During the whole of a dull, dark, and soundless day in the autumn of the year, when the clouds hung oppressively low in the heavens, I had been passing alone, on horseback, through a singularly dreary tract of country; and at length found myself, as the shades of the evening drew on, within view of the melancholy House of Usher.
I know not how it was (я не знаю, как это было = в чем дело) – but, with the first glimpse of the building, a sense of insufferable gloom pervaded my spirit (но с первым взглядом на это здание чувство невыносимого уныния охватило мою душу). I say insufferable (я говорю – невыносимой); for the feeling was unrelieved by any of that half-pleasurable, because poetic, sentiment (ибо это ощущение было необлегчено = не было облегчено никаким таким полуприятным, потому что поэтическим, чувством; to relieve – облегчать; un– отрицательная приставка), with which the mind usually receives even the sternest natural images of the desolate or terrible (с которым разум обычно воспринимает даже суровейшие природные картины запустелого или ужасного; to receive – получать).
I know not how it was – but, with the first glimpse of the building, a sense of insufferable gloom pervaded my spirit. I say insufferable; for the feeling was unrelieved by any of that half-pleasurable, because poetic, sentiment, with which the mind usually receives even the sternest natural images of the desolate or terrible.
I looked upon the scene before me (я смотрел на сцену = картину, /открывавшуюся/ передо мной) – upon the mere house (на один лишь дом; mere – простой; один лишь), and the simple landscape features of the domain (и на простые пейзажные черты имения = на черты пейзажа, на пейзаж) – upon the bleak walls (на бесцветные стены; bleak – открытый, не защищенный от ветра; унылый, гнетущий, безрадостный) – upon the vacant eye-like windows (на похожие на отсутствующий взгляд: «глаз» окна; – like – похожий на что-либо) – upon a few rank sedges (на разросшуюся осоку; a few – несколько) – and upon a few white trunks of decayed trees (и на несколько белых стволов сгнивших деревьев; to decay – прийти в упадок) – with an utter depression of soul (с крайней подавленностью души) which I can compare to no earthly sensation more properly (которую я не могу сравнить ни с каким земным ощущением более верно) than to the after-dream of the reveller upon opium (нежели с состоянием проснувшегося опиомана: «после-сон забулдыги на опиуме») – the bitter lapse into everyday life (горькое падение в каждодневную = обычную жизнь) – the hideous dropping off of the reveller upon opium (с отвратительным похмельем опиомана; to drop off – уходить; оставлять что-либо) – the bitter lapse into everyday life (с горьким падением в повседневную жизнь) – the hideous dropping off of the veil (с отвратительным ниспаданием занавеса).
I looked upon the scene before me – upon the mere house, and the simple landscape features of the domain – upon the bleak walls – upon the vacant eye-like windows – upon a few rank sedges – and upon a few white trunks of decayed trees – with an utter depression of soul which I can compare to no earthly sensation more properly than to the after-dream of the reveller upon opium – the bitter lapse into everyday life – the hideous dropping off of the reveller upon opium – the bitter lapse into everyday life – the hideous dropping off of the veil.
There was an iciness, a sinking, a sickening of the heart (была некая холодность, внезапная слабость, тошнота сердца) – an unredeemed dreariness of thought (неискупленное = ничем не преодоленное уныние мысли) which no goading of the imagination could torture into aught of the sublime (которую никакое понукание воображения не могло превратить: «вымучить» во что-либо возвышенное; can – мочь). What was it – I paused to think (что же это было – приостановился я, чтобы подумать) – what was it that so unnerved me in the contemplation of the House of Usher (что же это было, что так выбило меня из колеи при созерцании Дома Ашеров; to unnerve – выбить из колеи: «разнервировать»)? It was a mystery all insoluble (это была загадка совершенно неразрешимая); nor could I grapple with the shadowy fancies that crowded upon me as I pondered (и я не мог бороться с призрачными фантазиями, которые охватили меня, пока я размышлял; crowd – толпа; to crowd – столпиться; to crowd upon – нахлынуть, охватить).
There was an iciness, a sinking, a sickening of the heart – an unredeemed dreariness of thought which no goading of the imagination could torture into aught of the sublime. What was it – I paused to think – what was it that so unnerved me in the contemplation of the House of Usher? It was a mystery all insoluble; nor could I grapple with the shadowy fancies that crowded upon me as I pondered.
I was forced to fall back upon the unsatisfactory conclusion (я был вынужден вернуться к неудовлетворительному заключению), that while, beyond doubt, there are combinations of very simple natural objects which have the power of thus affecting us (что хотя, вне /всякого/ сомнения, имеются комбинации очень простых естественных объектов, которые имеют власть таким образом действовать на нас; while – в то время как; пока; хотя), still the analysis of this power lies among considerations beyond our depth (все же анализ этой власти находится вне нашего понимания: «лежит среди соображений за пределами нашей глубины»).
I was forced to fall back upon the unsatisfactory conclusion, that while, beyond doubt, there are combinations of very simple natural objects which have the power of thus affecting us, still the analysis of this power lies among considerations beyond our depth.
It was possible, I reflected (было возможно, размышлял я), that a mere different arrangement of the particulars of the scene, of the details of the picture (что всего лишь иное расположение элементов пейзажа, деталей картины; mere – простой; всего лишь), would be sufficient to modify, or perhaps to annihilate its capacity for sorrowful impression (было бы достаточным, чтобы изменить или, возможно, уничтожить ее способность /к тому, чтобы производить/ печальное впечатление); and, acting upon this idea, I reined my horse to the precipitous brink of a black and lurid tarn (и, действуя согласно этой идее, я натянул поводья /и направил/ свою лошадь к крутому краю = берегу черного и зловещего пруда) that lay in unruffled lustre by the dwelling (который лежал в непотревоженном блеске у жилища), and gazed down – but with a shudder even more thrilling than before (и поглядел вниз – но с содроганием даже более будоражащим, чем прежде) – upon the remodelled and inverted images of the gray sedge, and the ghastly tree-stems, and the vacant and eye-like windows (на переделанные и перевернутые образы серой осоки, призрачных древесных стволов и пустых и похожих на глаза окон).
It was possible, I reflected, that a mere different arrangement of the particulars of the scene, of the details of the picture, would be sufficient to modify, or perhaps to annihilate its capacity for sorrowful impression; and, acting upon this idea, I reined my horse to the precipitous brink of a black and lurid tarn that lay in unruffled lustre by the dwelling, and gazed down – but with a shudder even more thrilling than before – upon the remodelled and inverted images of the gray sedge, and the ghastly tree-stems, and the vacant and eye-like windows.
Nevertheless, in this mansion of gloom I now proposed to myself a sojourn of some weeks (тем не менее в этом доме уныния я теперь предложил = устроил себе пребывание на несколько недель; to propose – предлагать; намереваться, собираться, предполагать). Its proprietor, Roderick Usher, had been one of my boon companions in boyhood (его владелец, Родерик Ашер, был одним из моих закадычных товарищей в детстве: «мальчишестве»); but many years had elapsed since our last meeting (но многие годы прошли с нашей последней встречи). A letter, however, had lately reached me in a distant part of the country (одно письмо, однако, недавно достигло меня в отдаленной части страны) – a letter from him (письмо от него) – which, in its wildly importunate nature, had admitted of no other than a personal reply (которое, по своей чрезвычайно настоятельной природе, не допускало никакого, кроме личного, ответа = требовало моего личного присутствия; wildly – дико; неконтролируемо; чрезвычайно).
Nevertheless, in this mansion of gloom I now proposed to myself a sojourn of some weeks. Its proprietor, Roderick Usher, had been one of my boon companions in boyhood; but many years had elapsed since our last meeting. A letter, however, had lately reached me in a distant part of the country – a letter from him – which, in its wildly importunate nature, had admitted of no other than a personal reply.
The MS. gave evidence of nervous agitation (эта рукопись = письмо свидетельствовало о нервном возбуждении: «давало свидетельство»; MS. = manuscript – рукопись). The writer spoke of acute bodily illness (писатель = автор /письма/ говорил об остром телесном недуге) – of a mental disorder which oppressed him (об умственном помрачении: «беспорядке», которое подавляло его) – and of an earnest desire to see me, as his best, and indeed his only personal friend (и о серьезном желании видеть меня как своего лучшего и, по правде говоря, единственного личного друга; indeed – действительно), with a view of attempting, by the cheerfulness of my society, some alleviation of his malady (с видом = намерением попробовать, посредством радости от моего общества, некоторое облегчение его болезни).
The MS. gave evidence of nervous agitation. The writer spoke of acute bodily illness – of a mental disorder which oppressed him – and of an earnest desire to see me, as his best, and indeed his only personal friend, with a view of attempting, by the cheerfulness of my society, some alleviation of his malady.
It was the manner in which all this, and much more, was said (это была манера = именно манера, в которой все это, и много более, было сказано) – it was the apparent heart that went with his request (это было очевидное сердце = именно очевидная страстность, которая сопровождала его просьбу: «шла с») – which allowed me no room for hesitation (не оставила мне места = возможности для колебаний; to allow – позволять, оставлять, давать); and I accordingly obeyed forthwith (и я, соответственно, подчинился тотчас) what I still considered a very singular summons (тому, что я все еще считал очень необычным призывом; to consider – рассматривать; взвешивать, обдумывать; думать, полагать, считать).
It was the manner in which all this, and much more, was said – it was the apparent heart that went with his request – which allowed me no room for hesitation; and I accordingly obeyed forthwith what I still considered a very singular summons.
Although, as boys, we had been even intimate associates (хотя мальчиками мы были близкими товарищами; as – как, в качестве), yet I really knew little of my friend (все же я на самом деле знал немногое о своем друге). His reserve had been always excessive and habitual (его скрытность всегда была неумеренной и неизменной). I was aware, however, that his very ancient family had been noted, time out of mind, for a peculiar sensibility of temperament (я знал, однако, что его весьма древняя семья была отмечена = известна испокон веков особенной чувствительностью характера; aware – знающий; time out of mind – время из ума = испокон веков), displaying itself, through long ages, in many works of exalted art (проявляющей себя на протяжении долгих лет во многих произведениях возвышенного искусства; through – сквозь, через, в течение, на протяжении), and manifested, of late, in repeated deeds of munificent yet unobtrusive charity (и выраженной в последнее время в неоднократных деяниях щедрой, но ненавязчивой благотворительности), as well as in a passionate devotion to the intricacies, perhaps even more than to the orthodox and easily recognisable beauties, of musical science (а также в страстной преданности тонкостям – возможно, даже более, чем традиционным и легко узнаваемым красотам – музыкальной науки).
Although, as boys, we had been even intimate associates, yet I really knew little of my friend. His reserve had been always excessive and habitual. I was aware, however, that his very ancient family had been noted, time out of mind, for a peculiar sensibility of temperament, displaying itself, through long ages, in many works of exalted art, and manifested, of late, in repeated deeds of munificent yet unobtrusive charity, as well as in a passionate devotion to the intricacies, perhaps even more than to the orthodox and easily recognisable beauties, of musical science.
I had learned, too, the very remarkable fact (я узнал также тот весьма примечательный факт), that the stem of the Usher race (что ствол = древо рода Ашеров), all time-honoured as it was (каким бы почтенным временем оно ни было), had put forth, at no period, any enduring branch (ни в какое время: «период» не пустило никакой сильной ветви; to put forth – пустить, проявить, выпустить; to endure – вынести; вынести испытание временем); in other words, that the entire family lay in the direct line of descent (иными словами, что вся семья лежала по прямой линии наследования; to lie – лежать), and had always, with very trifling and very temporary variation, so lain (и всегда, с очень незначительными и очень недолговечными исключениями: «вариацией» так лежала = так было всегда).
I had learned, too, the very remarkable fact, that the stem of the Usher race, all time-honoured as it was, had put forth, at no period, any enduring branch; in other words, that the entire family lay in the direct line of descent, and had always, with very trifling and very temporary variation, so lain.
It was this deficiency (именно этот недостаток: «это был этот недостаток»), I considered, while running over in thought the perfect keeping of the character of the premises with the accredited character of the people (думал я, пробегая в мыслях = обдумывая совершенное соответствие характера усадьбы общепризнанному характеру людей, /ею владевших/), and while speculating upon the possible influence (и размышляя о возможном влиянии) which the one, in the long lapse of centuries, might have exercised upon the other (которое одно, в долгом течении веков, могло оказывать на другое) – it was this deficiency, perhaps, of collateral issue (возможно, именно этот недостаток побочного потомства), and the consequent undeviating transmission, from sire to son, of the patrimony with the name (и следующая /из этого/ прямая передача от сира = отца к сыну наследства с именем; to deviate – отклоняться; deviating – отклоняющийся; undeviating – неотклоняющийся, прямой), which had, at length, so identified the two (/именно это/ в конце концов настолько отождествило их) as to merge the original title of the estate in the quaint and equivocal appellation of the “House of Usher” (что сплавило изначальное название поместья в причудливом и двусмысленном наименовании «Дом Ашеров») – an appellation which seemed to include, in the minds of the peasantry who used it, both the family and the family mansion (наименовании, которое, казалось, включало в себя – в умах крестьянства, которое использовало его, – как семью, так и семейное гнездо; to seem – казаться; both – оба; both… and – и…, и; mansion – дом, особняк).
It was this deficiency, I considered, while running over in thought the perfect keeping of the character of the premises with the accredited character of the people, and while speculating upon the possible influence which the one, in the long lapse of centuries, might have exercised upon the other – it was this deficiency, perhaps, of collateral issue, and the consequent undeviating transmission, from sire to son, of the patrimony with the name, which had, at length, so identified the two as to merge the original title of the estate in the quaint and equivocal appellation of the “House of Usher” – an appellation which seemed to include, in the minds of the peasantry who used it, both the family and the family mansion.
I have said that the sole effect of my somewhat childish experiment (я говорил, что единственный результат моего несколько детского эксперимента) – that of looking down within the tarn (с заглядыванием вниз в пруд; tarn – каровое озеро, маленькое горное озеро) – had been to deepen the first singular impression (был – углубить первое странное впечатление). There can be no doubt that the consciousness of the rapid increase of my superstition (не может быть сомнения, что осознание быстрого роста моего суеверного чувства) – for why should I not so term it (ибо почему бы мне не назвать его так)? – served mainly to accelerate the increase itself (послужило главным образом /тому, чтобы/ ускорить сам этот рост). Such, I have long known, is the paradoxical law of all sentiments having terror as a basis (таков, я давно знаю, парадоксальный закон всех чувств, имеющих страх в качестве основы).
I have said that the sole effect of my somewhat childish experiment – that of looking down within the tarn – had been to deepen the first singular impression. There can be no doubt that the consciousness of the rapid increase of my superstition – for why should I not so term it? – served mainly to accelerate the increase itself. Such, I have long known, is the paradoxical law of all sentiments having terror as a basis.
And it might have been for this reason only (и могло быть по этой лишь причине), that, when I again uplifted my eyes to the house itself, from its image in the pool (что когда я снова поднял глаза на сам дом от его образа = отражения в пруду), there grew in my mind a strange fancy (в моем уме выросла = зародилась странная фантазия) – a fancy so ridiculous, indeed (фантазия, поистине, столь нелепая), that I but mention it to show the vivid force of the sensations which oppressed me (что я упоминаю ее лишь для того, чтобы показать живую силу ощущений, которые охватили меня; but – но; только, лишь; to oppress – подавлять, охватывать).
And it might have been for this reason only, that, when I again uplifted my eyes to the house itself, from its image in the pool, there grew in my mind a strange fancy – a fancy so ridiculous, indeed, that I but mention it to show the vivid force of the sensations which oppressed me.
I had so worked upon my imagination as really to believe (я так /усердно/ поработал над своим воображением, чтобы впрямь поверить) that about the whole mansion and domain there hung an atmosphere peculiar to themselves and their immediate vicinity (что вокруг всего дома и поместья повисла атмосфера, особая = принадлежащая им и их непосредственному окружению; to hang – висеть) – an atmosphere which had no affinity with the air of heaven (атмосфера, которая не имела родства с воздухом небес), but which had reeked up from the decayed trees, and the gray wall, and the silent tarn (но которая исходила от гниющих деревьев, и серой стены, и тихого пруда; to reek – дымить, куриться; вонять; up – вверх) – a pestilent and mystic vapour (пагубный и таинственный пар), dull, sluggish, faintly discernible, and leaden-hued (смутный, застойный, едва различимый и свинцово окрашенный; hue – краска, оттенок, тон, цвет).
I had so worked upon my imagination as really to believe that about the whole mansion and domain there hung an atmosphere peculiar to themselves and their immediate vicinity – an atmosphere which had no affinity with the air of heaven, but which had reeked up from the decayed trees, and the gray wall, and the silent tarn – a pestilent and mystic vapour, dull, sluggish, faintly discernible, and leaden-hued.
Shaking off from my spirit what must have been a dream (стряхнув с души то, что, должно быть, было грезой), I scanned more narrowly the real aspect of the building (я осмотрел более тщательно реальную наружность здания). Its principal feature seemed to be that of an excessive antiquity (его главная черта, казалось, была /черта/ глубокой древности; excessive – превышающий, сильный). The discoloration of ages had been great (обесцвечивание годов = временем было большим). Minute fungi overspread the whole exterior (мельчайшие грибки покрывали весь экстерьер; to overspread – простираться, распространяться; накрывать, покрывать), hanging in a fine tangled web-work from the eaves (свисая тончайшей переплетенной паутиной с карнизов). Yet all this was apart from any extraordinary dilapidation (и все же это все было далеко от какой-либо необычайной ветхости; apart – врозь, отдельно).
Shaking off from my spirit what must have been a dream, I scanned more narrowly the real aspect of the building. Its principal feature seemed to be that of an excessive antiquity. The discoloration of ages had been great. Minute fungi overspread the whole exterior, hanging in a fine tangled web-work from the eaves. Yet all this was apart from any extraordinary dilapidation.
No portion of the masonry had fallen (никакая часть каменной кладки не обвалилась; to fall – падать); and there appeared to be a wild inconsistency between its still perfect adaptation of parts (и, казалось, было дикое = сильное несоответствие между ее все еще совершенной прилаженностью частей), and the crumbling condition of the individual stones (и крошащимся состоянием отдельных камней). In this there was much that reminded me of the specious totality of old wood-work (в этом было многое, что напомнило мне об обманчивой целости: «совокупности» старых деревянных изделий) which has rotted for long years in some neglected vault (которые гнили долгие годы в каком-нибудь заброшенном подвале), with no disturbance from the breath of the external air (без беспокойства = воздействия дыхания внешнего воздуха).
No portion of the masonry had fallen; and there appeared to be a wild inconsistency between its still perfect adaptation of parts, and the crumbling condition of the individual stones. In this there was much that reminded me of the specious totality of old wood-work which has rotted for long years in some neglected vault, with no disturbance from the breath of the external air.
Beyond this indication of extensive decay, however (помимо этого признака сильного разрушения, однако), the fabric gave little token of instability (здание давало = показывало мало признаков шаткости). Perhaps the eye of a scrutinising observer might have discovered a barely perceptible fissure (возможно, глаз внимательного наблюдателя мог бы обнаружить едва заметную трещину), which, extending from the roof of the building in front (которая, протягиваясь от крыши здания на фасаде), made its way down the wall in a zigzag direction (шла: «делала свой путь» вниз по стене зигзагом; direction – направление), until it became lost in the sullen waters of the tarn (пока не терялась в мрачных водах пруда: «пока не становилась потерянной»; to become – становиться; to lose – терять; lost – потерянный).
Beyond this indication of extensive decay, however, the fabric gave little token of instability. Perhaps the eye of a scrutinising observer might have discovered a barely perceptible fissure, which, extending from the roof of the building in front, made its way down the wall in a zigzag direction, until it became lost in the sullen waters of the tarn.
Noticing these things, I rode over a short causeway to the house (заметив = осмотрев все эти вещи, я подъехал по короткой дорожке к дому; to ride). A servant in waiting took my horse (слуга в ожидании взял = слуга дома принял мою лошадь), and I entered the Gothic archway of the hall (и я вошел через готический арочный вход в зал). A valet, of stealthy step, thence conducted me, in silence, through many dark and intricate passages (лакей, с крадущейся походкой, оттуда вел меня, в молчании, по многим темным и запутанным коридорам) in my progress to the studio of his master (в моем пути в кабинет его хозяина).
Noticing these things, I rode over a short causeway to the house. A servant in waiting took my horse, and I entered the Gothic archway of the hall. A valet, of stealthy step, thence conducted me, in silence, through many dark and intricate passages in my progress to the studio of his master.
Much that I encountered on the way (многое из того, что я встретил по пути) contributed, I know not how, to heighten the vague sentiments (внесло свою лепту – не знаю, как – в то чтобы повысить = усилить смутные чувства; to contribute – привнести; способствовать) of which I have already spoken (о которых я уже говорил). While the objects around me (в то время как предметы вокруг меня) – while the carvings of the ceilings, the sombre tapestries of the walls, the ebon blackness of the floors (в то время как резьба на потолке, темные гобелены на стенах, эбеновая чернота полов), and the phantasmagoric armorial trophies which rattled as I strode (и фантасмагоричные геральдические трофеи, которые гремели от моих шагов: «пока я шагал»; to stride), were but matters to which, or to such as which, I had been accustomed from my infancy (были лишь предметами, к которым или к подобным которым я был привычен с детства) – while I hesitated not to acknowledge how familiar was all this (в то время как я не колебался признать, как знакомо /мне/ все это) – I still wondered to find (я все же удивлялся обнаружить = обнаружив) how unfamiliar were the fancies which ordinary images were stirring up (как непривычны были фантазии, которые будили: «расшевеливали» обычные образы).
Much that I encountered on the way contributed, I know not how, to heighten the vague sentiments of which I have already spoken. While the objects around me – while the carvings of the ceilings, the sombre tapestries of the walls, the ebon blackness of the floors, and the phantasmagoric armorial trophies which rattled as I strode, were but matters to which, or to such as which, I had been accustomed from my infancy – while I hesitated not to acknowledge how familiar was all this – I still wondered to find how unfamiliar were the fancies which ordinary images were stirring up.
On one of the staircases, I met the physician of the family (на одной из лестниц я встретил семейного врача; to meet). His countenance, I thought, wore a mingled expression of low cunning and perplexity (его лицо, подумал я, носило = имело смешанное выражение изворотливости: «низкой хитрости» и замешательства; to think – думать; to wear – носить /например, об одежде/). He accosted me with trepidation and passed on (он приветствовал меня с беспокойством и прошел дальше; to accost smb. – подходить и обращаться к кому-либо). The valet now threw open a door (вот лакей распахнул дверь; now – теперь; to throw open – распахнуть: «кинуть открытым») and ushered me into the presence of his master (и проводил меня к своему хозяину; presence – присутствие, чье-либо общество; to usher – провожать, сопровождать; вводить).
On one of the staircases, I met the physician of the family. His countenance, I thought, wore a mingled expression of low cunning and perplexity. He accosted me with trepidation and passed on. The valet now threw open a door and ushered me into the presence of his master.
