Помоги проекту - поделись книгой:
– Да, и то боялись, что вырвется… Кирпичи когтями продирала, по стенам бегала…
– Вот это да… Брюн, ты слышишь? А все же, чем кормили?
– Да ничем. Миску с водой просовывали на лопате, через специальный люк… И ту прокусывала.
– С девушками так не обращаются, – строго заметил я. – Сколько это у нее обычно продолжается?
Старый Карл сделал неопределенное движение плечами:
– Когда как… Примерно около суток.
– Ее сестра погибла от этого, – вдруг вставила Амалия.
Старый Карл хмуро кивнул.
– Да, влюбилась в одного свистуна, услышала, как разговаривает по телефону… с другой… Захотела навсегда остаться волчицей, сбежала из дома. Был там еще лесничий… – он махнул рукой. – Короче, все скверно кончилось. Ее наверняка давно нет в живых. А у нас тут прямо как в старой легенде.
– Что за легенда?
– Да просто есть такая сказка.
– Дядя Хельмут, – сказал я со злостью, – может быть, вас это удивит, но я с некоторых пор очень интересуюсь сказками. Причину вы можете видеть невооруженным глазом. Рассказывайте.
Мать с сыном с сомнением переглянулись.
– Ну… Семейное предание… Был какой-то волшебный музыкант, исцелял увечных и одержимых, влюбился в женщину-оборотня и снял с нее заклятие… вот и все. Якобы от них и пошла семья Ветте, поэтому и волк на гербе.
– Как? – тихо спросил я. – Как он узнал, что она излечилась?
Карл принялся крутить волоски на левой брови, что было признаком величайшей сосредоточенности, и снова беспомощно взглянул на мать.
– Я не помню…
– Там были какие-то карлики, – сказала Амалия. – Или гномы. Кажется, они служили вервольфам…
– Симбионты?
– Бруно, я была маленькой девочкой, когда слышала эту историю…
– Да! – вдруг оживился Старый Карл. – Точно, карлики! Они еще кричали: «Мешки пусты, мешки пусты!»
– Что за мешки? Защечные, как у белок? Ну ладно, а что было дальше?
Увы, ответом мне было тягостное молчание.
– Ладно, хорошо, – сказал я. – Значит, так. Дядя Хельмут. Находясь в здравом уме и твердой памяти, я прошу у вас руки, а в данном случае лапы, вашей племянницы Брунгильды Ветте.
Второй раз за вечер Старый Карл выпучился на меня так, словно перед ним воскрес Фридрих Великий, или, по крайней мере, Манфред фон Браухич.
– Бруно, черт тебя дери, – захрипел он самым зловещим тоном. – Если это шутка, она будет последней в твоей жизни.
– Хельмут! – не выдержала Амалия. – Ты что, не видишь? Он вовсе не шутит! Мальчик мой, как ты мог решиться на такое?
– Нет, это не шутка, черт меня дери, как вы говорите, дядя Хельмут, – подтвердил я. – Мы любим друг друга, я надеюсь на ее согласие, кстати, вот кольцо… Благословляйте нас скорее, и мы пойдем, потому что Брюн нервничает, и нам еще надо заехать за едой. Да, советы оставить ее у вас не принимаются.
Тут Старый Карл наконец расслабился и сел на стул. Ситуация входила в привычное для него командное русло.
– Ты что же, собрался прогуляться с ней по магазинам? Благославляю, но никуда вы не поедете! В машину, и немедленно марш домой, раз уж тебе жизнь не дорога! Список продуктов продиктуешь по телефону, запритесь и сидите, пока все не кончится!
– Я собирался устроить торжественный ужин со свечами.
– Будут тебе и свечи, быстро вниз! Амалия, извини, но, кажется, мы опоздаем.
Амалия лишь отмахнулась знаменитым кружевным платочком.
Я накрыл сразу два стола. Один – празднично-официальный, с протокольным набором рюмок, бокалов, тарелок, подтарельников, салфеток и неподъемными приборами – подарком моих тетушек-помещиц, Бригиты и Маргариты, с любой из вилок не страшно выйти на медведя – и завершающим аккордом взгромоздил подсвечники. Второй – походный, прямо на полу, для временного перекуса. Для себя я соорудил фантастический салат, без разбора накрошив колбасы, ветчины, солений, маринадов, не знаю чего еще, и полив всю фантасмагорию кетчупом; для Брюн доставили копченый бараний бок, который она неуловимым движением прорезала как бензопилой, и половина тут же исчезла у нее в пасти, кроме того, я периодически скармливал ей особо приглянувшиеся кусочки моего ирландского рагу. Себе виски я наливал в стакан, Брюн – в увесистую саксонскую посудину, будто специально рассчитанную на то, чтобы волк, будучи навеселе, ее не опрокинул. Не скрою, часам к восьми оба уже счастливо пребывали в состоянии наилегчайшего подпития.
– Брюн, давай порассуждаем… С одной стороны, женитьбу на оборотне обычным делом, конечно, не назовешь… что бы на это сказала моя старая учительница? Так и слышу: «Бруно Штейнглиц, я всегда была уверена, что ты кончишь подобным образом». Ах, фрау Пик, ну разумеется, я жизнь положу на то, чтобы соответствовать вашим идеалам… Тьфу! С другой стороны, если твоя жена – чудесная, милая, обаятельная женщина – пару раз в год… или реже… отращивает клыки и все такое, а все прочее время лучше ее на свете нет – да она и с клыками очень ничего – то кой черт еще чего-то искать? Да любой мужчина согласится и будет в восторге… Собственно, я и есть этот самый мужчина… С детьми, конечно, некоторая проблема… тут надо раскинуть мозгами… Слушай, Брюн, что-то мы ослабели, давай перелезем на диван, а то как бы нам не уснуть на полу… Наши чувства чего-нибудь стоят или нет? Что же, чуть больше шерсти – и конец любви?.. Так, на что это ты намекаешь? Ага… Ты знаешь, меня и самого разбирает, но как-то неловко … в таком виде… Ты считаешь, ничего? Тоже верно, какого черта… А как вообще это дело устроено у волков? Дай хоть посмотреть… Ты не против? Хм, хвост… Хотя почему бы и нет? Не волчьим хвостам остановить Бруно Штейнглица…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
… надеюсь, ты не сделаешь меня вожаком волчьей стаи.
Проснулся я от каких-то звуков. Было не меньше часа ночи. Шея и левая рука страшно затекли от неудобной позы, я с трудом расклеил один глаз и первое, что увидел – торшер по-прежнему горел – все вокруг, и постель, и пол, устлано шерстью. Кряхтя, я перекатился на другой бок и обнаружил, что Брюн лежит рядом в первозданном облике и глухо рыдает в подушку. Я испустил радостный вопль, откашлялся, испустил снова и кинулся ее обнимать и целовать. В ответ меня, словно надгробный памятник, оросили слезами.
– Брюн! Любимая! Господи, как же я соскучился! Да что с тобой такое? Что случилось?
В ответ она простонала что-то невнятное, типа «Ты все видел, ты меня бросишь».
– Вот те раз, это с какой же стати? Или ты больше не ты? Или я больше не я? Так, давай посмотрим… Знаменитые пальцы – подергаем – по моему, все нормально… ну-ка, иди сюда, – я ухватил ее, посадил на себя и, как и обещал, пошлепал ее роскошными прелестями друг о друга. – Ты знаешь, все на месте. Вот только ушей мне жалко… Или у тебя пост-звериная депрессия? Это мы сейчас исправим. Оглянись – нас ждет праздничный стол.
Брюн зажала себе рот обеими руками сразу и так с минуту смотрела на меня потрясенным взглядом, потом действительно оглянулась, прерывисто, в три приема, вздохнула и сказала:
– Мне срочно нужно в ванную.
Пока шампуни, оставленные безвозвратно покинувшими мой кров дамами, смывали следы сверхестественных превращений, я развил кипучую деятельность: пробежался по наиболее заметным местам с пылесосом, попутно убедившись, что отделить волчью шерсть от натурального шотландского пледа без стирки – задача невыполнимая, стремительно опустошил холодильник, расставив на столе заготовленные яства, откупорил бутылки и зажег свечи. Тут появилась и Брюн, в громадном тюрбане из мохнатого банного полотенца.
– Ооооо… Садись за стол. И ради Бога, не одевайся, ты мне нравишься именно в таком виде.
– Бруно, ты неисправим… Но мне холодно. Дай мне твою испанскую рубашку – ту, с большими рукавами. Какой стол… Спасибо тебе, милый, у меня слов нет…
Завернутая в мой широченный черный балахон, Брюн выглядела очень здорово – вид у нее стал домашний и уютный.
– Ну, будь здорова, за твое возвращение… Ты что-нибудь помнишь?
Она покачала головой.
– Очень смутно… как сон. Я только чувствовала, что ты все время рядом. Ты чудо, так со мной еще никто себя не вел… Бруно, как мне тебя благодарить? Я просто не знаю.
– Ну… нового способа пока не придумали. Да ты пей… Самое главное – как ты себя чувствуешь?
– Нормально я себя чувствую… Бруно, правда, я не знаю, что говорить…
– Вот и не говори ничего – знай себе ешь и пей. Говорить буду я.
Я снял с полки футляр с кольцом, открыл, подошел поближе и бухнулся на одно колено, едва не угодив локтем в салат.
– Брунгильда Ветте, я люблю тебя и прошу быть моей женой. Ммм… Дядя Хельмут согласен. Сразу можешь не отвечать… хотя почему бы и нет.
Брюн ничего еще не успела ответить, как произошла довольно странная вещь. По комнате прокатилась какая-то горячая волна, будто за нашими спинами на мгновенье приоткрыли дверцу исполинской топки; огненный контур пробежал по мне, начав от лопаток и соскочив с кончика носа, как если бы я пересек луч лазера – даже померещился запах паленого. Моя драгоценная, однако, и бровью не повела – она смотрела на кольцо, и глаза ее вновь были полны слез. Да что за сюжет такой? Все рыдают. Не моя ли следующая очередь? Брюн посмотрела на меня взглядом любящей матери на неразумного младенца.
– Бруно, зачем тебе это надо? Почему ты это делаешь?
– Скажем так: из-за чего я это делаю. Из-за твоих глаз, моя дорогая. Хотя и египетские пальцы тут играют немалую роль. Я знаю, что не все в жизни мед да патока, случается и дерьмо… то есть, я хочу сказать, трудные минуты. И вот когда прикрутит и станет невмоготу, я хочу посмотреть в твои глаза. Я хочу, чтобы они были рядом… и все остальное тоже.
Тут я распалился и несколько раз стукнул лбом об стол.
– Бруно, что ты?
– Не волнуйся, это я от избытка чувств. Но дело не только в дерьме и трудностях. Когда мне будет весело, когда я буду доволен и счастлив, ты нужна мне еще больше, потому что без тебя не надо мне ни веселья, ни счастья.
Последние слова, в свежеусвоенной манере я уже прорычал в самом нижнем регистре – вот уж воистину, с кем поведешься, с тем и наберешься.
– Бруно, ты хороший и добрый человек. И тебе нужна такая же нормальная, хорошая девушка. Ты заслуживаешь самого большого счастья. А я старая тетка с большими…
– Это-то мне и нравится.
– Бруно, не хулигань. С большими проблемами, как ты уже понял. Я не собираюсь ломать тебе жизнь. И спасибо тебе, я никогда не забуду, что ты для меня сделал.
– Да что же ты ничего не ешь? – огорчился я. – Шампиньоны совсем неплохие, ветчина тоже, и вот эта колбаса мне страшно нравится с детства. У тебя коньяк не тронут. Вообще, где твой волчий аппетит? Ты что же, думаешь, я ждал какого-то другого ответа? Ничего ты не поняла. Такому шальному парню как я, как раз и нужна такая жена как ты. И тебе нужен именно такой сумасброд. Это не значит, что мы какая-то идеальная пара, ругаться будем как миленькие. Но никуда нам друг от друга не деться. Такая любовь как гарпун – вытащить можно только вместе с кишками. Давай пожалеем мои кишки… Вообще, обо мне ты подумала? Каково мне без тебя? Разумеется, нет, вот он, звериный оскал эгоизма… Я твой Маугли, и возиться тебе со мной до конца дней, даже и не надейся отвертеться.
– Я вообще-то не против, – ответила Брюн. – Только дай мне собраться с мыслями.
На следующий день проспали, естественно, до обеда.
– Позвони Амалии, она волнуется, – спохватился я, толком еще не продрав глаз и головой вниз, руками по полу сползая с дивана.
– Уже позвонила, соня, – отозвалась Брюн сквозь плеск воды из-за кольцевой занавеси с рыбками, изображающей ванную. – Тебе привет.
Есть такие девушки, которых хлебом не корми, дай только забраться в ванну с гелями, пенами, шампунями, кремами и еще незнамо чем – водоплавающие какие-то. Зевая до хруста в челюстях и лязганья зубов, я взялся за уборку – для начала оттащил всю посуду в мойку, потом принялся скатывать пледы, благо всякая там химчистка здесь же, в цокольном этаже – но тут рука моя дрогнула.
И не только рука.
У меня два пледа – как объясняли знающие люди, один цветов Стюартов, второй – клана МсКормиков; кто из них кто – понятия не имею. Вчера обоих уравнял в правах слой черно-серой шерсти, удалить который элементарно-механическим путем, в смысле вручную, нечего было даже думать. Сейчас я заворожено поводил ладонью по шершаво-пушистой поверхности – ничего. Девственная чистота, или как корова языком. Я крепко поскреб в затылке. Парадокс сознания – почему-то шерсть вервольфа представлялась мне более материальной, чем сам вервольф. Постучав извилиной об извилину, я быстрым шагом направился к пылесосу и, раскрыв пластмассовое чрево, заглянул в пылесборник. Та же картина. Мешок пуст.
Ай-ай-ай. Где-то ведь я недавно слышал это выражение. Мешки пусты. Сдается, не мне первому пришла в голову мысль собирать шерсть оборотней…
Тут и Брюн появилась передо мной во всем великолепии.
– Собирайся, мы опаздываем, – объявила она. – Амалия и Хельмут через час уезжают в Красный Замок, Хельмут прямо оттуда едет в Дортмунд, а потом в Берлин…
– Да-да, помню, к Хеклерам, занудные ребята…
– … а вернется он только к шестнадцатому, то есть к самому празднику, так что все заботы возлагаются на нас. Амалия просит, чтобы ты обязательно был и что-нибудь придумал, потому что девочки в тебе души не чают. А мне еще надо успеть в Госпиталь, вот какая у нас программа. Просыпайся, лежебока!
Она снова повалила меня на диван и немного помесила. Мать честная, я и забыл, ежегодное сборище, двойной день рождения! Штука в том, что дочери Старого Карла откололи невероятный номер: родились в один день – с разницей в четыре года. Это событие отмечается грандиозными торжествами, так было заведено, когда еще была жива Мария, и теперь Старый Карл пунктуально следует канону заведенной некогда традиции. Мне на этом празднестве обычно отводится роль присяжного увеселителя – единственный случай, когда папаша Ветте, пусть и со скрежетом зубовным, но терпит мои шуточки и выкидоны.
Мы помчались сломя голову, но Амалию и Старого Карла застали уже у самого лимузина. Магдалены видно не было, и это подтверждало мои предположения о серьезных переменах в архитектуре семейства Ветте. Впрочем, как вскоре выяснилось, у красавицы Магды нашлись другие важные дела. Увидев нас, Амалия прослезилась и с утробным клокотанием обняла Брюн так, что та практически утонула в ее необъятных телесах – минуту были видны только ноги да шапка волос. Старый Карл уставился на меня с некой странной, почти грустной задумчивостью – впервые я видел его в подобном состоянии – и, помолчав, спросил:
– Как ты, успеешь закончить эскизы до шестнадцатого?
Я обомлел и онемел. Вдумайтесь – Старый Карл спрашивает у меня, уложусь ли я в срок! Задушевным тоном! Это вместо обычного: «Эскизы к шестнадцатому, в девять у меня, и опоздай хоть на минуту, бездельник!» Это что же такое творится? Уже сев в машину, он опустил стекло, поманил меня и страшным шепотом просвистел:
– Она согласилась?
– Думает.
– Думает… – саркастически повторил Карл, и на этом встреча на высшем уровне завершилась. Автоматические ворота медленно отворились, и похожий одновременно и на платформу, и на вагон «майбах» унес царствующую чету прочь.
Мы вошли в дом, Брюн поскакала переодеться и разобраться с вещами, потом решили перекусить, потому что оголодали, пропустив и завтрак и обед, по команде старины Фердинанда нам соорудили более чем приличный стол, и тут мы столкнулись с Руди, летящим куда-то на всех парах.
– Ага, отлично! – закричал он. – И мне тоже тарелочку, за два часа до начала, то, что надо, никуда больше не потащусь! А вы идете?
– Это куда?
– Бруно, да ты совсем забыл, на каком свете находишься! Брюн, тряхни его, у меня рука не достает. Посмотри на календарь – сегодня бал, закрытие «Рейнского сезона»! Ты что, на набережной не был? Пол-реки перегородили, протокольная съемка, я танцую с принцессой Беатрисой!
– Принцесса Беатриса – дура, – заметил я. – Передай ей это с приветом от меня.
– А, у тебя все дураки, – отмахнулся Руди. – Ты и Георга обругал… Брюн, вообрази – торжественный момент, вся верхушка, а Бруно вдруг заявляет наследнику престола, что тот полный идиот. Георг парень нервный, в крик. Скандал, нас вывели, ну, мы духом не упали, поехали веселиться дальше. А Георг остервенел, напился совершенно в стельку и решил выяснить отношения… Сидим у Кристины, два часа ночи, вламывается принц, с ним свита, охрана одна, охрана другая, полиция гоняет журналистов, Георг лыка не вяжет, с порога падает Бруно на грудь и рыдает: «Штейнглиц, говорит, я и сам знаю, что я кретин, но зачем ты при всей публике?» А Бруно так хладнокровно ему отвечает: «Спокойно, Георг, сейчас мы с тобой выпьем еще по одной, и все встанет на свои места». Выпили, и тут у Георга вконец крышу снесло. Где тут у вас, кричит, балкон над Рейном, я всем объявлю: да, Штейнглиц не соврал, я полный идиот, и плюю на вас, и брошусь в хладные воды! А у Кристины и вправду терраса – Георг как рванет, хорошо, Бруно успел перехватить, так он его метра два протащил, и какой-то журналюга успел-таки сделать снимок. Этот репортер, пока шел весь сыр-бор, подогнал откуда-то пожарную машину с корзиной на такой выдвижной штанге и засел там с телеобъективом как напротив кристининой террасы. Потом эта фотография заняла где-то первое место: у принца пол-лица – разинутый рот да ноздри, глаза закрыты, рука вперед, как у вождя на митинге, а ярусом ниже – голова Бруно – рожа зверская, вся такая сосредоточенная, вылитый Джейсон Стэтхем, держит Георга мертвой хваткой… Я тоже попал в кадр, да меня отрезали… Старый Карл тогда просто взбесился: «Ну, говорит, хороши вы оба!»
– Брюн, – сказал я, – давай позовем дедушку Вольфа, а то как-то неудобно.
Старый солдат выглядел, прямо скажем, далеко не лучшим образом, но страйкбольный камуфляж со всеми причиндалами сидел на нем безупречно.
– Здравствуйте, майор, как видите, у нас сегодня редкий денек затишья, так что я предлагаю вам вместе пообедать, присаживайтесь… У меня хорошие новости. В штабе собираются сделать вам сюрприз, но я не поклонник подобных вещей и коварно раскрою их планы: получено решение о присвоение вам звания подполковника. Несколько дней, придут документы, и мы будем вас поздравлять. Я знаю, вы не пьете, это разумно, но, может быть, в такой день…
– Благодарю вас, господин полковник, – отвечал дедушка, и в самом деле принимаясь за еду. – Не скрою, мне приятно признание моих заслуг перед отечеством… хотя я и догадываюсь, что обязан этим исключительно вам.
– Оставьте, майор, такие офицеры как вы – главное достояние наших вооруженных сил. Посмотрите лучше вокруг, какая чудесная осень, настоящее бабье лето, словно и нет никакой войны…
– Вы правы, господин полковник, – кивнул Вольфганг. – Скажу еще раз – я рад званию, но уже принял решение. Это моя последняя кампания. Если уж Господь не удостоит меня смерти в бою, то по заключении мира я выхожу в отставку. Чувствую, что пришла пора. Я совсем уже не тот.
– Боже мой, майор… Но что же вы станете делать? Чем займетесь?
Поделиться книгой: