Помоги проекту - поделись книгой:
Гладкий Виталий Дмитриевич
Жестокая охота
Кровавый узел
1. ВМЕСТО ПРОЛОГА
Ветер врывался в ночные улицы с разбойничьим свистом, сметая с пустынных мостовых опавшие листья. Тонкий лунный серп наконец вспорол полупрозрачную вуаль туч и величаво поплыл к центру звездного купола, опрокинутого над городом — время было полуночное. Тусклый свет уличных фонарей высвечивал щербатые улицы, черные провалы подъездов, мрачные коридоры переулков.
Звуки быстрых шагов нарушили тишину улицы, и из-за угла показалась пара: мужчина в плаще и худенькая женщина в меховом жакете. Вцепившись мертвой хваткой в рукав своего кавалера, она тащила его, как погонщик упрямого мула, — мужчина был дороден и навеселе.
— Какого ч-черта… — бормотал он, пытаясь свободной рукой достать из кармана сигареты. — Погоди, з-закурю… Торопишься, как голая в баню…
— Идем, ну идем же… — вполголоса уговаривала его женщина, пугливо оглядываясь по сторонам. — Уже поздно. Дети дома одни остались…
— Т-такси… Я сейчас такси п-поймаю… — Он хотел освободиться, но потерял равновесие и едва не растянулся на мостовой. — Елки-палки… Вся дорога в колдобинах.
— А ты бы еще одну рюмку выпил, — не сдержалась женщина и со злостью дернула его за руку сильнее, чем следовало бы. — Горе мое…
Мужчина хотел было что-то сказать ей в ответ, но тут перед ними словно из-под земли выросли три фигуры. С тихим возгласом “Ой!” женщина отпрянула назад.
— Ша, мадам! — с угрозой произнес хриплый прокуренный голос, и один из троицы, кряжистый, с бычьей шеей, подошел к ним вплотную.
— Что… что вам нужно? — пролепетала испуганная женщина.
— А ничего особенного, — криво усмехнулся кряжистый. — Перстенечки, камушки. И шкурку, она у тебя клевая, — он показал на жакет.
— Эй, ты…т-ты кто такой? — наконец очнулся и кавалер, до которого дошло, что происходит неладное. — П-пошел отсюда… — он попытался оттолкнуть кряжистого.
— Фраер чудит… — негромко бросил тот, и кто-то из его подручных резко и сильно ударил мужчину в солнечное сплетение.
Мужчина, хватая воздух широко раскрытым ртом, медленно осел на мостовую.
— Не нужно! Умоляю, прошу вас! — женщина начала плакать. — Вот, возьмите… — Она торопливо сорвала с себя жакет, сняла сережки, достала из сумочки кошелек. — Все заберите, только не трогайте нас.
— Понятливый бабец… — коротко хохотнул один из подельников кряжистого и попытался раскурить папиросу.
Страшной силы удар, пришедшийся в подбородок, отшвырнул его к стене дома, по которой он сполз вниз уже без сознания.
Второй бандит шарахнулся в сторону, но невесть откуда появившийся высокий парень в кожаной куртке точно рассчитанным движением захватил его руку и буквально воткнул растерянного громилу головой в мостовую.
Кряжистый, негромко ругнувшись, выхватил нож. Не обращая внимания на зловеще блеснувший клинок, парень неторопливо приблизился к нему и сказал:
— Вот и встретились, Валет… Долго я тебя искал…
— Ты!?
— Что, не верится? Похоронил, а я тебя и на том свете нашел бы, можешь не сомневаться.
— Н-но как..? — голос кряжистого дрожал.
— Судьба, Валет. Впрочем, тебе этого не понять. Да и незачем. Чересчур поздно…
Словно опомнившись, Валет вдруг пригнулся и с хриплым рыком кинулся на парня, целясь ножом ему прямо в живот. И наткнулся на вихрь ударов, сила и точность которых ошеломили бандита. Звякнул о камни мостовой нож, который не смогла удержать сломанная рука Валета, резкая боль пронзила его сердце, когда удар ногой протаранил грудь… Эта боль была последним, что успел ощутить в своей жизни бандит. Когда грузное тело Валета рухнуло на мостовую и из горла хлынула кровь, он был уже мертв.
Парень в кожаной куртке не спеша поднял воротник, задернул “молнию”, мельком посмотрел на недвижимые тела подельников Валета и скрылся в чернильной тьме проходного двора.
Безмолвная женщина, которая словно в трансе наблюдала за схваткой, снова заплакала и принялась тормошить своего кавалера, все еще не оправившегося от удара.
Где-то над ее головой заскрипели створки окна, и вскоре вдалеке замелькали огни милицейской патрульной машины.
Красный свет фонаря наполнял небольшую каморку таинственными полутенями. У стола сидел Костя и печатал фотографии. Слегка высунув язык от чрезмерного усердия, он терпеливо и осторожно окунал в кюветы листы фотобумаги. Белое глянцевое поле покрывалось сначала беспорядочно разбросанными пятнами, полосами, затем постепенно появлялись фигуры, лица. Весь процесс проявления для Кости был тайной, удивительной, непостижимой, и от этого сладостно-приятной. Вот и сейчас он пытался представить, какая картинка образуется из пока еще неясных, размытых очертаний, испещривших фотобумагу. Подцепив пинцетом бумажный прямоугольник, Костя с радостным удовлетворением вздохнул — получилось! На него смотрели добрые мамины глаза; она уютно примостилась у папиного плеча, а отец широко улыбался и подмигивал. Почему-то вспомнился тот вечер…
Они возвратились из эвакуации в марте 1946 года. Им здорово повезло — в городе осталось мало не разрушенных бомбежками и артобстрелами зданий, и одним из них был дом, в котором они жили до войны. Мама устроилась работать в конструкторское бюро ремонтного завода. Домой она приходила поздно, уставшая, насквозь пропыленная — после работы заводчане дотемна помогали убирать останки сожженных танков, орудий, другой военной техники, которая ржавела на окраинах города.
Костя ходил в первый класс. В городе не осталось ни одного школьного здания, мало-мальски пригодного для занятий. Городские власти с трудом нашли выход из положения — приспособили под классы городскую баню. Детей было много, помещений не хватало, и Костин класс занимался вместе со вторым и третьим. В холщовой сумке, которую мама сшила еще в эвакуации, лежал старый потрепанный букварь и пожелтевшие от времени газетные листочки. Тетрадей не было, поэтому приходилось выискивать довоенные газеты и писать между строчек и на полях жиденькими фиолетовыми чернилами, плоские круглые таблетки которых можно было купить только на толкучем рынке, втридорога.
В тот вечер Костя долго не мог уснуть: ворочался, кряхтел, как старик, наконец попытался перебраться на мамин диван, но она была неумолима. И, повздыхав, он опять отправился на свою видавшую виды кровать с медными шишечками на спинках.
Последнее письмо от отца они получили как раз перед Новым годом. В нем была фотокарточка — папа возле рейхстага в окружении друзей. Костя недоумевал: война закончилась, все возвращаются домой, и как донять причину падиной задержки? Может, он не соскучился по ним? На его расспросы мама отвечала коротко: “Так надо. Жди”. А затем, закрывшись в ванной, плакала…
Проснулся Костя от голосов: радостного, звенящего весенними ручейками маминого и мужского, раскатистого, чуть хрипловатого:
— Ну, где он там? Показывай!
— Витенька, обожди до утра. Уснул, спит Костик…
Костю словно ветром сдуло с кровати. Он выскочил из своей спаленки и застыл в дверях.
— Костя, папа…
Он узнал его, узнал сразу. Отец был точь-в-точь как на фотографии — высокий, широкоплечий, грудь в орденах и медалях, а лицо доброе, обветренное и уставшее. Костя неуверенно сделал шаг вперед, затем другой, и тут сильные руки подхватили его, и он взлетел под самый потолок.
— Папа… Папочка… Я тебя так ждал… — лепетал Костя.
У него кружилась голова, он всей грудью вдыхал крепкий мужской дух, которым была пропитана гимнастерка: смесь запахов табака, порохового дыма, соленого пота и утренних заморозков…
Счастье в тот. вечер переполнило их квартиру доверху, расплескалось в переливах гармошки по всему дому. Соседи разошлись только под утро. Костя так и уснул одетый, прижимая к груди отцову гимнастерку…
С той поры прошло семь лет. Мама по-прежнему работала на ремонтном, а отец — главным инженером нового хлебозавода, построенного вместо разрушенного гитлеровцами при отступлении. На летние каникулы Костю отвозили в деревню к бабушке, которая ни под каким предлогом не соглашалась оставить свой домишко на берегу реки и перебраться к сыну в город. Война забрала у нее троих: муж партизанил и погиб где-то на Брянщине, старшего сына убили под Варшавой, а дочку немцы угнали в Германию, и с той поры от нее не пришло ни одной весточки. Так и жила бабушка Лукерья в своем тесном мирке среди старых выцветших фотографий, которые привечали ее поутру улыбками довоенною счастья.
Сегодня папа с мамой ушли в кино на вечерний сеанс, а Костя, воспользовавшись их отсутствием и чтобы скоротать время, решил отпечатать фотографии — проявленная пленка, отснятая летом, в деревне, до сих пор покоилась в каморке, где они с отцом оборудовали фотолабораторию.
Неожиданно скрипнула дверь из прихожей в гостиную. Пришли! Но почему так рано? Костя торопливо ополоснул св|-ж ий отпечаток, сунул его б кювету с фиксажем и уже хотел было отворить дверь каморки, как вдруг раздался чей-то чужой гнусавый голос:
— Кто на стреме?
— Лупатый… — ответили ломким басом.
— Успеем?
— Должны…
— Когда кино заканчивается?
— Где-то без четверти одиннадцать.
— Точно?
— Спрашиваешь…
— Где пацан?
— Должен быть в спальне.
— Займись…
Кто-то потихоньку прошел в спальню. Луч фонаря скользнул по комнате, на долю секунды заглянул в щелку двери каморки.
Воры! Костя мигом потушил фонарь, выдернул шнур увеличителя из розетки и, почти не дыша, затаился возле двери.
— Никого нет!
— Как — нет? Ищи, мать твою… — грязно выругался гнусавый.
— Ищу, ищу… — недовольно пробасил второй вор.
— Поторапливайтесь! — прикрикнул на них третий, входя в комнату.
Костя осторожно прильнул к щели. Два вора стояли неподалеку от двери каморки, третий рылся в шкафу, а четвертый выглядывал из-за шторы на улицу.
— Говорю вам, никого, — наконец раздался бас второго вора.
— Может, к соседям отправили? — высказал предположение гнусавый.
— Хрен его знает…
— Лады… — третий из этой жуткой компании нетерпеливо прищелкнул пальцами. — Приступили.
— Чемоданы есть? — спросил бас.
— Всего два, — ответил гнусавый. — Ну да ладно, в одеяла остальное сложим да в узел свяжем.
— Интересно, какой паразит наколку на эту хазу дал? — выматерился бас. — Барахла — кот наплакал, все стираное-пе-рестиранное.
— Кто думал… Начальник все-таки. На рыжевье[1] и башли[2] был расчет?-
— Эй, гляди, еще одна дверь! — кто-то пнул дверь каморки.
— Заперта… — пробасил вор. — Не найду, где замок.
— Дай я попробую, — отстранил его гнусавый.
Костя, обливаясь холодным потом и едва дыша с испугу, зажмурил глаза — воры пытались отворить дверь каморки, которая была заперта на прочный засов. Во время оккупации в этой квартире жил начальник районной полиции, который и приспособил каморку под тайник. С внешней стороны трудно было заметить дверь, которую к тому же он оклеил обоями. А засов открывался хитромудрым приспособлением, системой рычагов, вмонтированных в пол.
— Может, взломаем? — предложил кто-то из воров.
— Ты что, дурак? Грохоту будет на весь дом, — зло ответил гнусавый. — Тут дверь, как в танке… — Он выругался.
— А если там медвежий шнифер[3]? — спросил обладатель басовитого голоса.
— Не похоже… — заколебался, судя по голосу, гнусавый. — По-моему, хаза на якоре[4].
— Ну тогда покатили отсюда, — решительно сказал третий вор, видимо, главарь. — А то вместо товара вшей наберемся…
И тут с улицы раздался свист.
— Шухер! Мотаем! — чей-то незнакомый Косте голос, видимо, того вора, который наблюдал за улицей.
— Барахло возьмите! — вскричал бас.
— Оставь, придурок! Ходу! — приказал главарь.
В это время на лестнице послышались шаги и звякнул ключ, которым пытались найти замочную скважину — лестница не была освещена.
— Лупатий, падло, проворонил! — зашипел страшным голосом главарь. — Я его в душу… печенку… селезенку… — отвел он злобу в трехэтажном мате.
— Что делать будем? — шепотом спросил бас.
— Что, что! Сам знаешь… Да не трясись, как шелудивый пес, не впервой! К двери, быстрее!
Заскрипели петли входной двери, щелкнул выключатель… Костя попытался крикнуть, но язык стал непослушным, и вместо слов он выдавил слабый писк.
И в это время раздался испуганный возглас мамы, затем послышался шум борьбы, что-то упало… и гулко, страшно громыхнули два выстрела подряд.
Поделиться книгой: