Путешествие в Египет.

Скелет этого несчастного был доставлен во Францию одновременно с трупом его жертвы. Он хранится в здании, примыкающем к королевскому саду, в первом анатомическом зале, слева от входа; принадлежит он человеку ростом примерно пять футов два дюйма. Кости кисти правой руки обожжены, следы огня видны и по сей день; шпиль, па который он был посажен, сломал ему два спинных позвонка; их заменили двумя деревянными, так искусно имитирующими настоящие, что отличить их почти невозможно.

Мы решили, что на следующий день доберемся до пирамид, по пути осмотрим поле боя и вернемся в Каир через Гизу. На рассвете нам привели первоклассных ослов, они всего за десять минут доставили нас в Булак; мы переправились через Нил и оказались на поле боя, где тридцать два года назад была разрешена последняя ссора между Востоком и Западом. Осмотр продолжался недолго; с высот Имбабы нам открылся прекрасный вид. К тому же все здесь навевало воспоминания и раздумья, но совсем не вдохновляло на описания. Отсюда мы продолжили свой путь к пирамидам; вскоре пришлось перейти на шаг, поскольку ослы увязали в песке по колено, и, таким образом, нам потребовалось около пяти часов, чтобы добраться до первой пирамиды; когда мы спешились, нам показалось, что до нее рукой подать.

Самая большая пирамида, па вершину которой обычно поднимаются путешественники, покоится на основании длиной шестьсот девяносто девять футов, и если смотреть на нее снизу, то кажется, что к вершине она становится слегка округлой. Пирамида состоит из камней, положенных один на другой, так что каждый следующий ряд немного отступает от края предыдущего, образуя гигантскую лестницу со ступенями высотой четыре фута и шириной десять дюймов. На первый взгляд нам показалось, что восхождение если и возможно, то, во всяком случае, трудноосуществимо. Но Мухаммед устремился к первой ступени, преодолел ее, влез на вторую и подал нам знак следовать за ним, словно приглашал совершить нечто чрезвычайно простое. Нужно признаться, что подъем на четыреста двадцать один фут под палящим солнцем - сомнительное удовольствие, к тому же камни, по которым мы карабкались, как ящерицы, были сильно раскалены, и поэтому мы вовсе не испытывали стыда, отставая от проводника. Что же касается Мейера, привыкшего взбираться по корабельным реям, то он чувствовал себя здесь превосходно и перескакивал со ступени на ступень как резвая козочка. Наконец через двадцать минут упорного труда, изрядно обломав ногти и ободрав колени, мы достигли вершины, откуда предстояло тотчас же спускаться вниз, иначе мы рисковали лишиться последних запасов жира, которые растопило бы египетское солнце. Однако я все же успел осмотреть открывшийся перед нами пейзаж. Если встать СПИНОЙ к Каиру, то слева видишь огромную пальмовую рощу, выросшую на месте Мемфиса; за ней возвышаются пирамиды Саккара, дальше расположено само селение, а за ним - пустыня; прямо перед вами тоже лежит пустыня, пустыня раскинулась и справа; иначе говоря, все пространство занимает огромная равнина огненного цвета, и, насколько хватает глаз, ее рельеф нарушают лишь небольшие песчаные холмики, наносимые ветром. Повернувшись лицом к Напру, видишь собственно Египет, то есть Нил, текущий по дну изумрудной долины; затем Каир - живой город, стоящий между двумя СВОИМИ мертвыми собратьями - Фустатом и кладбищем халифов, за могилами халифов - безжизненную цепь Мукаттам, словно гранитная стена закрывающую горизонт.

Несколько минут я прогуливался по площадке размером примерно тридцать на тридцать пять футов; огромные торчащие глыбы напоминали обломанные вершины горного хребта и были испещрены надписями, среди которых еще можно различить имена генералов французской экспедиции; по соседству с этими славными именами я увидел имена Шарля Нодье 28 и Шатобриана 29, запечатленные здесь господином Тейлором во время предыдущего путешествия.

Я посмотрел вниз на наших ослов и погонщиков - сверху они казались не больше скарабеев и муравьев - и попытался бросить в них камешек, но, как ни старался, камни падали, задевая стену пирамиды и могли достичь земли, только перепрыгнув со ступени на ступень.

Эта шалость напомнила мне о спуске; следует заметить, что поначалу он показался мне гораздо труднее подъема из-за диспропорции высоты и ширины ступеней; край каждой из них скрывает следующую, поэтому, стоя наверху, думаешь, что добраться до низа можно, усевшись на собственные ягодицы и скользя по этому покатому спуску до самой земли. Однако, прежде чем решиться на подобный поступок, нужно хорошенько все взвесить. К тому же, когда спускаешься па одну ступень, становится видна следующая, и так далее. Но, повторяю, путь этот отнюдь не легок, и тем, кто подвержен головокружениям, лучше вообще не подниматься на пирамиды.

Очутившись внизу, я рухнул на песок; меня мучила жара и жажда. Я не чувствовал этого во время подъема, поскольку меня одолевали совсем иные мысли. Мухаммед тут же произнес целую речь о том, что воду нужно пить не всю сразу и маленькими глотками, но я вырвал бутылку у него из рук и залпом осушил ее. Как только прошла жажда, меня стал донимать голод. К счастью, все остальные члены экспедиции честно признались, что испытывают те же неприятные ощущения, и поэтому мы единодушно решили: пришло время обеда. Привели осла, навьюченного провизией, и мы с радостью удостоверились, что в дороге с ней ничего не приключилось.

Мы обошли вокруг пирамиды, чтобы отыскать хоть какую-нибудь тень. Увы, солнце стояло в зените и потому равномерно изливало свои лучи на все четыре грани гробницы Хеопса. Мы начали озираться, пытаясь найти место, где можно было бы посидеть более пяти минут, не рискуя сойти с ума. Тогда наши арабы сказали, что па трети высоты пирамиды, с северной стороны, расположен вход, через который можно попасть внутрь. Это темное отверстие, казалось, специально проделано в камне для того, чтобы колосс мог дышать, оно выглядело прибежищем тени и прохлады, и, несмотря на усталость, мы вновь двинулись наверх и уже через пять минут достигли цели. Мы обнаружили помещение, вполне пригодное для столовой, пусть не слишком комфортабельное, по уж, во всяком случае, прохладное; большего нам и не требовалось.

Покончив с трапезой, мы велели принести факелы, чтобы осмотреть, раз уж мы здесь очутились, пирамиду изнутри. Туда ведет наклонный под углом сорок пять градусов коридор, заканчивающийся квадратным отверстием со стороной около метра. Чем дальше от входа, тем прохладнее, но к дыму факелов еще примешивается неосязаемая пыль, которую поднимают посетители, и поэтому здесь очень трудно дышать. Наконец попадаешь в две камеры, одна из них называется камерой царя, другая - камерой царицы; в первой стоит гранитный саркофаг с разбитой крышкой, вторая камера пуста. Мы вышли из покоев их величеств, где было нечего осматривать, кроме стен, и отправились приветствовать его высочество сфинкса - огромного пса, сторожа гранитного стада, лежащего в сотне шагов по направлению к Нилу. С помощью арабов мне удалось вскарабкаться к нему на спину, а оттуда на голову, что, уверяю вас, совсем не просто. Мейер тут же последовал за мной. Тогда я быстро спрыгнул па плечи гиганта, а потом на землю и стал рисовать Мей- ера, который, стоя на ухе сфинкса, служил ему плюмажем, а мне - масштабом.

Возле большой пирамиды есть еще одна, поменьше, с сохранившейся остроконечной вершиной; сюда поднимаются редко, и первым, как рассказали арабы, на нее взобрался французский барабанщик, спасаясь от мамлюков; у него не оставалось другого выхода, как взобраться на пирамиду, где он становился недосягаемым для преследователей. Когда он добрался до вершины, ему пришла в голову мысль изо всех сил бить в барабан, взывая о помощи. Этот грохот был слышен на целое лье вокруг, п генерал Ренье послал две роты; они обратили мамлюков в бегство и освободили пленника; он спустился с пирамиды и был встречен со всеми подобающими случаю военными почестями.

Мы вновь уселись па ослов и вернулись в Гизу, но не для того, чтобы осматривать загородный дом Мурада, от которого наверняка не осталось и следов, а чтобы посетить заведение для цыплят-сирот.

Все знают, что в Египте наседок, способных высидеть только полтора десятка яиц одновременно, заменили паровыми печам, где выводят тысячи цыплят. Хозяин этого любопытного заведения не только работает па себя, но и принимает за небольшую мзду в инкубатор все яйца, которые ему приносят. Дортуар, где размещаются его пансионеры в скорлупках, представляет собой длинную галерею с двухъярусными ячейками по обеим ее сторонам; тепло распространяется от котла с водой, нагретой до нужной температуры, расположенного под полом. Заслонки этих ячеек выходят на галерею; первые десять-двенадцать дней они закрыты, потом их начинают ненадолго открывать, с каждым днем оставляя их открытыми все дольше и дольше, и наконец па двадцатый день появляются цыплята.

Мы подоспели в тот момент, когда у одной из печей "начались схватки", и, таким образом, роды произошли в пашем присутствии. Процедура эта крайне проста: яйца разбивают, словно для приготовления омлета, и цыплят вылущивают оттуда, как горох, затем одного за другим бросают обратно, причем обращаются с ними так, будто кидают в кучу камни. Сразу после "высиживания" цыплята начинают пищать что есть силы, а затем пускаются на поиски пропитания, впрочем напрасные, поскольку хозяин заведения берет на себя труд следить за тем, чтобы цыплята вылупились из яиц, но вовсе не намерен кормить их. К тому же они могут прожить без пищи три дня - наверное, благодаря теплу; если за этот срок их не забирают владельцы, то они переходят в собственность хозяина-наседки, который отправляет их на рынок и продает, не стараясь предварительно откормить.

Мы вернулись в Каир, заехав на остров Рода, где находится Ниломер.

Это приспособление, предназначенное для измерения высоты уровня воды в Ниле, представляет собой всего-навсего колонну высотой в восемнадцать локтей вместе с капителью; ежегодно на ней отмечают высоту воды в реке в момент паводка. Этот Нпломер, сильно пострадавший во время оккупации Каира французской армией, по приказу генерала Мену был восстановлен под руководством инженера путей сообщения Шаброля. Когда работы были завершены, перед памятником соорудили портик, а под перистилем над дверью в стену вмуровали плиту из белого мрамора и высекли па ней по-французски и по-арабски такую надпись:

"Во имя Аллаха милостивого и милосердного. В год IX30 Французской Республики и в 1215 год хиджры, 30 месяцев спустя после завоевания Египта Бонапартом, главнокомандующий Мену восстановил Ниломер. Самый низкий уровень Нила соответствовал 3 локтям 10 дюймам после солнцестояния VIII года.

В Каире воды начали прибывать на 16-й день после упомянутого солнцестояния и я.

Они поднялись на 2 локтя 3 дюйма над стержнем колонны па 107-й день после упомянутого солнцестояния.

Они начали спадать на 114-й день после упомянутого солнцестояния. Все земли были затоплены. Этот невиданный паводок высотой 14 локтей 17 дюймов позволяет надеяться на особо плодородный год".

В тот же вечер, вернувшись в Каир, господин Эйду, врач с "Улана", сопровождавший нас из филантропических побуждений, почувствовал, что сам подвергся тому самому заболеванию, от которого хотел уберечь нас. Господин Мсара тут же посоветовал послать за господином Десапом, врачом из Безансона, он обосновался в Каире со времен французской экспедиции и приобрел большой опыт в лечении глазных болезней, специально их изучив. Мы поспешили исполнять его совет, и час спустя пред нами предстал величественный старец в восточных одеждах и с большой бородой - это был наш соотечественник. Арабы, оценивающие ученость по длине бороды, высоко чтут этого человека. Поспешим добавить, он этого заслуживает, опровергая поговорку, что внешность обманчива.

IX. ВИЗИТ К ПОЛКОВНИКУ СЕЛЬВУ

И КЛОТ-БЕЮ 31

Узнав о возвращении в Александрию вице-короля, господин Тейлор отправился туда, мы же остались в Каире готовиться к путешествию на Синай.

Благодаря замечательному топографическому чутью, присущему парижанам, мы уже чувствовали себя в Каире так свободно, словно родились здесь; наши мусульманские одежды, которые, признаюсь без ложной скромности, мы носили с истинно восточным достоинством, распахивали перед нами любые двери, даже врата мечетей, куда мы взяли привычку частенько наведываться. Мечеть - это оазис города: здесь вас ждут прохлада, вода, тень, деревья и птицы. Здесь вы встретите арабских поэтов, они приходят сюда, чтобы в перерывах между молитвами толковать стихи из Корана, и своим пением убаюкивают набожных бездельников, проводящих все свое время под сенью цветущих апельсиновых деревьев; нам доставлял истинное удовольствие размеренно-монотонный голос муэдзина; пока он молод, он взбирается на самый верх мадана и оттуда призывает народ на молитву; с годами он опускается на ярус ниже и голос его тоже утрачивает былую звонкость; еще позже, будучи дряхлым старцем, он способен подняться лишь на самую низкую галерею, откуда его слышат только прохожие.

Часто нам доводилось находиться в мечети во время омовения, и, подобно истинным правоверным, мы тоже принимали участие в исполнении этих религиозных обрядов; по тому рвению, с которым мы смачивали водой нос и руки, можно было бы заключить, что мы прибыли из святых мест - Медины или Мекки. Нас всегда забавляло то, как при выходе из мечети молившиеся "разбирали" свою собственность; каждый мусульманин, входя в мечеть, оставляет на пороге обувь, и возле дверей всегда возвышается гора бабушей всех цветов и фасонов. Вспомните разъезды после парижских балов, где каждый берет не свою шляпу, а ту, что покажется ему самой лучшей; то же происходит и с бабашами; это форменный грабеж, поскольку никто из молившихся даже не дает себе труда разыскать пару обуви хотя бы того же цвета, что и его. Что же касается самых ревностных правоверных, то они возвращаются из мечети вообще босиком, поскольку те, кто остался недоволен доставшимися им бабушами, возмещают ущерб качества количеством и уходят, унося по четыре туфли: две на ногах и две на руках.

Можете себе представить, сколь частым и разнообразным бывает это развлечение в таком городе, как Каир, где только на одной улице мы насчитали около шестидесяти мечетей; мы по очереди зарисовали самые примечательные из этих храмов: гигантскую мечеть султана Хасана, где укрывались мятежники во время каирского восстания, с которыми расправились при помощи кавалерии и пушек; мечеть Мухаммед-бея, ее купол покоится на колоннах, уцелевших от древнего Мемфиса; мечеть Му-Рустам, отделанную редкостной мозаикой - все это великолепные памятники искусства XI-XII веков; мечеть султана Калауна, ее квадратные столбы доверху облицованы фаянсовыми плитками ослепительных цветов; мечеть султана Гури, ее роскошные своды украшены прихотливо переплетенными и кокетливо изогнутыми арабесками, и, наконец, мечеть Ибн Тулуна, названную в честь построившего ее завоевателя; для арабов, которые приходят сюда молиться чаще, чем в другие мечети, она стала святыней, для любопытных чужеземцев - достопримечательностью, ибо все в ней поражает- и древность (она построена в IX веке), и невиданные размеры, и необычный минарет, снаружи опоясанный лестницей. Зарисовывая интерьер этой мечети, я едва не стал причиной ужасного скандала. Поскольку христиане могут проникнуть в мечеть лишь под страхом наказания, назначаемого обычно теми, кто застигает их там врасплох, поскольку лишь очень немногие мусульмане занимаются живописью, мы из предосторожности улучали такой момент, когда в мечети оставалось совсем немного правоверных - они либо дремали, расположившись под цветущими апельсиновыми деревьями, либо предавались видениям, порожденным опиумом, кроме них были там еще поэты, поглощенные толкованием Корана или самосозерцанием и не обращавшие на пас никакого внимания. Я достал из-за пояса кроме бристольской бумаги32 еще один лист, испещренный арабскими буквами, и принялся за дело.

Заслышав за спиной чьи-то шаркающие, неторопливые шаги, я тут же клал исписанный лист поверх своего наброска; проходивший мусульманин искоса глядел на пего и, принимая нас за копиистов или поэтов, уходил, пожелав либо терпения, либо вдохновения, в зависимости ОТ ТОГО, чем, ПО его мнению, мы работали - руками или головой. Но тут я, вероятно, так углубился в созерцание своего творения, что не услышал, как ко мне кто- то приблизился; это оказался один из самых фанатичных завсегдатаев мечети; заметив тень на наброске, я инстинктивно положил сверху исписанный лист, но было уже поздно: правоверный увидел рисунок и признал во мне франка. Это открытие повергло его в такой ужас, что он бросился к одной из внутренних дверей, испуская дикие крики; я не стал терять времени, засунул рисунок, бристольскую бумагу и страницу рукописи за пояс и, решив, что если мусульманин позволил себе бегать в святом месте, то и я имею на это право, кинулся к выходу, в свою очередь не дав себе труда отыскать принадлежавшие мне туфли, обулся в первые попавшиеся и скрылся в соседней улочке.

