Может быть, от града Буя
Мы названье обрели:
Лодкам кажут русло в бурю
Шаровидные буи.
А скорей — француз заезжий,
Продираясь сквозь урман,
Бросил взгляд на край безбрежный
И шепнул жене: — Шарма-а-ан!..
(Владимир Лазарев. Брат милосердия)
Я понял: творю, как в тумане.
Без классики трудно прожить.
И нанялся в Ясной Поляне
От ворогов сад сторожить.
Сперва я разулся, конечно,
Рубаху надел с пояском,
Прошел по именью неспешно,
Усы расчесал гребешком.
Селенье, гляжу, присмирело:
Мол, что за чудной человек?!
Мальчишки, лишь только стемнело,
На яблони вышли в набег.
Собака прижалась, не лает.
И я притаился, застыл.
Вдруг слышу: «Да Лев Николаич!
Он самый! Лишь бороду сбрил!»
И тут я как будто очнулся
И вышел на свет к пацанам.
Но с криками: «Барин вернулся!»
Умчались они по домам.
Народ моментально собрался.
Все руки с почтением жмут.
Я плакал, вздыхал, целовался,
Открыть обещал институт.
Мол, вижу, что помните, чтите,
Хоть люд вы, конечно, простой...
А школьники просят: «Прочтите
Нам что-нибудь, дядя Толстой!»
Насыпали соли на раны...
И, чтоб не накликать беду,
Ушёл я из Ясной Поляны.
Один. Как в десятом году.
(Василии Макеев. Под казачьим солнышком)
«Нет нынче прежнего веселья», —
Ворчат станичники мои.
Не стало драк по воскресеньям,
Ушли кулачные бои.
В чулан заброшена нагайка.
А раньше знали в этом толк!
Спит под кроватью пустолайка,
Рот затворивши на замок.
Одним отдельно взятым фактом
Теперь село не удивишь.
К соседу в сени въехал трактор —
И снова гладь, и снова тишь.
Пижон на новом мотоцикле
Разгонит на дороге баб...
Но к этому давно привыкли.
Где дух казачий? Где масштаб?
Бывало, по стакану зелья,
И — ходуном весь белый свет!
Вот, говорят, в Нечерноземье