Помоги проекту - поделись книгой:
- Святая икона, ни одна шерстинка не упадет со шкуры твоего Тани! — сказала тетя Клава. — Поезжай спокойно.
Я попрощалась с Таней, поцеловала его, и мы уехали.
В этом году я поступила в школу, пошла в первый класс, у меня появилось на свет много новых подруг, но, вы знаете, я никак не могла забыть своего Таню и очень скучала без него. Он мне часто снился во сне, и когда я просыпалась, я сразу начинала плакать. И долго-долго не могла остановиться. Я взяла и написала тете Клаве письмо, я писала его целых два дня, я просила ответить мне, как живет Таня. Мама положила мое письмо в конверт, надписала адрес, и я сама опустила его в почтовый ящик на нашей почте.
Очень скоро пришел ответ от тети Клавы. Она написала, что Таню они отвезли в их город и отдали в зоологический сад.
Тогда я взяла и написала письмо в этот зоологический сад, я писала его четыре дня и очень старалась, чтобы все буквы были красивые и разборчивые.
Я написала, как я познакомилась с Таней-медвежонком, как мы подружились и как я скучаю без него, и просила ответить мне, как он себя чувствует и как его здоровье. Письмо я подписала так: «Таня-девочка».
Мама положила мое письмо в конверт, надписала адрес, и я сама опустила его в почтовый ящик на нашей почте.
Очень долго не было никакого ответа, так долго, что я взяла и написала второе письмо. Опять мама положила его в конверт, надписала адрес, и теперь на всякий случай она сама опустила его в почтовый ящик.
Наконец из этого зоологического сада пришел ответ.
Зоологический сад написал мне, что медвежонок по кличке Таня поступил учиться в местный цирк.
Тогда я взяла и написала письмо в этот цирк. И можете себе представить — очень быстро получила ответ от артиста, который, оказывается, учит Таню кататься на роликах и «другим штукам». Он написал, что у Тани большие способности и что когда он будет выступать в нашем цирке, я сама это увижу.
Я стала скакать и прыгать по комнате от радости, что снова встречусь с Таней, а папа сказал:
— Неужели ты серьезно думаешь, что медвежонок тебя узнает? Он тебя давно забыл!
А я сказала:
— Он не может меня забыть, потому что в то лето мы с ним подружились навсегда. Я узнаю его из тысячи других медвежат, а он меня — из тысячи других девочек. Вот увидишь!
И папа не стал со мной спорить!
Долгоиграющая пластинка
Работал на одном некрупном и незвонком машиностроительном заводе слесарем-инструментальщиком некто Леша М., совсем еще молодой паренек, застенчивый, розовощекий, улыбчивый.
Работал на производстве хорошо и от общественных поручений не отвиливал, водкой не баловался. В общем Леша представлял собой живую модель положительного героя нашего времени. Впрочем, высокое слово «герой» как-то не вяжется с Лешиной скромной натурой, лучше, пожалуй, сказать, что Леша М. мог служить примером для других молодых рабочих этого завода. Вот так будет как раз в точку!
Лешу много и часто хвалили. То почетную грамоту ему отвалят, то в многотиражке статейкой погладят по голове, то в руководящих речах на собраниях упомянут.
Леша читал и слушал эти похвалы, густо краснел и отшучивался, когда дружки требовали «обмыть» очередную общественную похвалу:
— Если, ребята, каждое хорошее слово, про тебя сказанное, «обмывать», можно всего себя начисто, целиком, смыть!..
Но вот что странно: хвалить-то Лешу М. хвалили, но как только дело доходило до материальных форм поощрения, все почему-то уходило, как вода в песок.
Распределяли квартиры в новом жилом доме для рабочих завода — Лешу обошли. Потом выяснилось, что на ту квартиру, которую хотели дать Леше, объявился другой претендент и квартиру отдали ему.
Председатель завкома Никанор Павлович вызвал Лешу к себе и, пряча глаза, сказал:
— Ты, Леша, нас извини, но ты парень хороший, глубоко свой, ты нас поймешь. Этот жук… ну, которому мы твою квартиру отдали, он знаешь какой горлопан! Горло бы мне переел, если бы ему не дали. А ты человек сознательный, стойкий, потерпишь до следующего распределения. Не журись и не обижайся!..
Леша покраснел, молча пожал протянутую ему председателеву руку и пошел в цех — работать.
Потом такая же история произошла при распределении садовых участков, опять Лешу обошли, и опять перед ним извинялись и говорили, что он, как сознательный и стойкий товарищ, должен все понять и спокойно ждать, когда подоспеет новое распределение.
