Отрывочные наброски праздного путешественника

Мы долго шли по узкому каналу между двумя полосами суши, низкими горами, которыя могли бы быть зелеными и травянистыми, но вмѣсто того казались поблеклыми. Вода была очень красива съ своими блестящими переливами изъ синяго въ зеленый цвѣтъ и роскошными темными пятнами въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ рифы доходили до поверхности. Всѣ чувствовали себя такъ хорошо, что даже серьезный, блѣдный юноша (прозванный по общему молчаливому согласію „осломъ“) удостоился многихъ дружескихъ обращеній, что было вполнѣ справедливо, такъ какъ онъ, въ сущности, никому не сдѣлалъ зла.

Наконецъ, мы остановились между двумя островами, скалистые берега которыхъ оставляли ровно столько мѣста, сколько было нужно, чтобы помѣститься кораблю. Передъ нами террасами возвышался Гамильтонъ, расположенный по скатамъ и вершинамъ горъ, самый бѣлый городъ, изъ всѣхъ существующихъ въ мірѣ.

Было воскресенье, полдень, и на пристани собралось сотни двѣ бермудійцевъ, черныхъ и бѣлыхъ, по-ровну тѣхъ и другихъ. Всѣ они, по выраженію поэта, были одѣты благородно. Нѣсколько гражданъ причалило къ кораблю на лодкахъ. Одинъ изъ нихъ, маленькій, сѣренькій, старый джентльменъ, подошелъ къ самому пожилому изъ нашихъ пассажировъ съ дѣтской радостью въ сіяющихъ глазахъ, сложивъ руки, остановился передъ нимъ и сказалъ, смѣясь со всею простотой охватившей его радости: „Ты не узнаешь меня, Джонъ, признайся, что не узнаешь?“

Пожилой пассажиръ съ смущеніемъ осмотрѣлъ его поношенный, потертый костюмъ почтеннаго покроя, Богъ вѣсть сколько лѣтъ подъ-рядъ исполнявшій свою воскресную службу, удивительную шляпу, формы печной трубы, еще болѣе почтеннаго фасона, съ узкими, жидкими, непокорными полями, неровно отвернутыми кверху, и сказалъ съ нерѣшительностью, которая явно выдавала его внутреннія усилія вспомнить милое старое видѣніе: „Право, позвольте… вотъ досада, въ васъ есть что-то такое, что… но я уѣхалъ изъ Бермуды двадцать семь лѣтъ тому назадъ и гм… гм… никакъ не могу припомнить, но въ васъ есть что-то такое, что мнѣ такъ знакомо, какъ…“

— Вѣроятно, его шляпа, — проговорилъ оселъ съ невиннымъ и милымъ участіемъ.

III

Итакъ, мы съ его преподобіемъ, наконецъ, прибыли въ Гамильтонъ, главный городъ Бермудскихъ острововъ. Удивительно бѣлый городъ, бѣлый, какъ снѣгъ, бѣлый, какъ мраморъ, бѣлый, какъ мука! Въ сущности онъ не похожъ ни на одно изъ этихъ, веществъ, но все равно мало-по-малу мы придумали лучшее сравненіе для его бѣлизны.

Городъ разбросалъ по вершинамъ и скатамъ группы невысокихъ горъ, ихъ выдающіяся части тонутъ въ зелени кедровыхъ лѣсовъ. Вдоль берега нѣтъ лѣсныхъ заворотовъ, нѣтъ зеленаго островка на живописно-зыблющемся морѣ, зато все сплошь усѣяно блестящими, бѣлыми точками, полускрытыми въ зелени домами. Архитектура города большею частью испанская, наслѣдованная отъ колонистовъ, пришедшихъ сюда двѣсти пятьдесятъ лѣтъ тому назадъ. Тамъ и сямъ мелькаютъ тощеверхія кокосовыя пальмы, придающія острову тропическій видъ.

Большая пристань очень массивна. На ней подъ навѣсомъ сложено нѣсколько тысячъ бочекъ съ картофелемъ, продуктомъ, доставившимъ такую всемірную славу Бермудскимъ островамъ. Тамъ и сямъ попадается луковица; нѣтъ, я шучу: луку въ Бермудѣ столько, что, говорятъ, на каждую картофелину приходится по двѣ луковицы. Лукъ — это гордость и отрада бермудцевъ, это его драгоцѣннноеть, его сокровище изъ сокровищъ. Въ разговорѣ, въ литературѣ, проповѣдяхъ — это самый краснорѣчивый и распространенный терминъ. Въ Бермудскихъ метафорахъ онъ является совершенствомъ, абсолютнымъ совершенствомъ.

Бермудецъ, оплакивая покойника, придаетъ ему высочайшую цѣну, говоря: «Онъ былъ настоящимъ лукомъ!» Прославляя живущаго героя, онъ сводитъ къ нулю всѣ другія похвалы, говоря: «Это лукъ!» Бермудецъ, наставляющій сына житейской премудрости, всѣ свои совѣты, приказанія и просьбы выражаетъ однимъ словомъ: «Будь лукомъ!»

Мы бросили якорь въ десяти или пятнадцати шагахъ отъ пристани. Было воскресенье, день былъ ясный, солнечный. Люди на пристани, мужчины, юноши и мальчики, дѣлились на двѣ равныя половины: черную и бѣлую. Всѣ были хорошо и чисто одѣты, нѣкоторые пестро, нѣкоторые, напротивъ, съ большимъ вкусомъ. Далеко нужно ѣхать, чтобы найти другой такой городъ, въ двѣнадцать тысячъ жителей, который бы могъ выставить на пристани такъ прилично одѣтое населеніе, притомъ безъ всякихъ усилій и приготовленій. Женщины и молодыя дѣвушки, черныя и бѣлолицыя, случайно проходившія мимо, всѣ были въ красивыхъ платьяхъ, а многія въ очень модныхъ и элегантныхъ. Изъ мужчинъ немногіе были въ лѣтнихъ костюмахъ, но женщины и дѣвочки всѣ, и замѣчательно, пріятно было смотрѣть на ихъ бѣлые и свѣтлые туалеты послѣ нашихъ темныхъ.

У одной бочки съ картофелемъ стояло четыре молодыхъ джентльмена, два черныхъ и два бѣлыхъ, всѣ прилично одѣтые, всѣ съ тоненькими тросточками въ зубахъ и всѣ съ поднятой на бочку ногой. Подошелъ еще одинъ молодой джентльменъ, съ вождѣленіемъ посмотрѣлъ на боченокъ и, не найдя на немъ мѣста для своей ноги, задумчиво отошелъ искать другого. Онъ бродилъ по всей пристани, но безуспѣшно. Никто не сидѣлъ на бочкахъ, какъ, это дѣлаютъ лѣнивцы другихъ странъ, но всѣ отдѣльно стоящія бочки были заняты людьми. Всякій, чтобы дать ногѣ отдохнуть, ставилъ ее на боченокъ, если еще не всѣ мѣста на немъ были заняты. Привычки всѣхъ народовъ опредѣляются вызывающими ихъ обстоятельствами: бермудцы отдыхаютъ на боченкахъ, вслѣдствіе рѣдкости фонарныхъ столбовъ.

Многіе граждане вошли на пароходъ и горячо разговорились съ офицерами о русско-турецкой войнѣ, какъ я предполагалъ. Однако, прислушавшись хорошенько, я увидѣлъ, что ошибся. Они спрашивали: «Какова цѣна на лукъ?» — «Ну, что, какъ лукъ?» — «Почемъ лукъ?» Вполнѣ естественно, такъ какъ это былъ ихъ главный интересъ. Удовлетворивъ его, они перешли къ войнѣ.

Мы поѣхали на берегъ, гдѣ насъ ждалъ пріятный сюрпризъ: ни у пристани, нигдѣ кругомъ не было видно ни извозчиковъ, ни лошадей, ни омнибусовъ. Никто не предлагалъ намъ своихъ услугъ, никто насъ не безпокоилъ. Я замѣтилъ, что это совсѣмъ, какъ на небесахъ. Его преподобіе посовѣтовалъ мнѣ, сердито и даже язвительно воспользоваться такимъ прекраснымъ порядкомъ вещей. Мы знали, что здѣсь существуетъ нѣчто вродѣ пенсіона для пріѣзжающихъ и теперь намъ нужно было только, чтобы насъ туда доставили. Въ это время проходилъ маленькій босоногій чернокожій мальчикъ, въ самыхъ антибермудскихъ лохмотьяхъ. Его задъ былъ до такой степени испещренъ разноцвѣтными квадратными и треугольными заплатами, что можно было почти навѣрное сказать, что это карта, вырѣзанная изъ географическаго атласа. Мы сговорились съ нимъ и пошли по его слѣдамъ. Когда солнце свѣтило на него, за нимъ можно было идти, какъ за свѣтлякомъ. Онъ водилъ насъ изъ одной живописной улицы въ другую и довелъ, куда слѣдуетъ, ничего не взявъ за свою карту и лишь бездѣлицу за услуги. Поэтому его преподобіе удвоилъ ему уплату. Мальчуганъ принялъ деньги съ такимъ сіяющимъ взглядомъ, который ясно говорилъ: «Этотъ человѣкъ настоящій лукъ!»

У насъ не было рекомендательныхъ писемъ, фамиліи наши на пароходномъ спискѣ были перевраны, никто не зналъ, честные мы люди или мошенники; поэтому мы разсчитывали прекрасно провести время, въ томъ, конечно, случаѣ, если въ наружности нашей не окажется ничего подозрительнаго и двери пансіона не закроются передъ нами. Все обошлось безъ хлопотъ. Бермудцы, мало опытны по отношенію къ мошенникамъ и совсѣмъ не подозрительны. Намъ дали большія, чистыя, свѣтлыя комнаты во второмъ этажѣ, выходящія окнамъ въ палисадникъ, полный цвѣтовъ и цвѣтущихъ кустарниковъ: камеа, лилія, лантаны, геліотропъ, жасминъ, розы, гвоздика, махровая герань, олеандры, гранаты, голубая иппомея громадныхъ размѣровъ и множество незнакомыхъ мнѣ растеній.

Мы совершили длинную, послѣполуденную прогулку и скоро открыли, что этотъ ослѣпительный бѣлый городъ построенъ изъ бѣлаго коралла. Бермуда — коралловый островъ, покрытый шести дюймовымъ слоемъ земли. У каждаго жителя есть собственная каменоломня. На каждомъ шагу вамъ попадаются квадратныя выемки въ горахъ, съ отвѣсными стѣнами, непопорченыя заступомъ или киркой. Съ перваго взгляда вамъ кажется, что отсюда цѣликомъ высѣчена огромная глыба для постройки дома; но вы ошибаетесь, хотя матеріалъ взятъ дѣйствительно отсюда и вотъ какимъ образомъ кораллъ пробивается насквозь, на какую угодно глубину, обыкновенно отъ десяти до двадцати футовъ и вынимается квадратными большими кусками. Сверленіе производится рѣзцомъ съ ручкой въ двѣнадцать — пятнадцать футовъ длины. Его употребляютъ, какъ обыкновенный ломъ, когда имъ пробиваютъ отверстіе или какъ мутовку, когда ею сбиваютъ масло, такъ мягокъ этотъ камень. Затѣмъ обыкновенной, ручной пилой эти скалы перепиливаются на огромные, красивые кирпичи. Большею частью въ нихъ два фута длины, футъ ширины и около шести дюймовъ толщины. Ихъ свободно складываютъ въ кучи и даютъ имъ окрѣпнуть; такъ они лежатъ съ мѣсяцъ. Затѣмъ начинается постройка. Домъ сложенъ изъ этихъ кирпичей, покрытъ широкими коралловыми плитами въ одинъ дюймъ толщиною. Плиты эти наложены рядами, одна на другую, такъ что крыша имѣетъ видъ лѣстницы съ низкими ступеньками или террассами. Граціозныя живописныя трубы выпилены изъ кусковъ коралла, нижняя веранда и дорожка къ калиткѣ вымощены коралломъ, ограда построена изъ массивныхъ коралловыхъ столбовъ съ широкими верхушками и тяжелыми косяками у воротъ. Все это выпилено красивыми узорами и покрыто сверху крѣпкимъ растворомъ извести, толщиною въ ноготь большого пальца. Восходитъ солнце и освѣщаетъ эту картину, и тутъ, вы невольно жмурите непривычные глаза, изъ боязни, чтобы они не отказались служить вамъ. Это самая бѣлѣйшая бѣлизна, какую только можно себѣ представить, самая ослѣпительная. Бермудскіе дома не похожи на мраморные; ихъ бѣлизна гораздо гуще, въ ней есть что-то неопредѣлимо изящное, отличающее ее отъ мрамора. Мы долго придумывали, съ чѣмъ бы сравнить эту бѣлизну, какъ описать ее, нашли. Это точь въ точь бѣлизна глазури на кондитерскихъ тортахъ, съ тѣмъ же едва замѣтнымъ неописуемымъ глянцемъ. Бѣлизна мрамора скромна въ сравненіи съ этой.

Послѣ обмазки известью между кирпичами нельзя отыскать ни одной трещины, ни одной соединительной линіи, отъ самаго основанія дома, до верхушки трубы. Все зданіе какъ будто цѣликомъ высѣчено изъ одной глыбы, въ которой потомъ пробиты окна и двери.

