Отрывочные наброски праздного путешественника

МАРК ТВЭН

Отрывочные наброски празднаго путешественника

I

До сихъ поръ всѣ мои путешествія совершались не иначе, какъ по дѣламъ. Пріятная майская погода вызвала новое вѣяніе. Оставивъ въ сторонѣ заботы о хлѣбѣ насущномъ, я рѣшилъ прокатиться съ единственною цѣлью отдохнуть и развлечься. Преподобный сказалъ, что и онъ тоже поѣдетъ. Прекрасный онъ человѣкъ, одинъ изъ лучшихъ людей, хотя и священникъ! Въ одиннадцать часовъ вечера мы были уже въ Новой Гавани на катерѣ «Нью-Іоркъ». Мы взяли билеты и начали прогуливаться взадъ и впередъ съ пріятнымъ ощущеніемъ свободныхъ и праздныхъ людей, далеко отстоящихъ отъ почтъ и телеграфовъ.

Немного спустя я пошелъ въ свою каюту и раздѣлся. Однако, ночь была слишкомъ хороша, чтобы спать. Мы огибали бухту; пріятно было стоять у окна, дышать чистымъ ночнымъ воздухомъ и любоваться мерцающими на берегу огоньками. Вотъ подошли къ моему окну два пожилыхъ господина, сѣли и начали разговаривать. Мнѣ въ сущности не было никакого дѣла до ихъ бесѣды, но въ эту минуту я былъ дружески расположенъ ко всему міру и желалъ сообщаться съ нимъ. Я скоро узналъ, что они были братья изъ маленькой деревни въ Коннектикутѣ и что разговоръ шелъ о кладбищѣ.

— Теперь, Джонъ, — говорилъ одинъ, — мы откровенно переговорили между собой. Видишь ли, всѣ ушли съ кладбища и наши покойники были предоставлены самимъ себѣ, если можно такъ выразиться. Они, какъ тебѣ извѣстно, были очень стѣснены. Во-первыхъ, мѣста было очень мало; въ прошломъ году, когда умерла жена Сета, намъ съ трудомъ удалось закопать ее; она загораживала мѣсто дьякона Шорба, и онъ сердился на нее и на насъ тоже. Поэтому мы обсудили, и я особенно настаивалъ на новомъ кладбищѣ, на горѣ. Они были не прочь отъ этого, если только обойдется недорого. Самые лучшіе и большіе участки — это № 8, и № 9, оба одинаковой величины. Славное, удобное помѣщеніе на двадцать шесть человѣкъ, двадцать шесть совершенно взрослыхъ, конечно; да на дѣтяхъ и на коротышкахъ набѣжитъ кое-что, вотъ и можно будетъ, среднимъ числомъ, уложить совершенно свободно человѣкъ тридцать, даже тридцать два, тридцать три.

— Это много, Уильямъ. Который же ты купилъ?

— Вотъ мы и дошли до этого, Джонъ. Видишь ли, № 8-й стоитъ тринадцать долларовъ, № 9-й — четырнадцать.

— Понимаю. Значитъ ты взялъ № 8-й.

— Ошибаешься. Я взялъ № 9-й и сейчасъ объясню тебѣ почему. Во-первыхъ, дьяконъ Шорбъ желалъ его. Онъ началъ распространяться о захватѣ его мѣста женой Сета, и потомъ я бы, можетъ быть, поспорилъ съ нимъ изъ-за № 9, если бы дѣло шло о двухъ лишнихъ долларахъ, но мнѣ уступили и лишній былъ только одинъ. Въ сущности, что такое долларъ? — сказалъ я. Жизнь наша лишь странствованіе, сказалъ я; мы здѣсь не для наживы и съ собой ее унести не можемъ, сказалъ я. Итакъ, я пересталъ печалиться, зная, что Господь не оставитъ добраго дѣла безъ награды и поможетъ мнѣ вернуть этотъ долларъ въ торговлѣ. Затѣмъ была еще и другая причина, Джонъ. № 9-й самое сподручное мѣсто во всемъ кладбищѣ и лучше всѣхъ расположено. Оно лежитъ на самой верхушкѣ холма, въ центрѣ кладбища. Оттуда виденъ Мильпортъ, горы Траси и Гопперъ, фермы и прочее. Въ цѣломъ штатѣ нѣтъ лучшаго мѣста въ смыслѣ вида. Сэръ Гиджингсъ говоритъ такъ, а ужъ онъ, конечно, долженъ знать. Ну, и это еще не все. Если бы Шорбъ захотѣлъ взять № 8, пришлось бы брать его. № 8 находится рядомъ съ № 9, но по скату холма, и всякій разъ, когда пойдетъ дождь, вода будетъ литься прямо на Шорба. Сэръ Гиджингсъ говоритъ, что. когда настанетъ время Шорба, ему придется застраховать свои останки отъ огня и воды.

Послышался тихій смѣхъ и одобрительный возгласъ.

— Вотъ, Джонъ, маленькій, грубый рисунокъ участка, который я сдѣлалъ на клочкѣ бумаги. Вотъ сюда сверху, въ лѣвый уголъ, мы свалили покойниковъ, вырывъ ихъ со стараго кладбища, и помѣстили ихъ въ рядъ одного за другимъ, безъ всякаго плана, какъ попало, съ дѣдушкой Джонсомъ во главѣ, такъ ужь оно пришлось, и нѣсколько загнутыми кверху близнецами Сета. Къ концу немножко тѣсновато, но мы разсудили, что не будетъ лучше, если мы разъединимъ близнецовъ. Ну, а дальше идутъ живые. Тутъ, гдѣ стоитъ А, мы положимъ Маріаръ и ея семейство; В — это для братьевъ Гозеа и ихъ рода; С — Кальвинъ съ племенемъ. Остается два мѣста, вотъ тутъ, гдѣ какъ разъ открывается видъ на общую картину. Это для меня и моихъ, и для тебя и твоихъ. Въ которомъ изъ двухъ ты бы желалъ лечь?

— Признаюсь, ты захватилъ меня врасплохъ, Уильямъ. Дѣло въ томъ, что я такъ заботливо задумался объ удобствѣ другихъ, что не подумалъ о своемъ собственномъ.

— Жизнь — это только временной нарядъ, какъ говорится въ Св. Писаніи, одно только бренное одѣяніе. Рано или поздно, мы всѣ тамъ будемъ. Главное состоитъ въ томъ, что попадешь туда съ чистымъ пропускомъ. Это единственная вещь, о которой стоитъ заботиться, Джонъ.

— Да, да, такъ, Уильямъ, такъ. Кромѣ этого, ничего нѣтъ. Какое же мѣсто ты мнѣ совѣтуешь взять?

— Это зависитъ отъ вкуса, Джонъ. Ты особенно дорожишь хорошимъ видомъ?

— Не могу тебѣ сказать «да», не могу сказать «нѣтъ». Главнымъ образомъ мнѣ хочется, чтобы оно было обращено на югъ.

— Это легко рѣшить, Джонъ. Они оба на югъ. Они освѣщены солнцемъ, тогда такъ Шорбъ остается въ тѣни.

— А относительно почвы, Уильямъ?

— Д песчаное; Е почти чистая глина.

— Такъ запиши Е, Уильямъ, песчаный грунтъ осаждается и требуетъ ремонта.

— Прекрасно. Напиши здѣсь свое имя, Джонъ, вотъ тутъ, подъ буквой Е. Теперь не заплатишь ли ты мнѣ кстати свою часть четырнадцати долларовъ? Тогда все дѣло будетъ кончено.

Послѣ небольшого пререканія и торга деньги были выплачены и Джонъ ушелъ, пожелавъ брату покойной ночи. Нѣсколько минутъ длилось молчаніе. Затѣмъ послышался легкій смѣхъ одинокаго Уильяма.

— Кажется, я не ошибся, — проговорилъ онъ, — не Е глинистое, а Д; Джонъ остался на пескѣ.

Онъ еще разъ тихонько хихикнулъ и тоже пошелъ спать.

Слѣдующій день въ Нью-Іоркѣ былъ страшно жаркій. Тѣмъ не менѣе мы старались извлечь изъ него все, что можно, въ смыслѣ развлеченій. Послѣ полудня мы подъѣхали къ пароходу «Бермуда», перебрались на него со всѣми пожитками и стали искать Ани на палубѣ. Пока мы доѣхали до половины гавани, стояла знойная лѣтняя жара. Затѣмъ мнѣ пришлось застегнуться плотнѣе, а еще черезъ полчаса я уже замѣнилъ лѣтнее пальто осеннимъ и застегнулъ его крѣпко на-крѣпко. Когда мы прошли маякъ, я прибавилъ еще плащъ и обмоталъ шею платкомъ. Такъ быстро исчезло лѣто и наступила зима.

Къ вечеру мы были уже далеко въ открытомъ морѣ. Никакой земли въ виду. Никакая телеграмма, никакое письмо, никакая новость не достигнетъ до насъ теперь! Это было отрадное сознаніе, еще отраднѣе было сознаніе, что милліоны измученныхъ людей, оставшихся за нами на берегу, страдаютъ попрежнему.

На слѣдующій день мы уже были среди уединеннаго океана, вышли изъ дымчатыхъ волнъ и вступили въ глубокую, непроницаемую синеву. Ни одного корабля на безбрежной шири океана, ни одной живой души, кромѣ цыплятъ Матери Карей, которые кидались въ волны, кружились, носились надъ ними… Между пассажирами было нѣсколько моряковъ и разговоръ шелъ о корабляхъ и матросахъ. Одинъ сказалъ, что выраженіе: «вѣрно, какъ магнитная стрѣлка», не точно, потому что магнитная стрѣлка рѣдко показываетъ полюсъ. Онъ говорилъ, что корабельный компасъ далеко не вѣрный инструментъ, а, напротивъ, одинъ изъ самыхъ вѣроломныхъ слугъ человѣка. Онъ постоянно, ежедневно измѣняется. Слѣдовательно, необходимо вычислить уклоненія каждаго дня и изъ этого вычисленія вывести опредѣленіе, иначе моряки никогда не будутъ знать истины. Другой сказалъ, что огромное состояніе ждетъ того, кто изобрѣтетъ компасъ, не поддающійся вліянію стального корабля. Онъ сказалъ, что только одно твореніе перемѣнчивѣе компаса деревяннаго корабля, что это компасъ стального корабля. Помянули и о всѣмъ извѣстномъ фактѣ, что опытный морякъ по одному взгляду на компасъ новаго стального корабля можетъ за тысячу миль отъ мѣста его строенія опредѣлить, въ какую сторону былъ повернутъ его носъ, когда его строили.

Затѣмъ старый капитанъ китоловнаго судна началъ разсказывать о командѣ, которая иногда набирается на ихъ суда.

— Иногда къ намъ попадала толпа студентовъ. Чудной народъ! Невѣжды? Куда тамъ! Они не умѣютъ отличить крамбала отъ гротъ-браса. Но было бы ошибкой принять ихъ за дураковъ. Они научились въ мѣсяцъ большему, чѣмъ другіе въ годъ. У насъ на «Мэри-Аннъ» былъ одинъ такой. Такъ тотъ явился на бортъ въ золотыхъ очкахъ. Его сейчасъ же въ его изящнѣйшемъ костюмѣ протащили съ вантклота на кильсонъ. У него былъ полный сундукъ плащей, толстаго суконнаго платья и бархатныхъ жилетовъ. Все это, знаете, топорщилось, и, какъ вы думаете, сплющила ли все это соленая вода? Не берусь судить.

«Когда мы вышли въ море, помощникъ приказалъ ему лѣзть наверхъ и помочь свалить форъ-марсъ. Вотъ и полѣзъ онъ туда въ своихъ очкахъ. Черезъ минуту съ оскорбленнымъ видомъ спускается назадъ. „Зачѣмъ вы спустились?“ спрашиваетъ помощникъ. „Вы, говоритъ, можетъ быть, не знаете, что тамъ нѣтъ лѣстницы!“ У насъ, видите ли, нѣтъ васетовъ на форъ-марсѣ. Люди наши разразились такимъ хохотомъ, какого вы, я думаю, никогда не услышите. На слѣдующую ночь, темную и дождливую, помощникъ опять приказалъ малому лѣзть наверхъ, и я бьюсь объ закладъ, что онъ полѣзъ съ зонтикомъ и съ фонаремъ! Но это ничего не значитъ: изъ него вышелъ славный матросъ еще до окончанія плаванія и намъ скоро понадобился другой матеріалъ для насмѣшекъ. Послѣ этого прошло много лѣтъ, я уже совсѣмъ забылъ о немъ. О вотъ прихожу я разъ въ Бостонъ помощникомъ на кораблѣ и пускаюсь странствовать по городу, вмѣстѣ съ другимъ помощникомъ. Зашли мы тамъ въ гостинницу „Почтенный домъ“, надѣясь поймать тамъ въ большой столовой „цѣлую соленую лошадь на удочку“, какъ говорятъ наши мальчишки. Рядомъ съ нами обѣдало нѣсколько человѣкъ, и одинъ изъ нихъ сказалъ: „Посмотрите-ка, вѣдь это новый губернаторъ Массачусетса, вотъ за тѣмъ столомъ, съ дамами“. Мы съ помощникомъ съ любопытствомъ взглянули въ ту сторону, такъ какъ ни одинъ изъ насъ еще никогда не видѣлъ губернаторовъ. Смотрѣлъ я, смотрѣлъ на это лицо и вдругъ вспомнилъ! Но я и виду не показалъ, а сказалъ только: „Помощникъ, я хочу идти и пожать ему руку“. Онъ отвѣчалъ: „Посмотрѣлъ бы я, какъ вы это сдѣлаете, Томъ“. „Помощникъ, — сказалъ я, — я сейчасъ это сдѣлаю“. „О, да, — сказалъ онъ, — я думаю! Хотите биться объ закладъ, что не пойдете, Томъ?“ „Я и полкроны не пожалѣю противъ этого“. — «Ставьте» — «Идетъ», сказалъ я, вынимая монету. Это удивило его, но онъ всетаки покрылъ ее и сказалъ довольно насмѣшливо: «Не лучше ли вамъ отказаться отъ губернатора и его дамъ, Томъ?» — «По зрѣлому размышленію, я рѣшилъ идти». — «Ну, Томъ, вы совершенный безумецъ» сказалъ онъ. — «Можетъ быть, безумецъ, а можетъ быть, и нѣтъ, — сказалъ я, — главный вопросъ заключается въ томъ, хотите вы рискнуть полкроной, или нѣтъ?» — «Ставьте цѣлую крону!» — «Идетъ», сказалъ я и съ хохотомъ отошелъ отъ него. Онъ самодовольно хлопнулъ себя по ногѣ. Я подошелъ къ столу губернатора, облокотился на него локтями и нѣсколько времени пристально смотрѣлъ ему въ лицо. «Мистеръ Гарднеръ, — сказалъ я, — знаете ли вы меня?» Онъ посмотрѣлъ на меня, я на него; вдругъ онъ вскрикнулъ: «Томъ Боулингъ! Клянусь святой кочергой! Дэди, это старый Томъ Боулингъ, о которомъ я вамъ разсказывалъ, нашъ помощникъ съ „Мэри-Аннъ!“ Онъ всталъ и дружески пожалъ мнѣ руку.

„Оглянувшись, я поймалъ изумленный взглядъ моего помощника. „Садитесь, Томъ, садитесь, — говорилъ губернаторъ, — и не думайте сниматься съ якоря, пока не откушаете съ нами“. Я сѣлъ рядомъ съ губернаторомъ и посмотрѣлъ на помощника. Зрачки его вращались, какъ томпоны, а ротъ былъ такъ широко открытъ, что смѣло можно было положить въ него цѣлый окорокъ“.

Разсказъ стараго капитана имѣлъ большой и заслуженный успѣхъ. Водворившееся затѣмъ молчаніе было прервано какимъ-то серьезнымъ, блѣднымъ юношей.

— А раньше вы никогда не встрѣчались съ губернаторомъ? — спросилъ онъ.

Старый капитанъ важно посмотрѣлъ на него и, ничего не отвѣтивъ, всталъ и ушелъ на корму.

Пассажиры одинъ за другимъ бѣгло взглянули на вопрошателя, но ничего не поняли изъ его вопроса и оставили его въ покоѣ.

Это немножко затормазило разговорную машину и она нѣкоторое время не могла наладиться. Бесѣда снова оживилась, когда рѣчь зашла о важномъ, ревниво охраняемомъ инструментѣ — корабельномъ хронометрѣ, о его необыкновенной точности и несчастіяхъ, происходившихъ иногда вслѣдствіе его, повидимому, незначительнаго уклоненія. Тутъ, какъ и слѣдовало, пустился на всѣхъ парусахъ по канату мой компаньонъ, пасторъ. Онъ разсказалъ намъ очень правдоподобную исторію про капитана Роунсвиля и гибель его корабля. Все до мельчайшихъ подробностей въ этомъ разсказѣ была правда.

Корабль капитана Роунсвиля, вмѣстѣ съ его женой и дѣтьми, погибъ въ Атлантическомъ океанѣ. Капитанъ и семь матросовъ спаслись, но, кромѣ жизни, не сохранили ничего. Маленькій, грубо выстроенный плотъ восемь дней служилъ имъ убѣжищемъ.

У нихъ не было ни провизіи, ни воды. Одежда едва прикрывала ихъ. У капитана сохранилось пальто, переходившее изъ рукъ въ руки. Было очень холодно; когда кто-нибудь изъ нихъ начиналъ совершенно застывать, они закрывали его этимъ пальто и укладывали между товарищами; такимъ образомъ они согрѣвали его и возвращали къ жизни. Въ числѣ матросовъ былъ одинъ португалецъ, ничего не понимавшій по-англійски. Онъ, повидимому, совсѣмъ не думалъ о своемъ собственномъ несчастіи и только соболѣзновалъ горю капитана, потерявшаго такъ ужасно жену и дѣтей. Днемъ онъ съ глубокимъ состраданіемъ смотрѣлъ ему въ глаза, ночью, подъ дождемъ и брызгами, онъ придвигался къ нему въ темнотѣ, и старался утѣшить, ласково гладя его по плечу. Голодъ и жажда начали уже дѣйствовать на умы и силы людей. Однажды увидѣли они плывущій въ волнахъ боченокъ. Это была хорошая находка, такъ какъ, вѣроятно, въ немъ заключалась какая-нибудь пища. Одинъ храбрецъ бросился въ море, подплылъ къ нему и съ большими усиліями подошелъ къ плоту. Съ жаромъ бросились на него матросы. Въ немъ оказалась магнезія! На пятый день всплыла луковица; матросъ бросился въ воду, поймалъ ее и, несмотря на то, что умиралъ съ голоду, не съѣлъ ея, а подалъ капитану. Въ исторіи крушеній эгоизмъ вообще составляетъ исключеніе, удивительное великодушіе — правило. Луковицу раздѣлили на восемь равныхъ частей и съѣли съ глубокою благодарностью. На восьмой день вдали показался корабль. Попробовали поднять вмѣсто флага весло съ привязаннымъ къ нему капитанскимъ пальто. На это пошло много труда, такъ какъ люди были совсѣмъ обезсилены и болѣе походили на скелетовъ, чѣмъ на живыя существа. Наконецъ попытка удалась, но флагъ не принесъ имъ помощи. Корабль повернулъ въ сторону и оставилъ за собой одно отчаяніе. Вскорѣ показался другой корабль и прошелъ такъ близко, что несчастные смотрѣли уже на него съ благодарностью и готовились радостно встрѣтить лодку, которую должны были послать для ихъ спасенія. Но и этотъ корабль повернулъ въ сторону и оставилъ этихъ людей выражать другъ другу свое безполезное удивленіе и отчаяніе.

Совсѣмъ уже къ вечеру показался третій корабль. Съ тоскою въ сердцѣ увидѣли они по его направленію, что онъ не подойдетъ къ нимъ близко. Жизнь ихъ почти испарилась; губы запеклись, распухли и потрескались отъ восьмидневной жажды, тѣла истощены, и вотъ послѣдняя возможность спасенія безжалостно ускользаетъ отъ нихъ. Имъ ужь не дожить до разсвѣта. Два дня, какъ они лишились голоса, но тутъ капитанъ Роунсвиль прошепталъ: „Давайте молиться!“ Португалецъ дотронулся до его плеча въ знакъ глубочайшаго сочувствія. Всѣ встали на колѣни у основанія весла, на которомъ развѣвалось пальто-сигналъ, и наклонили головы. Море слегка волновалось. На западѣ отражался въ волнахъ красный безлучный солнечный дискъ. Когда люди подняли головы, то готовы были крикнуть аллилуія, но у нихъ не хватило голоса: корабль шелъ прямо на нихъ; паруса его раздувались и хлопали по мачтамъ. Наконецъ спасены, спасенье въ самую послѣднюю минуту. Впрочемъ, нѣтъ, еще не спасеніе, а только явная надежда на него. Красный дискъ потонулъ въ морѣ и корабль скрылся во мракѣ. Минуту спустя послышались сладостные звуки: трескъ веселъ въ уключинахъ. Они все приближались и приближались, слышались уже на разстояніи тридцати шаговъ, но кругомъ ничего не было видно. Тогда громкій голосъ крикнулъ: „Голо!“ Потерпѣвшіе крушеніе не могли отвѣчать: ихъ распухшіе языки отказывались служить имъ. Лодка кружила около плота, отплыла дальше — о, ужасъ! — возвратилась… весла перестали грести, очевидно, матросы прислушивались. Громкій голосъ опять крикнулъ: „Го-лля! Гдѣ вы, матросы?“ Капитанъ Роунсвиль шепнулъ своимъ людямъ»: «Шепчите, какъ можете, дѣти, скорѣй! Всѣ сразу»! И вотъ всѣ восемь человѣкъ сразу испустили хриплый шепотъ: «Здѣсь!» Жизнь ихъ зависѣла отъ успѣха, неудача приносила смерть. Послѣ этой торжественной минуты капитанъ Роунсвиль ничего не помнитъ. Онъ очнулся только на борту спасительнаго корабля.

— Да, — заключилъ его преподобіе, — былъ одинъ только моментъ, когда плотъ могъ быть виденъ съ корабля, только одинъ. Гибель этихъ людей была бы несомнѣнна, если бы онъ прошелъ незамѣтно. Вотъ на какомъ волоскѣ держатся событія, предначертанныя Богомъ отъ начала міра.

«Когда солнце въ этотъ день спускалось на воду, капитанъ корабля сидѣлъ на палубѣ и читалъ молитвенникъ; книжка выпала у него изъ рукъ; онъ наклонился, чтобы поднять ее, и случайно взглянулъ на солнце. Въ эту секунду далекій плотъ на мигъ появился на красномъ дискѣ. Его сигнальное весло черной иголкой прорѣзывало поверхность диска. Въ слѣдующую секунду все снова одѣлось мракомъ. Но этотъ корабль, этотъ капитанъ, эта счастливая минута, — все это было предопредѣлено еще на зарѣ вѣковъ и не могло избѣжать своего предопредѣленія. Хронометръ Божій никогда не ошибается!

Наступило глубокое, задумчивое молчаніе. Блѣдный юноша прервалъ его вопросомъ:

— Что такое хронометръ Божій?

II

Къ обѣду, въ 6 часовъ, собралось то же общество, съ которымъ мы разговаривали на палубѣ, которое видѣли за завтракомъ и за вчерашнимъ обѣдомъ, а именно: три командира, купецъ изъ Бостона, бермудецъ, возвращавшійся въ свою Бермуду послѣ тринадцатилѣтняго отсутствія. Послѣдній сидѣлъ у штриборда. На лѣвой сторонѣ помѣщался на почетномъ мѣетѣ пасторъ; рядомъ съ нимъ блѣдный юноша; рядомъ со мной пожилой бермудецъ, 27 лѣтъ, не видавшій своихъ солнечныхъ острововъ. Командиръ, по обыкновенію, сидѣлъ во главѣ судна, на противоположномъ концѣ — кассиръ. Компанія была небольшая, но небольшія компаніи всегда самыя пріятныя.

За столомъ — ни тѣни безпокойства, небо безоблачно, солнце сіяетъ, голубое море едва колеблется. Но что же случилось съ четырьмя супружескими четами, тремя холостяками и обязательнымъ докторомъ изъ Пенсильваніи? Всѣ они при выѣздѣ изъ Нью-Іорка были на пароходѣ. Вотъ объясненіе, я выписываю его изъ своей памятной книжки.

«Вторникъ, 3 ч. 30 м. попол. Мы въ дорогѣ. Прошли батареи. Большая компанія, состоящая изъ четырехъ супружескихъ паръ, трехъ холостыхъ и веселаго, живого доктора изъ дикихъ мѣстностей Пенсильваніи, очевидно, путешествуетъ вмѣстѣ. Всѣ, кромѣ доктора, сидятъ на палубѣ, на складныхъ стульяхъ. Проходимъ главный фортъ. Докторъ, подобно многимъ личностямъ, оказывается обладателемъ вѣрнѣйшаго средства противъ морской болѣзни. Онъ ходитъ отъ одного къ другому, приговаривая: „Не бойтесь, я испыталъ это лекарство. Это вѣрнѣйшее средство, оно составлено подъ моимъ личнымъ наблюденіемъ“… и самъ безстрашно принимаетъ лекарство.

„4 ч. 15 м. — Двѣ изъ дамъ сильно поблѣднѣли, несмотря на „вѣрнѣйшее средство“; онѣ уходятъ внизъ. Двѣ другія выказываютъ видимое безпокойство.

„5 часовъ. — Удаляются: одинъ супругъ и одинъ молодой человѣкъ. Уходя, они уносятъ въ своемъ желудкѣ только-что принятую дозу «вѣрнѣйшаго средства», но въ каюту приходятъ уже безъ нея.

«5 ч. 10 м. — Лэди № 3-й, два молодыхъ человѣка и одинъ мужъ уходятъ внизъ, унося съ собой особое мнѣніе о „вѣрнѣйшемъ средствѣ“.

„5 ч. 20 м. — Проходимъ карантинъ. „Вѣрнѣйшее средство“ сдѣлало свое дѣло и подѣйствовало на все общество, кромѣ одной шотландки и автора этого ужаснаго лекарства.

„Приближаемся къ маяку. Шотландка удаляется, опустивъ голову на плечо буфетчицы.

«Входимъ въ открытое море… Удаляется докторъ!»

Теперь, кажется, составъ общества прочно установился. За столомъ сидитъ гораздо меньше пассажировъ, чѣмъ въ началѣ путешествія.

Нашъ капитанъ — серьезный, красивый великанъ, лѣтъ 35, съ загорѣлыми руками такихъ величественныхъ размѣровъ, что невольно перестаешь ѣсть, любуясь ими, и задаешь себѣ вопросъ: хватитъ ли ему цѣлой телячьей шкуры на одну перчатку?

Общаго разговора нѣтъ. Онъ дѣлится между отдѣльными парами. Съ разныхъ концовъ долетаютъ отрывочныя фразы. Вотъ, напримѣръ, говоритъ бермудецъ, пробывшій тринадцать лѣтъ въ отсутствіи: «Въ природѣ женщинъ задавать избитые, ни къ чему не ведущіе, непослѣдовательные вопросы, вопросы, приводящіе васъ отъ ничего незначущаго начала къ ничему неведущему концу». Отвѣтъ бермудца, пробывшаго въ отсутствіи тридцать семь лѣтъ: «Да, и при этомъ еще думаютъ, что онѣ обладаютъ логическимъ, анализирующимъ умомъ и разсудочными способностями. Такъ и видишь, какъ онѣ начинаютъ возбуждаться, когда чуютъ въ воздухѣ какое-нибудь разсужденіе». Это ужь настоящіе философы.

Два раза съ тѣхъ поръ, какъ мы вышли изъ порта, наша машина останавливалась минуты на двѣ. Теперь опять остановилась. Блѣдный молодой человѣкъ задумчиво произнесъ: «Ну, вотъ машинистъ опять усѣлся отдыхать».

Серьезный взглядъ капитана. Могучія челюсти его на минуту перестаютъ работать. Захваченный вилкой картофель останавливается на полпути въ его открытый ротъ. Онъ спрашиваетъ ровнымъ голосомъ: «Такъ вы думаете, что машинистъ двигаетъ корабль ручкой, которую онъ вертитъ руками?»

Блѣдный юноша думаетъ съ минуту, и затѣмъ отвѣчаетъ, поднимая свои невинные глаза: «А развѣ нѣтъ?»

Дальнѣйшій разговоръ сразу обрывается и обѣдъ оканчивается въ относительномъ молчаніи, которое нарушается лишь журчаніемъ моря да усерднымъ щелканьемъ челюстей.

Покуривъ и прогулявшись по палубѣ (качки не было, чтобы мѣшать нашимъ движеніямъ), мы начали подумывать о вистикѣ. Спросили живую, услужливую ирландку-буфетчицу, есть ли на кораблѣ карты.

— Спаси Богъ вашу душу, голубчикъ! Конечно, есть. Правда, неполная колода, но не настолько неполная, чтобы это могло имѣть значеніе.

Тутъ я вспомнилъ о морокскомъ ящичкѣ съ картами, который я нечаянно сунулъ въ чемоданъ, принявъ его за флаконъ съ чѣмъ-нибудь.

Такимъ образомъ часть нашей компаніи убила вечеръ за картами; мы сыграли нѣсколько роберовъ и всѣ были готовы къ шести «стклянкамъ», корабельному сигналу, по которому полагается тушить огни и ложиться спать.

Сегодня послѣ второго завтрака въ курительной каютѣ много болтали. Старые капитаны разсказывали массу случаевъ изъ капитановской жизни. Особенно болтливъ былъ капитанъ Томъ Боулингъ. У него есть это пристрастіе къ подробностямъ, которое является иногда у людей, привыкшихъ къ уединенной деревенской жизни или къ жизни на морѣ въ долгія плаванія, когда дѣлать почти нечего и нечего дорожить временемъ. Дойдя до самаго интереснаго мѣста въ разсказѣ, онъ говоритъ: «Ну-съ, такъ вотъ, какъ я вамъ разсказывалъ, руль былъ сломанъ, корабль пущенъ по вѣтру, носомъ впередъ, прямо на ледяную гору. Всѣ притаили дыханіе, остолбенѣли; брамъ-стенга подается, паруса развѣваются, какъ ленты, сначала падаетъ одна мачта, за ней другая… Бумъ, крахъ, крахъ! Берегите головы! Станьте дальше! Вдругъ откуда ни возьмись Джонни Роджерсъ, съ вылебовкой въ рукахъ; глаза у него горятъ, волосы развѣваются… нѣтъ, это былъ не Джонни Роджерсъ… позвольте, кажется, Джонни Роджерса въ эту поѣздку съ нами не было… Я хорошо помню, что одинъ разъ онъ съ нами плавалъ, почему-то мнѣ кажется, что онъ записался именно на это путешествіе, но былъ ли онъ или не былъ, или гдѣ-то остался, или еще что-то случилось…» и т. д. и т. д. до тѣхъ поръ, пока весь интересъ къ его разсказу пропадаетъ и никому нѣтъ дѣла, пробилъ ли пароходъ ледяную гору или нѣтъ.

Подъ конецъ онъ началъ критиковать ново-англійское кораблестроеніе. Онъ говорилъ: «Получаете вы корабль, выстроенный въ Монвоѣ, положимъ, въ Батѣ, что же выходитъ? Прежде всего вамъ приходится класть его въ дрейфъ для починки, это первый результатъ. Затѣмъ, не пролежитъ въ дрейфѣ и недѣли, какъ сквозь его пазы можно будетъ протащить собаку. Хорошо-съ, спускаете вы этотъ корабль на море, какой результатъ? Къ первое же ваше плаваніе вся пакля въ немъ размокаетъ и расползается. Спросите кого хотите, если не вѣрите. Теперь попробуйте заказать корабль нашимъ мастерамъ, въ окрестностяхъ Нью-Бедфорда. Какой результатъ? А такой, сударь, что вы можете продержать его на дрейфѣ хоть цѣлые полгода и онъ слезинки не проточитъ!»

Всѣ присутствующіе признали описательную красоту послѣдняго оборота и начали апплодировать, въ большому удовольствію старика.

Кроткіе глаза блѣднаго юноши тихо поднялись, съ минуту посмотрѣли въ лицо старика и кроткій ротъ началъ было открываться.

— Прикусите язычекъ! — прикрикнулъ на него старый морякъ.

Всѣ удивились, но результатъ былъ достигнутъ и разговоръ не оборвался, а продолжалъ идти своимъ порядкомъ.

Зашла рѣчь о морскихъ опасностяхъ.

Одинъ изъ жителей твердой земли изрекъ обычную нелѣпость о вѣчныхъ соболѣзнованіяхъ бѣднымъ морякамъ, вѣчно странствующимъ въ открытомъ океанѣ, среди бурь и всевозможныхъ опасностей, въ то время какъ друзья его при каждой бурѣ и грозѣ спокойно грѣются у огонька своего камина, вспоминаютъ бѣднаго моряка и молятся о его спасеніи.

Томъ Боулингъ послушалъ немножко и затѣмъ разразился цѣлымъ потокомъ краснорѣчія, высказывая новую точку зрѣнія.

— Постойте, постойте! Читалъ я подобную чепуху, всю жизнь читалъ, стихи разные, романы и всякую такую дрянь! Пожалѣйте бѣднаго моряка! Сочувствія бѣдному моряку! Все это вѣрно, но не въ томъ смыслѣ, въ которомъ говорятъ объ этомъ поэты-кисляи. Пожалѣйте бѣдную жену моряка! Опять вѣрно, но опять не въ томъ смыслѣ. Разсмотрите хорошенько: чья жизнь самая безопасная? Жизнь бѣднаго моряка. Справьтесь въ статистикѣ — увидите. Поэтому нечего корчить изъ себя дураковъ и убиваться надъ страданіями и лишеніями бѣднаго моряка, предоставьте это поэтамъ. Посмотрите лучше на дѣло съ другой стороны. Вотъ вамъ, напримѣръ, капитанъ Брэсъ. Ему сорокъ лѣтъ, въ морѣ онъ провелъ тридцать. Теперь онъ собирается принять корабль подъ свою команду и отправляется къ югу отъ Бермудскихъ острововъ. На будущей недѣлѣ онъ уже будетъ въ пути. Время спокойное, помѣщеніе удобное, пассажиры, веселая компанія, всего этого достаточно, чтобы поддержать его хорошее настроеніе и силы. Царь на своемъ пароходѣ, начальникъ надъ всѣмъ и всѣми, чего ему недостаетъ? Тридцатилѣтній опытъ доказалъ ему, что его профессія совсѣмъ не опасная. Теперь оглянитесь назадъ, въ его домъ. Жена его слабая женщина, она чужая въ Нью-Іоркѣ, запертая, смотря по времени года, то въ душно-жаркой, то въ холодной комнатѣ. Общества никакого; вѣчное одиночество, вѣчныя думы, мужъ уѣхалъ на цѣлые шесть мѣсяцевъ. Она родила восемь человѣкъ дѣтей, пятерыхъ схоронила — отецъ даже не видѣлъ ихъ. Она не спала съ ними цѣлыя ночи до самой ихъ смерти, а онъ спокойно спалъ себѣ въ морѣ! Она проводила ихъ въ могилы, она слышала звукъ брошенной на нихъ земли, звукъ этотъ раздиралъ ея сердце, онъ спокойно плавалъ по морю! Она изнывала отъ горя дома, оплакивая ихъ каждый день и каждый часъ, а онъ себѣ веселился въ морѣ и ничего не зналъ объ этомъ! Теперь разберитесь-ка въ этомъ всемъ, пораскиньте мозгами и поймите: пять человѣкъ родится у нея на чужой сторонѣ и некому за ней ухаживать — его нѣтъ при ней; пять человѣкъ умираетъ, и некому утѣшить ее, его нѣтъ при ней. Подумайте объ этомъ! Состраданіе бѣдному моряку изъ-за опасностей, которымъ онъ подвергается, экая чушь! Отдайте его женѣ, ей оно принадлежитъ по праву, ей и ея тяжелой, горькой долѣ. Въ стихахъ говорится, что жена тоскуетъ, думая объ опасностяхъ, которымъ подвергается бѣдный морякъ. Ей приходится тосковать о болѣе существенныхъ вещахъ, говорю я вамъ. Въ стихахъ бѣднаго моряка жалѣютъ все изъ-за тѣхъ же опасностей. Пожалѣйте его лучше въ тѣ долгія ночи, когда онъ не можетъ сомкнуть глазъ, думая, что принужденъ былъ оставить жену въ самомъ разгарѣ ея родовыхъ мукъ, одинокую и беззащитную, во всемъ ужасѣ страданій и близости смерти! Если есть на свѣтѣ вещь, которая можетъ привести меня въ бѣшенство, такъ это вотъ эта самая проклятая водянистая морская поэзія!

Капитанъ Брэсъ былъ терпѣливый, пріятный, неразговорчивый человѣкъ, съ какимъ-то особеннымъ трогательнымъ выраженіемъ на загорѣломъ лицѣ. До сихъ поръ это выраженіе было для насъ загадкой, теперь исторія его намъ все объяснила. Онъ восемнадцать разъ ходилъ въ Средиземное море, семь разъ въ Индію, разъ къ Арктическому полюсу и «между прочимъ» посѣтилъ всѣ самыя отдаленныя моря и океаны земного шара. Вотъ уже двѣнадцать лѣтъ, какъ онъ, по его словамъ, «осѣлъ» изъ-за семьи и пересталъ странствовать. И какъ вы думаете, что означало на языкѣ добродушнаго бродяги это понятіе «осѣсть и перестать странствовать»? Не что иное, какъ два пятимѣсячныхъ путешествія въ годъ, между Суринамомъ и Бостономъ за грузомъ сахара и патоки.

Сегодня, между прочимъ, выяснилось, что на китоловныхъ судахъ не водится докторовъ. Капитанъ присоединяетъ врачеваніе къ своимъ многочисленнымъ обязанностямъ. Онъ не только даетъ лекарство, но по собственному усмотрѣнію вправляетъ вывихнутые и сломанные члены или отнимаетъ и выдергиваетъ ихъ, если ампутація кажется ему болѣе цѣлесообразной. У него есть аптека, въ которой лекарства не поименованы, а понумерованы; къ аптекѣ приложена книжка съ указаніями. Въ ней описываются болѣзни и симптомы и говорится: «Давайте черезъ полчаса по 10 крупинокъ № 12, давайте черезъ часъ по чайной ложкѣ № 9» и т. п. Одинъ изъ нашихъ капитановъ встрѣтился какъ-то со шкиперомъ въ сѣверной части Тихаго океана. Онъ казался очень взволнованнымъ и удивленнымъ.

— Въ этой аптекѣ,- сказалъ онъ, — что-то перепутано. Одинъ изъ моихъ людей заболѣлъ какимъ-то пустякомъ. Я посмотрѣлъ въ книгу. Тамъ сказано: «Дайте ему чайную ложку № 15». Посмотрѣлъ въ аптеку, оказалось, что № 15 весь вышелъ. Я рѣшилъ, что нужно составить смѣсь, равную этому числу, и далъ малому 1/2 ложки № 8 и 1/2 ложки № 7 и пусть меня повѣсятъ, если это не убило его въ четверть часа.

— Въ этой системѣ есть что-то такое, чего я не могу понять!

Много было забавныхъ анекдотовъ о старомъ капитанѣ Джонсѣ «Ураганѣ», съ Тихаго океана, миръ его праху! Двое или трое изъ присутствующихъ знали его, я особенно хорошо, такъ какъ совершилъ съ нимъ четыре плаванія. Это былъ замѣчательный человѣкъ. Родился онъ на кораблѣ, началъ жизнь на форъ-кастелѣ, большую часть образованія заимствовалъ отъ товарищей и постепенно дошелъ до капитанства. Изъ шестидесяти пяти лѣтъ онъ болѣе пятидесяти провелъ на морѣ, обошелъ всѣ моря, осмотрѣлъ всѣ земли и сохранилъ на себѣ отпечатки всѣхъ климатовъ. Понятно, что человѣкъ, проведшій пятьдесятъ лѣтъ въ морѣ, ничего не зналъ о мірѣ, кромѣ его поверхности, никакихъ міровыхъ мыслей, никакихъ міровыхъ знаній, кромѣ азбуки. Это выказывалось въ необузданныхъ порывахъ его невыработаннаго характера. Такой человѣкъ — нечто иное, какъ сѣдой, бородатый ребенокъ. Такимъ именно и былъ старый Джонсъ Ураганъ, просто-на просто невинное, славное старое дитя. Въ спокойномъ настроеніи духа онъ былъ кротокъ и милъ, какъ дѣвушка, разгнѣвавшись становился настоящимъ ураганомъ, такъ что его прозвище лишь слабо опредѣляло его характеръ. Въ сраженіи онъ былъ страшенъ, отличаясь могучимъ строеніемъ и безграничнымъ мужествомъ. Онъ былъ съ ногъ до головы испещренъ татуировками, сдѣланными красными и синими индійскими чернилами. Я былъ съ нимъ, когда онъ зататуировалъ свое послѣднее свободное мѣсто. Это мѣсто приходилось вокругъ его лѣваго локтя; три дня онъ расхаживалъ по кораблю съ обнаженнымъ распухшимъ локтемъ, на которомъ, среди цѣлаго облака индійскихъ чернилъ, красовалась яркая красная надпись: «Добродѣтель сама себя н'ъ» (на полное слово не хватило мѣста). Онъ былъ искренне и глубоко вѣрующій человѣкъ и вмѣстѣ съ тѣмъ ругался, какъ торговка. Онъ считалъ брань вполнѣ извинительной, такъ какъ матросы не поняли бы рѣчи, не подправленной ею. Онъ былъ глубокимъ знатокомъ Библіи, т. е. считалъ себя такимъ. Онъ вѣрилъ въ Библіи всему, но доходилъ до вѣры собственнымъ путемъ. Онъ принадлежалъ къ передовой школѣ мыслителей и естественными законами объяснялъ всѣ чудеса, подобно тѣмъ людямъ, которые называютъ шесть геологическихъ эпохъ шестью днями творенія и т. п. Самъ того не подозрѣвая, онъ представлялъ изъ себя жесточайшую сатиру на современныхъ теологовъ. Само собою, что у такого человѣка всегда на-готовѣ масса разсужденій и доказательствъ.

Въ одно плаваніе съ капитаномъ ѣхалъ пасторъ, но онъ до тѣхъ поръ не зналъ, что это пасторъ, пока не открылъ ему этого списокъ пассажировъ. Ему очень понравился этотъ почтенный мистеръ Питерсъ и онъ много говорилъ съ нимъ, разсказывая ему разные эпизоды и анекдоты изъ собственной жизни. Болтовня его прорѣзывалась яркою нитью нѣсколько вольныхъ выраженій. Это освѣжающимъ образомъ дѣйствовало на умъ человѣка, утомленнаго блѣднымъ однообразіемъ безцвѣтныхъ современныхъ рѣчей.

Однажды капитанъ спросилъ:

— Питерсъ, читали вы когда-нибудь Библію?

— Ну, да.

— Не часто, должно быть, судя по тону, съ которымъ вы это говорите. Завяжите-ка эту привычку мертвымъ узломъ разъ навсегда и увидите, что будете вознаграждены. Не отчаявайтесь, все будетъ зависѣть отъ вѣрной точки зрѣнія. Сначала вы ничего не поймете, но мало-по малу все начнетъ выясняться, и тогда вы ужь не захотите разстаться съ нею даже для того, чтобы поѣсть.

— Да, говорятъ, что это такъ.

— Да оно такъ и есть. Нѣтъ книги, которая могла бы сравниться съ ней. Она выше всѣхъ книгъ, Питерсъ. Въ ней иного зацѣпокъ, которыя очень трудно обнять умомъ сразу. Надъ ними надо остановиться, обдумать ихъ, и, когда вы, наконецъ, добираетесь до сути, все становится яснымъ, какъ день.

— И чудеса тоже, капитанъ?

— Да, сэръ, и чудеса тоже, всѣ до единаго. Возьмемъ, напримѣръ, исторію съ языческими жрецами. Неправда ли, можно встать втупикъ?

— Гм… я не знаю, но…

— Да ужь признайтесь, что такъ, вы становитесь втупикъ. Ну, я не удивляюсь этому. Вы не настолько опытны, чтобы справиться съ подобными вещами, и естественно, что для васъ онѣ слишкомъ недоступны. Хотите я объясню вамъ эту штуку и покажу, какимъ образомъ можно дойти до пониманія всего этого?

— Конечно, капитанъ, если это васъ не затруднитъ.

— Съ большимъ удовольствіемъ. Во-первыхъ, я, видите-ли, читалъ и читалъ, думалъ и думалъ до тѣхъ поръ, пока, наконецъ, не понялъ, что за люди жили въ тѣ старинныя библейскія времена, и послѣ этого все стало ясно и легко объяснимо. Ну-съ, такъ вотъ какимъ путемъ я добрался до сути съ Исаакомъ и съ жрецами Ваала [1]. Среди обыкновенныхъ людей того времени были люди чрезвычайно проницательные, къ числу которыхъ принадлежалъ и Исаакъ. У Исаака были свои недостатки, даже очень много, я совсѣмъ не намѣренъ оправдывать Исаака. Онъ сыгралъ славную штуку съ жрецами Ваала и достаточно оправданъ тѣмъ зломъ, которое они ему сдѣлали. Нѣтъ, я только хочу сказать, что тутъ не было никакого чуда, и сейчасъ такъ ясно докажу вамъ это, что вы и сами убѣдитесь.

«Дѣло въ томъ, что для пророковъ времена становились все труднѣе и труднѣе, для пророковъ, подобныхъ Исааку, я разумѣю. Во всемъ народѣ было четыреста пятьдесятъ языческихъ жрецовъ и только одинъ пресвитеріанецъ, если только можно считать Исаака пресвитеріанцемъ, а я признаю, что онъ былъ пресвитеріанцемъ, но это къ дѣлу не идетъ. Понятно, что языческіе пророки захватили все ремесло въ свои руки. Исаакъ былъ очень огорченъ этимъ, это я признаю. Прежде всего онъ былъ человѣкъ и, безъ сомнѣнія, началъ бродить по странѣ, забросивъ земледѣліе, но это было безполезно; его оппозиція ни къ чему не привела. Мало-по малу дѣло приняло отчаянный оборотъ. Исаакъ началъ придумывать, какъ бы ему выпутаться изъ бѣды. И что же онъ придумалъ? Онъ началъ распускать всевозможные слухи про враждебную сторону, говорилъ, что тѣ дѣлаютъ то-то и то-то и т. д., ничего опредѣленнаго, но совершенно достаточно для того, чтобы безшумно подорвать ихъ репутацію. Слухи разнеслись повсюду и, наконецъ, дошли до царя. Царь спросилъ Исаака, что онъ хочетъ доказать своими наговорами? Исаакъ отвѣчалъ: „О, ничего особеннаго, только спроси ихъ, могутъ ли они низвести съ неба огонь на жертвенникъ? Это, можетъ быть, пустяки, ваше величество, но въ состояніи ли они это сдѣлать, вотъ въ чемъ суть“. Царь очень встревожился и послалъ за жрецами. Тѣ небрежно отвѣчали, что если у него жертвенникъ готовъ, то и они готовы, и прибавили даже, что не дурно бы ему было застраховать его заранѣе.

„На слѣдующее утро собрались всѣ сыны Израилевы и всѣ родители ихъ и другіе народы. По одной сторонѣ жертвенника стояла огромная толпа языческихъ жрецовъ, по другой прохаживался взадъ и впередъ въ терпѣливомъ ожиданіи одинъ Исаакъ. Когда пришло время, Ісаакъ былъ спокоенъ и равнодушенъ и сказалъ тѣмъ, чтобы, они начинали. Они всѣ четыреста пятьдесятъ столпились вокругъ жертвенника и начали молиться, возлагая надежды на своихъ боговъ и трудясь изо всѣхъ силъ. Молились они часъ, молились два, три, молились до самаго полудня — и все напрасно: ни одной искорки не послали имъ боги. Они были опозорены передъ цѣлымъ народомъ и вполнѣ заслужили это. Что же послѣ этого можетъ сдѣлать одинъ человѣкъ? Покориться? Неправда ли? Конечно. Что же сдѣлалъ Исаакъ? Онъ началъ обличать жрецовъ, какъ только могъ. Онъ говорилъ: „Вы недостаточно громко молились, ваши боги заснули или пошли гулять!..“ и т. п. Я ужь не помню подлинныхъ словъ. Замѣтьте, что я не защищаю Исаака: у него были свои недостатки.

„Жрецы продолжали изо всѣхъ силъ молиться до самаго вечера и хоть бы что-нибудь! Наконецъ, передъ заходомъ солнца они признали себя побѣжденными и ихъ выгнали.

«Что же теперь сдѣлалъ Исаакъ? Онъ вошелъ на возвышеніе и сказалъ нѣсколькимъ друзьямъ своимъ: „Вылейте на жертвенникъ четыре боченки воды!“ Всѣ удивились, потому что первая сторона молилась на сухомъ и потерпѣла неудачу. Воду вылили. Онъ сказалъ: „Принесите еще четыре боченка“. И въ третій разъ сказалъ: „Принесите еще четыре!“ Понимаете ли? Двѣнадцать боченковъ сразу! Вода полилась черезъ край по сторонамъ жертвенника и наполнила окружавшій его ровъ, въ который могло войти два оксофта [2]. Двѣ мѣры тамъ сказано, — я полагаю, что это будетъ около двухъ оксофтовъ. Нѣкоторые изъ зрителей ушли, рѣшивъ, что онъ помѣшался. Они плохо знали Исаака. Исаакъ всталъ на колѣни и началъ молиться; молился долго, долго, о язычникахъ отдаленныхъ странъ, о родственныхъ церквахъ, о государствѣ, о всей странѣ, о тѣхъ, кто управляетъ государствомъ, вообще обо всемъ, какъ полагается, знаете ли. Когда вниманіе слушателей утомилось и они перестали слѣдить за нимъ, онъ незамѣтно чиркнулъ спичкой и чиркнулъ о икру своей ноги и пуфъ! Вся штука вспыхнула, какъ огненный столбъ! Двѣнадцать боченковъ воды, вы думаете? Керосинъ, сэръ, керосинъ, вотъ что что было!

— Керосинъ, капитанъ?

— Да, сэръ, въ странѣ его было масса. Исаакъ прекрасно зналъ это. Развѣ при чтеніи Библіи не смущаютъ васъ темныя мѣста? Между тѣмъ они совсѣмъ не темныя, если ихъ освѣтить какъ слѣдуетъ. Въ Библіи ничего нѣтъ, кромѣ правды, нужно только работать надъ ней съ благоговѣніемъ, чтобы понять, какъ все это происходило.

На третій день по выѣздѣ изъ Нью-Іорка въ 8 часовъ утра показалась земля. Вдали, за освѣщенными солнцемъ волнами, слабо выдѣляющаяся темная полоса протягивалась на горизонтѣ и всѣ видѣли ее или больше предполагали, что видѣли, довѣряя своему глазу на слово. Даже пасторъ сказалъ, что видѣлъ ее, что было уже совершенно невѣрно. Но я еще не встрѣчалъ человѣка, который былъ бы настолько нравственно силенъ, чтобы сознаться, что онъ не видитъ земли, пока всѣ другіе увѣряютъ, что видятъ ее.

Скоро Бермудскіе острова стали ясно очерчиваться. Главный изъ нихъ, длинный, темный островъ, покрытый небольшими горбами и долинами, поднимался высоко надъ водой. Онъ весь опоясанъ невидимыми коралловыми рифами, такъ что мы не могли идти прямо на него, а должны были обогнуть его кругомъ, въ шестнадцати миляхъ отъ берега. Наконецъ показались плавающіе тамъ и здѣсь баканы, и мы вошли между ними въ узкій каналъ, „взяли рифъ“ и вступили въ мелкую синюю воду, которая скоро перемѣнила свой цвѣтъ на блѣдно-зеленый съ едва замѣтною рябью. Пришелъ часъ воскресенія, мертвецы возстали съ постелей. Что это за блѣдныя тѣни въ закрытыхъ шляпахъ съ шелковыми оборками, длинной печальной процессіей поднимаются по лѣстницѣ изъ каютъ и выходятъ на палубу? Это тѣ, что при выѣздѣ изъ Нью-Іорка приняли вѣрнѣйшее средство противъ морской болѣзни, затѣмъ исчезли и были забыты. Появилось также три-четыре совершенно новыхъ лица, до сихъ поръ на кораблѣ не видѣнныхъ. Такъ и хочется спросить у нихъ: „Откуда же вы-то взялись?“