Князь Святослав II

- Как же полкам порознь идти, княже, ведь дорога-то на Любеч одна, - усмехнулся Гремысл.

- По одной дороге да не в один день, - повысил голос Святослав. - С пешим полком ты пойдешь, Гремысл. Черных людей Путята Прокшич возглавит. Во главе молодшей дружины Глеб встанет, во главе старшей - Регнвальд.

Воеводы переглянулись: сердит князь на Гремысла, коль с воеводства над старшей дружиной поставил его над пешей ратью.

Глеб после слов отца преобразился: в очах огонь заиграл, приосанился. Наконец-то и его поставили вровень с первыми воеводами.

На другой день спозаранку ушел пеший полк в сторону Любеча. На следующее утро Путята Прокшич по той же дороге черную рать увел.

Проснувшись, Ода встала с постели, глянула в окно на далекое поле за стриженью: не дымили костры, не стояли повозки, не было видно беловерхих шатров. Опустел широкий луг.

Услышав, как заворочался на ложе Святослав, Ода оглянулась на мужа и насмешливо промолвила:

- Проспал ты войну, мой князь. Ушло без тебя войско. Сонный Святослав приоткрыл глаза.

- Утопали, стало быть, мужички, - пробормотал он. - Вот и славно!

И опять заснул.

За утренней трапезой Ода сидела за столом между Глебом и Вышеславой. Олег, сидя напротив, бросал на мачеху взгляды исподлобья.

Ода поймала на себе один такой взгляд и обратилась к Олегу с усмешкой:

- Тебе, наверное, хочется закусить сегодня мною. А, Олег? Олег смутился и ничего не ответил.

- Матушка, Олег завидует Глебу, - с улыбкой сказал Давыд, - ведь ему батюшка доверил молодшую дружину.

Ода повернулась к Глебу: - Это так?

Глеб молча закивал головой, так как был с полным ртом. Вышеслава и Ярослав засмеялись.

Девушка вышла к завтраку без платка с волосами, заплетенными в длинную косу. Румянец во всю щеку и вьющиеся у висков локоны придавали ей необычное очарование. Ярослав не спускал глаз со своей старшей сестры. Мать и Вышеслава были для него самыми близкими людьми. С ними он часто виделся, разговаривал на немецком, ставшем для него вторым родным языком.

Святослав не баловал своего младшего сына особым сниманием, его холодность к жене постепенно перешла и на сына, который был очень похож на Оду.

Старшие братья уже вышли из детского возраста и относились к Ярославу скорее с дружеской опекой, нежели с братской любовью. Виновата в этом была отчасти и Ода, которая с самого начала старалась пробудить в пасынках не сыновние, а скорее дружеские чувства к себе. Материнское начало проснулось в Оде лишь с рождением Ярослава, когда ей самой исполнилось двадцать лет. К тому времени пасынки отдалились от нее, попав под опеку воспитателей, и Оде оставалось изливать пробудившуюся в ней нежность на оставшихся при ней Ярослава и Вышеславу.

Став постарше, пасынки держались с мачехой почти на равных, юный вид которой и непринужденная манера общения не ставили перед ними барьера излишней почтительности, какой обычно возникает при виде старших родственников. Пасынки называли Оду матушкой, но между собой звали ее по имени или прозвищами, подходящими для хорошенькой молодой женщины, способной привлечь их мужское внимание. Между ними исподволь шла непрестанная борьба за внимание Оды, первенство в которой держал Глеб до своего отъезда в Тмутаракань. Затем место Глеба ненадолго занял Давыд, но он не умел говорить приятные женщинам вещи и был напрочь лишен остроумия, поэтому Ода все больше тянулась к Олегу и Роману, оставив Давыда в тени.

Глеб, вернувшийся из Тмутаракани, вновь захватил внимание Оды. Это пробудило в Давыде чувство зависти и одновременно восхищение - Глеб умеет так непринужденно держаться с Одой. Олег в отличие от Давыда страдал муками ревности, что его очень сердило: такого с ним еще не бывало. И только Роман ко всему относился спокойно. Может, потому, что Ода никогда не забывала напоминать ему, как он красив…

Пришло время выступать и княжеской дружине.

Конница, сотня за сотней, проходили через ворота детинца. Всхрапывали кони, звенела под копытами мерзлая земля. Ярко алели на фоне белокаменных княжеских палат и стен Спасского собора красные плащи и щиты всадников.

- Что же, княже, ни тулупов, ни полушубков не берете с собой, - торопливо спускаясь по ступеням крыльца, сказал тиун идущему впереди Святославу. - Холода на носу. Померзнете!

- Какие холода, Аксен? - засмеялся Святослав. - Лист с деревьев еще не опал. До Дмитриевской недели[66] снега не видать!

- А если установится санный путь сразу после Дмитриевской недели да прихватит морозцем, - не отставал тиун, - тогда как, князь?

- Не будет нынче зима морозной, - беспечно отозвался Святослав. - Видал, небось, журавли низко на юг летели. Эй, соколики! - окликнул князь сыновей. - Довольно прощаний, на коней! Труба дважды пропела!

Сам Святослав уже успел проститься и с женой, и с дочерью, и с боярином Веремудом, которого оставлял вместо себя в Чернигове.

Роман первым взлетел на своего жеребца и поскакал вслед за отцом, выезжавшим с княжьего двора. Давыд выпустил из объятий Вышеславу и, ворча взобрался в седло: не привык он подниматься в такую рань.

Олег перебросил поводья через голову коня, но медлил вступить ногой в стремя, наблюдая, как прощаются Глеб и Ода. Мачеха держала Глеба за руку и что-то негромко ему говорила, а Глеб кивал головой в островерхом шлеме. К ним приблизилась Вышеслава рука об руку с Ярославом. Ода быстро поцеловала Глеба в щеку и обернулась, ища кого-то глазами. Мимо нее проехал Давыд на своей рыжей лошади. Ода помахала ему рукой и в следующий миг встретилась взглядом с Олегом.

Олег сделал вид, что садится в седло, но Ода, подбежав, остановила его.

- Мой юный князь! - Ода заглянула Олегу в глаза. - Чувствую, я в немилости у тебя. За что?

Олег отвернулся.

- Мне пора, Ода. Прощай!

Женщина замерла: Олег впервые назвал ее по имени! Только сейчас она догадалась, что происходит в его душе. Ода поняла, что скованность Олега, его пристальные взгляды, обращенные к ней, порождены тем чувством, которое превращает мальчика в мужчину. Чему удивляться? Олегу уже семнадцать лет, пришла пора влюбляться. Но как вести себя в этом случае ей?

Ода в легкой растерянности стояла посреди опустевшего двора, глядя на распахнутые ворота, через которые умчался, вскочив на своего гнедого, Олег. Его красный развевающийся плащ мелькнул раза два и исчез - улица, идущая от детинца, шла под уклон.

- Что?.. О чем ты, моя милая? - Ода взглянула на Вышеславу.

- Меня удивляет, почему мужчины так любят сражаться? - повторила девушка. - Ромка весь извелся, дожидаясь дня, когда он отправится в настоящий поход! Глеб тоже. Матушка, а что сказал тебе Олег? Он был чем-то недоволен?

- Олег? - Ода обняла Вышеславу за плечи. - Да нет, ничего особенного. Пойдем в терем, а то прохладно.

Поднявшись в свою спальню, Ода посмотрелась в овальное венецианское зеркало на длинной ручке. Ей придется немного подурнеть, стать строже и неприступней. На какие только жертвы не вынуждают женщин мужчины!

Ночью Оде снилось, что она целуется с Ростиславом где-то в саду, а рядом роет землю копытом привязанный к дереву конь. Душа ее тает от блаженства, пальцы тонут в густых кудрях Ростислава. Вовсю светит солнце, и птицы заливаются над головой.

Ода спрашивает Ростислава, показывая на коня: «Далече ли собрался, любимый мой?»

«Далече, моя ненаглядная. В Тмутаракань!»

«Побудь хоть пару денечков со мной, муж мой далеко и пасынки тоже. Нам никто не помешает!»

«В тереме глаз много, а в Чернигове и того больше».

«Хочешь, в лес ускачем, там нас никто не увидит!»

«Мы в лес поскачем, а за нами слух потянется», - отвечает Ростислав и понемногу отступает к коню.

Ода чувствует, как выскальзывают пальцы Ростислава из ее руки, хочет побежать за ним и не может с места сойти: ноги будто окаменели.

Улыбка исчезла с лица Ростислава, голос его стал тише: «Прощай, любая. Видно, не дано нам счастья изведать».

«Возьми меня с собой, Ростислав! С тобой хоть на смерть!»

Не послушал Ростислав Оду, вскочил на коня и умчался…

Толчок разбудил Оду ото сна. Она открыла глаза, не понимая, где находится. В ушах еще стоял топот удаляющегося коня.

Над Одой стояла полуобнаженная Регелинда с распущенными по плечам волосами и укоризненно качала склоненной набок головой.

- Кого это ты звала во сне, госпожа? - язвительно спросила служанка.

Ода повернулась на спину и сжала виски ладонями, приводя мысли в порядок.

- Я разбудила тебя?

- Нет, госпожа. Я уже встала и расчесывала волосы, когда услыхала, что ты зовешь кого-то.

- Кого же я звала?

- По-моему, Ростислава, - помедлив, ответила служанка, и в ее голосе Оде почудился упрек.

- Тебе показалось, Регелинда.

- Нет, госпожа.

- Так ты подслушиваешь под дверью, негодная! - рассердилась Ода. - Я слишком добра к тебе!

По лицу Регелинды промелькнула тень.

- Я подошла к двери, думая, что зовут меня. Я разбудила тебя, госпожа, потому что не хочу, чтобы об этом прознали другие служанки. Мне думается, неспроста вы с Ростиславом ходили осматривать строящуюся церковь на Третьяке в то лето, когда он жил у нас. Вы еще поздно вернулись тогда. Святослава не было в Чернигове, а из челяди никто ничего не заметил, кроме меня. Я помню, как блестели твои глаза, госпожа! Я думаю, это не от вида храмовых фресок…

- Замолчи, Регелинда! - Ода резко вскочила с ложа. Она хотела ударить служанку, но вдруг сникла под ее прямым взглядом и опустилась на край постели, склонив голову. Спутанные после сна волосы закрыли ей лицо.

- Об этом никто не должен знать, Регелинда, - сдавленным голосом произнесла Ода. - Я люблю Ростислава.

Регелинда наклонилась и поцеловала склоненную голову Оды.

- Разве ж я не понимаю? - ласково проговорила она. - Вижу, как изводишься. Только бы супруг твой не заметил.

Регелинда ушла.

Ода еще долго не выходила из спальни, терзаемая отчаянием безысходности и стыдом вынужденного признания. Разве можно что-то скрыть от проницательной Регелинды, которая знает Оду с детства, хотя сама старше ее всего на пять лет.

Не принесло Оде успокоения и посещение храма, той самой церкви на Третьяке. В храме недавно была закончена последняя отделка, было светло и чисто, строго взирали со стен лики святых угодников, остро пахло известью.

Ода долго молилась на более привычной ей латыни, преклонив колени перед алтарем. Она просила у Божьей Матери прощения - уже в который раз! - за то, что грешила в ее храме два года тому назад. В конце молитвы Ода как всегда попросила пресвятую Деву Марию помочь ей соединиться с Ростиславом.

«…Отврати от него копья и стрелы, болезни и злые наветы, и просвети его на добрые дела во славу Господа нашего. Укажи ему путь, ведущий ко мне. И пусть он не уклонится с него, даже если путь этот будет длиною в десять лет!»

Ода подняла голову и взглянула на иконостас, на его верхнюю часть, где была помещена большая вполовину человеческого роста икона с изображением Иисуса Христа в архиерейском облачении с Богоматерью справа от него и с Иоанном Предтечей - слева. Красивое лицо Иисуса было спокойно и торжественно, взор устремлен к дверям храма, в нем застыла тихая грусть, словно видел Сын Божий всю тщету человеческую избавиться от грехов своих. В глазах же Девы Марии Ода заметила сострадание - сострадание к ней!

«Женщина всегда поймет женщину, - подумала Ода. - Богородица поможет мне».

* * *

Полки Святослава и Всеволода расположились на низком берегу Днепра под Любечем. Князья ожидали подхода киевской рати. Ждали уже второй день.

Святослав места себе не находил, возмущался нерасторопностью Изяслава.

- Небось, с сокровищами своими расстаться не может! Затеял дело, а сам не чешется! Вот-вот ноябрь наступит, не успеем до зимы разбить Всеслава.

Всеволод ничего не ответил, лишь перевернул страницу большой книги в кожаном переплете, которую читал.

Святослав раздраженно расхаживал по дубовым полам просторной светлицы от окна к окну, то на широкий двор поглядит, где дружинники его мечами звенели в шутливых поединках, то на острые верхушки высокого тына, за которым виднелись тесовые крыши хором любечских бояр.

- Послушай, брат, что говорил царь Филипп Македонский[67] о взятии городов, - с улыбкой промолвил Всеволод и зачитал: «…Ни один город не сможет устоять, если в его ворота войдет осел, нагруженный золотом». Каково?

- Ты это Изяславу прочти, - отозвался стоящий у окна Святослав, - с его-то казной можно так города брать.

Наконец, на широкой глади Днепра показались насады[68] с воинами Изяслава. С трудом преодолевая сильное течение, суда подошли к берегу и сгрудились у мелководья неподалеку от любечской пристани. Там находились корабельные верфи любечан.

Конная дружина Изяслава шла по берегу реки.

Братья собрались на военный совет.

- Я мыслю, надо сразу на Полоцк двигать, - сказал Изяслав.

- Верно мыслишь, брат, - согласился Святослав. - Как пойдем, посуху иль рекой?

- Пешую рать отправим по Днепру до Смоленска, - ответил Изяслав, - а конница берегом пойдет.

- Разместим ли всех пешцев на ладьях? - засомневался Всеволод. - Ведь больше пятнадцати тыщ собрали!

Всеволод посмотрел на Святослава, было понятно, что без его ладей не обойтись. Пешее войско Всеволода добиралось до Любеча посуху.

- Разместим, - уверенно заявил Святослав, - а ладей не хватит, у гостей торговых суда возьму. Надо выступать, не мешая, пока не разнюхал Всеслав, что тучи над его головой собираются.

- Нынче же и выступим, - решил Изяслав.

Однако примчавшийся из Чернигова гонец спутал замыслы Ярославичей. Половецкий хан Искал опять вторгся на Русскую землю.

Воевода Веремуд извещал Святослава, что разбойничает Искал в Посемье, села жжет, смердов берет в полон. Осаждал город Курск да отступился, не по зубам пришлись хану курские стены. Теперь вежи половцев замечены под Путивлем.

Спешно подняли Ярославичи свои войска.

От Любеча до Чернигова двигались почти без отдыха и поздно вечером вступили в город.

Веремуд ошарашил новым известием: половцы оставили Путивль, переправились через Десну и хозяйничают на реке Сновь. Большой отряд поганых ушел в переяславские земли.