Леша терпел и ждал. И опять его обходили. Не выдержал он, когда не нашлось места в яслях для его годовалого сынишки Петьки. Тут он сам явился в завком и в присутствий посторонних людей наговорил Никанору Павловичу кучу дерзостей. Тот даже рот раскрыл от удивления, и пока Леша не кончил свой монолог, так и слушал его с раскрытым настежь ртом.
Под конец Леша сказал:
— На вас, Никанор Павлович, если горлом не надавишь, вы пальцем о палец не ударите. Надоела мне ваша долгоиграющая пластинка на тему моей стойкости и сознательности. Имейте в виду: не дадите для моего Петьки местечка в яслях — буду на вас жаловаться. И по вертикали, и по горизонтали!
Хлопнул дверью и ушел.
Кто-то из посторонних сказал:
— Это его Нюшка, молодая жена, так настроила. Вы на него не серчайте, Никанор Павлович. Сам посебе он парень тихий, скромный, мухи, как говорится, не обидит.
Никанор Павлович закурил, подумал и сказал с тяжелым, самокритическим вздохом:
— Нет, товарищи дорогие, тут корень вопроса не в Нюшке. Захвалили мы его — вот он и зазнался! Сами, собственными безудержными языками, испортили парня! Хвалить людей тоже надо умеючи, а то… хвалим, ласкаем, а потом сами удивляемся, откуда это и с чего бы такие прыщи выскакивают на здоровом теле коллектива! Печально, но факт!
В комнате завкома наступило тягостное молчание, которое я бы лично не назвал знаком согласия.
Тихоня
Секретарь комсомольского комитета нашего завода Коля Тризников считал себя большим знатоком человеческой природы. Он не раз говорил нам, что по одному лишь внешнему облику человека может определить его наклонности и общественные устремления.
Колина безапелляционность вызывала у нас некоторые сомнения, но он был абсолютно убежден в своей непогрешимости и решительно пресекал робкие попытки поспорить с ним по этому поводу.
— Ведущий, — давил на нас Коля Тризников своим руководящим баском, — обязан видеть своих ведомых насквозь и даже глубже, иначе какой же он, к черту, ведущий? Вот так, ребята.
Лиза Попова из сборочного с точки зрения Коли была типичная ведомая. Коля Тризников остановил на ней свой проницательный взгляд, когда ему сказали, что организуется новое добровольное общество книголюбов и комсомол, естественно, должен быть там представлен. По Колиной классификации Лиза Попова входила в группу «тихонь». Она была, застенчива, разговаривала с парнями, часто краснея, одевалась скромно. На собраниях больше молчала, но у себя в цехе числилась на хорошем счету.
Коля Тризников почему-то решил, что Лиза Попова из сборки по всем параметрам своим может стать примерным общественником-книголюбом, и вызвал ее к себе для разговора.
Лиза явилась в комитет на исходе обеденного перерыва. В синем рабочем халатике, на лбу челочка, на щеках румянец. Коля предложил ей сесть, она, села на кончик стула, положила руки на колени, как примерная девочка.
Коля сказал солидно:
— Ты должна понимать, Попова, что книга — это источник знаний. Как ты относишься к книге?
Лиза Попова покраснела и пожала плечами, ничего не ответив.
— Ну, сколько ты примерно книг покупаешь в год?
— Не считала, — сказала Лиза и покраснела еще гуще. — Книг восемь, девять покупаю, наверное...
— В два раза выше нормы! — радуясь, что он такой проницательный, сказал Коля Тризников. — Молодец, Лиза!
— А разве есть нормы покупки книг? — удивилась Лиза. — Кто их установил?
— Центральное статистическое управление — ЦСУ, — отрезал Коля. — Там, брат, все знают про нашего брата потребителя материальных и духовных ценностей!.. Вот что, Лиза Попова, иди-ка ты в книголюбы, будешь работать в их филиале на общественных, разумеется, началах. Иди, Лиза, борись за книгу, источник знаний, с комсомольским огоньком… Вот, возьми — тут все материалы, куда являться, когда и зачем. Действуй, Лиза. Желаю, успеха!
И Лиза Попова пошла бороться за книгу, источник знаний, с комсомольским огоньком.
Отправив Лизу в книголюбы, Коля Тризников тут же забыл про нее, но она сама ему о себе напомнила через некоторое время.
Шло у нас комсомольское собрание. Председательствовал, конечно, Коля Тризников. И вдруг Лиза Попова попросила слова. Коля сначала удивился, когда она подняла руку, а потом бурно обрадовался и сказал, обращаясь к собранию:
— Просит слова наш книголюб Лиза Попова. Попросим ее рассказать нам, как она борется за книгу. Ведь книга — это источник знаний, орудие культуры, скажу больше — книги, ребята, — это светоч, который…
И пошел, и пошел! Коля обладал большими способностями по части произнесения подобных речей и речушек, когда оратор доказывает то, что до него давно уже доказано и человечеством усвоено как истины бесспорные.
Собрание уж стало томиться и скучать, когда Коля наконец закруглился и предоставил слово Лизе Поповой. Лиза поднялась на трибуну, оглядела зал, страшно покраснела и начала свое выступление так:
— Я не стану убеждать вас, ребята, что книга, — это источник знаний и светоч, потому что председатель собрания, наверное, уже убедил вас в этом. (Тут по залу прокатился легкий смешок.) Я хочу сказать о другом. Мы, книголюбы, познакомились с работой нашей библиотеки, и что же мы выяснили? Мы выяснили, что имеются такие товарищи, которые как возьмут в библиотеке книжку, так и держат ее у себя по полгода и больше. А на то, что другие люди хотят эту книгу читать, им наплевать. Мы составили список таких упорных читателей, и вывесили его в библиотеке, и даже карикатуры на них нарисовали. И знаете, кто этот список возглавляет? Наш уважаемый председатель товарищ Тризников, который здесь так красиво доказывал нам, что книга — это источник знаний и светоч. Он уже семь месяцев не может расстаться с «Манон Леско».
Зал грохнул смехом.
Коля Тризников вскочил, затряс председательским колокольчиком, сказал возмущенно:
— Ты должна знать, Попова, что по-личному вопросу надо говорить в конце заседания!
Из зала стали кричать:
— Она же по твоему личному вопросу говорит, а не по своему!
— Режь дальше, Лиза!..
И тихоня стала «резать дальше»:
— А еще есть такие читатели, которые любят книги. «зачитывать» совсем. Наш комсомолец Сеня Трошкин почти всего библиотечного Дюма «зачитал», а когда на него нажали, сдал в библиотеку вместо романов Дюма-отца кипу брошюрок: «Уход за огурцами», «Что должна знать женщина-мать, кормящая грудного ребенка» и так далее. На полную стоимость всего Дюма сдал брошюр, но, конечно, по номиналу.
Новый взрыв смеха и возгласы возмущения.
Тихоня продолжает:
— А вообще я не понимаю этого глагола — «зачитал» книгу! По-моему, надо говорить просто: «Украл книгу». Ведь если человек взял в клубе, допустим, скрипку и не вернул ее, не, говорят же о нем, что он, дескать, «заиграл»? Или кто-то взял у товарища удочку и не отдал — он же ее не «заудил», а присвоил, стащил, стибрил, слямзил, — русский язык очень богатый, можно взять любой подходящий к случаю глагол, надо только, чтобы смысл был передан точно.
Так говорила тихоня из сборочного, и когда, вся пунцовая от смущения, поблагодарила зал за внимание, ей аплодировали долго и громко — от всей души.
После собрания мы окружили Колю Тризникова и стали его вышучивать. Досталось ему и за «Манон Леско», с которой он никак не может расстаться, и за пристрастие к длинным, пустопорожним речам, а главное — ребята смеялись над тем, что он сам, собственными, можно сказать, руками, подготовил «эффект Лизы Поповой» на этом собрании.
Коля Тризников никак не реагировал на наши наскоки и шпильки, но по поводу «эффекта Лизы Поповой» сказал:
— Минуточку! Ее выступление доказывает лишь одно — я подтолкнул того, кого надо и куда нужно. Следовательно, я как ведущий кое-что понимаю в своих ведомых. Вот так, ребята!
Нам ничего не оставалось делать, как только согласиться с ним!
Пальма
Первый раз эта женщина и эта собака встретились тихим благостным августовским вечером на задах подмосковного дачного участка, где за сараем и сорным ящиком начинались густые заросли мелкого осинника, бузины и черемухи. Муж женщины, писатель Каюрин, называл эти заросли «нашими джунглями».
Женщина шла меж высоких сосен по узкой тропке, упиравшейся в эти джунгли, красивая, чуть тронутая увяданием в самой первой ее поре, никогда не рожавшая, ярко и красиво одетая. Брови вразлет — ласточкины крылья, карие теплые глаза южанки, точеный носик с прелестной горбинкой, широкобедрая гибкая фигура.
Женщина шла, что-то напевая, какой-то пустенький романсик или модную песенку, и вдруг резко остановилась, словно перед ней сразу возникла высокая каменная стена.
Подле сорного ящика стоял волк. Так сначала подумала женщина, но потом, когда страх первого мгновения растаял, она поняла, что это не волк, а большая собака овчарка и притом чистопородная красавица. Светло-серая, с отливом в серебро, шерсть с темной, классической полосой по хребту, пышный, тугой султан хвоста, широкая грудь, сильные, стройные передние лапы, безукоризненно пряменькие локаторы длинных ушей, черные внимательные глаза.
Собака стояла у сорного ящика и молча смотрела на женщину.
Женщина закричала на нее: «Уходи!» Собака повернулась и исчезла в зарослях. И вот тогда женщина заметила, что у нее впалый живот с отвисшими сосками.
Женщина вернулась в дом и, сильно волнуясь, рассказала мужу про свою встречу с собакой у сорного ящика.
— Она вся была как тайна! — говорила она горячо и убежденно. — В ней было что-то мистическое, уверяю тебя!
Каюрин, привыкший все свои суждения о явлениях жизни сдабривать перцем иронии, сказал, желая успокоить жену:
— К нам на участок всегда забегали и забегают собаки с улицы. Вся твоя мистика в том, что у нас крайняя хата.
— Нет, нет, тут — тайна! У нее отвисшие соски, знаешь, как у римской волчицы на скульптуре. Она со щенками!
— А может быть, это новые Ромул и Рем? — сказал Каюрин с самым серьезным видом. — В общем — что ты еще хочешь мне сказать?
— Надо оставлять ей еду там, где я ее увидела, около сорного ящика, — уже спокойно, хозяйски-деловито, больше самой себе, чем мужу, сказала женщина. — Она же кормящая мать, у нее молоко пропадет, если она будет голодная… как собака!..
Два раза в день, утром и вечером, женщина оставляла теперь в траве подле сорного ящика миску с супом, куски белого хлеба, намазанные маслом («она» — кормящая мать, не забывайте!), разные вкусные косточки, сырные корки, колбасные остатки и другие собачьи деликатесы. Все это исправно уничтожалось. Несколько раз женщина заставала здесь свою таинственную нахлебницу. Она стояла неподвижно, как изваяние, ожидая еды. Женщина уже не боялась ее, ей хотелось установить с ней — воспользуюсь модным словечком — более тесный контакт, но как только она делала попытку приблизиться к собаке, «кормящая мать» бесшумно исчезала в зарослях.
Вскоре Каюрин улетел на Дальний Восток с большой группой писателей. Это была интересная и шумная поездка. Писатели были гостями военных моряков, они читали свои стихи и рассказы на палубах боевых надводных кораблей, оснащенных самым грозным и самым современным оружием, и спускались по крутым трапам в стальные утробы подводных лодок, где подле совершенных, немыслимо чутких приборов несли свою вахту юные богатыри с интеллигентными лицами и глазами ястребиной зоркости. Каюрин совсем забыл про собаку в дачных джунглях под Москвой.
В уютной мелководной бухточке залива Петра Великого гостеприимные хозяева угостили писателей ловлей камбалы с борта катера на самодур. Что такое самодур? Это длинная леска с грузилом, она прикреплена к палочке, которую вы держите в руках. Леска с приманкой на крючке опускается на дно. В мгновение клева вы ощущаете в пальцах не сравнимое ни с чем наслаждение от живого трепета своей добычи, — словно сам океан нежным и легким толчком электрического тока посылает вам дружеский сигнал: тащи!
Каюрин неожиданно для всех и для самого себя вытащил со дна залива Петра Великого молодого палтуса и стал обладателем особого приза — клешни огромного, дьявольски вкусного краба, — когда на берегу бухточки моряки раскинули свою скатерть-самобранку. Ему не терпелось рассказать жене про палтуса, но как только, вернувшись во Владивосток в гостиницу и соединившись по телефону с Москвой, он услышал в трубке ее взволнованный голос, он понял, что ей сейчас не до его рыболовных подвигов.
— У нее шесть деточек, они живут в сарае, мы с Анной Михайловной и профессорской Наташей их кормим, но их всех надо устраивать, прилетай скорей, ты меня хорошо слышишь?..
Все это на одном дыхании, без знаков препинания и прочих околичностей.
Каюрин слышал ее хорошо. Вот не было печали! Три Ромула и три Рема, не считая их красавицы мамаши. И все на его голову!
Поделиться книгой: