Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: Терпеливый снайпер - Артуро Перес-Реверте на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

– Снайпер никогда не был неподкупным и непродажным райтером потому прежде всего, что на самом деле никогда не был настоящим райтером.

В удивлении я подалась вперед. Этот вывод, до которого я могла бы дойти и своим умом, показался мне ошеломительно точным.

– Ты считаешь, что это все – не от чистого сердца? Что его радикализм вовсе не такой свободный и достойный, каким он хочет его представить?

– Я уже сказал: он – десантник, выброшенный на улицы чужого города. Пришелец. Для него граффити – что для других заряженный пистолет. Его предназначение – стрелять.

– Иными словами, он нечестен?

– Только сумасшедший мог бы оставаться честным так долго. Я был его другом почти десять лет и уверяю тебя – с головой у него все в полном порядке.

Мышино-серые глаза его потемнели, словно густая тень медленно заволокла глазные впадины. То ли оттого, что мокрый снег отцеживал свет на площади, то ли от злобы, что билась в каждом слове.

– Есть такой англичанин… Бэнкси… – добавил он чуть погодя. – Он делал примерно то же самое… Тоже прятал и скрывал свою личность, чтобы привлечь к себе внимание сперва публики, а потом и рынка. По-моему, Снайпер действует еще лучше и с большим хладнокровием. Говорю же – он терпелив. Умел держаться по видимости достойно и не продаваться, хотя рынок принял бы его с распростертыми… этими самыми. И сыграл бы на повышение.

– Ты сказал «по видимости»?

– Потому что на деле это была часть его плана. Дождаться благоприятного момента, добиться, чтобы на аукционах его работы уходили за миллионы. И тогда снять маску. Ведь до бесконечности это продолжаться не может. Уличный мир меняется стремительно. Не сумеешь задержаться в нем – исчезнешь. Как я исчез.

3. Слепые райтеры

На второй день моего пребывания в Лиссабоне синоптики поместили город меж двух зимних фронтов. На синем, подернутом легчайшей дымкой небе высоко стояло солнце и в полдень почти отвесными лучами освещало Каза-душ-Бикуш, производя любопытный эффект в виде сотен пирамидальных теней, играющих по фасаду. И эта игра светотени позволяла различить на четырежды вековой стене следы росписи, недавно соскобленной коммунальными ревнителями муниципальной чистоты: нанесенная на камни, которые превращались таким образом в части исполинского пазла, она изображала огромный черный глаз, крест-накрест перечеркнутый красным – разработанный Снайпером символ слепоты, которым в ночь с седьмого на восьмое декабря орда осатаневших райтеров заполнила город, беспощадно испещряя им вагоны, метро, здания, памятники и целые улицы. Тысячи незрячих глаз уставились на прохожих, на город, на жизнь. Скоординированная через социальные сети акция готовилась несколько дней в обстановке полнейшей секретности, как настоящая боевая операция городской герильи. Снайпер с аэрозолем в руках лично принимал в ней участие, оставив за собой Каза-душ-Бикуш, и в выборе этом не было ничего случайного. Уже больше года здание занимал Фонд Жозе Сарамаго, писателя и Нобелевского лауреата, который всю свою жизнь с леворадикальных позиций непримиримо обличал и высмеивал общество потребления. А одна из его важнейших книг называлась «Слепота». Остановившись перед этим домом на улице Бакальоейруш, я вглядывалась в лицо старого мыслителя, невесело смотревшего на меня с большого полотнища над входом. «Пока я еще вижу, ответственность на мне», – всплыла в памяти фраза. Я много читала Сарамаго, а за несколько месяцев до его смерти познакомилась с ним лично, приехав на Лансароте с просьбой предварить кратким вступлением мою книгу о современном португальском искусстве. И сейчас у Каза-душ-Бикуш мне припомнилась тонкая, уже надломленная болезнью фигура. Учтивые манеры, печальный взгляд за стеклами очков – взгляд того, кто, уже сев в седло, безнадежно озирает все, что оставляет позади. Мир, который очень давно сбился с пути и даже не пытается отыскать верное направление.

– Реставрация обошлась муниципалитету почти в полмиллиона евро, – рассказывал мне накануне Каэтано Диниш. – Бомбардировка была, что называется, массированная… Беспощадная. Ни жалости, ни уважения ни к кому и ни к чему… Самое прискорбное – что случилось это в нашем Лиссабоне, ибо ни в одном другом городе мира не относятся к граффити так толерантно. Мало где райтеры получают такую поддержку и понимание.