Бѣлый мраморный домъ имѣетъ непривѣтливый видъ; отъ него вѣетъ холодомъ, могилой; мраморъ мѣшаетъ вамъ говорить, угнетаетъ васъ. Совсѣмъ другое бермудскій домъ. Въ его живительной бѣлизнѣ есть что-то веселое, радостное, особенно когда освѣщаетъ его солнце. Если онъ граціозно и красиво построенъ, какъ большинство бермудскихъ домовъ, то до такой степени очаровываетъ васъ, что вы не въ состояніи отвести отъ него глазъ до тѣхъ поръ, пока они не заболятъ отъ напряженія. Одна эта аккуратно вырѣзанная, кокетливая труба, слишкомъ бѣлая для нашего міра, одной стороной сіяющая на солнцѣ, съ другой покрытая нѣжною тѣнью, способна овладѣть вашимъ вниманіемъ на цѣлые часы. Я не знаю другой страны, въ которой бы можно было любоваться и восхищаться печными трубами. Эти утопающіе въ зелени снѣжные домики прелестны. Невозможно удержаться отъ восклицанія, когда цѣлый домикъ, иногда внезапно выростаетъ передъ вами въ какомъ-нибудь уголкѣ извилистой загородной дороги.

Куда бы вы ни пошли, въ городѣ ли, въ деревнѣ ли, вездѣ вы находите эти снѣжные дома, всегда окруженные массою яркихъ цвѣтовъ. Но стѣны не обвиты виноградомъ: онъ не держится на жесткой, скользкой известкѣ. Куда бы вы ни шли, въ городѣ или по сельскимъ дорогамъ, между небольшими картофельными фермами, дорого стоющими дачами и участками непаханной земли, вездѣ эти дѣвственно бѣлые домики сверкаютъ сквозь листву и цвѣты и попадаются вамъ на каждомъ поворотѣ. Самая крошечная хижина такъ же бѣла и непорочна, какъ и величественный дворецъ. Нигдѣ нѣтъ грязи, нѣтъ вони, нѣтъ лужъ съ валяющимися въ нихъ свиньями, никакого безпорядка, небрежности, недостатка нарядности и чистоты. Дорога, улицы, дома, народъ, платье, — все, что видитъ глазъ, замѣчательно опрятно и чисто. Это самый опрятный городъ въ мірѣ.

Смотря на все это, невольно задаешь себѣ вопросъ: гдѣ же живутъ бѣдные? На это отвѣта не получилось. Мы рѣшили предоставить рѣшеніе его будущимъ политикамъ и дипломатамъ.

Что за чудное, обаятельное зрѣлище представилъ бы изъ себя одинъ изъ этихъ загородныхъ сіяющихъ дворцовъ съ его темно-окрашенными верхушками и косяками оконъ и зелеными ставнями, съ его изобиліемъ зелени и цвѣтовъ, ласкающихъ взоръ въ мрачномъ Лондонѣ! Какимъ блестящимъ сюрпризомъ былъ бы онъ даже въ любомъ изъ американскихъ городовъ.

Бермудскія дороги представляютъ изъ себя нечто иное, какъ выбитыя на нѣсколько дюймовъ въ твердой коралловой почвѣ мелкія канавы, съ сглаженнымъ сверху русломъ; когда попадается обвалъ, глубина ихъ достигаетъ нѣсколькихъ футовъ. Дѣлаются они очень легко и просто. Коралловыя зерна грубы и пористы; дороги, какъ будто сдѣланы изъ грубаго бѣлаго сахара. Въ нихъ есть одно неудобство: ихъ необыкновенная бѣлизна и чистота. Когда вы идете по ней, солнце съ такою силой отражается въ вашихъ глазахъ, что вамъ постоянно хочется чихать. Старый капитанъ Томъ Боулингъ нашелъ еще и другое неудобство. Встрѣтившись съ нами, онъ все время шелъ по краю дороги. Наконецъ, онъ объяснилъ причину: «Я, видите ли, имѣю привычку жевать табакъ, а эта дорога такъ раздражительно чиста!»

Мы въ этотъ день сдѣлали нѣсколько миль при ослѣпительномъ сіяніи солнца, бѣлыхъ домовъ и дороги. Глаза наши начинали сильно утомляться. Но вотъ вдругъ появилась благодатная, успокоительная тѣнь; пріятно пораженные, мы подняли глаза и увидѣли, что она падаетъ отъ проходящаго мимо чернаго, пречернаго негра. Въ благодарность за его появленіе, мы отвѣтили ему на его военный салютъ и опять вступили въ безжалостную бѣлизну.

Встрѣчавшіяся намъ чернокожія женщины и дѣти обыкновенно кланялись намъ и разговаривали, мужчины большею частью отдавали по военному честь. Этому они научились у солдатъ. Англія съ незапамятныхъ временъ держитъ здѣсь гарнизонъ. Привычка молодыхъ людей ходить съ тросточками тоже, полагаю, заимствована у солдатъ, которые ходятъ съ тросточками въ Бермудѣ, также какъ и въ другихъ обширныхъ британскихъ владѣніяхъ.

Загородныя дороги самыми восхитительными изгибами извиваются туда и сюда и на каждомъ шагу готовятъ вамъ сюрпризы: колеблющіяся массы олеандровъ, виднѣющіяся изъ далекихъ выступовъ, какъ розовое облако солнечнаго заката, внезапныя погруженія въ сады, жизнь и дѣятельность, за которой слѣдуютъ такія же внезапныя погруженія въ темныя и молчаливыя дебри лѣсовъ, убѣгающія видѣнія бѣлыхъ крѣпостей и маяковъ, отражающіяся на небѣ въ видѣ далекихъ горныхъ вершинъ, блестящая зелень моря, на минуту мелькающая изъ-за открытыхъ полянокъ и снова исчезающая опять, лѣсъ и уединеніе, время отъ времени, новый открытый переходъ, и вдругъ совершенно неожиданно вся ширь океана, съ его роскошными, мягкоцвѣтными полосами и граціозно-колеблющимися парусами.

Идите по какой хотите дорогѣ и вы не останетесь на ней и съ полмили. Въ ней есть все, кто можно требовать отъ дороги: она обсажена деревьями и чудными цвѣтущими растеніями, она тѣниста и пріятна или залита солнцемъ и всетаки пріятна. Она приводитъ васъ къ прелестнѣйшимъ, идеальнѣйшимъ домамъ сквозь лѣсныя чащи, погруженныя въ глубочайшую тьму, оживленную иногда пѣніемъ птицъ. Она все время извивается, все время обѣщаетъ что-нибудь новое, тогда какъ на прямыхъ дорогахъ все сразу видно и весь интересъ ихъ сразу истощается. Все это есть въ ней, но всетаки вы не останетесь на ней съ полмили, такъ какъ по обѣ стороны то и дѣло отдѣляются отъ нея маленькія соблазнительныя, таинственныя тропинки; онѣ точно также извиваются и развѣтвляются и скрываютъ то, что впереди, и вы не можете удержаться отъ соблазна покинуть избранную вами дорогу и перейти на эти, за что обыкновенно вполнѣ вознаграждаетесь. Поэтому прогулка ваша по внутренности острова всегда оказывается самою неопредѣленною, запутанной и круговоротной, какую только можно себѣ представить. Разнообразія масса. Иногда вы вдругъ оказываетесь въ открытомъ полѣ, съ болотомъ, поросшимъ толстымъ тростникомъ въ 10 футовъ вышины съ одной стороны, и грядками картофелю и луку — съ другой. Затѣмъ попадаете на вершину горы, а вокругъ васъ разстилается океанъ, съ разбросанными по немъ островами. Вотъ вдругъ дорогу пересѣкаетъ глубокая пробоина, съ отвѣсными стѣнами въ 30 футовъ вышины, покрытая самыми причудливыми наслоеніями, указывающими на внезапныя поднятія здѣсь почвы въ былыя времена, украшенная тамъ и сямъ случайно при гнѣздившимся цвѣткомъ или виноградной лозой; время отъ времени вашъ путь выходитъ на берегъ моря и вы можете смотрѣть внизъ, сажени на двѣ или на три вглубь, сквозь прозрачную воду и слѣдить за брилліантовыми переливами свѣта на песчаномъ или скалистомъ днѣ до тѣхъ поръ, пока не утомитесь, если только вы такъ созданы, что можете утомляться подобными вещами.

Вы можете идти по загородной дорогѣ въ раздумьѣ, свободно мечтая, въ поляхъ и огородахъ, такъ какъ ни одна собака не выскочитъ на васъ съ свирѣпымъ лаемъ, задыхаясь отъ удивленія, несмотря на то, что эта страна христіанская и цивилизованная. Мы видѣли цѣлые легіоны кошекъ въ Бермудѣ, но противъ собакъ населеніе, очевидно, сильно предубѣждено. Двѣ или три ночи мы бродили по острову, исходили его вдоль и поперекъ, и ни разу не встрѣтили собаки. Большое удобство путешествовать по такой странѣ. Кошки были безобидны въ отдѣльности, но въ массѣ служили большою помѣхой.

Въ концѣ города мы остановились у одной дачки выпить стаканъ воды. Владѣлецъ ея, человѣкъ среднихъ лѣтъ, съ добродушнымъ лицомъ, попросилъ насъ присѣсть и отдохнуть. Жена его принесла стулья и мы усѣлись у двери, подъ тѣнью деревьевъ. Мистеръ Смитъ (назовемъ его такъ, хоть это и не настоящее его имя) разспрашивалъ насъ о насъ и нашей странѣ; мы большею частью отвѣчали ему правду и разспросили его въ свою очередь. Все здѣсь было очень просто, пріятно, привѣтливо, все по-деревенски. Тутъ былъ и маленькій осликъ, и свинья, и курица на яйцахъ, все это тутъ же подъ рукой, привязанное веревкой за ноги, на мѣстечкѣ, долженствовавшемъ изображать изъ себя лугъ. Мимо прошла женщина, и хотя она прошла холодно и ничего намъ не сказала, но перемѣнила предметъ нашего разговора. Смитъ сказалъ:

— Вы замѣтили, что она сюда не смотритъ? Это наша самая близкая сосѣдка съ одной стороны, а вотъ тамъ, съ другой стороны, живетъ съ нами рядомъ еще одно семейство. Теперь между нами общая холодность и мы не разговариваемъ другъ съ другомъ. А между тѣмъ, наши три семейства лѣтъ полтораста жили рядомъ, въ самой тѣсной дружбѣ, вплоть до прошлаго года, какъ ткачи, за однимъ станкомъ.

— Какъ! Какое же страшное несчастье было въ состояніи порвать такую старинную дружбу?

— Да, очень это скверно, но помочь ничѣмъ нельзя. Случилось это вотъ какъ: года два тому назадъ напали на мой домъ крысы и я поставилъ на заднемъ дворѣ капканъ. Обѣ сосѣдки очень любили кошекъ. Я предупредилъ ихъ о западнѣ, такъ какъ ихъ кошки по ночамъ были очень сообщительны и съ ними могли случиться Непріятности, безъ всякаго намѣренія съ моей стороны. Хорошо. Онѣ заперли своихъ кошекъ на нѣсколько времени, но вы знаете, какой это народъ! Скоро онѣ перестали заботиться, и въ одну прекрасную ночь въ западню попался главный котъ миссъ Джонсъ и околѣлъ въ ней. Утромъ м-ссъ Джонсъ пришла сюда съ трупомъ въ объятіяхъ и плакала, и причитала надъ нимъ, какъ надъ ребенкомъ. Кота звали Уельвертонъ, Гекторъ Г. Уельвертонъ. Это былъ несноснѣйшій старый грибъ, у котораго было не больше принциповъ, чѣмъ у любого индѣйца. Но развѣ можно было убѣдить ее въ этомъ? Я всячески старался утѣшить ее, но ничто не помогало: я, видите ли, долженъ былъ заплатить за кота! Наконецъ, я сказалъ, что кошекъ не скупаю. Она разсердилась и убѣжала, унося съ собой трупъ. Этимъ покончились наши отношенія съ Джонсами. Миссисъ Джонсъ стала ходить въ другую церковь со всей своей семьей. Она объявила, что не желаетъ знаться съ убійцами. Хорошо. Немного спустя пришла очередь миссисъ Броунсъ, той самой, что сейчасъ прошла мимо насъ. У нея былъ препротивный желтый котъ, съ которымъ она такъ носилась, какъ будто они съ ней были близнецами. Однажды ночью онъ попалъ головой въ капканъ, да такъ славно попалъ, что сразу шлепнулся, свернулся, да такъ и остался съ капканомъ на шеѣ. Таковъ былъ конецъ сэра Бальдуина.

— Это кошку такъ звали?

— Ее самую. Здѣсь кошкамъ даютъ имена, которыя удивятъ васъ. Марія, — обратился онъ къ женѣ,- какъ звали этого кота, который нечаянно наѣлся мышьяку у Гукеровъ, пришелъ домой и былъ пристукнутъ громомъ и ослѣпъ отъ удара, и упалъ въ колодезь, и потонулъ прежде, чѣмъ его успѣли вытащить?

— Пестрый вотъ дьякона Джаксона? Я помню только окончаніе его имени: «Укрѣпляйте-фортъ-я-иду-Джаксонъ»!

— Шо! Это не единственный примѣръ. Былъ тутъ одинъ котъ, который съѣлъ цѣлый ящикъ зейдлицкой соли и у котораго хватило смыслу сейчасъ же подойти да напиться. Смерть его считалась большой потерей, но я никогда не видѣлъ его. Но оставимъ имена въ сторонѣ. Миссисъ Броунъ хотѣла быть разумной, но миссисъ Джонсъ не допустила ея до этого. Она посовѣтовала ей подать въ судъ и требовать вознагражденія за убытки. Она пошла въ судъ и имѣла смѣлость требовать семь шиллинговъ, шесть пенсовъ. Это произвело большое волненіе. Всѣ сосѣди собрались въ судъ. Образовались партіи. Пренія становились все горячѣй и горячѣй и, наконецъ, разбили старинную трехсотлѣтнюю дружбу, передававшуюся изъ поколѣнія въ поколѣніе.

Прекрасно. Я съ помощью одиннадцати свидѣтелей доказалъ, что кошка самая обыкновенная, плохой породы и, принимая во вниманіе среднюю цѣну на кошекъ, не стоитъ и одной почтовой марки. Но я проигралъ дѣло. Чего же я могъ ожидать? Здѣсь все ведется неправильно и построено такъ, что когда-нибудь непремѣнно вызоветъ бунтъ и кровопролитіе. Здѣсь, видите ли, судьямъ даютъ несчастное, тощее жалованье, вотъ они и набрасываются на публику, стараясь прокормиться взятками и судебными издержками. Результатъ понятенъ. Онъ никогда не смотритъ на правоту дѣла, никогда. Онъ смотритъ только, у котораго изъ тяжущихся денегъ больше. На этотъ разъ онъ содралъ всѣ издержки, расходы и всякія штуки съ меня. Я, видите ли, могъ заплатить наличными деньгами, если бы онъ обвинилъ миссисъ Броунъ, (что и слѣдовало сдѣлать) то получилъ бы все по курсу, что онъ прекрасно зналъ.

— По курсу? Какъ, развѣ въ Бермудѣ есть курсъ?

— Да, лукъ. Онъ шелъ тогда по 40 % съ дисконтомъ, такъ какъ со времени открытія сезона прошло три мѣсяца. Итакъ, я проигралъ дѣло и принужденъ былъ заплатить за кота. Но самое скверное изъ всего этого — всеобщая ссора. Сколько хорошихъ чувствъ попрано! Сосѣди между собой не разговариваютъ. Миссисъ Броунъ назвала было въ честь меня ребенка, но сейчасъ же перемѣнила имя. Она баптистка. Ну, вотъ, во время второго крещенія ребенокъ захлебнулся. Прежде я еще надѣялся, что мы когда-нибудь примиримся. Но послѣ такого случая объ этомъ не можетъ быть и рѣчи. Цѣлый міръ страданій былъ бы избѣгнутъ, если бы она, не окуная ребенка въ воду, перемѣнила ему имя.

По его вздоху я видѣлъ, что все это была правда. Вся эта передряга, отсутствіе довѣрія въ чистоту суда, все это изъ-за семи шиллинговой платы за кошку!

Это нѣкоторымъ образомъ характеризуетъ страну.

Въ это время мы замѣтили, что ярдахъ въ ста отъ насъ на какомъ-то зданіи, спустили до полумачты англійскій флагъ. Мы начали придумывать, кто бы это изъ городскихъ властей могъ умереть?

Вдругъ мы всѣ сразу вздрогнули, я зналъ, что всѣ пришли къ одному и тому же заключенію: «Губернаторъ поѣхалъ въ Англію! Это флагъ въ честь британскаго адмирала!»

Въ эту минуту мистеръ Смитъ замѣтилъ флагъ и сказалъ съ волненіемъ:

— Эте надъ пансіономъ. Вѣроятно, умеръ пансіонеръ. Еще съ полдюжіны флаговъ спустилось до полумачты.

— Это навѣрное пансіонеръ, — сказалъ Смитъ.

— Неужели здѣсь спускаютъ флаги изъ-за пансіонера, мистеръ Смитъ?

— Конечно, разъ онъ умеръ.

Это опять таки характеризовало страну.

IV

Чудное время въ Гамильтонѣ ранніе сумерки воскреснаго вечера. Шелестъ легкаго вѣтерка, благоуханіе цвѣтовъ, пріятное чувство воздуха, всего этого было бы достаточно, чтобы вознести мысли ваши къ небу, если бы не удерживала ихъ на землѣ любительская фортепіанная игра. Въ Гамильтонѣ много почтенныхъ старыхъ фортепіанъ и всѣ они играютъ въ сумерки. Время увеличиваетъ и обогащаетъ достоинства нѣкоторыхъ музыкальныхъ инструментовъ, напримѣръ, скрипки; на фортепіанные молоточки, оно, повидимому, дѣйствуетъ совершенно обратно. Инструменты эти большею частью исполняютъ съ самаго ранняго своего дѣтства одни и тѣ же мотивы. Въ ихъ игрѣ есть что-то трогательное, особенно, когда они разойдутся въ своей систематической второй молодости, то тамъ, то здѣсь, пропуская ноты, вслѣдствіе отсутствія молоточковъ. Мы прослушали вечерню въ великолѣпной епископской церкви на горѣ. Тамъ собралось человѣкъ пятьсотъ-шестьсотъ разноцвѣтнаго народу. Слышали мы тамъ хорошее пѣніе, услышали бы, можетъ быть, и проповѣдь, то же, безъ сомнѣнія, хорошую, если бы не удивительно большое количество кашляющихъ, позволявшихъ намъ уловить только громко сказанныя слова.

Я слышалъ, какъ при выходѣ изъ церкви одна дѣвушка говорила другой: «Вы, конечно, не хотите сказать, что платите пошлину за перчатки и кружева? Я плачу только почтовые расходы. Получаю ихъ уложенными въ „Бостонскомъ Вѣстникѣ“.

Существуютъ люди, полагающіе, что очень трудно убѣдить женщину, что контрабанда дѣло нехорошее, и совсѣмъ невозможно убѣдить ее не заниматься ею, при всякомъ удобномъ случаѣ, съ какой бы точки зрѣнія она на нее ни смотрѣла. Но это, вѣроятно, ошибка.

Мы опять пошли къ деревнѣ и скоро погрузились въ глубокій мракъ дороги, обсаженной двойнымъ рядомъ большихъ темнолистныхъ кедровъ. Полнѣйшая тишина не нарушалась ни однимъ звукомъ. Въ темнотѣ едва можно было отличить смутныя очертанія деревьевъ. Мы шли все дальше и дальше по этому туннелю, развлекаясь разговоромъ. Разговоръ шелъ о томъ, какъ нечувствительно характеръ извѣстнаго народа и страны кладетъ свой отпечатокъ на иностранца и внушаетъ ему чувство безопасности, безъ всякихъ разспросовъ и разговоровъ по этому поводу съ кѣмъ бы то ни было. Мы въ этой странѣ пробыли только полдня, видѣли одни только честныя лица, видѣли развѣвающійся британскій флагъ — символомъ порядка и дѣятельнаго управленія, и вотъ теперь съ полною довѣрчивостью, безоружные, углубляемся въ это мрачное мѣсто, которое во всякой другой странѣ непремѣнно служило бы притономъ бродягъ и мошенниковъ… Шт… что это такое? Глухіе шаги, тихіе голоса! Мы затаили дыханіе, прижались другъ къ другу и стали ждать. Въ темнотѣ смутно обрисовывается фигура человѣка, какой-то голосъ говоритъ, проситъ денегъ!

— Одинъ шиллингъ, джентльмэны, пожалуйста, на постройку новой методистской церкви!

Благословенные звуки, святые звуки! Мы съ благодарной щедростью помогли методистской церкви, въ радости, что эти маленькіе чернокожіе ученики воскресныхъ школъ не набросились на насъ и не отняли всего, что съ нами было, силою, не давъ намъ опомниться отъ нашей минутной безпомощности. При свѣтѣ сигаръ мы написали на подписномъ листѣ имена болѣе вѣскихъ филантроповъ, чѣмъ мы сами и пошли дальше, обсуждая вопросъ о томъ, что за управленіе, въ которомъ позволяютъ маленькимъ набожнымъ цвѣтнымъ мальчикамъ съ подписными листами выскакивать въ темнотѣ на мирныхъ иностранцевъ и путать ихъ до смерти?

Мы побродили еще нѣсколько часовъ по берегу и по внутренности острова и, наконецъ, ухитрились заплутаться, на что въ Бермудѣ требуется особенный талантъ. Когда я вышелъ изъ дому, на мнѣ были новые сапоги, № 7, теперь они уменьшились до величины 5-го номера и все продолжали уменьшаться. Послѣ этого я еще два часа проходилъ въ нихъ и, безъ сомнѣнія, могу разсчитывать на состраданіе читателя. Многіе не знаютъ зубной и головной боли, и самъ я принадлежу къ числу этихъ счастливцевъ, но, вѣроятно, всякому приходилось проходить часа два, три въ тѣсныхъ сапогахъ и познать наслажденіе, которое чувствуется, когда снимешь ихъ въ укромномъ мѣстѣ и смотришь на свою распухшую ногу, затмѣвающую небесный сводъ своими размѣрами.

Однажды, когда я былъ еще застѣнчивымъ неоперившимся птенцомъ, повелъ я какъ-то вечеромъ въ театръ одну пятнадцатилѣтнюю откровенную деревенскую дѣвушку, съ которой только-что познакомился. Она казалась мнѣ божественной. Я былъ въ новыхъ сапогахъ. Черезъ полчаса она спросила: „Что это вы все двигаете ногами?..“ — „Развѣ?“ сказалъ я, и сталъ внимательнѣе и смирнѣе. Черезъ слѣдующіе полчаса она спросила: „Отчего вы отвѣчаете мнѣ только: да, о, да, ха, ха, конечно, совершенно! вѣрно на все, что я вамъ говорю, и почти всякій разъ невпопадъ?“ Я покраснѣлъ и объяснилъ, что немножко задумался. Еще черезъ полчаса она спросила: „Скажите, пожалуйста, отчего вы все время улыбаетесь безъ всякой причины, и вмѣстѣ съ тѣмъ имѣете такой измученный видъ?“ Я объяснилъ, что это всегда со мной бываетъ, когда я размышляю. Прошелъ часъ. Она обернулась, посмотрѣла на меня своими серьезными глазами и спросила: „О чемъ вы все время плачете?“ Я объяснилъ, что смѣшныя комедіи всегда вызываютъ у меня слезы. Наконецъ человѣческая природа превозмогла и я потихоньку снялъ сапоги. Это была ошибка съ моей стороны: я уже больше не могъ ихъ надѣть. Ночь была дождливая, по дорогѣ намъ не попалась ни одного омнибуса. Я былъ достоинъ всякаго сожалѣнія, когда возвращался домой, сгорая отъ стыда, держа подъ одной рукой сапоги, подъ другой свою спутницу, особенно въ тѣ мучительныя минуты, когда приходилось проходить мимо уличныхъ фонарей, свѣтъ которыхъ падалъ на мостовую. Наконецъ, это дитя природы спросило: „Гдѣ ваши сапоги?“ Захваченный врасплохъ, я увѣнчалъ достойнымъ концомъ всѣ глупости того вечера слѣдующимъ нелѣпымъ отвѣтомъ: „Высшіе классы не носятъ ихъ въ театрѣ“.

Его преподобіе былъ полковымъ священникомъ вовремя войны, и пока мы разыскивали дорогу въ Гамильтонъ, онъ разсказалъ намъ исторію о двухъ умирающихъ солдатахъ, которая меня очень заинтересовала, несмотря на мои ноги.

Онъ разсказалъ, что въ Потомакскихъ госпиталяхъ правительство выдавало для умершихъ грубые сосновые гробы; но не всегда удавалось получить ихъ. Поэтому, если подъ рукой гроба не было, то покойника хоронили безъ него.

Вотъ разъ, позднею ночью, умирали въ госпиталѣ два солдата. Въ комнату вошелъ человѣкъ съ гробомъ на плечахъ и остановился въ нерѣшительности, задумавшись надъ тѣмъ, кому изъ двухъ бѣдняковъ онъ понадобится раньше. Говорить они уже не могли и только оба смотрѣли на него умоляющимъ образомъ. Одинъ изъ нихъ высунулъ изъ подъ одѣяла исхудалую руку и сдѣлалъ пальцемъ жестъ, означавшій: „Будь добръ, поставь его, пожалуйста подъ мою кровать.“ Человѣкъ исполнилъ просьбу и ушелъ. Счастливый солдатъ съ трудомъ повернулся на постели лицомъ къ другому воину, приподнялся немного, съ подушки и началъ работать надъ тѣмъ, чтобы придать своему лицу особенное выраженіе; послѣ долгихъ и упорныхъ усилій ему удалось изобразить торжествующее подмигиваніе. Страдалецъ упалъ на подушки въ изнеможеніи, но упиваясь славою.

Тогда пришелъ личный другъ солдата № 2, обиженнаго. Послѣдній началъ умолять его краснорѣчивыми взглядами; наконецъ тотъ понялъ и, вытащивъ гробъ изъ подъ кровати № 1-го, поставилъ его подъ кровать № 2-го. № 2-й выразилъ ему свою радость и сдѣлалъ еще какой-то знакъ. Другъ опять понялъ, подложилъ руку подъ плечо № 2-го и немного приподнялъ его. Тогда умирающій герой обратилъ свой тусклый взглядъ къ № 1-му и началъ медленно трудиться надъ своими руками. Понемногу удалось ему поднести одну руку къ лицу, но она ослабла и упала. Еще разъ попытался онъ поднять ее, и опять неудачно. Тогда онъ отдохнулъ, собралъ весь остатокъ силъ и на этотъ разъ ему удалось медленно, но увѣренно поднести къ носу большой палецъ; остальными пальцами онъ торжествующе махнулъ въ воздухѣ и упалъ на подушки мертвый. Эта картина до сихъ поръ рисуется въ моихъ глазахъ, признаюсь, положеніе исключительное, исключительное въ своемъ родѣ.

На другой день, рано утромъ, въ моей комнатѣ внезапно появился маленькій бѣлый слуга и произнесъ только одно слово: „Завтракъ!“

Это былъ во многихъ отношеніяхъ замѣчательный мальчикъ, лѣтъ одиннадцати, очень проворный, съ живыми черными глазами. Въ немъ не было ничего неопредѣленнаго, ничего нерѣшительнаго.

Въ губахъ его, въ манерахъ, въ разговорѣ видна была величественная рѣшимость, удивительная въ такомъ маленькомъ существѣ. Словъ онъ даромъ не терялъ. Его отвѣты были такъ коротки и быстры, что казались продолженіемъ вопроса, а не отвѣтомъ на него. Стоя за стуломъ со своей метелкой въ рукахъ, прямой, вытянутый, съ стальною серьезностью въ лицѣ, онъ казался статуей, до тѣхъ поръ, пока не схватывалъ мелькнувшаго въ чьихъ-нибудь глазахъ желанія. Тогда онъ бросался исполнить это желаніе и въ слѣдующую же секунду снова обращался въ статую. Когда его посылали за чѣмъ-нибудь въ кухню, онъ шелъ бокомъ до самой двери и тамъ сразу поворачивался, какъ на пружинахъ.

— Завтракъ!

Мнѣ захотѣлось еще разъ пробовать разговорить это существо.

— Вы позвали его преподобіе или…

— Да, сэръ.

— Что теперь рано или…

— Восемь-пять!

— Вы одинъ здѣсь служите или кто-нибудь вамъ…

— Цвѣтная дѣвушка.

— На этомъ островѣ только одинъ приходъ или…

— Восемь.

— Большая церковь на горѣ приходская или…

— Часовня приходской церкви.

— Какъ здѣсь раздѣляются пошлины? На городскія, приходскія, поголовныя и…

— Не знаю!

Не успѣлъ я придумать новаго вопроса, какъ онъ уже былъ внизу, соскользнувъ внизъ головой по периламъ лѣстницы, и спрыгивалъ на задній дворъ.

Пришлось отказаться завести съ нимъ разговоръ. Съ нимъ не существовало главнаго элемента для разговора: отвѣты его были такъ закончены и точны, что не оставляли никакого сомнѣнія, за которое можно было бы уцѣпиться, чтобы продолжать разговоръ. Изъ этого мальчика долженъ выйти или великій человѣкъ, или великій негодяй, смотря по обстоятельствамъ, но изъ него собираются сдѣлать плотника. Такимъ-то образомъ люди пользуются представляющимся имъ случаемъ.

Въ этотъ и слѣдующій дни мы катались въ экипажѣ по всему острову и ѣздили въ городъ Ст. — Джорджъ, за пятнадцать или двадцать миль отъ Гамильтона. Такихъ прекрасныхъ, твердыхъ дорогъ невозможно найти нигдѣ, кромѣ Европы. Намъ служилъ проводникомъ и возницей смышленый молодой негръ. При выѣздѣ изъ города мы видѣли пять-шесть горнокапустныхъ пальмъ (ужасное названіе!), росшихъ ровными рядами на равныхъ разстояніяхъ одна отъ другой; это были не самыя высокія изъ когда-либо видѣнныхъ мною деревьевъ, но самыя величественныя, самыя роскошныя. Эта аллея представляетъ изъ себя самую удачную поддѣлку колоннады природой. Деревья всѣ одинаковой величины футовъ въ 60, сѣрые, какъ гранитъ, стволы, постепенно и ровно заостряются къ концу. Ни одной вѣтки, ни одного узла или трещины, никакого знака. Поверхность ствола не похожа на кору, но имѣетъ видъ выдѣланнаго, но неотполированнаго гранита. Такъ онъ тянется до самаго верху на 50 футовъ. Затѣмъ онъ начинаетъ принимать видъ плотно обмотанной зеленой веревкой катушки или выточенной на токарномъ станкѣ. Надъ этой катушкой находится возвышеніе, изъ котораго на 6 и болѣе футовъ кверху тянется ярко-зеленый цилиндръ, состоящій изъ свертковъ, подобныхъ колосу зеленой индійской ржи. Далѣе фонтаномъ расходятся перистые листья, тоже зеленые. Прочія пальмы обыкновенно сгибаются, отступаютъ отъ перпендикуляра, но въ этомъ ряду ни однимъ ватерпасомъ не отыщешь уклоненія, ни въ одномъ индивидуумѣ этой величественной аллеи. Онѣ стоятъ такъ же прямо, какъ Ваалбекскія колонны, внизъ та же вышина, та же грація, та же важность. Въ сумерки или въ лунную ночь ихъ легко смѣшать съ ними, если бы не листья на верхушкѣ.

Птицы, встрѣчавшіяся намъ въ этой странѣ, замѣчательно ручныя. Даже такое дикое созданіе, какъ перепелка, клюетъ себѣ спокойно травку, въ то время, какъ мы, слѣдя за ней, совершенно свободно разговариваемъ. Маленькая птичка изъ породы канареекъ двигается съ мѣста только тогда, если до нея дотрогиваешься кончикомъ хлыста, и то лишь на нѣсколько футовъ. Говорятъ, что даже осторожная блоха общительна и ручна въ Бермудѣ и позволяетъ ловить и ласкать себя безъ сопротивленія. Къ послѣднему нужно отнестись снисходительно, такъ какъ, безъ сомнѣнія, тутъ есть извѣстная доля хвастовства. Въ С.-Франциско утверждаютъ, что ихъ туземныя блохи въ состояніи лягнуть ребенка, причемъ дѣйствіе это вмѣняется блохѣ въ особенное достоинство, и говорятъ, что извѣстіе это, разошедшееся по всей странѣ, было способно приманить эмигрантовъ! По моему, такая вещь въ девяти случаяхъ изъ десяти должна удержать всякаго здравомыслящаго человѣка отъ пріѣзда.

Мы не видѣли въ Бермудѣ ни одного достойнаго упоминанія клопа или пресмыкающагося, и я готовъ уже былъ сказать, что ихъ тамъ нѣтъ вовсе. Но разъ ночью (я уже легъ спать) въ мою комнату вошелъ преподобный отецъ, держа что-то такое въ рукахъ.

— Это вашъ сапогъ? — спросилъ онъ.

Я отвѣчалъ утвердительно. Тогда онъ разсказалъ, что видѣлъ, какъ утромъ убѣгалъ съ нимъ паукъ! Онъ утверждалъ, что этотъ самый паукъ какъ разъ на зарѣ отворилъ его окно и собирался влѣзть въ него, чтобы стащить рубашку, но увидѣлъ его и убѣжалъ. Я спросилъ, взялъ ли онъ рубашку.

— Нѣтъ.

— Такъ почему же вы думаете, что онъ пришелъ именно за рубашкой?

— Я видѣлъ по его глазамъ.

Мы разспросили окружающихъ, и оказалось, что ни одинъ бермудскій паукъ не способенъ на такую вещь. Граждане говорили, что самые большіе ихъ пауки могли только поставить ноги на обыкновенное блюдечко и что вообще они всегда считались честными. Свидѣтельство священника и противорѣчивое свидѣтельство простыхъ людей заинтересовало всѣхъ. Во всякомъ случаѣ я счелъ за лучшее запереть свои вещи.

Тамъ и сямъ по загородной дорогѣ попадались намъ лимоны, апельсины, липы, фиги, дынныя деревья, также различныя породы пальмъ, между прочимъ, кокосовая, финиковая, малорослая пальма.

Мы видѣли бамбуки въ 40 футовъ вышины со стволомъ въ человѣческую руку. Густыя заросли корнепуска поднимались изъ болотъ, упираясь на свои переплетающіеся корни, какъ на сваи. Въ болѣе сухихъ мѣстностяхъ благородный томариндъ спускалъ на землю благодатное облако тѣни, тамъ и здѣсь, цвѣтущій томарискъ украшалъ края дороги. Было еще одно любопытное кривое, корявое, черное дерево безъ всякаго признака листьевъ. Его можно было бы принять за высохшую яблоню, если бы не разбросанные по немъ ярко-красные звѣздообразные цвѣты. Огненно-красный цвѣтъ ихъ напоминалъ цвѣтъ небеснаго тѣла, разсматриваемаго въ закопченое стекло. Очень можетъ быть, что наши звѣзды невидимы сквозь закопченыя стекла; въ такомъ случаѣ я сильно ошибаюсь.

Мы видѣли виноградное дерево, такое же скромное и спокойное, какъ и виноградная лоза. Мы видѣли индійское резиновое дерево; но, вѣроятно, мы попали внѣ его сезона, потому что на немъ не было ни узловъ, ни чешуекъ, ничего такого, чему бы слѣдовало тамъ быть по всѣмъ правиламъ. Это придавало ему замѣчательно неестественный видъ. На всемъ островѣ было ровно одно красное дерево, я знаю это изъ вѣрнаго источника, такъ какъ видѣлъ человѣка, который сказалъ мнѣ, что онъ считалъ его нѣсколько разъ и не можетъ ошибиться. Это былъ человѣкъ съ заячьей губой и чистымъ сердцемъ, и всѣ говорятъ, что онъ правдивъ, какъ сама истина; такихъ людей очень мало.

Вблизи и вдали мелькали розовыя облака олеандровъ и красное пламя гранатовыхъ цвѣтовъ.

Въ одной части дикаго лѣса плети иппомеи обвили деревья до самой ихъ верхушки и украшаютъ ихъ кистями большихъ голубыхъ колокольчиковъ — замѣчательно красивое, обаятельное зрѣлище, особенно издали. Темный кедръ вездѣсущъ и его зелень преобладаетъ. Нельзя судить, насколько онъ теменъ, пока не увидишь рядомъ съ нимъ ярко-зеленой рѣдкой здѣсь листвы лимона. Въ одномъ только отношеніи Бермуда въ высшей степени тропична, по крайней мѣрѣ, въ маѣ: это въ матовомъ, слегка поблекломъ видѣ общаго пейзажа. Лѣса же ея одѣты такой восхитительной, зеленою листвой, которая ликуетъ отъ своего собственнаго существованія и можетъ довести зрителя до такого энтузіазма, что онъ готовъ плакать отъ умиленія или кричать отъ восторга и долженъ спасаться въ такія страны, гдѣ царствуютъ жестокія зимы.

Мы видѣли десятка два цвѣтныхъ фермеровъ, копающихъ свой картофель и лукъ, съ женами и дѣтьми, съ виду вполнѣ довольныхъ и хорошо устроившихся. Мы ни разу не встрѣтили на этомъ сіяющемъ островѣ ни одного мужчины, женщины или ребенка, которые казались бы несчастными или недовольными, или сердитыми на что-нибудь. Это однообразіе въ концѣ концовъ дѣлалось скучнымъ и даже нѣсколько непріятнымъ. Видъ цѣлаго народа, утопающаго въ довольствѣ — вещь раздражающая. Въ этомъ обществѣ чувствовался недостатокъ чего-то, какой-то смутный, неопредѣленный, ускользающій отъ вниманія недостатокъ. Послѣ долгаго размышленія мы поняли, чего намъ не хватаетъ — это нищихъ. Пустите ихъ туда въ полномъ составѣ: почва вполнѣ дѣвственная, проѣздъ дешевъ. Каждый истинный американскій патріотъ поможетъ имъ взять билеты. Цѣлыя арміи этихъ превосходныхъ существъ можно перевезти изъ нашей среды и вычеркнуть изъ нашихъ списковъ. Они найдутъ здѣсь восхитительный климатъ и добрый, неопытный народъ. Картофелю и луку хватитъ на всѣхъ, великодушный пріемъ ждетъ пріѣзжихъ перваго разряда и элегантные гробы — второго.

Теперь копали ранній розовый картофель, позднѣе въ году у нихъ растетъ другой сортъ, который они называютъ гранатовымъ. Мы скупали ихъ картофель по 15 долларовъ за боченокъ, а эти чернокожіе фермеры берутъ нашъ за бездѣлицу и живутъ имъ. На такихъ же выгодныхъ условіяхъ Гаванна могла бы мѣняться сигарами съ Коннектикутомъ, если бы догадалась объ этомъ.

Мы прошли мимо придорожной лавочки съ надписью: „Нуженъ картофель“. Безъ сомнѣнія, какой-нибудь невѣжественный иностранецъ: ему стоило отойти шаговъ на тридцать отъ дому, чтобы найти его сколько угодно.

На многихъ поляхъ уже поспѣлъ ароу-рутъ. Бермуда имѣла большую выгоду отъ продажи этого продукта до тѣхъ поръ, пока не вошло во всеобщее употребленіе огнестрѣльное оружіе [3].

Островъ невеликъ. Во внутренности его, гдѣ-то въ одномъ мѣстѣ, ѣхалъ передъ нами человѣкъ на очень плохой лошади. Я сказалъ, что намъ лучше было бы ѣхать за нимъ. Но кучеръ отвѣчалъ, что ему ѣхать недалеко. Я удивился, какъ онъ могъ знать это, и ждалъ, что будетъ дальше. Человѣкъ свернулъ съ дороги.

— Почему вы знали, что онъ свернетъ? — спросилъ я.