Помоги проекту - поделись книгой:
МАРК ТВЭН
Романъ Алонзо-Фицъ Кларенсъ и Розанны Этельтонъ
І
Было уже довольно поздно; стоялъ холодный, зимній день. Маленькій городокъ штата Мэнъ, Истпортъ, утопалъ въ только-что выпавшемъ, глубокомъ снѣгу. На улицахъ недоставало обычнаго движенія. На всемъ протяженіи ничего не было видно, кромѣ мертвенно-бѣлой пустоты и полнѣйшей тишины, т. е. виноватъ, тишину было не видно, а слышно. Тротуары казались глубокими, длинными канавами, съ валами снѣга по обѣимъ сторонамъ. Время отъ времени слышалось слабое, далекое шарканье деревянной лопаты и, если вы быстро умѣете схватывать вещи, то замѣтите мельканье то появляющейся, то исчезающей въ одной изъ этихъ канавъ черной фигуры; по движеніямъ ея вы легко можете узнать, что она выбрасываетъ лопатой снѣгъ. Но смотрите скорѣй, иначе вы не увидите этой черной фигуры, такъ какъ она скоро броситъ лопату и пойдетъ домой согрѣваться, потирая окоченѣвшія руки. Да, было такъ жестоко-холодно, что ни снѣго-сгребальщики, ни кто бы то ни было, не могли дольше оставаться на улицѣ.
Скоро небо потемнѣло; поднялся вѣтеръ и началъ дуть сильными, безпокойными порывами, вздымая цѣлыя облака снѣгу. Однимъ такимъ порывомъ загромоздило всю улицу, какъ могилами, поперечными рядами сугробовъ; черезъ минуту, другой порывъ покатилъ ихъ въ другую сторону, срывая съ ихъ острыхъ верхушекъ тонкую снѣжную пыль, какъ буря срываетъ пѣну съ морскихъ валовъ; третій порывъ сметалъ все чисто на-чисто, какъ ладонь вашей руки. Это была шалость, это была игра, но каждый порывъ вѣтра подсыпалъ немного снѣгу въ тротуарныя канавы, и это было дѣло.
Алонзо-Фитцъ Кларенсъ сидѣлъ въ своей уютной и элегантной маленькой гостиной, въ красивомъ, шелковомъ темно-синемъ халатѣ, съ искусно вышитыми обшлагами и отворотами изъ малиноваго атласа. Передъ нимъ стояли остатки завтрака, и дорогой, изящный столовый сервизъ вполнѣ гармонировалъ съ граціознымъ, богатымъ и красивымъ убранствомъ комнаты. Посрединѣ горѣлъ веселый огонь.
Яростный порывъ вѣтра встряхнулъ окошко и большая волна снѣга разбилась объ него съ мокрымъ шумомъ, если можно такъ выразиться. Красивый молодой человѣкъ проговорилъ:
— Это значитъ, что сегодня выйти невозможно. Что же, я очень доволенъ. Только какъ мнѣ быть съ обществомъ? Мама, тетя Сусанна? Это все прекрасно, но вѣдь онѣ, какъ бѣдные, всегда при мнѣ, а въ такой мерзкій день, какъ сегодня, хочется чего-нибудь новаго, какого-нибудь свѣжаго элемента, чтобы подострить какъ-нибудь тупость этого печальнаго плѣна. Хорошо сказано, но ровно ничего не значитъ. Пожалуй, гораздо лучше не острить его, а какъ разъ наоборотъ.
Онъ взглянулъ на свои красивые, французскіе каминные часы.
— Часы опять врутъ. Они никогда не знаютъ, который часъ, а если и знаютъ, такъ врутъ, что сводится къ одному. Альфредъ?
Отвѣта не было.
— Альфредъ!.. Хорошій слуга, но такъ же неаккуратенъ, какъ часы.
Алонзо дотронулся до пуговки электрическаго звонка, въ стѣнѣ, подождалъ съ минуту, затѣмъ опять прижалъ ее, опять подождалъ нѣсколько минутъ и сказалъ:
— Батарея не въ порядкѣ, безъ сомнѣнія. Но разъ ужъ я принялся за дѣло, то узнаю, который часъ.
Онъ подошелъ къ телефонной трубкѣ, у стѣны, дунулъ въ свистокъ и позвалъ: «Матушка!», повторивъ это два раза.
— Безполезно! Матушкина батарея тоже не въ порядкѣ. Внизу ничего не добьешься, это ясно.
Онъ сѣлъ къ бюро розоваго дерева, оперся о его лѣвую сторону подбородкомъ и произнесъ, какъ будто въ полъ: «Тетя Сусанна!»
Тихій, пріятный голосъ отвѣтилъ: «Это ты, Алонзо?»
— Да. Мнѣ здѣсь такъ хорошо и внизъ идти лѣнь; но я въ ужасномъ положеніи и, повидимому, помощи не дождусь.
— Боже мой, въ чемъ же дѣло?
— Дѣло, могу вамъ сказать, важное!
— О, не томи меня, голубчикъ, какое же дѣло?
— Я хочу знать, который часъ.
— Ахъ, ты отвратительный мальчишка! Какъ ты меня напугалъ… и это все?
— Все, клянусь честью. Успокойтесь. Скажите который часъ и примите мои благословенія.
— Ровно пять минутъ десятаго. Благословенія можешь оставить при себѣ.
— Благодарю. Они не сдѣлали бы меня бѣднѣе, тетушка, и васъ не могли бы обогатить настолько, чтобы вы могли прожить безъ другихъ средствъ. — Онъ всталъ изъ-за конторки, бормоча:- Ровно пять минутъ десятаго (онъ посмотрѣлъ на свои часы). А, — сказалъ онъ, — вы теперь идете лучше обыкновеннаго. Вы отстаете только на тридцать четыре минуты. Посмотримъ мы, посмотримъ… тридцать три и двадцать одна будетъ пятьдесятъ четыре; четыре раза пятьдесятъ четыре будетъ двѣсти тридцать шесть. Вычитаемъ одинъ — остается двѣсти тридцать пять. Теперь вѣрно.
Онъ началъ переводить стрѣлки часовъ до тѣхъ поръ, пока они дошли до двадцати минутъ перваго часа. Тогда онъ сказалъ: «Теперь попробуйте идти вѣрно, хоть нѣсколько времени… или я, васъ разобью вдребезги!»
Онъ опять сѣлъ къ конторкѣ и сказалъ:
— Тетя Сусанна!
— Я, голубчикъ!
— Завтракали?
— Да, конечно, часъ тому назадъ.
— Заняты?
— Нѣтъ — шью. А что?
— Есть кто-нибудь?
— Нѣтъ, но кое-кого жду въ половинѣ десятаго.
— Мнѣ бы хотѣлось, чтобы ко мнѣ пришли. Я такъ одинокъ. Мнѣ хочется разговаривать,
— Ну и прекрасно, разговаривай со мной.
— Но это слишкомъ секретно.
— Не бойся, говори. Здѣсь никого нѣтъ, кромѣ меня.
— Я просто не знаю рѣшиться мнѣ или нѣтъ, но…
— Но, что? О, не останавливайся! Ты знаешь, что можешь мнѣ довѣриться, Алонзо, знаешь, что можешь.
— Я чувствую, тетушка, но дѣло очень серьезное. Оно глубоко затрогиваетъ меня; меня и всю семью и даже весь приходъ.
— О, Алонзо, скажи мнѣ! Я не выдамъ ни одного слова. Въ чемъ же дѣло?
— Тетушка, если бы я смѣлъ…
— О, пожалуйста, продолжай! Я люблю тебя. Скажи мнѣ все. Довѣрься мнѣ. Что же это такое?..
— Погода.
— Провались твоя погода. Я не понимаю, какъ ты можешь такъ издѣваться надо мной, Лонь.
— Ну, ну, тетенька, миленькая! Я раскаиваюсь, клянусь честью, раскаиваюсь, я не буду больше. Вы прощаете меня?
— Да, потому что ты кажешься такимъ искреннимъ, хотя чувствую, что не слѣдовало бы прощать. Ты опять одурачишь меня, какъ только я забуду этотъ разъ.
— Нѣтъ, я не буду, честное слово. Но эта погода, о, эта погода! Вы принуждены поддерживать въ себѣ бодрость искусственно. Снѣгъ, вѣтеръ, вьюга и жесточайшій холодъ! У васъ какая погода?
— Теплая, дождливая и грустная. Печальные прохожіе идутъ по улицамъ; дождь льется цѣлыми потоками съ каждаго прута изъ распущенныхъ зонтиковъ. Передъ глазами моими, вдоль улицы, тянутся двойные нескончаемо-длинные, сплошные навѣсы изъ зонтиковъ. Я развела огонь для развлеченія и отворила окошки для свѣжести. Но все напрасно, все безполезно: въ нихъ врывается только благоухающее дыханіе декабря, противный, насмѣшливый ароматъ цвѣтовъ, царствующихъ снаружи и наслаждающихся своимъ беззаконнымъ изобиліемъ, въ то время, какъ человѣкъ падаетъ духомъ, они бросаютъ ему въ лицо свое радостное, роскошное одѣяніе, когда душа его облечена въ прахъ и вретище и сердце его разбито.
Алонзо открылъ было ротъ, чтобы сказать:
«Вамъ бы слѣдовало напечатать это и вставить въ рамку», — но сдержался, услышавъ, что тетка съ кѣмъ-то говоритъ. Онъ отошелъ въ окну и посмотрѣлъ на зимнюю картину. Буря гнала передъ собой снѣгъ яростнѣй, чѣмъ когда-нибудь; ставни хлопали и трещали; покинутая собака, съ опущенной головой и отставленнымъ отъ службы хвостомъ, искала убѣжища и защиты у навѣтренной стороны; молоденькая дѣвушка, по колѣна въ снѣгу, пробиралась по сугробамъ, съ головой завернувшись въ капюшонъ своего ватерпруфа и отвертываясь отъ вѣтра. Алонзо вздрогнулъ и сказалъ, со вздохомъ: «Нѣтъ, ужь лучше грязь и пронизывающій дождь и даже дерзкіе цвѣты, чѣмъ это!»
Онъ отвернулся отъ окна, ступилъ шагъ и остановился, прислушиваясь. Слабые, милые звуки знакомой пѣсни поразили его слухъ. Онъ стоялъ съ безсознательно вытянутой впередъ головой, упиваясь мелодіей, не шевеля ни ногой, ни рукой, едва дыша. Въ исполненіи пѣсни былъ маленькій недостатокъ, но Алонзо, казалось, что онъ придавалъ особенную прелесть пѣснѣ, а не только не портилъ ея. Недостатокъ состоялъ въ замѣтномъ пониженіи третьей, четвертой, пятой, шестой и седьмой ноты припѣва или хора. Когда пѣніе кончилось, Алонзо глубоко вздохнулъ и сказалъ: «Ахъ, я никогда не слышалъ, чтобы такъ пѣли, скоро, скоро, милый!»
Онъ быстро подошелъ къ конторкѣ, прислушался съ минуту, затѣмъ сказалъ осторожнымъ, конфиденціальнымъ тономъ: «Тетушка, кто эта божественная пѣвица?»
— Эта гостья, которую я ждала. Живетъ со мной мѣсяца два. Я тебя представлю. Миссъ…
— Ради Бога, подождите немного, Тетя Сусанна. Вы никогда не думаете о томъ, что дѣлаете!
Онъ полетѣлъ къ спальнѣ и черезъ минуту возвратился, съ замѣтнымъ измѣненіемъ въ своемъ наружномъ видѣ и замѣтилъ брюзгливо:
— Она готова была представить меня этому ангелу, въ моемъ синемъ халатѣ съ красными отворотами! Женщины никогда не думаютъ о томъ, что дѣлаютъ.
Онъ поспѣшно сталъ около конторки и сказалъ съ горячностью: «Теперь, тетя, я готовъ», и началъ кланяться со всею своей элегантностью и неотразимостью.
— Хорошо. Миссъ Розанна Этельтонъ, позвольте мнѣ представить вамъ моего любимаго племянника, м-ра Алонзо Фитцъ Кларенсъ. Ну, вотъ! Вы оба хорошіе люди и я очень васъ люблю; поэтому я оставляю васъ вдвоемъ, а сама пойду распоряжусь по хозяйству. Садитесь, Розанна, садись, Алонзо. Прощайте, я ухожу не надолго.
Алонзо все время кланялся и улыбался, и приглашалъ воображаемыхъ барышень садиться на воображаемые стулья; наконецъ, онъ самъ усѣлся и мысленно говорилъ: «О, вотъ удача! Пусть теперь воетъ вѣтеръ, пусть сыпится снѣгъ и небо хмурится. Мнѣ нѣтъ до нихъ дѣла!
Пока молодые люди знакомятся другъ съ другомъ, возьмемъ на себя смѣлость разсмотрѣть самую красивую и милую изъ двухъ собесѣдницъ. Она съ свободной граціей сидѣла одна въ богато отдѣланной комнатѣ, очевидно, гостиной утонченной и чувствительной лэди, по крайней мѣрѣ, судя по всѣмъ признакамъ и символамъ. Напримѣръ, у низкаго, удобнаго кресла стоялъ изящный, тяжеловѣсный, рабочій столъ, надъ которымъ возвышалась красиво вышитая мелкая корзинка съ разноцвѣтными клубками шерсти и разными шнурками, кончиками, пробивающимися сквозь отверстія крышки и висящихъ безпорядочною массою по бокамъ. На полу лежали большіе лоскуты турецкой красной матеріи, прусской синей, обрѣзки лентъ, одна или двѣ катушки, ножницы, одинъ-два свертка цвѣтной шелковой матеріи. На роскошной софѣ, покрытой чѣмъ-то вродѣ нѣжной индійской матеріи, вытканной черными и золотыми нитками, съ перемѣшанными между ними, но менѣе замѣтными нитками другихъ цвѣтовъ, лежалъ большой квадратъ изъ бѣлой грубой матеріи, съ растущимъ на немъ роскошнымъ букетомъ цвѣтовъ, культивированныхъ съ помощью вязальнаго крючка. Домашняя кошка спала на этомъ произведеніи искусства. У сводчатаго окна стоялъ мольбертъ съ неоконченной картиной и рядомъ съ нимъ, на стулѣ, палитра и кисти. Книги были разложены повсюду: проповѣди Робертсона, Теннисонъ, Моди и Санкей, Гоуторнъ, „Рабъ и его друзья“, кухонныя книги, молитвенники, книги съ образчиками и книги съ описаніемъ всякаго сорта безобразной и приводящей въ отчаяніе глиняной посудой. Стояло, само собою разумѣется, піанино, съ наложенными на немъ нотами, и еще больше ихъ было на этажеркѣ. На стѣнахъ висѣла масса картинъ, а также на экранахъ и по всей комнатѣ. Всѣ свободныя мѣста были уставлены статуэтками, хорошенькими осколками и рѣдкими, дорогими образцами особенно дьявольской китайщины. Окно выходило въ садъ, сверкавшій иноземными и мѣстными цвѣтами и цвѣтущими кустарниками.
Но изящнѣе всѣхъ этихъ внѣшнихъ и внутреннихъ прелестей комнаты, была милая молодая дѣвушка. Нѣжно обрисованныя черты греческаго типа, цвѣтъ лица ея — бѣлоснѣжный японскій фарфоръ съ легкою тѣнью отъ пурпуроваго сосѣда въ саду, большіе, нѣжные, голубые глаза съ длинными выгнутыми рѣсницами; смѣшанное выраженіе дѣтской довѣрчивости и нѣжности оленя; прелестная головка, украшенная своей собственной, густой, золотой короной; гибкая, круглая фигура, каждое движеніе которой дышало природной граціей.
Костюмъ ея отличался тою изысканной гармоніей, которая является только вслѣдствіе природнаго вкуса, усовершенствованнаго культурой. На ней было платье изъ простого тюля, съ косой юбкой, съ тремя свѣтло-голубыми оборками, кромки которыхъ были приподняты синелью цвѣта розового пепла, пардесю изъ темно-коричневаго тарлатана, съ пунцовыми атласными зубцами желтоватаго цвѣта, полонезъ en panier, украшенный перламутровыми пуговицами и серебрянымъ шнуркомъ и поддерживаемый желтыми бархатными петлями; лифъ изъ лавендоваго репса, отдѣланный валансьенами; низкій воротъ, короткіе рукава; бархатнаго цвѣта marron на шеѣ, окаймленная нѣжною шелковою розовою полоскою; около нея платокъ, простой трехнитяной красильной фабрики, нѣжно-шафраннаго цвѣта; коралловые браслеты и ожерелье съ медальономъ; прическа изъ незабудокъ и полевыхъ лилій надъ благороднымъ челомъ.
И это все; въ этомъ простомъ туалетѣ она была божественно хороша. Какова же она должна была быть въ праздничномъ или бальномъ платьѣ?
Все это время она была сильно занята разговоромъ съ Алонзо, совершенно не подозрѣвая нашего осмотра. Минуты проходили, а она все разговаривала. Но вотъ она подняла голову и случайно взглянула на часы. Яркая краска покрыла ея щеки и она воскликнула:
— Однако, прощайте, мистеръ Фитцъ Кларенсъ. — Мнѣ пора уходить.
Она такъ поспѣшно вскочила со стула, что едва слышала отвѣтное прощаніе молодого человѣка. Она стояла сіяющая, граціозная, красивая и съ удивленіемъ смотрѣла на уличающіе ее часы.
— Пять минутъ двѣнадцатаго, — проговорила она. — Почти два часа, а мнѣ показалось не больше двадцати минутъ! О, Боже! Что онъ обо мнѣ подумаетъ.
Въ то же самое время Алонзо смотрѣлъ на свои часы и говорилъ:
— Двадцать пять минутъ третьяго! Почти два часа, а я думалъ, что не прошло и двухъ минутъ. Очень можетъ быть, что эти часы опять дурятъ! Миссъ Этельтонъ! Прошу васъ! Одну минуту! Вы еще тамъ?..
— Да, но говорите скорѣй, я сейчасъ ухожу.
— Будьте такъ добры, скажите мнѣ, который часъ?
Дѣвушка опять покраснѣла и пробормотала про себя: „Какъ жестоко, съ его стороны, спрашивать меня объ этомъ!“.
— Пять минутъ двѣнадцатаго, — отвѣчала она съ превосходно сыгранною безпечностью.
— О, благодарю васъ! Теперь вы уйдете, неправда ли?
— Да.
— Какъ жалко.
Отвѣта нѣтъ.
— Миссъ Этельтонъ?
— Что?
— Вы еще тамъ? Неправда ли?
— Да, но пожалуйста поторопитесь. Что вы хотѣли сказать?
— Да… да ничего особеннаго. Здѣсь ужасно скучно. Я знаю, что я прошу слишкомъ многого, но… но позволите ли вы мнѣ разговаривать съ вами время отъ времени, если это не очень васъ обезпокоитъ?
— Не знаю… но я подумаю объ этомъ, я постараюсь.
— О, благодарю васъ! Миссъ Этельтонъ?.. Увы, она ушла и опять нависли черныя тучи, опять закрутился снѣгъ, опять завылъ бѣшеный вѣтеръ. Но она сказала прощайте, не доброе утро, а прощайте! Значитъ часы идутъ вѣрно. Что это были за свѣтлые, чудные два часа!
Онъ сѣлъ и нѣсколько времени мечтательно смотрѣлъ на огонь.
— Какъ странно, — сказалъ онъ, тяжело вздохнувъ, — какихъ-нибудь два часа тому назадъ я былъ совершенно свободный человѣкъ, а теперь мое сердце — въ Санъ-Франциско!
Въ то же самое время Розанна Этельтонъ сидѣла въ оконной нишѣ своей спальни, съ книгой въ рукахъ и, разсѣянно смотря на море дождя, омывавшаго Золотыя Ворота, шептала про себя:
— Какая разница между нимъ и бѣднымъ Бёрлей, съ его пустой головой и старомоднымъ талантомъ подражанія!
II
Мѣсяцъ спустя, мистеръ Сидней Альджернонъ Бёрлей сидѣлъ въ веселой компаніи, за вторымъ завтракомъ, въ роскошной гостиной, на Телеграфной Горѣ; онъ забавлялъ всѣхъ искуснымъ подражаніемъ голосамъ и жестамъ нѣкоторыхъ извѣстныхъ санъ-францискихъ актеровъ, литераторовъ и бонандскихъ вельможъ. Одѣтъ онъ былъ элегантно, и былъ бы красивымъ малымъ, если бы не маленькій недостатокъ въ выраженіи глазъ. Онъ казался очень веселымъ, но, однако, не спускалъ глазъ съ двери, съ нетерпѣніемъ ожидая кого-то. Вскорѣ вошелъ лакей и передалъ хозяйкѣ письмо; она выразительно кивнула головой. Это, казалось, разрѣшило сомнѣнія мистера Бёрлей; живость его мало-по-малу исчезла, одинъ глазъ выражалъ уныніе, другой — злобу.
Остальная компанія разошлась въ опредѣленное время, оставивъ его вдвоемъ съ хоадікой, которой онъ сказалъ:
— Сомнѣнія больше не можетъ быть. Она избѣгаетъ меня. Она постоянно извиняется. Если бы я могъ увидѣть ее, если бы могъ поговорить съ ней хоть одну минуту, но эта неизвѣстность…
— Можетъ быть, она совершенно случайно избѣгаетъ васъ, мистеръ Бёрлей. Подите наверхъ, въ маленькую гостиную и посидите тамъ немножко. Я сейчасъ только распоряжусь по хозяйству и потомъ пойду въ ея комнату. Безъ сомнѣнія, она согласится увидѣться съ вами.
Мистеръ Бёрлей пошелъ наверхъ въ маленькую гостиную, но, проходя мимо будуара «Тёти Сусанны», дверь котораго была слегка пріотворена, онъ услышалъ веселый смѣхъ, который сейчасъ же узналъ. Не постучавшись и не спросивъ позволенія, онъ вошелъ въ комнату. Но прежде чѣмъ онъ успѣлъ заявить о своемъ присутствіи, послышались слова, взбудоражившія всю его душу и разгорячившія его молодую кровь. Онъ услышалъ, какъ какой-то голосъ говорилъ:
— Милая, она дошла.
— И ваша то же, дорогой мой, — отвѣтила Розанна, стоявшая къ нему спиной.
Поделиться книгой: