Помоги проекту - поделись книгой:
Участники кампании говорят, что когда французский главнокомандующий ставил задачи командирам дивизий, последние привычно ждали от него привычной схемы постановки приказа на сражение. Сент-Арно задумчиво посмотрел на них и сказал, что каждый должен атаковать и маневрировать по своему усмотрению, стараясь подняться на лежащие перед ним высоты: «У меня нет других указаний для людей, которым я доверяю». Герен почувствовал, что в это время в Сент-Арно говорил не маршал Франции, а офицер, прославленный своими дерзкими рейдами в Алжире.{71}
Адъютант Боске капитан Фей вспоминал, что когда маршал произнес эти слова, добавив: «Я рассчитываю на вас, Боске», командир 2-й дивизии сказал: «Да, господин маршал, я все очень хорошо понял, я должен отвлечь на себя часть центра противника, но помните, что я не могу продержаться более двух часов».{72}.
Опытный Боске не просто так произнес эту фразу. Тем более, он не бравировал. На него возлагалось самое главное и самое трудное. Предполагалось, что в 5.30 дивизия должна подняться, приготовиться и в 6.30 начать движение, пытаясь подняться на высоты у морского берега, которые, как доложила разведка флота,{73} Меншиков оставил свободными, чем обеспечит «…возможность 1-й и 3-й дивизиям пройти сквозь дефиле».{74}
Как и где будут подниматься его батальоны, для Боске не указывалось, но французы были странно уверены, что этот путь есть. Значит, все-таки информация о местности была? Или опять авантюра? Тем более сами французы утверждают, что были знакомы с топографией местности. Вспомним хотя бы то, что хотя союзники и жалуются на недостаток топографических карт, у французов хоть какие, но были. По воспоминаниям того же Фея, план сражения вечером 19 сентября в дивизию прибыл нанесенным на карту.{75} Видно, не зря англичане не доверяли «заклятым друзьям».
Прикрытие 2-й дивизии предполагалось обеспечивать специально назначенными кораблями союзного флота. Интересно, что и тут французы не доверяли англичанам. Видимо всерьез опасаясь «дружественного огня», адмирал Буа-Вильомез рекомендовал Боске рассчитывать только на французские фрегаты, особенно «Касик» и «Мегаре».{76}
Сделаю некоторые пояснения. Множество исследователей считают подъем дивизии Боске по прибрежным склонам началом атаки русской позиции. Это неправильно. Боске только маневрировал, выходя на намеченный рубеж атаки, прикрываясь корабельной артиллерией.{77} Для его дивизии северное окончание плато мыса Луккул являлось тем рубежом, с которого должны были начаться активные действия. Именно от того, встретит Боске русских или появится на их фланге без боя, зависел весь остальной план сражения. И, наконец, самое главное: время требовалось французской артиллерии для подъема по единственной проходимой дороге на плато. Без артиллерийской подготовки французский полевой устав считал все предпринимаемые действия чем угодно, но только не атакой.
Наверное, многие, кому удалось пройти курс общей тактики в военном учебном заведёнии, помнят, как преподаватели разъясняли курсантам, что время «Ч» наступает тогда, когда определенная часть тела пехотинца свисает над передовой неприятельской траншеей. Время прошло, но суть понятия, применимого, конечно, ко дню сегодняшнему, не изменилась. Даже в Альминском сражении. Для спланированного боя момент начала военной операции отсчитывался от времени, когда французская пехота сконцентрируется на плато, подтянет артиллерию. То есть, только когда бригады Буа и Отмара начнут давить на русских, в дело последовательно вступают французский центр (дивизии Канробера и принца Наполеона) и британцы. При этом дивизия Эванса должна была действовать в точном согласовании с французскими 1-й и 3-й дивизиями. Таким образом, если что-то пойдет не по плану — до этого времени есть возможность остановить сражение.
Только наметившийся успех Боске, вцепившегося в гребень высот, завязавшего бой с русскими, давал Сент-Арно право на решение включить в дело последовательно дивизии Канробера и Наполеона и 4-ю дивизию — резерв. Важно было точно синхронизировать действия трех дивизий (1-й, 3-й и 4-й) с поднявшимися на плато бригадами 2-й дивизии. Давление на фронт Меншикова должно было не позволить ему перебросить на левый фланг резервы.{78} Время это было определено на 9 часов утра.{79}
Двумя обязательными условиями плана Боске были выполнение их вне соприкосновения с русской армией и с опорой на корабельные орудия.{80}
Столь комфортное обеспечение маневра стало предметом зависти английских офицеров. Генерал Эдью считал, что мало того, что Боске наступал в пустоту, по сути не имея противника перед фронтом, но и в случае неудачи мог уйти под прикрытием корабельной артиллерии. Англичане же, по его мнению, кроме того, что имели перед фронтом почти всю русскую армию, но и в случае неудачи французов могли оказаться отрезанными и от моря, и, соответственно, от флота.{81} Подобная точка зрения превалирует почти во всех воспоминаниях английских офицеров.{82}
Коротко резюмируем французский замысел: он удачен, хотя бы потому, что прост: французы атакуют вдоль берега моря, оттесняя русских, а англичане давят на противоположный фланг. В случае если удастся сбить Меншикова с позиций, центр отступит сам по себе.{83}
После совета у главнокомандующего провели совещания в дивизиях, не сильно отличавшиеся одно от другого, их командиры. Каждый из генералов сначала проговорил официальную часть — постановку задачи, затем неофициальную — моральное стимулирование командиров. В 3-й пехотной дивизии принц Наполеон, вернувшись от Сент-Арно, собрал в своей палатке командиров полков и бригад. По воспоминаниям командира 2-го полка зуавов полковника Клера,[11] «…Вечером принц Наполеон, вернувшись из ставки главнокомандующего, где получил от него инструкции, собрал в палатке генералов и командиров …своей дивизии. Он изложил им план, по которому английская армия должна была совершить обходной маневр на правом фланге русской армии, в то время как 2-я французская дивизия и турки под командой генерала Боске атаковали неприятеля слева, держась обрывистых возвышенностей, господствующих над устьем Альмы. Центр, образованный 1-й и 3-й дивизиями в двух линиях и 4-й резервной под непосредственным командованием маршала Сент-Арно, должен был атаковать центр русской армии лишь после того, как в бой втянутся оба крыла союзных армий. Соответственно, войска флангов должны были выступать раньше центра. Они имели приказ выйти утром между пятью и шестью часами, а центр — между семью и восемью.
Высокопарных слов тоже было с избытком. Наверное, и они были нужны. Ведь чтобы солдат воевал лучше, он должен чувствовать, что только от него одного зависит судьба всего сражения. Тем более первого и тем более такого от которого зависела судьба всей кампании. Поэтому уже после «официальной» части принц Наполеон, выйдя из палатки, обратился к полковнику Клеру: «Зная храбрость Вашего полка, я расположил его в самом опасном месте, которое также станет местом, где будет добыта наивысшая слава».{84}
Последняя фраза — явная бравада, поскольку место в боевом порядке дивизии предопределялось не столько прихотью командующего, сколько тактической выгодой и действующими нормативами. И все же это лишнее подтверждение, что французские войска имели четко поставленные и эмоционально подкрепленные боевые задачи. Ну а в остальном все точно. Слово в слово то, что говорят как военные историки, так и участники событий.{85} Полковник Клер, у которого, по словам дивизионного генерала Канробера, «…было всё: ум, отвага, энергия, железное тело, неутомимая душа, беспримерная храбрость», знал, что такими словами начальники говорят только перед большой кровью.{86}
АНГЛИЧАНЕ
Касаемо плана англичан, то более простой задачи было трудно придумать. Французы явно учитывали традиционную неспособность британских командиров импровизировать и мыслить категориями маневра, более сложного, чем повороты фронта вправо или влево. А тут еще умный Меншиков, своим нестандартным построением оборонительной линии озадачивший их.{87}
Британцы, после охвата французской пехотой левого фланга противника на плато у деревни Аклес, должны начать давление на правый фланг русских, охватывая его и вынуждая к отходу, в противном случае русские попадали под удар со стороны моря.
Кавалерия лорда Лукана находится в тылу на левом фланге в готовности отразить удар русской кавалерии.
По записям Кинглейка, Раглан за сутки перед сражением был крайне раздражен. Если в ходе встречи с французскими генералами ему еще удавалось кое-как сдерживать эмоции, то после ухода союзных командиров он дал им волю, называя план союзников «проклятым». Как он называл самих французов, история умалчивает. Но, думаю, он припомнил им свою оторванную французским ядром при Ватерлоо руку.
Внезапно настроение его резко изменилось. Усевшись на кровать, Раглан начал смеяться и говорить чинам своего штаба, а также присутствовавшему при этом Кинглейку, как ему удачно удалось провести французов. Создавалось впечатление, что они ему как-то и не союзники совсем. Не правда ли, странно, завтра вместе идти в бой, а сегодня сплошные противоречия, вперемешку с интригами? На мой взгляд, причин тут несколько.
Первая, и, очевидно, главная — это отсутствие ясно видимых военных талантов английского главнокомандующего. Раглан, понимая, что сам он не может предложить что-либо лучшее, чем французский штаб, решил не принимать план Сент-Арно. Или, по крайней мере, сделать вид перед подчиненными, что это так. Но об этом прямо сказано не было.
Вторая — это природная ненависть Раглана к французам, которые для него всю его жизнь до Крымской кампании были заклятыми врагами, а в Крыму так и не смогли стать полноценными союзниками. Привыкнув видеть их на противоположной стороне фронта, он был удивлен, что воюет вместе с ними, и не мог до конца поверить, что они его соседи с правого фланга. Фантом оставшейся валяться в пыли поля Ватерлоо руки преследовал его до самой смерти.
Третья — Раглану очень не хотелось, чтобы лавры победителя достались Сент-Арно как автору плана сражения. Он совершенно необоснованно считал, что, изменив план и не уведомив союзников, ему удастся склонить английскую общественность к признанию и его как одного из «виновников» сокрушительной победы. Таким образом, отказавшись от выполнения предложенного плана, не предупредив об этом союзников, лорд Раглан не имел и плана собственного. Он просто полагался на случай.
А о четвертой причине следует сказать особо. Тем более, что завесу над ней приоткрыл британец. В 1858 г. в журнале «Морской сборник» появилась статья, автор которой Джор Конкрен вдребезги и небезосновательно разнес всю систему управления и администрирования английской армии в Крымской войне. Комментируя организацию планирования операций, он говорит:
«Главная беда заключалась в том, что вместо того, чтобы самим дома обсудить общий план предстоящей кампании, мы ожидали его от наших генералов, не рассудив, что каждый из этих военачальников знает только ограниченную сферу своих собственных действий…».{88}
Английская армия, как и русская, болела неумением работать в сложной системе управления. То есть, много команд, пусть и правильных, для нее были противопоказаны. У нее было одно свойство — стойкость, и все планы исходили из веры в нее.
Ну и, возможно, есть пятая причина: английская армия «как принадлежащая морской нации, действуя по большей части в отдалении от своего отечества, вполне зависит от содействия флота».{89}
Тут же вместо привычного «Юнион Джека» на кораблях поддержки англичане на своем правом фланге созерцали французские синие мундиры, которые у многих британских офицеров привычно ассоциировались с неприятельскими. И завесу на море образовали в основном французские корветы и фрегаты. Поистине, было о чем задуматься.
Британцы хотя и получали наиболее простую из задач, не предполагавшую какого-либо сверхсложного маневрирования и требовавшую лишь упорного давления на фронт русской обороны, и тут умудрились найти кучу проблем. Они искренне считали, что им досталась самая сложная часть боя, а французы выбрали себе для атаки фланг русской позиции, на котором и войск-то не было совсем.{90}
Таким образом, еще не прозвучали первые выстрелы, а Раглан вовсю демонстрировал свою несостоятельность военачальника. Убедиться в этом несложно, и у нас такая возможность будет впереди не один раз. В начале повествования могу сказать лишь одно: английский главнокомандующий предпочел не решать сложные для него задачи и решил все маневры заменить одним — давлением на русский фронт, обрекая на смерть сотни своих солдат и офицеров, в то время когда союзники могли рассчитывать уничтожить русскую армию, только охватывая ее своим левым флангом и прижимая к морю; этому благоприятствовало исходное положение англичан, протягивавшееся на запад далее русского правого фланга.
Происходившее в штабе Раглана Базанкур назовет позднее «героической ошибкой». Естественно, англичане эту точку зрения не разделяют, «гениальность» главнокомандующего для них аксиома. Генерал Джон Эдью посчитал, что французский историк клеветал на один из самых героических подвигов английской армии.{91} Сопровождавший Раглана в сражении командир «Карадока» капитан 2-го ранга Драммонд считал, что все договоренности с французами Раглан считал не более чем формальностью.{92}
Спокойной работы по организации сражения, как это было у французов, у англичан не наблюдалось. Столь «любимый» в армии Ее Величества и неоднократно нами упоминаемый «административный кошмар» царил все последние сутки. Действия несколько раз согласовывались на высшем уровне. Ничего в настроении английского главнокомандующего за время, прошедшее после первого совместного совещания, не изменилось. Но и ничего нового в его голове не родилось. В результате, когда полковник Трошю лично доставил Раглану утвержденную схему действий французов, английский командующий с ней, вроде бы, согласился. Правда, проведя вечер на свежем крымском воздухе, лорд, решив, что не стоит особенно доверять союзникам, заявил о принятии французского предложения к сведению, чем и ограничился.
Да и что-либо менять было уже поздно.
Подведем итоги. Не видя элементарного, не умея действовать на перспективу, Раглан в первые же дни операции полностью дискредитировал себя как военный руководитель. В силу отсутствия у него каких-либо признаков стратегического мышления он склонялся к максимально простым прямолинейным действиям. Адмирал Слейд, например, лишь этим объясняет не только роковую, стоившую жизней многих британских солдат и офицеров лобовую атаку, но и то, что, отказавшись от охвата правого фланга русской армии, он дал возможность Меншикову совершить классический фланговый маневр.{93} Благодаря этому, русский главнокомандующий хотя и потерял инициативу фронта, но вышел из-под возможного второго удара, сохранив инициативу фланговых действий.
СТРАТЕГИЯ СРАЖЕНИЯ: ЗАМЫСЕЛ РУССКОГО КОМАНДОВАНИЯ
Так уж повелось, что чем ближе к активным событиям, тем чаще приходится забирать у читателя некоторое время на скучные размышления. Но если мы не сделаем это сейчас, то ход событий быстро станет непонятным, рассказ скучным, а книга — неинтересной. Мне бы этого не хотелось, и потому рискну отвлечь совсем немного внимания на короткие теоретические выкладки.
Ситуация, в которой оказались русские войска в Крыму, имеет массу примеров в военной истории как до, так и после Восточной войны. Примеры есть разные: удачные и не очень, победы и поражения. При желании особенно дотошные читатели могут найти все варианты в одной войне — Гражданской в США, тем более там слишком много аналогов описываемых нами событий. К удачным можно отнести, например, действия генерала Ли в 1864 г., неудачным — генерала Пембертона в 1863 г.
Военная практика показывала, что «…армия, которую неприятель, превосходящий числом или качеством, теснит к крепости, должна стремиться сколько возможно затруднить его наступление и в выгодных для себя боях истощить его наступательную силу. Для этого необходимо: 1) встретить противника сообразно своим силам, возможно дальше от прикрываемого пункта; 2) быть внимательным к действиям неприятеля и тщательно разведывать, чтобы намерения его не могли укрыться; 3) быстрыми маршами предупреждать противника на важных пунктах; задерживать его на переправах; 4) занимать сильные оборонительные позиции и стараться заставить атаковать себя в этих позициях; 5) действовать на сообщения; 6) не пропустить ошибок противника и, пользуясь ими, переходить в наступление, но только тогда, когда оно сулит несомненный успех и выгодные последствия; наконец, можно постараться отвлечь его в другую сторону; 7) удачная подготовка театра войны в инженерном отношении. Действуя таким образом, при благоприятных обстоятельствах можно заставить неприятеля отказаться от наступления. Но если он обладает значительными, подчас неистощимыми средствами и достаточной энергией, то в конце концов все-таки оттеснит обороняющегося к крепости».{94}
Это теория в чистом виде. Но что нужно было делать Меншикову в сентябре 1854 г., имея перед собой более 60 тысяч неприятельских солдат, беспрепятственно высадившихся на русскую землю и, похоже, уходить с нее в ближайшее время не собиравшихся?
Главнокомандующий, вроде бы, и выдвинулся от Севастополя, но не слишком удалился от передовых укреплений Северной стороны. Однако не будем ставить данное решение в вину Меншикову, он не видел перед собой другой позиции, на которой мог остановить неприятеля, и потому выбор предсказуем.
Решение князя может служить своеобразным эталоном доминирующих взглядов на ведение стратегической обороны того времени — не фронтальная, а почти классическая фланговая позиция, занимаемая с целью решения единственной задачи — защиты крепости Севастополь. В некотором смысле Меншиков своим замыслом опередил идеи будущего классика военной науки XIX в., прусского фельдмаршала Мольтке. Потому, рассматривая замысел князя, предлагаю отойти от ставшей привычной точки зрения и все-таки не смотреть на русского главнокомандующего как на совершенно глупого и недальновидного. Нужно только отделить ошибки планирования от ошибок исполнения.
ПОЧЕМУ АЛЬМИНСКАЯ ПОЗИЦИЯ НЕ ФРОНТАЛЬНАЯ, или КАК ЗАСТАВИТЬ НЕПРИЯТЕЛЯ ИГРАТЬ НЕ ПО ПРАВИЛАМ
Итак, исходная ситуация. Союзники на побережье. Противодействия высадки не предпринято ни силами флота, ни силами армии. Если князь все-таки хотел это сделать, то опоздал. В любом случае эта первая ошибка — уже стратегическая. Британский адмирал Слейд (и не только он) удивлен — ничего не предприняв против десанта, ограничившись лишь созерцанием высадки и пересчетом кораблей и судов, Меншиков, кажется, сам отдает стратегическую инициативу Раглану и Сент Арно.{95}
Но не всё потеряно. Остается тактическая инициатива, и она пока на стороне русского командования. Это значит, что еще не союзники, а русский главнокомандующий решает, на какой позиции произойдет сражение. Меншиков знает, где находится противник, его силы и самое главное — направление дальнейших действий. Более того, теперь он четко понимает, что действий в глубь территории Крыма, тем более континентальной России не будет. Сохраняется угроза для Перекопа, но с каждым километром, отдаляющим союзные войска от Евпатории, эта угроза уменьшается. Тут и его заслуга. Даже незначительные силы иррегулярных войск, патрулями и разъездами перекрывшие степь во всех направлениях, создали видимость больших сил. К ним присоединились чины нескольких постов Таврической полубригады пограничной стражи, без малейшего преувеличения предотвратившие «малую» партизанскую войну против российской армии в ее тылу. Ими были пресечены попытки вооруженных банд местных татар (до 500 чел.) проникнуть 6 (18) и 7 (19) сентября в глубину полуострова и снабдить союзное командование разведывательной информацией.{96}
Мало того, что союзники не знают местность, они начинают догадываться, что там, в крымской степи, таится опасность. Поднимающиеся в небо столбы дыма от горящих домов, стогов сена, пропадающие бесследно фуражиры и мародеры убеждают их, что рядом притаился враг, невидимый, а потому еще более страшный.
Это безошибочно правильный ход. Меншиков, чтобы подстраховаться, начинает силами иррегулярной кавалерии акцию, получившую в более поздней военной истории название «выжженная земля». Ее значение в первые дни Крымской кампании еще не изучено исследователями, но поверьте, она тоже сгладила итоги неудач первых дней. Уничтожаются запасы фуража, разрушаются колодцы, угоняется скот. Вместо плодородных степей перед союзниками разверзлась пустыня, совершенно непригодная для жизни.
Конечно, разрушать дома и жечь собранный урожай на своей земле — мера крайняя и нужно иметь определенное мужество, чтобы на нее решиться. Но иногда это единственный способ заставить противника действовать по навязанному ему сценарию. Тем более, что после первой ошибки нужно любым способом заставить Раглана и Сент-Арно двигаться только на юг и только вдоль морского побережья. В результате союзники сами выйдут туда, где их уже ждут. Действия русского главнокомандующего на этом временном и ситуационном отрезке положительно оценивают многие из непререкаемых авторитетов военной теории.
Генерал Д.А. Милютин: «Меншиков, не признав возможным атаковать высаженный на плоском берегу, обстреливаемом с флота, десант, сосредоточил большую часть своих сил на выгодной позиции, в которой готовился встретить противника».{97}
Маятник удачи вновь качнулся в сторону русских. Спустя сутки после высадки правильность действий Меншикова была подтверждена — информация, полученная от казаков и первых пленных, свидетельствовала, что английский и французский главнокомандующие рассматривают единственный вариант действий — движение вдоль берега на Севастополь. Отлично! Все идет по русскому плану (пусть он даже не отличается от неприятельского), и, кажется, инициатива медленно, но неотвратимо возвращается к князю. А союзники действительно опасались противодействия им со стороны Симферополя или Бахчисарая, небезосновательно считая, что в этом случае русские смогут гораздо эффективнее реализовать превосходство в маневренности, прежде всего за счет кавалерии.{98}
Теперь князю предстояло определиться с замыслом сражения. Имея перед собой массы неприятеля, нужно решить, что с ними делать дальше? И определяться нужно было быстрее: совсем недавно транспортные корабли союзников ушли в Болгарию, и со дня на день ожидалось их прибытие с новыми войсками.
Что имели союзники? Прежде всего господство на море. Флот. Это кратно усиливало их. Нет, не людьми — калибром морских орудий. Да и, кроме артиллерийского огня, флот мог оказать еще массу полезных услуг, которые заранее даже трудно предвидеть.
Вновь возвращаемся к работе генерала Н. Обручева «Смешанные морские экспедиции». Там тема роли флота в сражении на Альме занимает достаточно большое место. Обручев не открывает что-то новое, но детально, глубоко и качественно анализирует имеющиеся в его распоряжении русские и иностранные материалы. Любая оборона на позиции, примыкающей непосредственно к морю, не могла противостоять лобовому удару с суши. У нее много слабых сторон. Река проходима,[12] склоны гор, хоть и круты, но не настолько, чтобы исключить подъем на них пехоты, а при наличии хорошей пехоты и артиллерии, которую первая сможет втащить на своих мускулах. Намекаю на лихих парижских Гаврошей, толпами шедших «в зуавы», которых в первой линии французов было аж целых три полка.
Меншиков мог примкнуть фланг к побережью — чистой воды фронтальная позиция. Даже русские пушки могли пострелять по союзным кораблям в море. Вот только потом летело бы всё это, сметённое металлом, выпущенным из стволов корабельных орудий, а оставшийся без артиллерии центр и правый фланг пали от первого же натиска англичан. Так что же, нет никакой возможности устоять от массы войск, поддерживаемых флотом, тем более, что собственный флот бездействует? Что делать? Откатываться к фортам Севастополя и употреблять весь имеющийся личный состав еще не истрепанных боем полков на оборону города?
Но! Вспомним, Меншиков прекрасно знал, что в глубь полуострова союзники не сунутся. Это для них гибельно. И это сотни раз можно найти почти во всех воспоминаниях генералов, офицеров и солдат английской и французской армий. Значит, если встретить лобовой удар противника невозможно, оставалось не подставиться под него и попытаться поставить неприятеля в невыгодное положение.
Лучшее, что можно было предпринять, так это нависнуть над левым флангом союзных войск, создавая для них угрозу оказаться прижатыми к берегу. Значит, позиция должна быть фланговой. Это и Мольтке, и Обручев, и многие другие…
Но мы-то рассуждаем в тиши кабинетов. В теории. Спустя годы. А что же было на деле?
А на деле Альминская позиция в меншиковском исполнении почти полностью соответствовала фланговой идее. По сути дела, это пример классической позиции, обеспечивавшей при благоприятном исходе длительную оборону, а при неблагоприятном — отход с сохранением войск и угрозы для неприятеля. Всё как у Мольтке: «… Главное условие, которому должна удовлетворять фланговая позиция, заключается в том, чтобы фронт ее был параллельным, а путь отступления перпендикулярным к неприятельской операционной линии по крайней мере хотя бы приблизительно. Фронт должен быть сильным, так как должен выдержать атаку превосходящих сил противника; с другой стороны, он не должен нас стеснять в случае нашего перехода в наступление. Редко местность удовлетворяет обоим условиям; поэтому необходимы фортификационные сооружения, применяемые к местности… Неприступная фланговая позиция, находящаяся на вражеской операционной линии, воспрепятствовала бы всякому дальнейшему наступлению противника…».{99}
Именно так военные специалисты XIX в. рассматривают оборону Меншикова — как классическую позицию с укрепленными флангами и, соответственно, действия союзных войск — как атаку позиции с естественно укрепленными флангами.{100} И, как говорит сухая теория, всякой фланговой позицией надо пользоваться как самой удобной.{101}
Последовавший после неудачного сражения отход русской армии к Бахчисараю с сохранением возможности воздействия на фланг англо-франко-турецкого контингента полностью соответствует теории Мольтке..
Неизвестно, насколько идеи прусского военного классика были знакомы Меншикову, но то, что Мольтке, посетив в 1857 г. Россию, использовал опыт Крымской войны и, что интересно, Альминского сражения в разработке своей теории искусства войны — это факт. Таким образом, для А.С. Меншикова сражение на подготовленной позиции у Альмы было реальным шансом выиграть не только сражение, но и кампанию в целом в отличие от призрачного шанса победы в морском сражении.
ЗАМЫСЕЛ
Правильность решения Меншикова не вызывает особых сомнений: ввиду явного численного превосходства противника сделать ставку на оборону, выигрывая время, необходимое для подхода подкреплений, и изматывая противника, постепенно наращивать собственные силы.{102}
Конечно, Меншиков рисковал. Но предвидение не обмануло его, и мы знаем, что за три дня до сражения он уже не сомневался, что оно состоится именно на Альминской позиции, так как союзники в этой ситуации оказывались связанными важным для них географическим объектом, которым являлся Севастополь. Они вынуждались ввязаться в бой на любых условиях. Победить мог тот, кому удастся эти условия навязать в своей редакции.
Грамотный военный Меншиков понимал — занимать оборону с опорой фланга на побережье без поддержки собственного флота невозможно. Огонь корабельной артиллерии не даст возможности удержаться там пехоте. Но и союзники смертельно рисковали, обходя его правый фланг, удаляясь от морского побережья, при этом лишаясь поддержки флота, растягивая фронт, удлиняя коммуникации и не имея возможности противодействовать многочисленной кавалерии русских, располагая одной лишь Легкой бригадой неполного состава. И вот тут мы, наконец, обнаруживаем краеугольный камень замысла русского главнокомандующего, его зловещий смысл. В такой ситуации целесообразно было оставить союзникам простреливаемый коридор вдоль моря, который они если и рискнут преодолевать, то только ценой больших потерь, а эффективность поддержки с моря будет сведена к минимуму. Ширина этого коридора определялась не столько метрами, сколько техническими характеристиками полевых орудий русской армии и, соответственно, не должна была превышать максимальной дальности стрельбы артиллерии.
Давайте послушаем генерала М.И. Богдановича. Даваемая им характеристика позиции говорит о многом. Без особых усилий мы можем при некотором напряжении ума прочитать, что позиция русских не примыкала к морю, не была доступна по крайней мере прицельному огню корабельной артиллерии союзников. То есть у военного теоретика и историка есть все то, что упорно не замечают современные исследователи. По сути дела, он профессионально сокрушает все те мифы и легенды, сочиненные уже после сражения с единственной целью — оправдаться.
«Левый фланг нашей позиции находился на высоте против селения Алматамак, а правый — на высокой горе, у дороги, ведущей от Тарханларского трактира к реке Каче; на оконечности правого фланга стояли казаки. Эта позиция представляла важные выгоды: во-первых, господство над правым берегом реки; во-вторых, удобство обозревать впереди лежащую местность, что не позволяло неприятелю делать какие-либо скрытые движения, тогда как он мог видеть только нашу первую линию, прочие же войска были от него скрыты и могли быть обозреваемы только с марсов его кораблей, и, наконец, в-третьих, мы были заслонены от неприятельского флота высоким морским берегом, что препятствовало неприятелю вредить нам с моря прицельными выстрелами, а навесная стрельба могла быть производима им только наудачу.[13] Невыгоды же нашей позиции состояли, во-первых, в ее растянутости почти на семь верст, что отчасти вознаграждалось недоступностью левого крыла ее, где для обороны достаточно было небольшого числа войск, и во-вторых, в прикрытии, которое неприятель мог приобрести, заняв на правом берегу Алмы селения с их садами и оградами. Эту невыгоду легко было устранить, разрушив ограды и вырубив сады и виноградники, но наши частные начальники не имели на то разрешения и, боясь навлечь на себя ответственность в разорении мирных жителей, запрещали рубить даже ракитник у садовых оград, чтобы не подать повода к истреблению фруктовых деревьев. Впоследствии войска наций, кичащихся своим просвещением, не выказали такого снисхождения к туземцам и не щадили нисколько их имуществ».{103}
Нужно быть слепым или полным дилетантом, читая военную историю, не понимать, как расположение русских войск подтверждает замысел Меншикова дать бой без опоры на побережье. И в этом не слабость замысла, как кажется первоначально, а его сила. Удаленность позиции от побережья «…не позволяла союзникам вести сражение по наиболее выгодному им сценарию: прижимая русскую армию к побережью, охватывая ее своим левым флангом».{104} Что касается растянутости позиции, то, к примеру, А. Свечин не считает в отличие от М.И. Богдановича это ошибкой Меншикова.
Очевидно, главнокомандующий уверен в правильности своего замысла и не сомневался в его безупречности. Может быть, именно поэтому и не прислушивался он к мнению собственного начальника штаба Вунша, других штабных офицеров, даже авторитетного капитана Генерального штаба Жолобова — «прекрасного, многообещающего» молодого человека, одного из лучших выпускников Академии, погибшего в сражении.{105}
Стержень замысла Меншикова в том, что осмысленно уступая противнику почти два километра побережья, русский главнокомандующий добивался того, что нанося фланговый удар, противник втянется на плато и будет или вынужден двигаться под огнем артиллерии, неся значительные потери, или ему придется превратить эффективные фланговые атаки в сомнительные и жертвенные лобовые, которые «…благодаря действию картечи мало опасны для артиллерии»,{106} что тоже не совсем приятно.
Тому есть пример из русской военной истории. В сражении при Кульме[14] принц Виртембергский приказал полковнику Вахтену выдвинуть две батареи, поставив их влево от Пристена так, чтобы они, будучи прикрытыми отлогой высотой от неприятельской артиллерии, стоявшей впереди Кульма, обстреливали французские колонны, наступавшие в обход левого фланга русской позиции. Действия этих батарей не только не позволили обойти, но и отвлекли на себя часть сил маршала Вандама.{107} Это я к тому, что обходящая позицию неприятельская пехота — не повод для отступления, а задача для артиллерии.
Не укрепляя высоты и не производя вообще никаких фортификационных работ у морского берега, Меншиков явно провоцировал командование союзников на действия вдоль побережья, понимая, что атаки правого фланга им не только невыгодны, но и небезопасны. В подкрепление уверенности Раглана и Сент-Арно в силе правого фланга там были возведены две хорошо заметные за несколько километров батареи.
Возражая критикам, привыкшим к стереотипу осуждения Меншикова за якобы оставленный открытым и незащищенным левый фланг, могу лишь порекомендовать им внимательнее читать работу генерал-адъютанта Э.И. Тотлебена. Он, например, тоже считает, что русские войска не могли занимать позиции, примыкающие к побережью. По его мнению, «…левый фланг не мог быть примкнут к берегу, потому что иначе войска подверглись бы огню с неприятельского флота».{108}
И, напоследок, еще раз Обручев. У него своя точка зрения: левый фланг боевого расположения войск «…не был примкнут к морю; он не доходил до моря две версты, что происходило отчасти из желания не подвергать войска огню неприятельского флота, а отчасти вследствие уверенности, что высоты, находящиеся у устья Альмы, недоступны и что, следовательно, сухим путем обход нашего левого фланга невозможен».{109}
Ну хорошо, Богданович, Свечин, Тотлебен, Обручев и др. — это всё своя, заинтересованная сторона. Обратимся к суждениям нейтральным. Например, американец Эмиль Шалк, военный историк второй половины XIX в., на работу которого «Summary of the Art of War», вышедшую в 1862 г. в Филадельфии, {110}стоит обратить внимание, также считал, что если бы Меншиков примкнул фланг к морскому побережью, он был бы обязательно прижат к нему и гарантированно уничтожен. Отход для русских был возможным только по дирекционной линии на юго-восток.{111} В этом случае армия, сохраняя боеспособность, сохраняла свое доминирующее положение. А вот союзники, если бы и продолжали движение на юг, мало того, что несли бы потери, так еще и в скором времени оказались бы отрезанными от базы снабжения в Евпатории и сами были прижаты к побережью.
Лобового удара Меншиков не опасался. Фронт русской позиции с достаточно сложной местностью с несколькими населенными пунктами, многочисленными садами, виноградниками сам по себе затруднял сохранение боевого порядка, а значит, и управляемость войск. Насыщение местности стрелками, вооруженными нарезным оружием, делало ее неприступной. Оттого, видимо, и не стали вырубаться виноградники и фруктовые деревья на северном берегу с «…сильным занятием стрелками садов и различных строений».{112}
Вызывавшую опасения князя пролегавшую с востока на запад Луккульскую балку, находившуюся в тылу русской позиции, допускавшую возможность высадки небольшого десанта, {113}прикрыли одним батальоном пехоты. На всякий случай.
ОШИБКИ, или ВОСЕМЬ СЛАГАЕМЫХ ГРЯДУЩЕГО ПОРАЖЕНИЯ
Но если всё так правильно и почти безупречно, то в чём состояли ошибки, ставшие причиной поражения? Что не сумел учесть А.С. Меншиков в своем замысле и в чём оказались дальновиднее союзники?
Во-первых, в недооценке технического и тактического преимущества союзников. С точки зрения тактической недооценили французов, с точки зрения технической — англичан. Английская пехота к середине XIX в. имела на вооружении мощное ружье, которое было тем «анальгином, с помощью которого лечились все головные боли на дистанции до 1000 м». Французская пехота была вооружена преимущественно гладкоствольным оружием, но была более совершенной в тактическом отношении.
Но и это не смертельно. История знает массу примеров, когда совершенное оружие не приводило к победе над технически более слабым противником. Для противодействия лучшему стрелковому оружию можно было противопоставить артиллерийский огонь, открываемый с максимальной дистанции, сосредоточенный на пехоте в момент ее выхода на открытое пространство. На участках, где русская артиллерия действовала сосредоточенно и при этом одновременно мобильно, в частности, в центре положение союзников становилось временами критическим. А ружейный огонь по орудийным расчетам оказался не столь губительным, как это пытаются представить отдельные исследователи. Кто сомневается, пролистайте книгу до конца и посмотрите статистику русских потерь по батареям. Смею заверить, она вас определенно удивит.
Второе: привязанность русской пехоты к одной, единожды занятой позиции, или, говоря проще, слабое использование преимуществ маневрирования. К сожалению, и это, и еще одно возможное преимущество русских: интенсивный огонь пехоты из-за складок местности, гребней высот в Альминском сражении почти не использовались.
Третье: ставка на стойкость русской пехоты и ближний бой. Наша традиционная глупость, ставшая стереотипом. Русские генералы забыли эпоху, в которую происходили события Крымской войны. Да и противники, англичане и французы, тоже умели «штыками потыкать». И упорства в сочетании со стойкостью им не занимать было.
Всё, к чему это привело — бессмысленное успешное истребление собственных солдат. Складки местности, укрыв за которыми пехоту, можно было наносить удары в момент максимального сближения с противником, порядок которого уже был расстроен огнем артиллерии и стрелков, большинством полковых командиров не использовались. Можно было, конечно, сосредоточить стрелков, вооруженных нарезным оружием, в первой линии, но и это не удалось сделать даже в ходе боя. В отдельных русских полках штуцерные[15] даже не покинули строй своих батальонов.
Хотя когда это удавалось, то результат был положительным. Например, временный успех атаки Владимирского пехотного полка против бригады Кодрингтона. Это была контратака на неприятеля, хотя и добившегося успеха, но понесшего потери и совершенно расстроенного огнем артиллерии.
Есть и обратный пример: попытки атаки Казанского егерского полка, находившегося на открытой местности, не принесли никакого результата, кроме напрасных потерь, только потому, что пришлась на еще не утратившего организованность противника. Даже англичане говорят, что именно солдатам этого русского полка пришлось больше, чем, другим испытать на себе сокрушающее действие пуль Минье.
Увы, но эта ошибка была неизбежной. Российский военный историк А.К. Баиов с горечью констатировал, что во время Крымской войны абсолютно отставший от реалий времени русский генералитет демонстрировал полнейшую тактическую безграмотность. При этом тысячи бестолково угробленных в не менее бестолково организованных атаках солдат списывались на доблесть и храбрость императорской пехоты.{114} Глупость это или преступление, пусть читатель решит сам. По крайней мере, граница между ними очень призрачная. Наше дело — намекнуть…
Четвертое: Меншиков, сделав ставку на труднодоступность своего левого фланга, не предпринял мер к его защите. Говорят, местность не была изучена «за неимением офицеров генерального штаба».{115} Так что речь не идет о какой-либо пресловутой «ружейной» обороне по гребню — это чушь. Требовалось совсем немного — запереть плотно те подъемы, по которым французы могли поднять артиллерию. А остальные оставить. И пехота пусть лезет сколько хочет. В любом количестве. Хоть все четыре дивизии. Только свою артиллерию тоже подтягивать нужно было. Но не для стрельбы по наступающим от Альмы, а по тем, кто уже поднялся на плато. Кстати, союзники тоже этому удивились.{116} Притом совершенно правильно. Один из тех, кто был на плато вместе с Боске, — его адъютант капитан Фей (и не только он) не мог понять, почему русские не сделали то, что сделать было очень легко: находясь вне действий пушек флота, перекрыть пути подъема на плато для французской артиллерии. В этом случае пехота Боске, лишенная поддержки, оказывалась отрезанной и в весьма затруднительном положении.{117}
Поделиться книгой: