Помоги проекту - поделись книгой:
* * *
Теперь маленький эпилог этой истории. Мы разыскали всех героев недавней каспийской драмы. Попросили их собраться вместе, чтобы сделать фотоснимок. Они собрались. Вот посмотрите: слева — Муса Кулиев, в середине — «рулевой» Николай Пчелкин, справа — механик Алексей Гришин. Сзади стоят Геннадий Мусаэльян и Садратдин Сулейманов. Шестой, Вагиф Шафигулин, не мог прийти — уехал в командировку.
А седьмой? Он тоже не пришел, хотя его и очень приглашали. Не пришел Анатолий Байгушев. Не пришел потому, что стыдно смотреть в глаза товарищам.
Фото В. Пескова. А. Мамедов, В. Песков. Баку.
Встреча с Байкалом
Песня о Байкале известна с детства. Хромой плотник-сосед пел ее по вечерам на крылечке. Когда он доходил до слов «священный Байкал», голос его начинал дрожать, и нам, ребятишкам, казалось, что вот-вот плотник начнет креститься. Разные песни были у плотника, но если его просили спеть на крылечке, он пел про Байкал.
Мы не знали, что такое «омулевая бочка». Мы думали, что это размалеванная, раскрашенная бочка. Но постепенно песня становилась понятнее. В ней открывался какой-то особый мир радости. Поговаривали, что старый плотник сам был на царской каторге и про острожника не зря, мол, поет.
Однажды, когда плотник кончил петь, я, осмелев, сказал:
— Дядя Егор, вовсе не «багрузин пошевеливай вал», а баргузин…
Плотник, думавший, что на бочке плыл какой-то беглый грузин, был озадачен и даже рассердился:
— А ты откуда знаешь?
Я показал книжку по географии. Плотник прочел страницу.
— Хм… Баргузин. Ветер, значит…
Он почему-то погладил меня по голове и бережно закрыл книжку.
— Учись…
Позже я приезжал на каникулы. Дед Егор пел реже, но если я говорил: «Давай про Байкал», он вбивал топор в плаху, и мы садились на пахучие бревна.
Умер дед Егор. Когда его хоронили, шесть сморщенных старух шли за гробом и высохшими голосами пели молитвы. Дед лежал прямой и казался сердитым. «Как живой», — шептали старухи. Мне тоже казалось, что вот-вот старик откроет глаза и гаркнет: «А ну, замолчите! Про Байкал надо!..»
Не знаю, почему, может, все та же дедовская песня виновата, но всегда глаза тянулись на карте к синей ледяшке со звучной надписью: Байкал. Все, что могли рассказать книжки и люди, было изведано, прочитано, расспрошено. Хотелось знать как можно больше об этом самом глубоком, самом холодном, самом чистом и самом песенном озере. «Двести рек впадает и одна вытекает…» «На дне камни видны…» «А омуль!..»
На остановках за много километров до озера начинают продавать жареную рыбу. Чем ближе к Байкалу — пустеют вагоны на остановках. Все несут промасленные бумажки и многозначительно говорят: «Омуль!»
Пробую. Рыба как рыба. Байкал также, может, только говорят… Как на грех, подъезжаем в сумерки. Все прилипают к стеклам, толкутся в тамбуре. Но в темноте ничего не видно. А ОН — совсем рядом. Проводник говорит: «Если прыгнуть с подножки — очутишься прямо в воде».
Раз десять пришлось ездить и летать в Сибирь, но как-то все не случалось увидеть Байкал.
— Байкал! — Шофер открыл дверцу и посмотрел с таким видом, будто он привез гостя к себе в дом и с радостью показывает все, заранее зная, что все тут гостю понравится.
Мартовским холодом веет от скрытого в ветках берега. Только что мы задыхались в тайге от жары, а тут в пору надевать фуфайки. Байкала еще не видно. Пробираемся сквозь чащу черемухи. Ледяное дыхание озера задержало цветение.
Конец июня. А черемуха только-только оделась к весеннему празднику. Запоздалым сиреневым цветом горит багульник. А березка у самого берега так и не поверила лету — стоит без листьев. Тайга, увидев простор Байкала, катится к нему по сопкам ярусами зелени. Но у самой воды замирает. Пощупав корнями воду, лиственницы, березы и сосны раздумали купаться, остановились, а тайга напирает сзади, не может остановиться. Оттого у берега толчея и давка.
Лежат поваленные великаны-деревья, зелеными баррикадами загородили дорогу к Байкалу.
Удивительно тут видеть и апрель, и июнь сразу. За спиною запахи лета, а на Байкале — точь-в-точь Волга в разливе. Та же большая вода, те же льдины стадами, одинокая лодка у горизонта.
Байкал вскрывается поздно. До конца мая носятся по воде ледяные стада. В июне они пристают к берегу. И тут, у валунов, медленно оседают, неожиданным шорохом пугают зверей у водопоев.
Стоим, сняв шапки. У ног валуны в полдома и мелкая галька. Виден след прибоя. Чистая, как слезы, вода не терпит мусора. В штормовую погоду обозленный Байкал швыряет на берег обломки лодок, остатки плотов, бревна, коряги, дохлую рыбу. Ни соринки в воде.
Холодная величавая синева. Где-то очень далеко синие сопки сливаются с закатными полосами, заволакиваются сиреневой вечерней дымкой.
Субботний вечер. Из дальних лесных хозяйств, из редких поселков у речек приехали в канун выходного дня рыбаки. Искусно лавируя между льдинами, ловят хариуса. Ловят сетью и на крючок, приманивая рыбу ломтиками бычковой икры. Икру достают тут же, под валунами.
Присаживаемся к костру рыбаков. В честь гостей жарится «омуль на рожне». Первобытным способом приготовленная рыба кажется верхом поваренного мастерства. Швырнув в валуны рыбьи кости, подкладываем сушняку в костер. Теплые волны черемухового лета стекают по сопкам. Кукует кукушка, и время от времени с громким шорохом рушится лед.
— Есть ли какая живность в озере?
Рыбак берет ружье и стреляет вверх. В вечернем сумраке слышится переполох уток и лебедей…
По баргузинской дороге нам надо ехать до горячих ключей у Байкала. Но уже поздно — решаем заночевать с рыбаками. На сон грядущий — разговор о Байкале. Вспоминаются истории, случаи.
— Три года назад сняли шкипера с мачты… Всех штормом накрыло… а он двое суток в воде. Без памяти, а словно прирос к мачте.
— А плоты размотало, помнишь?..
Шофер кладет под голову упругий пучок багульника:
— Возил в этих местах геолога… Все камень какой-то искал… На почту зимой просил отвозить посылки с этими вот ветками… «Если, — говорит, — поставить багульник в теплую комнату, через неделю будут цветы…» Чудно! Раза три в зиму посылал голые ветки в Москву…
— Должно быть, невесте… — лениво отзывается кто-то из темноты.
Шуршит лед, какая-то птица будоражит крыльями воздух. Все засыпают.
Ночью мне снится большая «омулевая бочка» с парусом из плаща. Снятся цветы багульника, льдины и стаи встревоженных лебедей.
Снится белый пароход и плотник дед Егор. Он сидит на мостике парохода и говорит геологу: «Это хорошо, что камни нашел… Давай про Байкал…»
На заре нас будит холод и крики лебедей за льдинами. Согревшись чаем у костра и наломав веток черемухи, садимся в газик. По баргузинской дороге едем вдоль Байкала к горячим ключам.
Фото автора. Пос. Горячинск.
В травяных джунглях
В поисках трофеев фотографу необязательно отправляться в очень дальние странствия.
Вот маленький пример: три снимка сделаны буквально под ногами. Надо было только лечь на лугу и присмотреться, что делается между стеблями «травяных джунглей».
Вот «божья коровка». Этот симпатичный жучок очень наряден в своей красной одежде. Белый с желтым цветок, туманная зелень травы — можете представить, как живописен был бы несложный сюжет на цветной пленке.
А это, узнаете? Солдатик. Настоящий трудяга этот солдатик. В двадцати сантиметрах от объектива он пытается приподнять какую-то неимоверную тяжесть. В «травяных джунглях» он, наверное, слывет силачом — хоть и полчаса мучился солдатик, но все-таки поднял и донес в своей лагерь вот это зерно…
Как и должно быть в джунглях, не все тут трудятся, не все пьют цветочный нектар и ищут сладкие семена. Есть и кровопийцы. Вот один из таких душегубов. Судя по одежде, в бога верит — носит на спине большой крест. Однако дела у разбойника совсем не божьи. Волосатыми лапами сплел он крепчайший бредень и развесил между былинками. От бредня пару сигнальных веревок протянул кверху. Сам спрятался в скрученных желтых листьях, ждет, держится за веревку.
Сверкают на солнце нежные кружева, дрожит росинка на паутине. А вот и неосторожная муха! С размаху ударилась муха головой о бредень. Задергалась сигнальная веревка, выскочил из темной пещеры разбойник с ножом. Раз!
И уже не трепыхается жертва. Но разбойник не голоден. Скрутил муху веревками и оставил висеть про запас, а сам опять в темный угол. Как же выманить его на солнышко? Навожу аппарат и в место, где паутина погуще, кидаю комара…
Ага, тут пахнет кровью. Разбойник пускает в ход ножик, вяжет узлы. Этого мне и надо. Успеваю два раза щелкнуть…
Фото автора.
Трое в лодке
Трое мальчишек сидели на берегу и швыряли в воду камни. Знаете, есть такая забава: швырнешь каменную лепешку, она долго прыгает, оставляет на воде круги — будто рыба плеснула.
Весь байкальский берег состоит из обточенных временем камней. Идешь — шуршат под ногами. Разных цветов, разных размеров — открывай магазин и продавай сувениры.
Мальчишки хватали «сувениры» пригоршнями и считали крути.
— Раз, два… семь, восемь…
Я вздумал посоревноваться, но с позором сел у брошенной на берегу лодки.
Любопытно наблюдать ребятишек. Скоро им надоела забава, они подсели ко мне. У самых ног пенился байкальский прибой, сушилась чья-то сеть и покачивалась лодка.
— Прокатимся?
Ребята переглянулись.
— Нам нельзя, — сказал младший, Витька.
— Нельзя, — подтвердил его брат Пашка.
— Целый месяц нельзя, — сказал самый старший из ребят.
Я подумал, что мальчишки продолжают какую-то известную только им игру. Но тут подъехал рыбак.
— Опять нацелились на лодку? А ну, марш домой!
Трое надели штаны и, вежливо попрощавшись, полезли вверх по песчаному берегу.
…Минут через двадцать я сидел в доме у машиниста Дмитрия Павловича Смирнова. Пашка и Витька — сыновья машиниста. Третий из ребят, Валерка, живет по соседству.
Восемь детей у Смирновых.
— Шесть дочерей и два мужика вот… — Отец повернул голову к чинно сидевшим на лавке Витьке и Пашке.
— Вот я и сказал тогда: неужели судьба — ждал сыновей и вдруг сразу лишиться? Может, Павел, сам расскажешь, как было?
Пашка убил картузом муху и смущенно стал слизывать с пальца варенье.
Маленькую историю, которая случилась за две недели до этого, рассказал сам отец.
…Байкал долго стоит подо льдом. В первых числах июня ветер угнал, наконец, сизые «икры». Трое ребятишек, уже давно ждавшие чистой воды, сели в лодку и, «проложив курс вдоль мыса», стали собирать всякие диковинки, принесенные к берегу.
Ребятишкам по десять лет. Но кто ж удивится, увидев их в лодке, — байкальцы с пеленок на море. Пекло июньское солнце. Ребятишки сняли даже рубашки, чтоб загорать.
К вечеру поднялся ветер. Мореходы взяли курс к берегу. Он был совсем рядом. Но сломалась уключина, с тяжелым веслом даже все трое не могли справиться. Лодку медленно потянуло туда, где в воду только что окунулось солнце. Медленно уплывали огни станции. Никто не слыхал, как трое кричали, как исчезла в холодной темноте лодка. Позже машинист Асташкевич рассказывал, что видел с паровоза мигание огня. Да разве мог догадаться машинист, что это Пашка с Валеркой сигналили карманным фонариком.
А в поселке и не подозревали о беде. Мать стелила постели и поставила горшок молока опоздавшим к ужину «сорванцам».
— Наверное, телевизор пошли глядеть, — сказал отец и включил радио. «…Ветер юго-восточный… Температура у Байкала около нуля», — равнодушно сказал диктор.
Отец вдруг быстро начал натягивать сапоги, а мать уронила тарелку, потому что сразу вдруг вспомнила, как в эту же пору год назад принесло замерзших ребятишек с другого берега…
— Да, в такую ночь и взрослый, чего доброго, богу душу отдаст… В чем одеты? — спросил отец больше для порядка, потому что видел — ребячьи куртки висят на гвозде…
В двенадцать ночи поселок у станции был на ногах. Трещали моторки, в сторону ветра широким веером уходили рыбачьи лодки. Вдоль линии по проводам помчался сигнал: «В море трое детей!» С ближайшего аэродрома готовились к вылету вертолеты… Никто не спал. На берегу толпа. Все молчали. Только слышались всхлипывания двух матерей, и кое-кто вполголоса припоминал прошлогодний случай.
Поделиться книгой: