вероятно из стекла, полдюжины сережек, безвкусных, сверкающих, и розовую фарфоровую брошку в виде розы.

– У нее были и хорошие вещи, – нарушила я затянувшуюся паузу и поняла: он подумал, что я заговорю о жемчуге. – Обручальное кольцо, медальон и золотой браслет. Джерри хочет их сохранить, как вы можете понять.

– Конечно, – согласился Тэшем, потому что ему надо было хоть что-нибудь сказать.

Я совершенно не ожидала того, что почувствовала в тот момент. Я наслаждалась. Никогда прежде я такого не испытывала. Я чувствовала власть, а она опьяняет. Спросит ли он о жемчуге? Нет. Он не мог на это решиться. Не мог сказать: «Я подарил ей ценное ожерелье, потому что думал, что мы будем любовниками много лет. Я дарил его Хиби, а не ее мужу». Но нет, он не мог. Тэшем скорее потерял бы пять тысяч фунтов, или сколько там стоил этот жемчуг, чем выставил себя передо мной жадным или подлым. Может быть, в нем воспитывали представление о том, что говорить о деньгах вульгарно… Мне так повезло!

– Вы что-то хотите взять? – спросила я; ощущение власти так переполняло меня, что мне пришлось сдерживаться, чтобы не рассмеяться ему в лицо.

– Может, эту маленькую брошку? – Тэшем взял фарфоровую розочку.

Я улыбнулась и сказала:

– Она очень милая, правда? Я подыщу для нее коробочку.

В коробочке, которую я нашла, лежали красные бусы. Я положила в нее брошку и провела рукой по черному футляру, где на мягком бархате лежал жемчуг.

Айвор Тэшем слишком горячо меня благодарил. Дескать, это ужасно мило с моей стороны. Он прибавил, что ему известно, какой хорошей подругой я была для Хиби. Потом чувство власти взяло надо мной верх, и я спросила:

– Потому что я лгала ради нее и обманывала ее мужа?

Я громко рассмеялась, чтобы сделать эти слова менее ядовитыми, и, после секунды изумленного молчания, Айвор тоже рассмеялся. Он не пожал мне руку, когда пришел, но теперь пожал. Я слушала его быстрые шаги, слишком быстрые, на лестнице, а потом до меня долетел слишком резкий стук захлопнувшейся двери.

Гадал ли он, что находила во мне Хиби, красивая и сексуальная? Гадал ли он, почему она называла меня своей подругой? Он не знает, как она любила покровительствовать кому-нибудь и выделяться на фоне других, какого-нибудь воробышка, которого никто не замечает, когда рядом с ним на ветку садится золотистая иволга.

Джерри позвонил мне, и я невольно подумала о том, что он связывается со мной только тогда, когда у него не остается никаких других вариантов. Ему не с кем оставить Джастина в пятницу, не могу ли я приехать? Есть люди, особенно мужчины, которые думают, что другим не надо работать. Но учитывая то, что я уже решила, что никогда больше его не увижу, это была хорошая новость, поэтому я ответила, что возьму выходной день на работе и приеду. На этот раз Джастин не повернулся ко мне спиной. Он не велел мне уйти, а позволил поцеловать себя, когда я приехала, и обнял меня за шею. И Джерри, казалось, рад был меня видеть, говорил, как он благодарен за все, что я сделала. Он мог положиться на меня так, как ни на кого больше. Он жалел, что я не живу ближе.

Я вышла в прихожую вместе с ним, когда он уходил на работу. Со словами «Ох, Джейн, мне так ее не хватает» он обнял меня и прижал к себе. В первый раз за много лет меня кто-то так обнимал. Я чувствовала его тепло сквозь одежду и стук его сердца. Вернувшись на кухню после его ухода, я подхватила на руки Джастина и плясала с ним на руках, напевая: «Мы идем за орешками в мае, в мае, в мае…», пока ребенок не завизжал от смеха.

Джерри снова женится. Почему бы теперь мне не стать его женой? Я подхожу ему гораздо больше, чем Хиби. Я не буду ему изменять. Джастин скоро полюбит меня так же, как любил свою мать. Джерри не обнял бы меня так, если бы я ничего не значила для него. Может, он начинает понимать, что Хиби никогда не была ему хорошей женой, никогда по-настоящему не любила его?

Когда я посадила Джастина в коляску и приготовилась идти с ним к Уэлш Харп и на поля Кингсбери Грин, я поняла, что не знаю, как поймать и удержать мужчину. Я не знаю, с чего начать, разве только быть с ним, стать той женщиной, на которую он будет полагаться больше, чем на любую другую.

Глава 9

Недостаток должности министра в том, однажды сказал мне Джек Мунро, что ты одновременно должен посещать заседания парламента. Ты не перестаешь быть представителем своих избирателей только потому, что тебя сделали заместителем министра внутренних дел. Те два года, что Айвор провел в Палате общин, он был хорошим представителем интересов своих избирателей, довольно регулярно, почти еженедельно, проводил встречи с ними, принимал столько приглашений в Морнингфорд, сколько может человек, который не в состоянии находиться одновременно в двух местах, и с сочувствием прислушивался к заботам избирателей. И когда стал министром, он продолжал вести себя точно так же. Он был честолюбив; хотел не только того, чтобы его считали хорошим, но и быть им. Однако это было трудно. Никто не делает вид, будто это легко, – правда, иногда забывают, что те, кто избрал тебя, не имеют об этом ни малейшего представления.

Айвор вел себя хорошо. Он сидел в первых рядах в Палате общин, когда там находилось свободное место; его слушали с интересом, возможно, потому, что он никогда не затягивал свои выступления. Он посещал бесчисленные собрания, что, как мне кажется, входит в прямые обязанности министра, а в июле, за неделю до того, как Палата уходила на летние каникулы, на два дня улетал на Балканы, чтобы поддержать и успокоить наши военно-воздушные силы за рубежом. И когда как-то в четверг заседание Палаты перенесли и у него появилось немного свободного времени, он отправился на машине в Рамбург, готовый провести утренний прием избирателей в субботу, открыть выставку цветов или праздник урожая, а вечером выступить на ежегодном обеде консерваторов или на ужине членов местной Торговой палаты.

2 августа Ирак вторгся в Кувейт и захватил его. Американские войска при поддержке сил европейских, арабских и азиатских стран отправились в Саудовскую Аравию, чтобы защитить страну от агрессора. Хотя из-за этих событий Палата общин не созывалась, Айвор был занят даже больше обычного. Кризис разросся, и работы у него стало еще больше, когда Ирак, расширив границы Басры на юг, 28 августа заявил, что Кувейт стал его девятнадцатой провинцией. Можно было бы предположить, что возникший международный кризис, в ликвидации которого Айвор принимал непосредственное участие, несравнимо более важен, чем его личные проблемы. На фоне таких событий судьба человека кажется мелкой и незначительной, но люди устроены по-другому. То, что ближе к дому, что затрагивает нашу личную гордость и репутацию, и то, какими нас видят окружающие, всегда стоит на первом месте.

Какие бы решения ни принимал Айвор, как бы часто и далеко он ни ездил, он все равно был в стрессовом состоянии. Тревога никогда не покидала его. Дермот Линч всегда был в центре его мыслей. В те выходные, когда был в Морнингфорде, а не в Вестминстере или на Ближнем Востоке, Айвор всегда находил часок, чтобы заехать к нам в Монкс Крейвери. Как мне кажется, он приезжал поговорить и облегчить душу. Мы были единственными людьми, с которыми Айвор мог чувствовать себя свободным, потому что он ничего не скрывал от нас. Хотя мой шурин мог предположить, что и другие люди обладали какими-то обрывками информации. Например, Никола Росс знала, что у него была девушка, о которой он никогда не говорил, и она знала, что он был знаком с Ллойдом Фриманом. Безымянная подруга Хиби, «леди для алиби», знала несколько больше, – но только мы обладали всей информацией, от начала и до конца. Всю эту печальную неразбериху, как он выражался.

Больше ничего о Дермоте Линче мы не узнали. Можно сказать, о нем и раньше-то газеты не писали, кроме тех нескольких недель после аварии. Для журналистов это была не слишком интересная история, я это понимал, особенно если бы Линч полностью пришел в себя и мог предстать перед судом по обвинению в неосторожном вождении, повлекшем за собой смерть. И, чтобы не смущать потенциальных присяжных, журналисты старались избегать этой темы.

Все это время Айвор понимал, что его голова занята вовсе не тем, чем надо. Он должен был горевать о такой нелепой и страшной смерти Хиби Фернал. Смерть его любовницы и Ллойда Фримана – вот о чем он должен был думать. И его очень мало волновала вина или невиновность Дермота в той дорожной аварии. Айвора Тэшема тревожило только то, что этот человек придет в сознание, полицейские снимут его показания, и в довершение всего он захочет заработать некую сумму, дав несколько интервью желтым газетам. И если даже ничего этого не произойдет, то Дермот Линч обязательно расскажет об этом своим друзьям. И, конечно, он воображал, как Дермот Линч скажет: «Это было всего лишь игрой. Этот член парламента по имени мистер Тэшем организовал ее. Хиби Фернал была его любовницей, и он хотел, чтобы ее похитили, надели наручники и заткнули рот кляпом, а потом привезли к нему домой. В ее день рождения. Это был всего лишь подарок на день рождения».

Еще Айвора постоянно беспокоил пистолет. О наручниках он знал – они входили в придуманный им сценарий, как и «балаклавы», и кляп, и тонированные стекла автомобиля. Но не пистолет. Должно быть, один из них, Дермот или Ллойд, взял с собой оружие для большего эффекта, как необходимое дополнение к их навеянному Голливудом представлению о том, каким должно быть похищение. Оружие – это совсем другое дело, а присутствие его в машине с похищенной и для верности связанной девушкой придавало аварии серьезный оборот. Вероятность того, что ему могут приписать владение этим пистолетом, вызывало у Айвора физическую дрожь. Я видел, как у него дрожали руки и кривился рот, когда он говорил об этом, сидя у нас в коттедже у зажженного камина, так как уже наступила осень и становилось холодно.

– У меня не идет из головы Дермот Линч, – однажды признался он. – Он мне снится. Лежит на больничной койке, и вдруг его рука начинает дрожать и он открывает глаза. А потом его губы раздвигаются в улыбке, и он произносит мое имя. Около постели находится его мать, она наклоняется к сыну и просит повторить то, что он только что сказал. Я вижу ее как живую, в халате и тапочках. Она сидит и держит Дермота за руку, он шевелит пальцами, и она счастлива.

Я предложил Айвору выпить и спросил, что ему принести, но он отказался, сказав, что за рулем, и напомнил мне, что хотя у него теперь правительственная машина, пользоваться ею и шофером, который к ней прилагается, для работы с избирателями запрещается. Ему нужно вернуться в Морнингфорд к семи часам. Не хватало ему только к своему преступному злодеянию прибавить превышение скорости.

– Откуда ты знаешь, что мать Дермота Линча носит халат и тапочки? Ты ведь ее не видел? – спросила Айрис.

Айвор помолчал, а потом все выложил. Несчастный шофер не выходил у него из головы, и он уже не мог этого вынести, надо было что-то сделать. Он поехал на метро до Паддингтона, но когда оказался там, обнаружил, что ближайшая станция метро к Уильям-Кросс-Корт в Роули-Плейс – это «Уорвик-авеню». Он пошел пешком, сверяясь с картой Лондона, миновал мост Брунеля, подземный переход под Западным шоссе и вышел на тихие улочки Маленькой Венеции и Мейда Вейл. Уильям-Стрит-Корт втиснули между изящными оштукатуренными виллами. Это вытянутый квартал муниципальных домов горчичного цвета, где сушится на веревках белье, а на балконах стоят велосипеды. Пусть Айвор учился в Итоне и Оксфорде, но он был членом парламента, который проводил агитацию в районах муниципальных домов, и, как известно, они везде одинаковы. Его не удивило, что вестибюли покрыты граффити, а лифт не работает. Он шел к квартире номер 23, не зная, что будет делать, если переступит порог этого дома.

Когда он поднялся на третий этаж, из двери под номером 23 вышла женщина. Ей было около шестидесяти лет, и она была поразительно похожа на Дермота, или он на нее. Именно тогда Айвор увидел халат и тапочки. На ступеньке у ее двери оставили сверток, и она вышла за ним. Айвор прошел дальше, на четвертый этаж, и она его не заметила или не обратила на него внимания.

– Ты с ней не заговорил? – спросила Айрис.

– Конечно, нет!

– Какой смысл был идти туда?

– Не знаю, – ответил Айвор. – Я знал, где живет Дермот, но мне необходимо было выяснить, с кем он делит кров. С матерью, братом, а может, у него была подружка? Все эти вопросы не давали мне покоя. Теперь я могу сказать: если бы я этого не сделал, то не выдержал бы этого постоянного напряжения. У меня не оставалось выбора. Со времени той аварии я навел справки об этой семье. Его брата зовут Шон, и он занимается строительством. И он не женат, ничего такого.

Я спросил, что значит «ничего такого».

– Ни с кем не сожительствует, как выражаемся мы, политики, – объяснил Айвор.

– Дермот ни с кем не сожительствовал?

– По-видимому, нет. Они – англичане в первом поколении. Его родители приехали из Ирландии в шестидесятых годах и сначала жили в Килбурне.

– Какой смысл узнавать все это? – спросила Айрис.

– Не знаю, – бедняга Айвор издал смешок, который, по словам Айрис, романисты 20-х годов любили называть безрадостным. – Не было никакого смысла. Я говорю себе, что меня это интересует, потому что я обязан что-то сделать для Линчей. Ведь это моя вина, если вы меня понимаете. Конечно, понимаете. Но вы можете сказать, что смерть Ллойда Фримана тоже лежит на моей совести, а я ничего для него не сделал. Но у него была девушка, а Дермот…

– Ну, не надо для него ничего делать, – перебила его Айрис. – У тебя и без того достаточно хлопот с Дермотом Линчем.