Однако, чудом избегнув мук святого Стефана, я чуть было не повторил участь святого Лаврентия33. Горел один из домов в квартале франков; когда я увидел, что все бегут в направлении моего отеля, и к тому же имея только одному мне известные причины поторапливаться, я тоже устремился вслед за бегущими. Скоро мы оказались у места пожара, который спокойно делал свое дело, в то время как присутствующие пытались бороться с ним главным образом криками, жестами или молитвами. Между тем показался кади со своей гвардией, вооруженной бамбуковыми палками; в мгновение ока все вокруг опустело; рота солдат и около сотни добровольцев устремились к соседним деревянным домам, стоявшим вблизи горевшего. Работавшие действовали весьма рьяно, через час от домов не осталось и следа. Таким образом был отрезай путь огню, затем топорами подрубили главные опоры объятого пламенем дома, и он сразу рухнул; обломки залили водой и, оставив их тлеть под надзором стражи, разошлись.

Нашим вторым развлечением, не столь опасным, как первое, было посещение кофеен. Как известно, это светские заведения, и их смело может посещать кто угодно; курильщики опиума, игроки в шахматы и в мангаля - самые рьяные завсегдатаи кофеен. Ну а мы, не будучи любителями ни одного из этих развлечений, просто-напросто заказывали кофе и трубки. Мы не сразу привыкли к кофе, который на Востоке готовят иначе, чем во Франции: зерна слегка обжаривают, измельчают пестиком и заливают кипящей водой; пьют его таким горячим, как может выдернуть нёбо. Сначала я имел слабость попросить сахару и все необходимое для этой процедуры. Когда официант принес мне в ладони немного сахарного песку, я велел дать ложечку, чтобы размешать сахар, он поднял с пола какую-то щепку и любезно преподнес ее мне. Мои принципы не позволяют мне оскорблять окружающих, и поэтому, несмотря на брезгливость, которую я испытывал к этой импровизированной сахарнице, я подставил свою чашку, а затем поскоблил щепку перочинным ножом, чтобы освободить ее от всего наносного, и таким образом мне как нельзя лучше удалось испортить этот напиток. Тогда я попросил еще одну порцию кофе, выпил во всей его восточной первозданности и почувствовал изумительный аромат и изысканнейший вкус. Небольшие порции позволяют выпивать в день двадцать пять - тридцать чашек кофе; кофе вселяет бодрость, тогда как трубка - это развлечение. Стоит куда-нибудь зайти, и вам сразу же приносят кофе и чубук; кофе восстанавливает силы, отнятые жарой, ну а чубук заменяет разговор.

Происшествие, случившееся со мной в мечети Ибн Тулуна, на какое-то время отвратило нас от посещения святых мест, и мы решили совершить вторую поездку за город. Однажды, проезжая по Старому Каиру, мы встретили полковника Сельва, он изъявил желание принять в своем шатре господина Тейлора и просил передать ему это приглашение. Полковник Сельв, став Сулейман- беем, отрекся от христианской религии и от французских привычек, принял ислам и зажил восточной жизнью; несмотря на перемену веры и нравов, сердце его оставалось европейским и в нем еще жили национальные воспоминания: он велел расписать стены своего дома картинами самых славных баталий времен революции и империи, и отныне перед его взором всегда предстают соотечественники; он показывал нам эти картины с грустной улыбкой, и мы поняли, сколько страданий и душевной борьбы претерпел он, прежде чем отважился на то, что во Франции именуют вероотступничеством; он просил, чтобы мы посвятили ему целый день, и мы обещали. Как-то утром он явился к нам, требуя исполнения данного обещания. Господин Тейлор отыскал на Роде переданную в его распоряжение лодку, чтобы мы смогли добраться до пирамид Саккара и к развалинам Мемфиса, затем на обратном пути вместе с французскими офицерами, состоящими на службе у вице-короля, мы должны были устроить ужин по-европейски. Мы отправились в путь, взяв с собой господина Мсара, сопровождавшего нас во всех странствиях.

Дул попутный ветер, путешествие проходило великолепно. Мы плыли по Нилу - древние величали его отцом всех рек; волны, раскачивавшие нашу лодку, некогда омывали руины Фив и Филе; мужчины, которых мы видели на берегах, были одеты так же, как во времена Исмаила34, а женщины - как во времена Агари35; итак, нам ни минуты не приходилось скучать, а пояснения Сулейман-бея и господина Мсара придавали окружающему еще большую поэтичность. Из своих французских пристрастий господин Сельв сохранил любовь к охоте; я подробно расспросил его относительно здешних животных, н особенно о крокодилах.

Крокодилы никогда не спускаются до Нижнего Египта, и, чтобы увидеть их, нужно подняться до Дендера: в самые жаркие дни, когда уровень воды в Ниле очень низок, крокодилы выбираются из реки погреться на солнце; однако, прежде чем доставить себе подобное удовольствие, они принимают меры предосторожности, из чего можно заключить, что эти животные прекрасно отдают себе отчет в том, какой опасности подвергают себя, покидая свою естественную среду. Обычно их можно увидеть на песчаных отмелях, открывающихся, когда в Ниле убывает вода; они лежат неподвижно, как стволы деревьев, и почти всегда окружены большими птицами, которые, по-видимому, находятся с ними в самых добрых отношениях; один из лучших друзей крокодила - пеликан, как у буйвола и коровы- белая цапля, загадочный спутник, чья привязанность поистине необъяснима.

Когда крокодил не находит себе островка, где можно пожариться на солнце, он осмеливается вылезти на берег, но не удаляется от воды больше чем на пять- шесть шагов и, заслышав малейший шум, пыряет обратно. Именно в этом случае пеликан, наделенный очень тонким слухом, оказывает крокодилу неоценимую помощь: он взлетает, хлопая крыльями и испуская громкие крики, и таким образом предупреждает друга об опасности; крокодил стремительно погружается в реку. Кроме того, поскольку эти животные покрыты прочным панцирем, за исключением отдельных участков под конечностями, то, даже приблизившись к нему на расстояние выстрела, редко кому удается попасть именно в то место, где отсутствует эта природная броня.

Во времена Египетской экспедиции в Дендере жил один кашиф36; он очень любил охотиться на крокодилов и знал их излюбленные места, как наши браконьеры знают, где водятся зайцы и косули; иногда он устраивал засаду и, прикрывшись водорослями и пальмовыми листьями, проводил там целые дни, подстерегая свою редкостную добычу. Таким образом кашиф убил семь или восемь крокодилов внушительных размеров и водрузил их на крышу своего дома; издали они напоминали артиллерийскую батарею; этот обман зрения был единственной выгодой, которую кашиф извлекал из охоты. Он не разу не подвергся нападению крокодила, а наоборот, неоднократно наблюдал, как крокодилы убегают от человека.

После восхитительного двухчасового плавания мы сошли на берег против пирамид Саккара. Они древнее по возрасту и поэтому хуже сохранились, чем пирамиды Гизы,- их очертания утратил былую четкость, у одних ступени совсем невысокие, у других же, чтобы добраться до вершины, нужно преодолеть два огромных уступа, словно рассчитанных на великанов; у основания пирамид, на земле, валяются кости; достаточно слегка разгрести песок, и можно обнаружить остатки мумий, погребальных бинтов или же статуэтки богов, амулеты и скарабеев. Под землей находятся гигантские катакомбы, где покоятся обитатели древнего Мемфиса; некрополь раскинулся по всему побережью Нила.

Кроме женских и мужских погребений здесь захоронены животные - спелёнатые священными повязками кошки, ибисы, ящерицы - все они прежде почитались божествами. Положены эти разнообразные божества в общую могилу "валетом". Я взял под мышки ибиса и кошку, которые по внешнему виду показались мне значительными фигурами своего времени, и отправился, прихватив эту парочку, отдохнуть в склепе, испещренном иероглифами, местами прекрасно сохранившимися, а местами полустертыми путешественниками, этими варварами цивилизации. От пирамид Саккара мы отправились к пальмовой роще, выросшей на месте древнего Мемфиса, примерно в одном лье от пирамид. Трудно подобрать лучший саван для этих древних египетских руин: из земли выступают какие-то мраморные плиты и колонны и как бессмертный дух этих величественных развалин - поверженный колосс фараона Рамсеса Великого, покрывающий пространство в тридцать шесть футов.

В нескольких шагах от колосса находится библейский памятник, почти ровесник завоевателя, чья статуя лежит неподалеку; это склеп, арабы называют его темницей Иосифа, они считают, что именно сюда был привезен сын Иакова и что он поднимался по ведущим во дворец ступеням, которые вам непременно покажут, дабы толковать сон фараона. Впрочем, на Востоке языческие и библейские традиции всегда переплетаются; обе легенды связаны между собой, it нам еще не раз представится случай воскресить их в памяти одновременно.

Мы вернулись тем же путем, по Нилу,- это единственная дорога, пересекающая Египет, причалили напротив Шубры и отправились к полковнику Сельву.

Нас ждали к ужину. Среди приглашенных была одна знаменитость. Ля Контанпореп37, путешествовавшая в это время по Египту, была принята нашим щедрым соотечественником с королевскими почестями. Несколько дней назад она заболела и, поскольку чувствовала себя еще довольно слабой, чтобы встать с постели, попросила накрыть стол в ее комнате. Говорила она без умолку, так как ела мало, благодаря чему мы остались только в выигрыше. На следующий день мы начали готовиться к паломничеству на гору Синай. Мы прибегли к помощи соотечественника, молодого француза, господина Линана, который не так давно сопровождал графа де Форбена в Сирию и, придя в восторг от климата, архитектуры и от всей пронизанной поэзией атмосферы Востока, остался в Каире, предварительно исполнив свои обязательства перед знаменитым попутчиком. Он-то и предложил нам свои услуги па предмет объяснений с проводниками-арабами. Настало время вступить в переговоры с этими сынами пустыни; и вот мы отправились к господину Линану напомнить об обещании - он был готов его исполнить. Результат не замедлил сказаться; на следующий же день к нам явилась депутация племени валед-саид - одного из самых многочисленных на Синайском полуострове. Мы условились с вождем о цене и договорились о том, что сначала им предстоит привезти господина Тейлора из Александрии в Каир, а затем уже совершить путешествие на Сипай и вернуться в Суэц. Мы столковались на пятидесяти пиастрах за дромадера, то есть все путешествие должно было обойтись нам в восемнадцать франков.

Я наблюдал, как арабы со своими животными входили во двор нашего отеля, и это зрелище навело меня на серьезные размышления; всякий раз, когда я слышал рассказы о путешествиях на Восток, в качестве средства передвижения упоминались верблюды, и, думая об этом животном, я представлял его себе таким, как его описывает господин Бюффон38,- с двойным горбом на спине; в какой-то мере я свыкся с ним мысленно и тысячу раз воображал себя во время путешествия расположившимся в этом созданном природой ущелье на спине этого загадочного четвероногого, но с приездом на Восток все мои представления странным образом развеялись. Прежде всего я узнал, что двугорбых верблюдов в Египте вообще нет и что здесь без разбора всех верблюдов именуют дромадерам, и наоборот. Верблюд же рядом с дромадером примерно то же, что лошадь в упряжке рядом с верховой. Это открытие перевернуло всю стройную систему моих понятий: вместо ущелья оказалась гора, и к тому же, вместо того чтобы использовать ее как точку опоры для поясницы или груди, арабам пришло в голову взгромоздить именно на нее седло, увеличивающее высоту еще на восемь или десять дюймов, и, таким образом, поднять путешественника на десяток футов над землей. Прибавьте к этому рысь, от которой буквально выворачиваются наизнанку все внутренности, и можете себе представить все прелести этого восточного способа передвижения.

Для человека, по два-три раза падающего со своего осла на каждой прогулке, это не такая уж веселая перспектива. К счастью, я давно взял за правило бороться лишь с реально угрожающей опасностью и поэтому, имея впереди десять дней пли по меньшей мере неделю, гнал от себя тревожные мысли и был готов на следующий же день вновь предаваться беззаботной, полной соблазнов жизни, которую мы вели вот уже почти три недели.

На сей раз к нам в дверь постучал еще один француз, намеревавшийся занять нас на весь день. Это был Клот-бей, знаменитый врач, нам довелось встречать его в Париже в 1833 году; он состоял на службе у паши и, кстати, не раз оказывал ему неоценимые услуги; недавно ОН ОТ крыл В Абу-Забале больницу и хотел показать ее господину Тейлору, а затем приглашал нас к себе домой провести вечер на турецкий манер. Нетрудно вообразить, что мы с радостью согласились. Паша придавал исключительную важность больнице в Абу-Забале: она должна была стать школой для молодых врачей; мы увидели все страшные болезни Востока, неизвестные или забытые в Европе, которые упоминаются лишь в Библии: слоновая болезнь, проказа, водянка - иначе говоря, все болезни из Книги Иова. Молодые хирурги-арабы с внимательными, умными глазами демонстрировали своих больных, проявляя при этом излишнюю горячность, свидетельствовавшую об их стремлении понравиться начальству. Клот-бей понимал, что это зрелище, представляющее интерес для людей науки, у нас могло вызвать любопытство ненадолго, и мы быстро перешли в небольшой сад - настоящий оазис, где росли кусты сирени и апельсиновые деревья; казалось, здесь, в тени и прохладе, выздоровление наступает само по себе.

Около двух часов дня Клот-бей заметил, что погода резко ухудшилась, поэтому он предложил нам сесть на ослов и как можно скорее вернуться в Каир. Он рассудил так не без основания, ведь если ураган застанет нас в Абу-Забале, нам придется провести здесь весь день, что врядли доставит нам удовольствие, к тому же Клот-бей уже отдал необходимые распоряжения по поводу предстоящего приема. Мы мчались галопом, и, хотя больница находилась в двух - как нам показалось, нескончаемых - лье от Каира, меньше чем через час мы были у цели; я с радостью убедился, что я и мой осел до последней минуты составляли неразделимое целое; это вселило в меня некоторые надежды в отношении дромадеров.

Перед ужином Клот-бей повел нас в бани. Я уже подробно рассказывал, как происходит эта процедура, в главе об Александрии, поэтому не стану повторяться; к тому же я вполне освоился и, в свою очередь, превратился в ярого приверженца восточных бань.

Мы отправились в дом Клот-бея на ужин; все было на турецкий манер, единственная уступка Европе - наличие ножей и вилок; ужин состоял главным образом из плова, вареной баранины, риса, рыбы и сластей. После трапезы Клот-бей пригласил нас перейти в салоп и расположиться на огромном диване; нам подали по нескольку чашек превосходного кофе, которым мы наслаждались; затем каждому вручили по чубуку, а в ногах улегся негр, в чьи обязанности входило набивать, зажигать и выбивать трубки; видя, что мы устроились весьма удобно, Клот-бей хлопнул в ладоши, и вошли четверо музыкантов.

Признаюсь, увидев их, я ужаснулся, вспомнив музыкальный вечер в доме у вице-консула, мне совсем не хотелось вторично выслушивать подобный тарарам. Я с опаской взглянул на инструменты, и, увы, их вид не успокоил меня: во-первых, там был барабан, уже известный мне по путешествию на лодке; во-вторых, скрипка зэ, железная ножка которой была зажата между коленями исполнителя; два других инструмента напоминали мандолины с грифом невиданной величины. Оказалось, что злодеи-музыканты к тому же еще наделены голосами, они скрывали их до поры до времени, но в конце концов мы их услышали.

Концерт только начался и, казалось, ничем не должен был отличаться от того, что нам уже пришлось слушать, как вдруг вошел Жиль, одетый во все белое, с чем-то наподобие шляпы из тонкого фетра на голове, как у Пьеро. За ним - четыре женщины, в которых мы без труда узнали альмей. Это были каирские тальони40. Теперь мы уже не обращали внимания на музыку, его поглотили эти спустившиеся с небес гурии в элегантных, роскошных одеждах; на голове - богато расшитые и отделанные драгоценными камнями тарбуши, из-под которых ниспадали волосы, заплетенные в десятки длинных топких косичек, украшенных венецианскими цехинами с проделанными по краям дырочками. Монеты располагались так плотно друг к другу, что издали напоминали золотую чешую. Несколько косичек было перекинуто на грудь, но основная масса струилась по спине, прикрывая плечи дивной позванивавшей золотой накидкой. До талии платье плотно облегало тело и напоминало сюртук с овальным вырезом, оставляющим грудь обнаженной, от талии оно ниспадало свободно и пышно; рукава, тоже сверху узкие и облегающие, к локтю расширялись, открывая руки и свисая до пола; под платьем были надеты причудливые турецкие шаровары со -множеством сборок, доходившие до щиколоток; золотая тесьма почти целиком покрывала тонкую, прозрачную блузку зеленого или синего цвета. Этот костюм дополняла кашемировая шаль, повязанная на талии так, что свисавшие концы были разной длины, и, хотя с виду этот наряд кажется простым, стоит он баснословно дорого: одни только тарбуш обходится в десять, двадцать, а то и в тридцать тысяч франков. Кроме того, как и у многих турецких женщин, у альмей ногти на ногах и па руках выкрашены хной, а веки густо покрыты кухлем, придающим глазам удивительный блеск; гибкий и тонкий стан этих танцовщиц, пожалуй, одно из самых сильных впечатлений, дарованных нам на Востоке.

Неожиданное появление альмей, их живописный облик и поэтичное имя немедленно снискали наш восторг, воцарилась глубокая тишина. Клот-бей, привыкший к подобным зрелищам, невозмутимо курил, у нас же чубуки буквально выпали изо рта, и мы принялись аплодировать - так принято в Париже приветствовать именитых актеров. Альмей же в ответ на наш восторженный прием приблизились к нам, грациозно покачивая бедрами, и исполнили нежную, сладострастную песню под негромкий аккомпанемент музыкантов. После чего они подошли к нам, сделали изящный пируэт и отошли от нас; теперь они разделились на пары, и их медленный танец изобиловал причудливыми фигурами. Хотя альмей все время двигались, им, однако, удавалось сохранять простые и величественные позы, которые воскрешали в памяти античные статуи. Но постепенно их танец становился все стремительнее, движения - сладострастнее, жесты - зазывнее, певцы запели громче, к альмеям присоединился шут и, став в центре, начал принимать непристойные позы; паяц и альмей, возбужденные пением и музыкой, вошли в экстаз. Их голоса уже заглушали музыку, виртуозные исполнительницы пели сладострастную песню, и между четырьмя женщинами и их партнером разыгралась сцена, напоминающая борьбу вакханок с сатиром. Наконец, растрепанные, тяжело дыша, они кинулись к нам, обвивая трепещущими руками, как змеи, проскальзывая под наши широкие восточные одеяния.

Однако за удовольствия надо платить, фальшивые ласки расточаются ради денег: одни зрители держат губами цехин, и альмей должны забрать его также губами, другие покрывают влажные от пота лица и грудь девушек мелкими золотыми монетами, которые альмеи затем стряхивают в серебряную кружку. Именно здесь проявляется скупость или щедрость мусульманина.

За первым действием последовало сольное выступление. Музыка вновь стала спокойной и бесхитростной, зазвучали размеренные стихи: девушка прогуливается по чудесному саду и собирает цветы для букета. Стихи изысканны и ярки, как клумба, с которой это юное создание обрывает цветы; в стихах воспеты и пестрокрылые бабочки, и сладкоголосый соловей, и золотое солнце, душа и огонь природы; вся пантомима, разыгранная девушкой, сопровождается строфа за строфой, куплет за куплетом пением музыкантов. Внезапно девушка пугается пчелы, рассерженной тем, что она сорвала розу, которую та облюбовала; девушка прогоняет ее и продолжает собирать цветы. Но пчела возвращается, певцы смеются, девушка снимает пояс, чтобы отогнать ее, но пчела не улетает, и музыканты потешаются над девушкой. Вдруг, хотя она и прикрывает грудь руками, пчела забирается туда, и девушка в испуге срывает платье, рубашку, пышные панталоны и остается голой. Но пчела по-прежнему яростно нападает; музыканты хохочут, девушка мечется, кружится на месте, а затем с криками начинает кататься по земле; ее страстные, неистовые, стремительные, необузданные движения завораживают. В этом зрелище есть что-то волшебное, магическое. Внезапно, словно моля о помощи, одним движением она оказывается на коленях у одного из зрителей, показавшегося ей в минуту отчаяния самым отзывчивым; она кутается в его одежду, прижимается к его груди и закрывает свое лицо и плечи копной волос.

Обычно этой сценой, как фейерверком, завершается представление. Избранник обретает свободу с помощью цехинов; вечер с альмеями вообще стоит очень дорого: подобное развлечение доступно лишь весьма знатным людям, ибо хозяин дома, чтобы доставить подобное удовольствие гостям, должен заплатить не менее двух или трех тысяч пиастров. За эти деньги, если не очень привередничать из-за цвета кожи, можно купить шесть или восемь невольниц.

X. ГОРОД ХАЛИФОВ

Как-то вечером, когда мы ужинали, во внутреннем дворе раздался сильный шум - кричали люди, ревели дромадеры; посмотрев из окна столовой, мы увидели, что вернулся господин Тейлор. Выехав накануне утром из Александрии, он преодолел сорок пять лье пустыни, отделяющих ее от Каира, со скоростью арабской почты.

Переговоры, которые вел господин Тейлор, были окончены, правда, они оказались сложнее, чем он предполагал. Как он ни торопился, как ни скрывал свои планы, но о них стало известно. Англия опередила Францию, и оба обелиска, за которыми господин Тейлор приехал в Египет, уже были обещаны Великобритании. Мухаммед Али стремился, как мог, угодить сразу обеим державам, мечтая помирить их. Именно из-за обелисков господин Тейлор предпринял предыдущее путешествие и сам исследовал места, где находились эти памятники древности. Это, несомненно, сыграло свою роль: господин Тейлор бывал в Египте начиная с 1828 года и заявил, что поскольку речь об обелисках шла уже в ту пору, то приоритет в их поиске принадлежит ему. Затем, чтобы достичь общего согласия, он предложил Англии взамен двух обелисков Луксора обелиск Карнака, он даже превосходит их по высоте. Возникли еще какие-то споры, и тогда англичанам были обещаны еще два сфинкса; в конце концов оба обелиска Луксора и один Александрийский обелиск перешли в собственность Франции.

Итак, господин Тейлор пребывал в прекрасном расположении духа, поскольку переговоры увенчались успехом, и он непременно желал продолжить путешествие; по его предложению мы единодушно назначили отъезд на следующий вечер. Утром этого великого дня мы вместе с арабами отправились к вице-консулу Франции господину Дантану, чтобы заключить с ними договор в его присутствии; сперва мы условились о количестве животных и людей для пашей экспедиции, потом перешли к основному вопросу - сколько нужно заплатить за путешествие в оба конца, которое продлится около месяца.

Чувствовалось, что арабы попали в свою стихию: хитрые, упрямые, изворотливые, они беспрестанно ускользали от наших доводов, делая вид, что не понимают их, или приводили аргументы, на которые мы не могли возразить, поскольку не знали ни местности, ни здешних нравов; боясь продешевить, они увеличивали своп притязания, а потом, пойдя на какие-то незначительные уступки, с видом, что приносят огромную жертву, в конечном итоге наживались вдвойне. Свою высокую цену они мотивировали тем, что на Синайском полуострове живут три племени, заключившие соглашение не мешать друг другу сопровождать путешественников; по их словам, это "невмешательство" достигалось лишь с помощью денег, и поэтому требуемая сумма, казавшаяся нам весьма внушительной, по их мнению, была вполне умеренной, ибо за вычетом из нее доли двух других племен оставшегося едва хватало, чтобы заплатить проводникам. Как видите, это один из тех сомнительных аргументов, на который нечего возразить; таким образом, нам пришлось удовлетворить почти все их требования, и мы сумели добиться лишь единственной уступки - во время путешествия арабы будут питаться отдельно; дромадеры же переходили на наше иждивение. Когда с переговорами было покончено, господин Дантан предупредил нас, что не следует полностью полагаться на дружеские отношения племени валед-саид с другими племенами; правда, его представители славятся храбростью и преданностью, поэтому в случае неприятностей они помогут нам защищаться. В связи с этим господин Дантан призвал нас присовокупить к багажу оружие, а к провианту - свинец и порох.

Наши арабы пытались понять то, что говорил нам Дантан, но так как они находились довольно далеко, то не могли ничего расслышать; по выражению наших лиц они, видно, поняли, что сказанное было не в их пользу и мы сожалеем о заключенной сделке и ищем предлог, чтобы ее расторгнуть; тогда один из них, Бешара, который немного изъяснялся по-французски, подошел к нам и, делая вид, будто не замечает, что прервал разговор, пригласил посмотреть на дромадеров. Сам того не зная, он задел мое слабое место. Следом за Бешарой я пошел во двор к животным. Он поведал мне о том, что существуют разные виды дромадеров, нам же предстояло путешествовать на настоящих хаджинах41, быстроногих, как газели, сильных, как львы, кротких, как ягнята; у каждого из них имелась своя родословная, как у самых породистых и прославленных арабских скакунов, к тому же, когда мы будем идти по пустыне, то сможем убедиться, что они даже не оставляют следов на песке - так стремительна и легка их поступь.

Последнее высказывание, нужно признаться, подтверждалось самым беглым осмотром несчастных верблюдов, удостоенных подобного панегирика; они отличались феноменальной худобой, а кожа, которая, казалось, прежде принадлежала животным вдвое толще их, свисала бесчисленными складками, покрывая тело как бы стальным каркасом, но легко позволяя прощупать все выпуклости. Правда, морда у них была добродушной и кроткой, а железное кольцо, продетое в ноздри, на мой взгляд, с лихвой заменяло поводья, поэтому единственной причиной для недовольства был их непомерный рост. Кроме всего прочего я проникся жалостью к нашим будущим спутникам: их прославленная воздержанность была буквально написана па их телах; правда, испытав жалость, я, естественно, начал высказывать сомнения относительно состояния здоровья этих несчастных животных. Тогда арабы принялись дружно возражать мне, Мухаммед тоже присоединился к их хору. Все, что у меня вызывало тревогу, по их мнению, лишь обеспечивало безопасность, то, что мне казалось недостатком, превозносилось моими собеседниками как достоинства. Я понял, что мне их не переспорить, и решил не высказывать вслух своих сомнений; правда, меня смущало, что я пи разу не встречал верблюдов столь гигантского роста…

Ко мне подошли барон Тейлор и Мейер - нужно было срочно запасаться провизией; мы отложили завершение сделки на вечер и попросили арабов составить список необходимых в дорогу вещей. Хотя этот список и не был длинным, но из-за разнообразия перечисленных в нем предметов нам предстояло посетить все каирские базары, поскольку каждый торговец и каждый базар специализируются на каком-то определенном товаре и вы ни за что не найдете здесь того, что продает торговец из соседнего квартала.

По представленному перечню этих вещей можно судить о простоте нравов кочевников, сводящей нужды путешественников к суровой жизненной необходимости: бурдюки для воды; сосуды из кожи, прикрепляемые к седлу, чтобы можно было пить на ходу, не останавливая караван и не открывая бурдюков; рис на трех человек в расчете на дорогу в оба конца; нас убеждали, что мы найдем рис на Синае, но мы все- таки предпочли запастись им в Каире; мука для выпечки хлеба; бобы для корма дромадеров; финики - эти фрукты лучше всего сохраняются в подобных путешествиях; мишмиш; говоря о базарах, где торгуют съестным, я уже упоминал эту высушенную на солнце абрикосовую пасту, которую скатывают, как рулон материи, и продают на аршин; этот продукт весьма удобен для перевозки, поскольку занимает не больше места, чем чемодан, а сваренный в воде, превращается в превосходный мармелад; табак, предназначенный как для нашего эскорта, так и для арабов, которые могут нам повстречаться в пути; дрова, чтобы готовить пищу; кофе против угрожающего нам обильного потоотделения; сахар в дар монастырю; палатка для защиты от палящего солнца и ночной прохлады; наконец, железные горшки для приготовления еды, поскольку глиняные выдерживают рысь дромадеров не больше десяти минут.

Последний пункт напомнил мне о моей навязчивой идее: перечисляя все достоинства хаджинов, Бешара забыл похвалить их необыкновенную рысь; увы, в путешествии нам предстояло сыграть роль глиняных горшков, каким бы нелестным для нас ни было подобное сравнение.

Однако ж за два-три часа нам следовало обежать дюжину базаров, поэтому приходилось поторапливаться; мы кинулись на ближайшую станцию нанимать ослов и оседлали этих достойных четвероногих, оказавших нам уже немало услуг; теперь, когда близилась минута расставания с ними и одновременно знакомства с новым средством передвижения, я еще выше оценил этих добродушных животных. Мы делали покупки, а Мухаммед свозил их в нашу штаб-квартиру; за три часа мы приобрели все необходимое. Я забыл сказать, что к полученному перечню мы еще добавили свечи, чтобы можно было писать и рисовать после захода солнца. Нам также пришлось расстаться с бабушами и маркубами42, сменив их на длинные красные сапоги, изготовленные в Марокко, тонкие п облегающие ногу, как шелковые чулки; на тюрбан набросили красно-желтый полосатый платок, благодаря которому лицо остается в тени, его концы, свисающие по обе стороны лица, украшены шелковыми кистями, оплетенными серебром. Нарядившись таким образом, мы вернулись в квартал франков, чтобы присутствовать при упаковке нашего скарба; МЫ были без сил, но полны решимости тронуться в путь в тот же вечер.

Сборы в дорогу уже шли к концу - арабы, на мой взгляд, лучше всех умеют упаковывать вещи: все было скатано, перетянуто шнурами и завязано веревками; два из четырех верблюдов, предназначенных для перевозки багажа, навьючены. Тогда господин Мсара, видя, что оставшаяся часть работы может быть также проделана без нашего участия, посоветовал нам, пользуясь свободной минутой, пойти в греческий монастырь в Каире - представительство монастыря на горе Синай - и попросить рекомендательные письма. Совет показался нам дельным, и мы поспешили исполнить его, но не успели мы проехать три или четыре улицы, как путь нам преградил свадебный кортеж: новобрачная, плотно закутанная в огромное шелковое покрывало, восседала верхом на осле, четверо евнухов несли над ее головой балдахин, а толпа женщин, тоже в покрывалах, шла следом, издавая особые, присущие только арабским женщинам щелкающие звуки, которые получаются, когда языком касаются нёба. Эти звуки обычно выражают радость. Одну мелодию сменила другая, более дикарская: двенадцать певцов, аккомпанируя себе на уже описанных инструментах, исполняли песни, прямо скажем, анакреонтические; жонглеры и шуты старались выразительными жестами передать смысл песен для тех, кто, как и мы, увы, не знал языка. За этим кортежем, достаточно многочисленным самим по себе, двигалась такая огромная толпа, что хотя мы привстали в стременах, но конца ее так и не увидели. Мы прикинули, что если эта толпа будет двигаться в таком темпе, то нам придется прождать здесь не меньше часа, а это слишком долго. Тогда мы решили отказаться от рекомендательных писем и вверить всевышнему заботу о нас, а сами повернули назад. Арабы были уже готовы, верблюды навьючены, оставалось лишь окончательно договориться о цене; эта сделка сводилась к следующему: мы даем задаток, а арабы оставляют заложников в консульстве в знак того, что будут за нас отвечать. Заложниками, жизнь которых зависела от наших, стали два воина из того же племени и их верблюды; мы обратили внимание арабов, что нас трое и поэтому следует оставить по меньшей мере трех заложников, по их вождь заявил, что двум франкам соответствуют два воина, а вместо третьего представлены два дромадера; хотели мы того или нет, пришлось согласиться с таким раскладом; хотя он и не слишком льстил нашему самолюбию, мы пережили это унижение. Господа Дантан, Мсара и Десап, пожелавшие присутствовать при пашем отъезде, наградили нас прощальными поцелуями, арабы зажгли факелы и подвели лошадей, которыми мы решили воспользоваться до первого привала, поскольку опасались, что рысь незнакомых нам верблюдов по узким, извилистым городским улицам может повлечь за собой всякого рода неприятности. Об этой предосторожности позаботился Мухаммед, чем по- настоящему расположил меня к себе; наконец в девять часов вечера наши арабы уселись на верблюдов, мы - на лошадей и наш кортеж выехал из двора отеля при свете факелов, которые несли впереди два проводника. Мы проехали по Каиру, вызывая восхищение жителей, несмотря на присущую им леность, они выскакивали из домов, привлеченные великолепием и необычностью представшего им зрелища. Мы выехали через ворота Победы, ближайшие от квартала франков, затем повернули направо п, двигаясь вдоль городских стен, через час оказались возле другого города - города мертвых, который превосходит город живых красотой, богатством и величием. Это некрополь халифов, где рядом с высшей каирской аристократией в гробницах из мрамора и порфира покоятся военачальники Салах ад-Дина и потомки мамлюка Бейбарса; мы решили устроить первую остановку, чтобы осмотреть этот некрополь, трудно было выбрать более "подходящий час" для посещения могил.

Арабы начали разбивать лагерь, а мы в сопровождении нескольких человек с факелами двинулись пешком к городу мертвых, возвышавшемуся вдали огромной темной массой, ни очертаний, ни форм которой нельзя было различить. Через двести шагов блики факелов стали отражаться на поверхности огромного сооружения; при зыбком свете факелов мы смогли рассмотреть на его подножии строки из Корана, опоясывавшие его, как священные облачения мумию, мы подняли факелы над головами, и над нами, отбрасывая тень, внезапно выросли карнизы и резко выступающие углы, но свет совсем растворился во мгле, не достигнув верхушки мадана, чей золотой полумесяц блестел в ночном небе, как звезда.

Мы постучали в дверь этого величественного сооружения; от шума, непривычного в столь поздний час, проснулись ястребы, прятавшиеся среди каменных арабесок, и с громкими криками взвились в небо. В ответ раздался протяжный вой; мы было решили, что некрополь населен лишь хищными птицами да собаками, но тут послышались шаги. Наши арабы обменялись несколькими словами с тем, кто стоял за дверью, наконец она открылась, и на пороге этой великолепной гробницы показался ее хозяин.

Это был старец, отличавшийся истинно мусульманским немногословием; узнав о цели нашего визита, он знаком пригласил нас войти и провел по всей гробнице, показав разные помещения и погребальный склеп, стены которого украшали мозаичные цветы тончайшей работы; внутри склепа стоял прекрасно сохранившийся гранитный саркофаг.

Однако нам не хотелось ограничиваться осмотром лишь одной могилы; мы сказали об этом старцу, и он дал нам понять, что находится в нашем распоряжении; мы вышли из гробницы и очутились на улице, где нас поджидали ястребы; при виде света они вновь принялись испускать громкие крики и кружиться так низко над факелами, что почти исчезали в клубах дыма; кроме того, нас с воем окружили сотни бездомных собак, которые днем рыщут по каирским улицам в поисках пропитания, а по вечерам находят пристанище среди могил. Воем и криками собаки и ястребы выражали свое недовольство тем, что появившиеся здесь в столь неурочное время живые существа нарушили тишину и мрак; от шума проснулись арабы-бедуины, представители неукротимого племени, они сочли бы себя пленниками, если бы за ними закрылись городские ворота, разлучив их, пусть лишь па ночь, с пустыней; бедуины поднялись, кутаясь в бурнусы, и застыли на ступенях мечетей и в могильных нишах; в своих белых саванах они казались разгневанными тенями тех, чей покой мы потревожили.

В окружении этой мрачной свиты и могильных призраков мы добрались до самого заброшенного уголка кладбища, где нам показали гробницы джузамитов - одной из ветвей арабского племени кахлан, обосновавшейся в Египте во времена мусульманского завоевания. Здесь выделялись два величественных памятника - могилы людей, прославившихся своим радушием и щедростью: у одного из них, Тарифа, каждый день за столом пировало не менее тысячи гостей, их приводили к нему в дом невольники, расставленные у всех городских ворот; другой, Мухенна, сжег богатые трофеи, доставшиеся ему от неприятеля, когда у него не хватило дров, чтобы приготовить угощение для путешественников, нашедших приют в его шатре. Этим людям после смерти было оказано такое же гостеприимство, которым они отличались при жизни; они покоятся в прекрасных, просторных гробницах, похожих па дворцы.

Осмотрев эти памятники, мы отправились к последнему, показавшемуся нам древнее остальных, его стены испещрены многочисленными трещинами, а местами в них просто зияли дыры; Мухаммед показал нам надпись у одной из трещин, начертанную персидским поэтом, смысл которой мы не очень-то поняли: "Каждая расселина этого древнего сооружения - полуоткрытые уста, смеющиеся над преходящей роскошью царских обителей".

Мы провели около двух часов в этом городе мертвых, осмотрели самые прекрасные его сооружения, но пора было возвращаться; мы двинулись в обратный путь под эскортом все тех же ястребов, в сопровождении собак, бок о бок с призраками. Однако, словно повинуясь чьей-то высшей воле, запрещавшей кортежу выходить за пределы этого мертвого города, он остановился у ворот, ведущих в долину, и мы без сожаления расстались с ним и направились к своему лагерю. Еще какое-то время до нас доносились крики ястребов и лай собак, по, успокоенные тишиной ночи, одни вернулись к своим мраморным гнездам, другие - к гранитным конурам; все стихло, и ни один звук больше не нарушал покоя мертвого города, который мы ненадолго пробудили от его вечного сна.

Когда мы вернулись, арабы сидели вокруг огня и рассказывали различные истории. За их спинами, слившись с песком, лежали верблюды, образуя второй, больший по размеру круг; наша палатка была разбита в стороне; сейчас мы могли рассмотреть всех, кто нас сопровождал, кому мы вверили свою жизнь.

XI. АРАБЫ И ДРОМАДЕРЫ

Предводителя, или шейха, арабов звали Талеб; небольшого роста, худой, подвижный, он выглядел симпатичным и приветливым, несмотря на некрасивое лицо; говорил он редко и был немногословен; его быстрый взгляд неотступно следил за нашими арабами, и впоследствии мы не раз имели возможность убедиться в верности его глаза и силе характера.

Слева от него сидел Бешара, с которым я уже познакомился во дворе отеля, это он расхваливал мне достоинства своих верблюдов, демонстрировал их необыкновенные качества. По дородности он не превосходил шейха, но, насколько первый был сдержан и немногословен, настолько этот - добродушен и разговорчив; с восхода до захода солнца он распевал, сидя на своем верблюде, а когда наступал вечер, то Бешара, эта Шахерезада пустыни, терзал своих спутников всевозможными историями до тех пор, пока их не одолевал сон. Он еще какое-то время продолжал свой монолог и наконец тоже засыпал. Благодаря этому нескончаемому потоку красноречия, столь ценному в долгих путешествиях для тех, кто по натуре менее разговорчив, Бешара стал кумиром арабов. И если Талеб командовал днем, то сразу же после захода солнца бразды правления безоговорочно переходили к Бешаре.

По другую сторону Талеба сидел собрат по оружию, друг и доверенное лицо Бешары - араб с телосложением Геркулеса; шейх ценил его, а товарищи уважали, поскольку он был самым сильным из них; он первым бросался вперед, если чело Талеба омрачала тревога; он последним засыпал, когда Бешара рассказывал свои бесконечные истории; к тому же Талеб и Бешара чрезвычайно дорожили им, ибо он был рукой одного и ухом другого.

Наряду с этими тремя, стоит упомянуть нашего повара Абдуллу, его наняли по рекомендации господина Мсара, утверждавшего, что он учился своему искусству в лучших домах Каира. Увы, в таком случае он был живым укором своим учителям! Трудно вообразить себе ту чудовищную бурду, которую этот отравитель предлагал нам вместо пищи.

Мы не станем говорить о Мухаммеде, нашем давнем друге, сопровождавшем пас от Александрии, и в этом путешествии он был рядом с нами.

Что же касается остальных участников похода, то они никак не выделялись в интеллектуальном отношении; по своим же физическим достоинствам это были истинные сыны пустыни - легкие и подвижные, как змеи, худые и сдержанные, как верблюды. К тому же очень скоро мы убедились в том, как мало значило для них условие о раздельном питании; во время первой остановки они даже не вспомнили о еде. Решив, что они, как и мы, поужинали в Каире, мы ушли к себе в палатку, не придав этому большого значения.

Я растянулся на ковре, совершенно успокоенный относительно добросовестности наших проводников и тем самым безопасности самого путешествия. Мы являли собой достаточно внушительный отряд из восемнадцати хорошо вооруженных людей. Единственным, неотвязно преследовавшим меня поводом для беспокойства был непомерный горб несчастных дромадеров, на котором, к тому же без стремян, я не видел возможности находиться более пяти минут; наконец я заснул, убежденный в том, что Аллах велик и милосерден.

Я проснулся на рассвете и бесшумно выскользнул из палатки, лелея коварный план выбрать самого низкорослого из трех дромадеров. Арабы уже поднялись и седлали своих верблюдов; я позвал Бешару и попросил отвести меня к животным. Наши три дромадера лежали, подогнув колени, друг подле друга, вытянув свои змеиные шеи, поэтому мне было трудно судить об их росте; я потоптался вокруг, чтобы лучше рассмотреть их, но Бешара не позволил мне слишком близко подходить к голове. Я поинтересовался почему. Ведь они казались такими смирными, а их робкий, томный вид придавал им особую прелесть; он объяснил, что порой дромадеры совершенно неожиданно хватают человека за руку или за ногу и могут сломать их, как соломинку; он показал мне своего приятеля, который во время предыдущего путешествия стал жертвой подобного несчастного случая; а за несколько дней до нашего отъезда из Каира один достопочтенный, ничего не подозревавший турок покупал рулон пасты-мармелада на базаре и внезапно был схвачен за тюрбан и поднят над землей. Когда он упал, все бросились к нему на помощь, но обнаружили, что верхняя часть головы - череп и мозг - осталась в тюрбане. Однако дромадеры совершают подобные нападения не по злобе и без задней мысли, а в редкие минуты радости или дурного настроения, когда и самые спокойные натуры теряют душевное равновесие.

Никто никогда еще не внимал Бешаре с таким благоговением, как я, еще не было случая, чтобы его речь так врезалась в память слушателя. Я незамедлительно показал ему, как считаюсь с его советами, отпрянув от головы и заняв позицию у хвоста того дромадера, на котором я остановил свой выбор. Он беспечно лежал на песке, поджав под себя ноги и вытянув шею; в таком положении седло находилось не выше, чем у обычной лошади. Я решил до прихода остальных и под наблюдением моего друга Бешары произвести, якобы из простого любопытства, небольшой опыт, чтобы поближе познакомиться с животным.

Напевая п делая вид, что мысли мои заняты совсем другим, я уцепился за седло и за свисавшие с него веревки; совершив три классических движения, я взгромоздился на возвышение и оказался в седле; по стоило мне усесться, как животное, знавшее свое верблюжье дело не хуже, чем я ремесло наездника, внезапно подняло заднюю часть туловища, так что мой нос сразу же оказался на восемь дюймов ниже уровня коленей, и я получил в грудь сильный удар седельной шишкой, оправленной медью. В ту же секунду передняя часть верблюжьего туловища поднялась с той же непредсказуемостью, что и задняя. Я почувствовал удар по пояснице седельной лукой, ни в чем не уступавший удару седельной шишкой в грудь. Бешара, ни на минуту не спускавший с меня глаз, пока я проделывал упражнения в вольтижировке, объяснил мне, что эти две выпуклости па седле придуманы на редкость удачно, иначе я неминуемо упал бы вперед или назад; Бешара сделал это замечание, улыбаясь, словно хотел доказать мне, что я был несправедлив по отношению к седлу, из чего я заключил: он просто-на-просто нахал. Поэтому, когда он предложил мне спуститься, я высокомерно ответил ему, правда в глубине души испугавшись собственной дерзости, что останусь сидеть на верблюде так долго, как мне заблагорассудится, и его это вовсе не касается. Бешара понял свою оплошность п в знак примирения предложил мне воспользоваться моей позицией и полюбоваться пейзажем. И впрямь, с той возвышенной точки, где я находился, мне открывалось необозримое пространство. Дромадер стоял головой к северу, хвостом к югу. Справа от меня лежали могилы халифов, ограниченные безжизненной грядой Мукаттам, вершина которой была уже освещена, а подножие еще скрыто в тени; предо мной простиралось поле боя Гелиополя, а слева - Каир с минаретами, блестевшими в первых лучах солнца.

Это изумительное зрелище с Нилом вдали вызвало у меня желание продлить удовольствие и осмотреть пейзаж, находившийся за моей спиной; я дернул дромадера за поводья, чтобы тот повернулся, но он, казалось, не понял моего намерения; я дернул сильнее, он поднял голову и зашагал вперед. За неимением поводьев, я решил действовать ногами, но скоро сообразил, что это намерение не соответствует возможностям, отпущенным мне природой; и, так как верблюд двигался по-прежнему вперед, увлекая меня к Дамьетте, мне пришлось позвать па помощь Бешару; он прибежал, не помня зла, и остановил животное, дав ему на ладони несколько бобов, верблюд тотчас же развернулся в противоположном направлении, словно это был не верблюд, а ученый осел, и тогда моему взору открылись новые горизонты.

Они простираются от Старого Каира до пальмовой рощи, растущей на месте Мемфиса, над которой возвышаются пирамиды Саккара; справа - пирамиды Гизы, слева - цепь Мукаттам, поднимающаяся к Нилу и исчезающая из виду где-то в Верхнем Египте; еще дальше тянется, насколько хватает глаз, пустыня, продолжаясь за горизонтом уже в воображении, необъятная, как океан.

Я заканчивал осмотр, когда полог палатки откинулся и оттуда вышел Мейер. Я сделал вид, что не замечаю его, и принял непринужденную позу. Скосив глаза в его сторону, я увидел, что, не умея так владеть своими чувствами, как я, Мейер смотрит на меня если не с восхищением, то с завистью и, наверное, многим бы пожертвовал, чтобы оказаться на моем месте; правда, теперь зрителей было куда больше, чем четверть часа назад; арабы уже навьючили верблюдов, и теперь отъезд зависел только от нас.

Мейера выручило то обстоятельство, которое меня повергло в замешательство: его дромадер, увидев, что остальные уже стоят, тоже выпрямился, следуя их примеру; арабы пытались заставить его опуститься на колени, но Мейер оценил выгодность подобного положения и попросил их не беспокоиться. Для него, бывалого моряка, вскарабкаться на спину любого животного-детская забава; труднее удержаться в седле. При помощи веревки он мог подняться хоть на самую верхушку колокольни. И теперь, как только он увидел, что с седла свисает веревка, он подал знак, чтобы ему не мешали, и в мгновение ока под восторженные крики зрителей уже восседал на своем дромадере. Что же касается господина Тейлора, то после первого путешествия в Верхний Египет и возвращения в Каир из Александрии он превратился в заправского наездника.

Все были готовы, кроме Бешары: оп что-то искал в песке. Один из арабов устремился вперед, указывая нам путь; в тот же миг весь караван рысью тронулся за ним. Да хранит вас господь от рыси дромадеров!

Однако я не был бы так встревожен, если бы не увидел, что верблюд Бешары сам по себе, без седока, занял место в кавалькаде; казалось, это ничуть не обеспокоило всадника: он продолжал искать потерянный предмет. Наконец, то ли отыскав его, то ли опасаясь, что мы отойдем слишком далеко, он бросился бежать вслед за нами и поравнялся со своим дромадером. Бешара выждал момент и, когда тот поднял левую ногу, поставил одну ногу ему на копыто, другую - на колено, оттуда прыгнул на шею, а с шеи - прямо в седло; он проделал все с такой скоростью, что я даже не успел рассмотреть, как это ему удалось; я буквально остолбенел. Бешара подъехал ко мне с таким простодушным видом, словно это не он только что продемонстрировал чудеса ловкости, и, заметив, что я изо всех сил стараюсь заставить своего верблюда идти помедленнее и для этого одной рукой уцепился за переднюю луку, а другой - за заднюю, он стал давать мне советы относительно того, как нужно держаться в седле. Слово "седло" напомнило мне о том, что Бешара говорил, что наши седла превосходно набиты, тогда как, усевшись в него, я почувствовал, будто сижу на голых досках; Бешара возразил: он вовсе нас не обманывал и па первой же остановке докажет, что мое седло набито как нельзя более тщательно - правда, в нижней своей части, ведь гораздо важнее, добавил он, в таких переходах, как наш, щадить кожу верблюдов, а не путешественников. Вот это истинно арабская логика, подумал я, и решил не снисходить до ответа. Мы продолжали путь, не обмениваясь больше ни словом.

Через полчаса мы достигли подножия Мукаттама. Эта гранитная гряда, выжженная солнцем, совершенно лишена растительности; по крутым склонам можно подняться по вырубленной в скале узкой тропинке, рассчитанной на завьюченного верблюда. Мы выстроились цепочкой, араб, выполнявший роль проводника, по-прежнему шел впереди, мы же следовали за ним в произвольном порядке; этот подъем был для нас некоторой передышкой, поскольку из-за трудной дороги дромадерам приходилось идти шагом.

Мы поднимались таким образом около полутора часов и оказались на вершине горы. В течение почти часа мы шли по ней, то поднимаясь, то спускаясь, иногда совсем теряя из виду западный горизонт, но через минуту оп вновь представал перед нами; спустившись с последнего пригорка, мы уже не увидели домов Каира, затем исчезли и самые высокие его минареты; некоторое время спустя вершины пирамид Гизы и Сак- кара стали напоминать остроконечные пики горной цепи, и, наконец, когда последние зубцы остались внизу, мы очутились на восточном склоне Мукаттама.

С этой стороны гор лежала лишь бескрайняя равнина, море песка, тянувшееся от подножия гор до самого горизонта, где оно сливалось с небом; этот колышущийся красновато-рыжеватый ковер напоминал по цвету львиную шкуру с редкими беловатыми полосами, как накидки наших арабов. Мне уже случалось видеть безводные песчаные пространства, по столь бескрайнее предстало предо мной впервые; никогда еще, казалось, солнце так яростно не жгло землю, а его лучи не слепили глаза.

Мы спускались в течение получаса и оказались среди развалин, которые сначала приняли за руины города, по вскоре заметили, что земля усеяна лишь колоннами, а вглядевшись, обнаружили, что это не колонны, а стволы деревьев. Арабы объяснили нам, что мы находимся среди окаменелого леса; подобное необычное явление природы заслуживает более внимательного исследования, чем то, которое мы могли совершить со спин дромадеров, к тому же мы достигли подножия горы и пришло время полуденного привала, поэтому мы объявили Талебу, что хотим остановиться. Арабы соскользнули со своих дромадеров, а наши, видя это, сразу же опустились на землю; последовало точное повторение процедуры отъезда: сначала верблюды подогнули передние ноги, потом - задние, но поскольку на сей раз я был к этому готов, то так плотно сжался в седле, что отделался только толчком. Ничего не подозревавший Мейер был награжден двумя сильными ударами в поясницу и в грудь.

Мы приступили к осмотру этого побочного места: земля была покрыта стволами пальм, напоминающими обломки колонн; казалось, целый лес в мгновение ока превратился в камни, а самум, обрушившийся па голые склоны Мукаттама, вырвал с корнями эти каменные деревья, и, падая, они разлетелись на куски. Как объяснить это явление? Каким стихийным бедствием? Ответить на эти вопросы невозможно. Более полулье мы шли среди этих странных обломков; казалось, мы находимся в какой-то неведомой Пальмире.