Каэтано Диниш, директор департамента охраны культурного наследия, был другом инспектора Пачона. Когда я позвонила, он рассыпался в любезностях и пригласил встретиться в ресторанчике, где обедает ежедневно. Найти было легко – старинное и хорошо известное заведение располагалось на углу площади Комерсио. Диниш ждал за накрытым на двоих столиком у окна. На вид новому знакомцу было лет пятьдесят. Мужчина он был, что называется, видный – большой, дородный, с рыжим ежиком на голове, с веснушками на лице и тыльных сторонах крупных кистей. Этакий викинг, застрявший здесь с той поры, когда двенадцать веков назад приплывшие по Тежу норманны разграбили Лиссабон.

– Когда после пожара восемьдесят восьмого года мы взялись за восстановление площади Шиаду, то быстро поняли, что либо мы поладим с местными граффитеро, либо постоянный ремонт фасадов станет нескончаемым кошмаром. И заключили с ними договор – определили, где им можно, а где нельзя бомбить. Мы даем им всяческие послабления, не преследуем, а они за это признаþ́т, что не всякая стена годится для граффити.

Эту речь прервало появление официанта с бутылкой белого из провинции Минью. «Сеньоре – рис с моллюсками, – заказал Диниш, проконсультировавшись со мной. – А мне – бифштекс». Чопорно-учтивый, каким и подобает быть португальскому чиновнику, он постоянно обращался ко мне на «вы», и мне приходилось соответствовать требованиям протокола. От моего внимания не укрылись ни оценивающий взгляд, которым он окинул меня при знакомстве, ни спокойная реакция на первые поданные мной сигналы из разряда «здесь тебе не обломится». Не могу похвастаться своей такой уж безумной притягательностью для мужчин, но все же я – женщина и привыкла к тому, что меня, так сказать, калибруют в течение первых трех минут. Дураки обычно не унимаются и после этого, но оказалось, что Каэтано Диниш соображает быстро. И тема была закрыта.

– Мы искали корпуса заброшенных фабрик на окраинах, а в историческом центре – полуразрушенные здания, – благодушно продолжал он свой рассказ. – При условии, что они пустуют, что владельцы не возражают и что имеется проект восстановления. Последнее гарантировало граффити недолгую жизнь. Однако грянул экономический кризис, все проекты застопорились в ожидании лучших времен.

– И, насколько я знаю, успех этой затеи был оглушительный?

– С самого начала. Разумеется, дикари не исчезли, однако многие райтеры пришли в чувство, образумились, и вандализм пошел на спад… Кроме того, мы создали особую зону – Калсада-да-Глория: дали им свободное пространство для творчества.

– Знаю.

– Впечатляет, не так ли?

Я кивнула. Прибыли тарелки с бифштексом и моим дымящимся рисом. Пахло вкусно, и мы принялись за еду.

– Другой эксперимент мы провели с парковкой на Шау-де-Лоурейру, в районе Алфамы. Пригласили пятерых граффитеро ее расписать, и теперь это непременная туристическая достопримечательность. Культовое место.

Да, это было так, и я была в курсе дела. Эти начинания дали Лиссабону статус мировой столицы граффити и облагодетельствовали хороших художников. Такие персоны, как Номен, Рам, Вилс или Карвалью, некогда бомбившие поезда и метро, ныне пользовались уважением властей, активно выставлялись и загребали деньги. Почуяв выгоду, португальские галеристы ставили на стрит-арт все больше.

– А замысел у нас прежний – продолжал Каэтано. – Разбить связку граффити/вандализм, предложив иные пути. Некоторые, конечно, отказываются играть по правилам и бомбят любую поверхность, какая подвернется под руку. Есть еще и иностранцы, загаживающие все: мы их так и называем «спрей-туристы». Лиссабон образует важнейшую часть в пространстве европейского граффити… Сколько-то лет назад в Барселоне принимали довольно крутые меры, но райтеров они не остановили, зато привели к уничтожению многих значительных росписей на стенах, которые можно было сохранить. И мы старались не повторить эту ошибку. Иные граффити относятся к началу девяностых. Случается порой, что художник, добившийся официального признания, выставляющийся в картинных галереях, не может побороть искушения и сбегà́ет на улицу, чтобы расписать стену. Есть, разумеется, неизбежные побочные эффекты, но в целом мы удовлетворены тем, что удалось.

– Что произошло восьмого декабря?

Вероятно, эта тема не входила в число излюбленных, потому что чело его отуманилось. Диниш отхлебнул вина, прищелкнул языком и дольше необходимого утирал губы салфеткой.

– Так или иначе, Снайпер осел в Лиссабоне. Его намерение – расписать весь город этим перечеркнутым глазом в честь Сарамаго… Вы читали книгу?

– Да.

– По нашим прикидкам, в ту ночь действовало не менее сотни райтеров, повторявших мотив, разработанный Снайпером, но каждый – на свой лад: трафареты, спреи, стикеры, коллажи… Разбомбили весь город – весь, включая соборы и памятники. Даже трамваи. Словом, все. На памятнике Пессоа перед кафе «Бразилейра» намалевали эти перечеркнутые глаза… Коммунальщики насчитали в старой, «благородной» части Лиссабона две с лишним тысячи граффити. Не избежали этой участи ни стены монастыря Иеронимитов, ни монумент Первооткрывателям, ни Беленская башня.

– Задержали кого-нибудь?

– Сами посудите – при таком количестве людей, одновременно вышедших на улицу… Человек десять, впрочем, взяли. С поличным, с баллончиком в руке. Один только что изукрасил Подъемник Карму – намалевал по глазу на каждом этаже сверху донизу, и не спрашивайте меня, как он это сделал.

– И что он сказал? И он, и все остальные?

– То же, что и всегда: Снайпер, Интернет… Акция готовилась несколько недель. День «Д», час «Ч»… Массированная бомбардировка… Насладились как настоящие вандалы.

– Но ведь Снайпер тоже был там. И его никто не видел?

Диниш сосредоточенно резал мясо на тарелке. И прежде чем вздеть кусочек на вилку, качнул головой:

– Те, кто его видел, не сказали ни слова. – Он жевал медленно, вдумчиво. – Но сомневаться не приходится – его видели. Единственное, что нам удалось узнать, – некий субъект с капюшоном на голове, с черной маской на лице полчаса провел у Каза-душ-Бикуш, поднимался по лестнице. Кто-то из местных вызвал полицию, но когда патруль появился, там уже красовались огромный перечеркнутый глаз и прицел. Нашли и лестницу, и несколько пустых аэрозолей – припрятаны в кустах в скверике по соседству. Его самого, как вы догадываетесь, и след простыл. Мы даже не знаем, сколько времени он в Лиссабоне.

– Кто-то ему помогает. Ему не обойтись без местных. Проводников. Друзей.

– Ну разумеется. Но никто его не заложил. Кроме того, все знают, что за его голову назначена награда. Что его ищут люди этого вашего миллионера… Бискарруэса, чтобы спросить за несчастье с сыном. Это еще один резон хранить молчание. Итальянская омерта, но на португальский лад.

Он отложил вилку и нож на край опустевшей тарелки. Потом снова отпил вина, промокнул губы салфеткой. Улыбнулся.

– Тут у нас есть парочка райтерш, которые могут с ним контактировать, – две сестрички-крутышки, как раз на полдороге между респектабельным стрит-артом и самыми хулиганскими граффити. Они так и подписываются – Сестры.

– Я их знаю. Более того, знаю их лиссабонского галериста… Четыре года назад их в числе прочих пригласили расписать фасад «Тейт Модерн», когда в Лондоне проходила выставка граффити.

– Они самые. Мы им предоставили здание на проспекте Фонтеса Перейра: может быть, видели? То, где из окон вылетают стаи птиц. Сестры хорошо работают. Забавно, с юмором и лукавым подтекстом. И, как я сказал, цивилизуются. Им нравится гулять по лезвию.

– Полагаете, это они были в ту ночь со Снайпером?

Диниш пожал плечами и послал мне безмятежно ясный взгляд. Почти невинный, отметила я. Ударение на «почти».

– Голову на отсечение не дам, но кое-кто в этом уверен. Вам бы, наверно, стоило с ними потолковать… Если они соблаговолят.

Оставив позади Каза-душ-Бикуш, я неторопливо зашагала вверх по Алфаме в лабиринте узких улочек, где облупившиеся фасады охристых, желтых и белых зданий с бельем на веревках из окна в окно обрамляли крутизну склонов и нескончаемость каменных ступеней. В этой части города граффити попадались мне довольно часто, но все больше – дикая блевотина тэгов по стенам и дверям, хотя кое-где, в каких-то закоулках, выводящих на маленькие площади, видела я и росписи, сделанные со вкусом и умением. Я невольно засмотрелась на большое многоцветное граффити с явной претензией на настоящую уличную живопись: на углу, неподалеку от церкви Сан-Мигел, красовалось изображение обнаженной женщины с огромными кроткими глазами и грудями, которые постепенно превращались в разлетающихся по стене бабочек. Композиция, подписанная неким Желу, была совсем даже неплоха. Однако на уровне живота этой ню кто-то без малейшего уважения к творцу и творению намалевал красно-черный невидящий глаз, придуманный Снайпером, – без сомнения, постарался один из анонимных райтеров, которые в ту ночь, когда воздавали почести Сарамаго, бомбили Лиссабон.

Я продолжила было взбираться по лестницам в сторону Шау-де-Лоурейру, но тут вдруг решила заснять моей маленькой плоской камерой граффити с бабочками. Резко развернулась, чтобы двинуться назад, и почти наткнулась на какого-то мужчину, который, поставив ногу на первую ступеньку, завязывал шнурок. Прохожих на улице почти не было, и потому я обратила на него внимание: более чем грузный, среднего роста, он был в зеленом loden coat[30] и в твидовой английской шляпе с узкими полями. Я заметила рыжеватые подстриженные усы и светлые глаза, которыми он едва скользнул по мне, когда я проходила мимо. Сделав снимок, вернулась на лестницу, а он к этому времени был уже наверху и удалялся к тупику Даш-Крузеш.

У парковки на Шау-де-Лоурейру я провела интересные полчаса. Каждый райтер, с которым муниципалитет заключил договор, получил в полное свое распоряжение по этажу. И в результате получилась отличная выставка оригинальных стилей, лишенная напористого нахальства и бесцеремонной грубости других уличных художников. Парковку упоминали во всех путеводителях, и вахтер на входе, кроме билетиков, продавал открытки с репродукциями. Я оглядела все это, вышла наружу и той же дорогой отправилась назад, покуда не добралась до смотровой площадки на Санта-Лузия. Синее, как и прежде, небо чуть отдавало в сизый цвет из-за легкой дымки, и мозаика крыш и плоских кровель в неповторимом лиссабонском свете простиралась до самого берега Тежу, а в отдалении виднелся мост 25 Апреля, и по эстуарию в сторону Атлантики медленно скользили корабли. Было не холодно, так что я посидела перед железной оградой, кое-что занося в блокнот. Потом дошла до остановки, села в трамвай № 28, шедший в сторону Байши[31]. Когда трамвай тронулся, я, устраиваясь в его дребезжащем нутре, оглянулась и увидела на улице того самого господина в английской шляпе и зеленом пальто. Подумала: «Забавное совпадение», – и погрузилась в свои мысли.

Да и Нет, известные также как Сестры, хоть и были близнецами, выглядели по-разному. Старшая, Да (она родилась на полчаса раньше), никогда не красилась и носила камуфляжный армейский бушлат, скрадывавший фигуру, а волосы прятала под черной вязаной шапкой. Нет, младшая, ходила в узких джинсах и кожаной куртке, с распущенными кудрявыми волосами, с пирсингом в нижней губе и с полдесятком сережек в мочке каждого уха. Но в остальном сестры были почти неразличимы – черноволосые, крепенькие, с одинаково острыми чертами миловидных лиц, которым сколько-то капелек африканской крови даровали пухлые мясистые губы и огромные темные глаза.

– Спрашиваешь, почему мы назначили тебе встречу здесь. Сейчас поймешь. Это откровение.

В ногах не было испачканного краской рюкзака. Мы сидели втроем на одном из бетонных блоков на берегу реки, спиной к полотну железной дороги, лицом к проплывающим мимо кораблям. Солнце было уже низко и трогало фиолетовыми отблесками воду и горизонт. Слева от нас на красноватом фоне далекого моста, в усыпительно-умиротворяющем свете почти горизонтальных лучей виднелась башня Бела́нь.

Потом я спросила – почему уличная живопись? И начала аккуратный зондаж. Каким образом две женщины сумели выделиться в мире, почти полностью захваченном мужчинами? Вопрос был, конечно, простодушен до глупости, но не могла же я сказать: «Привет, как поживаете, а где Снайпер?» Уж, по крайней мере, не этим двум сестричкам. Я сочла уместным сломать сначала лед, хотя уже через полминуты поняла, что ничего не сломала. Сестры были девушки хитрые, ко всему готовые и в себе уверенные. И прямолинейные. Владелец галереи, где они выставлялись, повторил им мою легенду – так и так, приехала в Лиссабон собирать для книги материал о движухе вокруг Сарамаго. И добавил еще, что я ищу талантливых художников и пользуюсь определенным влиянием на издателей книг по искусству. Он преувеличивает, объяснила я сейчас. Моя работа сводится к тому, чтобы находить авторов и вносить предложения, а платят мне лишь за гарантированный успех. А кто же его может гарантировать?

– Мы были еще совсем соплячки, когда поняли, что искусство граффити не очень вяжется с вечеринками, ухажерами и прочим в таком духе, – рассказала мне Да. – Чтобы тебя уважали, вкалывать надо как проклятой, выкладываться по полной, как всем, – и больше, чем всем… Поначалу на нас смотрели свысока и похваливали через губу: «Даже не скажешь, что это женщина сделала» – и тому подобное. Нас это бесило до крайности. Когда выходили бомбить с каким-нибудь пареньком, все были уверены, что мы просто увязались за ним. Надоело – и мы решили действовать в одиночку. На свой страх и риск.

– Мы даже поменяли почерк, – вставила ее сестра.

– Почему?

– Буквочки у нас выходили девчоночьи. Округлые и аккуратные, как в школьных прописях. Вот мы и решили изменить почерк. Сделать его бесполым. Поначалу подписывались «Да» и «Нет», и какое-то время никто не знал, кто это… «Сестры» появились позднее, когда нас уже узнали. Нас так и называли, вот мы и решили сделать это нашим тэгом.

Я слушала очень внимательно. Говорили обе очень быстро, вульгарно, сыпали жаргонными словечками. Основную тяжесть беседы несла Да, а Нет лишь припечатывала и резюмировала. При посредстве Гугла я выяснила, что им по двадцать восемь лет, а уличной живописью они занимаются с четырнадцати. Известность себе снискали сначала в Лумиаре, районе на севере Лиссабона, где уродовали рекламы собственными тэгами и прочими лозунгами радикального кроя. В поисках собственного стиля они вдохновлялись японскими иероглифами и находились как раз между дикими граффити и респектабельным стрит-артом. После действа на лиссабонской площади Шиаду их, в ту пору еще совсем молоденьких, пригласили в Висбаден на Meeting of Styles[32]. А когда четыре года спустя расписали здание галереи «Тейт Модерн», стали уже признанными художницами, обрели международное признание и выставлялись в числе самых избранных в галерее на Байрру-Алту. Тем не менее умудрились сохранить тягу к подпольному радикализму, к антисистеме и к неистовству стиля. Прошлой ночью я видела на Калсада-да-Глория панель четырехметровой ширины с их граффити, подсвеченную прожекторами, о чем позаботился муниципалитет. Под великолепной композицией, изображавшей страдающих женщин, которых католические прелаты и мусульманские имамы сковали цепями, шла надпись, не оставляющая сомнений: «Не допустим святош-хищников до наших яичников».

– Потому что, – подхватила Да, – не имеет значения, мужчина или женщина пишет на стенах. Мы терпеть не можем тех, кто привносит в искусство идею гендера. Вот как-то раз к нам пришла одна хитро… мудрая дамочка…

– Социолог.

– Вот именно. Дамочка-социолог, которая готовила какое-то исследование о женщинах-райтерах. И мы ей сказали, чтобы шла подальше, обратилась к лизуньям и сосалкам… Граффити тем и хорошо, что это одно из редких-редких явлений, где ты можешь не знать, стоя писает художник или сидя.

– Или на корточках, если сесть не на что, – вставила Нет.

Обе рассмеялись одновременно и совершенно в такт друг другу – раскачиваясь с удивительно синхронной согласованностью всех движений, как будто в ритме какого-то рэпа, слышного им одним. Мы работаем сейчас, пояснили они вслед за тем, над ультрафиолетовыми граффити. Эта новая и дерзкая затея развлекала их неимоверно – росписи будут видны только тем, кто вооружится соответствующими оптическими инструментами. И получится Лиссабон тайный, Лиссабон, недоступный непосвященным.

– Идею подал Снайпер, – сказала Да. – И нам она показалась гениальной.

То, за чем я пришла, мне поднесли на блюдечке.

– Это когда была акция у Фонда Сарамаго?

Обе уставились на меня не моргая и не произнося ни слова. Было похоже на покер.

– Вы же его знаете, – блефуя, спросила я. – Правда ведь?

Они выжидали никак не меньше пяти секунд, а потом кивнули почти одновременно, так и не разомкнув губ и явно ожидая следующий вопрос.

– Как вы познакомились?

Нет взглянула на сестру, а та не сводила глаз с меня. В сотне шагов за нашей спиной загрохотал проходящий состав.

– Семь лет назад, – сказала Да. – Он тогда впервые попал в Лиссабон, и что-то у него не сложилось с теми, кто должен был его тут привечать… Ну, ему дали наш телефон и сказали, что лучше нас никто не умеет отыскивать в городе нужные стены. И мы пошли вместе.

– Это был блеск…

– Не то слово. Мы отвели его в чудное место в Санта-Аполонии. Мы-то просто собирались посмотреть, а он явился при полной амуниции. Веселье было в самом разгаре, когда она вот предупредила, что идут охранники, и мы рванули оттуда со всех ног.

– Но это еще не все, – сказала Нет.

– Да какое там «все»! Роспись осталась неоконченной, и потому Снайпер уперся и заявил, что обязательно вернется на следующую ночь и допишет. Врубаешься, о чем я?

– Врубаюсь, – ответила я.

Она окинула меня быстрым оценивающим взглядом, как бы прикидывая, в самом ли деле внятен мне смысл ее рассказа. И, кажется, осенила меня благодатью сомнения:

– Стальные яйца нужны, чтобы вернуться и докончить дело там, где тебя могут ждать.

– Вы были с ним?

– Да прямо! Разбежались! Ты что – больная, что ли? Слишком стремно. Но когда на следующий день пошли посмотреть, граффити было готово – поезд въезжает в тоннель, а там не тоннель, а разинутая пасть этого его скелета… Отличная работа, говорю тебе! Очень агрессивная и очень сильная. А под ней – его тэг: оптический прицел.

– А когда он расписывал Каза-душ-Бикуш, вы тоже с ним не ходили?

Обе смотрели на меня бесстрастно и молчали. Но я разбираюсь в типах молчания. И ответ был: «Может, и ходили». А скорей даже: «Да, ходили».

– Я спрашиваю, где он сейчас. В Португалии?

Обе синхронно пожали плечами, но между губ у Да высунулся и спрятался кончик языка.

– Многие спрашивают, – сказала она глумливо. – И не все – чтобы сфотографировать его работы.

– А вы что отвечаете?

– А мы отвечаем: не-а, не знаем. Понятия не имеем.

И это, без сомнения, так, подумала я. Не станет Снайпер долго общаться со столь известными персонами. На такой риск он не пойдет.

– И как его настоящее имя – тоже не знаете?

– Не знаем, – отрезала Да. – А кого это знобит?

Сестра поддержала ее:

– Снайпер и Снайпер… Никакое другое имя смысла не имеет.

– Вам не приходилось бывать в Испании?.. С ним?

Они медленно кивнули. Потом Да заметила, что Мадрид – стремный город. Полно полицейских на каждом шагу… Меры безопасности такие, что взвоешь… Тяжкое место для работы.

– Делали, помню, роспись в Чамартине – вот это была, я тебе скажу, работка: три стены сверху донизу за сорок восемь часов. Спали в каком-то сарайчике поблизости, в груде картонных ящиков, чтобы не заметили. – Тут она взглянула на сестру. – Нет напоролась на гвоздь, когда мы в темноте неслись к поезду, – и мы этот поезд расписали вслепую, притом что из нее хлестало, как из чушки зарезанной.

– Смотри, – сказала мне та.

Распахнула курточку, задрала поддетый под нее джемпер. На левом боку чуть повыше бедра я увидела длинный лиловатый рубец. Бедро, кстати, было красивое.



Поделиться книгой:

На главную
Назад