Вадим Пеунов
Без права на помилование
Роман
Вадим Константинович Пеунов родился 29 апреля 1923 года в семье служащего. Он принадлежит к тому поколению советских писателей, для которых главной жизненной школой стала Великая Отечественная война. В действующей армии — с 1942 года. Награжден медалями. Член КПСС.
В 1955 году вышла первая приключенческая повесть В. Пеунова «Последнее дело Коршуна», которая сразу же завоевала признание читателей, была переведена на несколько языков. Перу писателя принадлежит более двух десятков книг, в том числе романы: «Друзья и враги», «Любовь и ненависть», «Об исполнении доложить», «Веские доводы» и др. Плодотворно работает В. Пеунов также в жанре публицистики.
ОГЛЯНИСЬ НА КАЖДЫЙ ПРОЖИТЫЙ ТОБОЮ ДЕНЬ
Скупы на ласку сыновья
Иван Иванович переступил порог кабинета заместителя Начальника УВД области Строкуна, своего давнего друга, с тяжелым чувством неоправданного доверия.
Около трех месяцев тому назад, 29 апреля, был лихо ограблен мебельный магазин «Все для новоселов». Четверо бандитов управились за считанные секунды: они заставили кассира опустить в подставленную спортивную сумку выручку, приготовленную для инкассации.
Никого из этой банды, кроме водителя, пока взять не удалось, хотя двое из них — Дорошенко, по кличке «Жора-Артист», и Кузьмаков, по кличке «Суслик», — были хорошо известны милиции. В старом деле имелись отпечатки их пальцев, нашлись и фотокарточки, правда, восемнадцатилетней давности. По описаниям очевидцев художник набросал эскизы портретов тех, кто принимал участие в ограблении мебельного магазина, так что теперешний облик двух матерых рецидивистов тоже был известен.
В результате поиска удалось выявить и арестовать нескольких прямых и косвенных участников преступления: Ярослав Гриб — проходчик шахты Ново-Городская, ранее судимый за участие в воровстве, находился за рулем машины, которая увезла грабителей; Всеволод Пряников, ранее судимый за несоблюдение техники безопасности, что привело к гибели человека, начальник участка, у которого под вымышленными фамилиями Юлиана Ивановича Семенова, Георгия Ивановича Победоносца и Козьмы Ивановича Пруткова работала эта троица, вернее, числилась, хотя никто из них ни разу даже не надевал шахтерскую робу, а зарплату получали наравне с лучшими проходчиками. Сначала удалось выйти на Алевтину Тюльпанову, массажистку из косметического салона, которая оказалась наводчицей. Через свою клиентку — директора мебельного магазина — она узнала все необходимое: сумму дневной выручки, время приезда инкассаторов и характеры работников магазина. Она же, Алевтина Тюльпанова, предоставила в распоряжение грабителей машину своего мужа. Нетрудно было обнаружить и Марию Круглову (уборщица шахты Ново-Городская, ранее не судимая), у которой накануне грабежа проживал главарь банды по кличке «Папа Юля».
Но все четверо арестованных, по существу, были мелкой сошкой, главные виновники пока оставались на свободе. А о Папе Юле почти ничего не удалось узнать, кроме клички, да еще Мария Круглова обмолвилась про бороду: «Будто бы рыженькая...»
Папа Юля предпочитал никаких следов не оставлять. С начальником участка Пряниковым он общался через Ярослава Гриба и Алевтину Тюльпанову. Пряников утверждал: «Я его видел только однажды, и то мельком, встречу — не узнаю». Алевтина Тюльпанова, которая была знакома с Папой Юлей лет двенадцать, заверяла, что все распоряжение от него получала по телефону, и не помнит примет этого человека. Ярослав Гриб тоже валял дурачка: мол, был с нами в магазине один, но я его плохо помню. Борода? Так она у него не настоящая. Разную ахинею на этот счет несла и Мария Круглова — хозяйка квартиры-притона; дескать, помню, что бородатенький, солидный из себя... И все.
Иван Иванович был убежден, что всех четверых заставляет молчать страх, который они испытывали перед Папой Юлей.
Папа Юля... Кто он? Где его искать? Кто укажет тропу к его логову?
На Дорошенко (Жору-Артиста) и Кузьмакова (Суслика) был объявлен всесоюзный розыск. А Папа Юля, увы, пока оставался вне досягаемости... Мистер Икс!
Иван Иванович вернулся из Краснодара, куда ездил проверять давние связи Тюльпановой. Командировка оказалась неудачной.
— Разрешите доложить, товарищ полковник! — устало отрапортовал он, переступив порог кабинета.
Строкун вышел из-за стола, прихватив пачку сигарет, лежавших на краешке, кивнул на стул:
— Присядь-ка. В ногах правды нет. — Взял припасенную заранее осьмушечку листа и начал крутить из нее тюричек — этакую вороночку, куда стряхивать пепел.
Иван Иванович понял, что разговор предстоит долгий и не из легких.
— На небесах правды и того меньше, — ответил он, опускаясь на стул. — Иначе хотя бы один из троих где-то вынырнул.
— Эта публика на выдумку хитра. К примеру, колония — удобное и безопасное место. За несущественное, — пояснил свою мысль Строкун.
— Или «дурдом», — согласился с ним удрученный Иван Иванович. — Помнишь, лет восемь тому?.. Один такой в Горловке «боднул» трамвай, уходивший с остановки. Ахи-охи — голова в крови, изо рта — желтая пена. А он — мыло разжевал. Я о таком обороте дела уже думал: интересовался в своих больницах, не поступил ли к ним за последнее время «потерявший память». Соседей запросил: ростовчан, днепропетровцев, запорожцев. В Краснодаре наводил справки. Ничегошеньки.
— Печально, но факт: Папа Юля со своими подельниками[1] — не лыком шиты. — Строкун всласть затянулся. Напустил дыму полон кабинет. Подошел к окну, распахнул его пошире. — Нет сведений — это тоже информация, хотя и неутешительная.
Строкун мог бы, вернее, должен был сказать заместителю начальника уголовного розыска майору Орачу, что генерал (который раз!) вновь интересовался, когда же, наконец, сдвинется с точки замерзания это дело с ограблением мебельного. Но, видя, как устал Иван Иванович, и, понимая, что очередная проработка не ускорит расследования, решил дать другу время.
— Санька вторые сутки тебя ищет.
Иван Иванович удивился: сын никогда не звонил ему на работу и уж, конечно, не стал бы разыскивать его через «дядю Женю», то есть полковника Строкуна.
Иван Иванович поинтересовался:
— Что он хотел?
Строкун пожал плечами.
— Говорит, что ты ему нужен по личному делу. Спрашиваю: «Не жениться ли надумал?» Отвечает: «Министр Военно-Морского Флота Кузнецов считал, что офицер, который женится до сорока лет, теряет перспективу по службе. Я его последователь. Но что такое примус хотел бы знать». Вот они, нынешние... Что такое синхрофазотрон знает ученик пятого класса, а что такое примус, спрашивает без пяти минут кандидат геологических паук. Он его ни разу в жизни не видел. Поясняю: «Примус — незаменимый агрегат для подогрева чая и варки обедов в тесных коммунальных квартирах, где «кухней» служили шикарные коридоры. В Донецке, мол, примус не привился сызначала, так как здесь господствовал уголь, а теперь — газовая плита». Он сказал: «Спасибо за исчерпывающую информацию» — и повесил трубку.
Иван Иванович глянул на телефонный коммутатор, украшавший угол кабинета по ту сторону массивного стола, и поймал себя на мысли, что ему хочется позвонить домой. Саньки, конечно, еще нет, в институте или в библиотеке — парень закончил первый вариант диссертации. Грозный академик Генералов сказал: «На докторскую годится, а для кандидатской — еще сыровато: слишком много своих мыслей и маловато чужих, которые демонстрировали бы кругозор диссертанта». И вот Саня пропадает в библиотеке, подбирает литературу, штудирует английские и немецкие журналы по геологии. Словом, дома его нет. Но Марина — Санькина тетка, выпестовавшая его, могла бы отозваться...
Иван Иванович подавил в себе неоправданное беспокойство и сказал Строкуну:
— Летел и думал: если эти литературно-библейские герои — «Козьма Прутков», «Юлиан Семенов» и «Георгий Победоносец» уволились, готовясь к грабежу, то не применили ли они схожий прием и раньше? Посмотреть, какие у нас есть нераскрытые дела за последние год-два, проверить: не совпадают ли они по срокам с очередным увольнением троицы или кого-либо из них с участка Пряникова...
— Посмотреть можно и нужно, — согласился Строкун, попыхивая сигаретой. — Новые факты, новые свидетели... Но, понимаешь, майор Орач, в чем наша с тобой ошибка: мы идем по следам, а они их ловко путают и уничтожают. Уволились с шахты — в отделе кадров даже обычных учетных карточек не осталось. Запропастились, а скорее того их изъяли. Шахта перечисляет деньги своим рабочим на сберкнижку, казалось бы, есть свидетели — работники сберкассы. Но в сберкассе счет на имя Юлиана Ивановича Семенова открывал Ярослав Гриб. Он и деньги получал по доверенности. Нам надо работать на опережение. Давай-ка проанализируем все специфические приемы, которые применяет группа Папы Юли, и попробуем предусмотреть, где он со своими субчиками может вынырнуть. Поворошим нераскрытые дела, сопоставим.
— Все с самого начала... — помрачнел еще больше Иван Иванович.
— Ваня, майор Орач, — посочувствовал ему Строкун. — В нашей службе главное — результат. А сколько ты мучился, идя к нему, это, как говорят в Донбассе, — дело третье...
Иван Иванович в тот день вернулся домой раньше обычного и половине девятого. Он любил это предвечернее время, когда солнце опускается к небосклону. До захода еще минут сорок пять — пятьдесят, можно с высоты девятого этажа полюбоваться закатом (лоджия выходит на запад). Конечно, это не степные дали Карпова Хутора и не морская бесконечность Азовского моря, которые милы и близки сердцу Ивана Ивановича. Но панорама города тоже по-своему красива. В иное время вместе с ним полюбовалась бы закатом Иришка — дочь-пятиклассница. Но сейчас она в пионерлагере, в Велико-Анадольском лесу. Это всего в нескольких километрах от родного Карпова Хутора, которого теперь уже нет: снесли за ненадобностью. Молодежь перебралась в Благодатное — главную усадьбу колхоза, в Волновую — районный центр и крупнейший железнодорожный узел, в Донецк... Старики вымерли. Какое-то время в пустующих хатенках колхоз держал цыплят. Но потом построили современную птицеферму, назвали ее колхозной птицефабрикой, а старые лачуги снесли, мелкие, тоже устаревшие, садочки выкорчевали, пустошь перепахали.
Все правильно, и вместе с тем — грустно...
Возвращается человек в свое прошлое всегда с невольной грустью.
Иван Иванович открыл дверь и... приятно удивился: на пороге кухни стоял, ожидая его, Саня.
Марина, свояченица Ивана Ивановича, старшая сестра Аннушки, вскормившая и воспитавшая Саню, называла его девичьей погибелью. Он был весь в покойную мать — хрупкую красавицу, которую в Карповом Хуторе звали за глаза «шамаханской царицей». Только в девичью хрупкость вплелась мужская удалая сила — это уже от Григория Ходана, родного отца Сани. С лица он бел и красен. Брови густые, широченные, подчеркивают крутой бугристый лоб. Глаза — смелые, большие, сочные. Волосы со стальным отливом, этакой львиной гривой почти до плеч. Иван Иванович когда-то ворчал за «хипповскую» прическу сына, но Марина, защищая своего любимца, говорила:
«Иван, ты же по натуре — старик. Ты совсем не понимаешь современную молодежь: иные времена, стало быть, иные песни и моды».
По части моды Марина специалист: она модельер по конструированию женского и мужского платья.
Саня стоял и хмурился, ожидая, когда отец снимет туфли и наденет шлепанцы. Иван Иванович уловил в его тяжеловатом «ходановском» взгляде притаенную тревогу или скрытую надежду и понял, что Саня хочет что-то сказать. (Наверно, то, ради чего искал отца, звонил полковнику Строкуну). Марина, которой хмурившийся Саня напоминал Гришку Ходана — человека ненавистного, обычно говаривала: «Улыбнись!» И он — улыбался, становясь застенчивым, добрым.
— Что-то в институте? — спросил Иван Иванович, вновь вспоминая академика Генералова и трагедию его жены.
Саня замотал головой: «Нет».
— Тебя давно не видел.
Слова приятные. Их говорил отцу двадцатисемилетний сын. В этом возрасте наши сыновья скупы на ласку и приветливость. А Саня по натуре вообще сдержан.
— Аннушка дома?
— Поехала с оказией проведать Иришку, ей какой-то сон приснился. Еще вчера.
В словах Сани по отношению к приемной матери звучала легкая ирония: «Эти женские слабости».
Иван Иванович умылся, надел пижаму и наконец почувствовал себя дома.
— Поглазеем на закат? — предложил он.
Саня, молча, последовал за отцом.
Между Иваном Ивановичем и взрослым сыном установились отношения своеобразной мужской дружбы. Посторонний, пожалуй, сказал бы, что они оба — суховаты.
И вообще им не хватает теплоты. Уезжая в очередную командировку с геологической партией, Саня ни одной строчки не напишет отцу. Все свои короткие и редкие, как снег в Сахаре летом, открыточки, он адресовал Марине, В них жила неизменная фраза: «Привет нашим. Как Иришка?» А при встрече после долгой разлуки они хлопали этак вскользь друг друга по ладошке и обменивались парой колких фраз:
«Ну как, нашлась замена старику Донбассу?»
«Чулыманское месторождение: пласт — восемьдесят метров, скосил траву — и бери экскаватором. Нерюнгринское... Уникальная близость промышленных запасов коксующихся углей и богатых железных руд. А вокруг — вся таблица Менделеева: от металлов до кристаллов».
«За морем телушка — полушка, да рупь перевоз, — возразит Иван Иванович. — Накормить Донбасс привозными углями... Идея не менее смелая, чем перекрыть плотиной Беренгов пролив, чтобы отделить Тихий океан от Ледовитого».
«Из вчерашнего абсурда уровень человеческих знаний и технических возможностей сегодня делает открытие века».
Не признавать «чужих богов», брать все на проверку, сомневаться, постоянно иронизировать... Впрочем, это была всего лишь форма общения двух мужчин, которые любили друг друга и чуточку стеснялись необычной взаимной привязанности.
Словом, если бы на приглашение отца «поглазеть на закат» Саня пробурчал, дескать, можно и поглазеть, то все было бы в пределах нормы. Но сын молчал.
«В чем дело?»
Нас обычно поражает не само явление, а его неожиданность и необычность, своеобразная исключительность, которые делают происходящее загадочным, непонятным. А все непонятное — настораживает, заставляет искать отгадку.
Иван Иванович заглянул в кухню, поздоровался с Мариной и направился в лоджию.
Солнце уже перестало греть. Его раскаленный до багрянца (цвета остывающего бутылочного стекла) диск коснулся далеких, тающих в сизой предвечерней дымке терриконов. С высоты девятого этажа пятиэтажные дома, уходившие по улице к концу квартала, за которым начинались одноэтажные домишки частного сектора, выглядели плоскими, приземленными. От перегревшихся за день крыш струилось марево.
— Дядя Женя говорил, что ты искал меня... — начал разговор Иван Иванович.
— Посоветоваться хотел, но отпала необходимость.
«Ну что ж, если отпала...»
Через несколько минут Марина кликнула их на ужин:
— Мужики, отощаете. К столу!
Ели. Мужчины, занятые делом, помалкивали, а Марина, истосковавшаяся по собеседникам, тараторила о чем-то своем — о зимних модах, о том, что в наличии нет материалов, которые числятся в каталоге ярмарок... «А серятина ныне не в моде. Подавай пестрое, нарядное».
Поужинали. Иван Иванович предложил сыну:
— Подышим лечебным воздухом.
Они прошли в лоджию. Иван Иванович облокотился на перила.
Жара, мучившая город весь день, начала спадать. С далеких полей, с огромного, скрывавшегося за полями водохранилища, нареченного Донецким морем, потянуло легкой прохладой. Она еще не давала отдохновения, но вселяла надежду, что вот-вот можно будет надышаться вволю.
Саня сел в кресло-качалку — любимое место Иришки. Покачался — погойдался. Иван Иванович понял, что Саня собирается с мыслями, и не ошибся.
— Папка... — начал Саня. — Чуточку твоей милицейской фантазии... Чистая нелепица: предположим, я хочу купить автомат. Современный. Конечно, с патронами, два-три диска. Только ты не удивляйся вопросу, — еще раз напомнил он. — Сколько бы с меня содрал его владелец?
Иван Иванович немного растерялся:
— Но мы — не Америка! И у нас оружие...
— Я же тебя предупреждал: чистая нелепица, бред сумасшедшего, фантасмагория... Ну, словом, голая теория... В своей работе ты сталкивался с таким случаем, чтобы кто-то продавал автомат?
— Кому?
— Да неважно кому. Продал! Неважно, где его взял. Нашел, украл, изготовил своими руками... Есть заинтересованный покупатель. Сколько с такого можно слупить? К примеру, за автомат Калашникова. Тысячи три... дадут?
Иван Иванович насторожился. Что-то с Саней происходило. Уж какой-то он взвинченный, наэлектризованный. «Эти несуразнейшие вопросы...»
— Почему только три?.. — как можно спокойнее ответил Иван Иванович. — Дадут и больше. За утерю личного оружия — пять лет. А за продажу... Да еще современного автомата, который находится на вооружении армии... Тут «десятку» могут не пожалеть, особенно если выяснится, что из него убили человека и ограбили при этом сберкассу или магазин...
Санины брови схлестнулись на переносице, но тут же хмуринки исчезли.
— Папка, — бодрячком сказал сын, — ты — юморист, но на свой, милицейский, манер. Представь себе: одна симпатяшечка... общественный корреспондент из многотиражки, привязалась: «Академик рекомендовал вас... Что-нибудь интересное для газеты: на первый номер учебного года». Ну, я, желая подразнить ее, и ляпнул: «Детектив хотите?» Она согласилась: «Только увяжите это с вашей последней поездкой в регион Байкала. Академик сказал, что вы там открыли целую страну полезных ископаемых». Втолковывал, объяснял, что геология — наука коллективная, что такие открытия, как Нерюнгри, делают не личности, а коллективы: одни выдвигают теории, другие их разрабатывают, третьи ищут подтверждения, четвертые, можно сказать, работающие по готовым адресам, находят искомое. Но это премилое создание из газеты в геологии — ни бе, ни ме, ни кукареку, она будущий биолог, но хочет стать журналисткой... Словом, уперлась в свое: «Академик говорил...» А что, спрашиваю, академики не ошибаются? Еще и как! Так вот, мой биологический журналист обиделась: «Вы надо мною издеваетесь. Академик Генералов так много хорошего говорил о вас...»
Симпатяшка-биолог, увлекающаяся журналистикой...
У Сани довольно несовременный взгляд на женский вопрос. Марина, обеспокоенная этим (ну как же так: парню минает двадцать седьмой год, а зазнобу не завел. Да что он, не живой!), говорила не раз: «Неужели ни одна не коснулась твоего сердца?»
— «Коснулась!» — отвечал он и вел к рабочему столу, где у него лежала рукопись диссертации. «Настоящей науке нужны одержимые, — пояснял он. — Не кандидаты, не доктора и даже не академики, а одержимые, свихнувшиеся на какой-то идее, например, на том, что Байкал в будущем — новый океан, а пока уникальная кладовая пресных вод».
«Симпатяшка из газеты... Детектив на тему: «Освоение богатств Сибири и ликвидация (во имя гуманизма) глубоких шахт старичка Донбасса, разрабатывающих маломощные пласты...»
За всем этим что-то стояло, что-то беспокоило Саню. И это «нечто» он, вопреки обыкновению, сейчас пытался скрыть от отца. До сих пор у них не было каких-либо тайн друг от друга. Даже служебных, хотя на «специальные» темы они и не распространялись. Уже по иной причине: Иван Иванович был далек от проблем современной геологии, а Саня не увлекался «детективом», написанным жизнью. «Иное дело — Агата Кристи! Читаешь и решаешь ребусы. Словом — положительный стресс, столь нужный затурканному научно-технической революцией и космическими скоростями человеку».
— Ну, если тебе надо знать цены на современные автоматы только как деталь для шуточного детективного рассказа, напиши: сто тысяч, — посоветовал Иван Иванович, убежденный, что Саню такой ответ не устроит, он задаст еще какие-то «наводящие» вопросы и, возможно, назовет истинную причину своей взволнованности.
— Но даже пародия на детектив должна исходить из какой-то реальности! — возразил запальчиво Саня. — Вот у Чехова «Шведская спичка». Там все герои — живые люди с индивидуальными характерами, реальные события. Ловкая бабешка упрятала от глаз людских своего любовника, а желающий выслужиться чиновник решил, что тут имеет место криминальная история: как же, человек пропал! Чиновник из дотошных и строит свою ложную версию, основываясь на реальных «вещдоках». Он идет по верному пути и таки находит и «труп», и «убийцу»... В дураках же остался лишь потому, что не учел характера среды... Словом... подбросил бы, майор милиции, какой-нибудь сюжетец начинающему литератору... Похлеще.
У Ивана Ивановича чуть было не слетело с губ: «Трагедия семьи Генераловых — куда уж хлеще...» Но вовремя сдержался.
— Чужая трагедия — не предмет для насмешек или вышучивания, — ответил он.
— Черт с ней, с этой многотиражкой, — вдруг решил Саня. — Обойдутся без моего детектива.