The room in which I found myself was very large and lofty (комната, в которой я оказался: «нашел себя», была очень большой и высокой; to find – найти). The windows were long, narrow, and pointed (окна были длинными, узкими и заостренными = стрельчатыми), and at so vast a distance from the black oaken floor (и на таком большом расстоянии от черного дубового пола; vast – обширный) as to be altogether inaccessible from within (чтобы быть совершенно недосягаемыми изнутри). Feeble gleams of encrimsoned light made their way through the trellised panes (слабые отблески окрашенного в малиновый света пробивались: «делали свой путь» сквозь зарешеченные стекла; crimson – малиновый, пурпурный; to encrimson – делать малиновым, окрашивать в малиновый), and served to render sufficiently distinct the more prominent objects around (и служили тому, чтобы сделать достаточно различимыми более заметные предметы вокруг); the eye, however, struggled in vain to reach the remoter angles of the chamber (глаз, однако, напрасно силился достичь более отдаленные углы комнаты; to struggle – бороться; in vain – напрасно, тщетно; remote – отдаленный), or the recesses of the vaulted and fretted ceiling (или укромные уголки сводчатого и украшенного резьбой потолка; to fret – украшать резьбой или лепкой).
The room in which I found myself was very large and lofty. The windows were long, narrow, and pointed, and at so vast a distance from the black oaken floor as to be altogether inaccessible from within. Feeble gleams of encrimsoned light made their way through the trellised panes, and served to render sufficiently distinct the more prominent objects around; the eye, however, struggled in vain to reach the remoter angles of the chamber, or the recesses of the vaulted and fretted ceiling.
Dark draperies hung upon the walls (темные ткани висели на стенах; to hang). The general furniture was profuse, comfortless, antique, and tattered (общая = основная мебель была массивной, неудобной, древней и обшарпанной). Many books and musical instruments lay scattered about (многочисленные книги и музыкальные инструменты лежали разбросанные вокруг; to lie – лежать), but failed to give any vitality to the scene (но не могли придать какой бы то ни было живости этой сцене; to fail – не смочь, не суметь, потерпеть поражение). I felt that I breathed an atmosphere of sorrow (я чувствовал, что дышу: «дышал» атмосферой печали; to feel – чувствовать). An air of stern, deep, and irredeemable gloom hung over and pervaded all (атмосфера суровой, глубокой и неодолимой мрачности нависала надо /всем/ и пронизывала все; to redeem – выкупать /заложенные вещи и т. п./; выплачивать /долг по закладной/; возвращать, восстанавливать; обретать вновь, получать обратно; искупать /вину, грехи).
Dark draperies hung upon the walls. The general furniture was profuse, comfortless, antique, and tattered. Many books and musical instruments lay scattered about, but failed to give any vitality to the scene. I felt that I breathed an atmosphere of sorrow. An air of stern, deep, and irredeemable gloom hung over and pervaded all.
Upon my entrance, Usher arose from a sofa on which he had been lying at full length (при моем появлении Ашер встал с дивана, на котором он лежал в полный рост: «длину»; entrance – вход; to arise – вставать), and greeted me with a vivacious warmth which had much in it, I at first thought, of an overdone cordiality (и приветствовал меня с живой теплотой, в которой было много, как я сперва подумал, преувеличенной сердечности) – of the constrained effort of the ennuyé man of the world (принужденного усилия скучающего светского человека: «человека мира»). A glance, however, at his countenance, convinced me of his perfect sincerity (впрочем, один взгляд на его лицо убедил меня в его совершенной искренности; however – однако, впрочем).
Upon my entrance, Usher arose from a sofa on which he had been lying at full length, and greeted me with a vivacious warmth which had much in it, I at first thought, of an overdone cordiality – of the constrained effort of the ennuyé man of the world. A glance, however, at his countenance, convinced me of his perfect sincerity.
We sat down (мы сели; to sit down – садиться: «сесть вниз»); and for some moments, while he spoke not (и несколько секунд, пока он не говорил), I gazed upon him with a feeling half of pity, half of awe (я пристально глядел на него с чувством наполовину жалости, наполовину ужаса). Surely, man had never before so terribly altered, in so brief a period, as had Roderick Usher (точно, человек никогда прежде не менялся так ужасно за такое короткое время, как /изменился/ Родерик Ашер)! It was with difficulty that I could bring myself to admit the identity of the wan being before me (лишь с трудом я смог заставить себя признать идентичность истощенного существа передо мной; to bring – привести) with the companion of my early boyhood (с товарищем моего раннего детства). Yet the character of his face had been at all times remarkable (но характер его лица был во все времена примечательным).
