Помоги проекту - поделись книгой:
Инок Всеволод Филипьев
НАЧАЛЬНИК ТИШИНЫ
Повесть-притча для потерявших надежду
Глава первая.
Влас
Заключенный Филимонов Влас уже третью неделю находился в тюрьме закрытого типа, в камере смертников. Сюда его привезли после окончания следствия и вынесения смертного приговора. Нельзя сказать, чтобы Влас очень уж мучился душой. Он тупо и обреченно смотрел на приближающуюся смерть, как затравленный бык смотрит на тореадора. Больше всего теперь Влас мучился от казни временем. Всякий раз, когда надзиратель подходил к двери его камеры, Влас внутренне напрягался, ожидая команды: «На выход без вещей», — и всякий раз, не услышав этой команды, нервно улыбался…
Родился Влас в Москве в конце шестидесятых и был из тех, кто с детства мечтает о счастье всего человечества. Мама вместо колыбельной песни читала ему нараспев горьковскую сказку о соколе из «Старухи Изергиль», а дедушка на памятных фотографиях делал надписи вроде «Желаю тебе стать настоящим советским человеком».
Однако в юношеском возрасте Влас разуверился в советских идеалах, хотя еще продолжал верить в возможность некоего индивидуального честного пути. Но и эта вера была уничтожена при столкновении с действительностью, особенно когда Влас поступил в Высшее Военно–политическое училище. Там он увидел действие только одного закона — закона силы.
Тем временем перестройка, начавшаяся в стране, свергала один за другим все идеологические кумиры, взамен не предлагая ничего определенного. Это «определенное» Влас нашел для себя сам, прочитав вновь переизданные труды Фридриха Ницше. Учение о сверхчеловеке пришлось ему по душе. Убежденным ницшеанцем вернулся Влас к гражданской жизни, уйдя из училища по собственному желанию.
Но жизнь не спешила встать на колени перед новоявленным сверхчеловеком, хотя Влас и был настроен решительно. Он так и заявил однажды другу: «К своей цели я пойду по трупам». Правда, он затруднился бы ответить на вопрос, о какой именно цели идет речь.
Возможность идти по трупам Власу вскоре представилась. Но он оказался плохим сверхчеловеком: срезался на первом же серьезном деле. И вот на это он больше всего злился, сидя в камере смертников. Злился он и на заказчиков, и на жертву, но больше всего он злился на девчонку. «Ну почему, почему я тогда ее не прикончил? Ведь она же наверняка и сдала», — думал Влас.
День тянулся за днем. С утра до вечера Влас бесцельно слонялся по прямоугольной одиночной камере, время от времени присаживаясь на единственный табурет. В 10 часов вечера надзиратель выдавал так называемый «вертолет», то есть переносную деревянную койку без ножек. Влас устанавливал «вертолет» на бетонный пол, кутался в телогрейку, ложился и подолгу не мог заснуть. В шесть утра «вертолет» отбирали, и начинался новый бессмысленный день его жизни.
Однажды вечером, уже после отбоя, когда Влас вертелся на своем жестком ложе, тщетно пытаясь устроиться поудобнее, дверь камеры отворили.
«Что еще за ночные гости?», — подумал Влас. Надзиратель ввел в камеру какого‑то человека. Влас безуспешно пытался рассмотреть вошедшего, но не мог по причине слабого освещения, а также потому, что нежданного гостя закрывал собой надзиратель. Тем временем последний объявил:
— Заключенный Филимонов, к тебе подселенец до утра. Его только что привезли, а у нас свободных одиночек больше нет, вот и приказано к тебе.
К сказанному надзиратель обиженно добавил:
— Только «вертолетов» лишних у меня нет.
В голове Власа пронеслось: «Так. Если привели авторитета, то мне светит остаться без «вертолета» и всю ночь, сидя, кимарить».
Надзиратель вышел, оставив Власа один на один с новым соседом. Нет, это был не авторитет, скорее доходяга, и Влас перевел дух: «Буду спать нормально. А этот пусть устраивается, как знает».
Тут новый сосед озадачил Власа.
— Мир дому сему, — сказал он негромко и мягко улыбнулся.
— Слушай, братан, — резко ответил Влас, — спать тебе негде. Вот садись, если хочешь, — он указал жестом на табурет.
Ночной гость тихо и даже как‑то изящно прошел мимо Власа и мимо табурета в угол камеры и опустился на корточки, при этом как бы сам себе говоря:
— Птицы имеют гнезда, и звери имеют норы, а Сын человеческий не имеет, где преклонить главу.
«Ну и странный сосед мне попался, — думал Влас. — Какими‑то присказками говорит. Уж не свихнулся ли?.. А может, он актер бывший? То‑то он мне кого‑то напоминает. Слушай, а может это подсадная утка, стукач? Может из меня хотят дополнительные данные выжать?».
— Эй, как тебя там? — обратился Влас к соседу. — А это что за маскарад? Что они тебя в крашеную простыню завернули, что ли?
— В простыню? — сосед улыбнулся. — У меня одежда была такая, в которой здесь не положено, а робу ночью искать не стали, вот и выдали мне эту багряницу. Мне ведь до утра только.
«Какую багряницу? Что он мелет? — недоумевал Влас. — Нет, на стукача этот доходяга не похож. Не стали бы менты такой спектакль закатывать. Смотри‑ка, да он — босой».
— А обувь‑то, обувь они зачем с тебя сняли?
— Это не они. Это раньше. Меня и привезли сюда без обуви.
— А почему тебя не обрили?
— Не успели еще. Меня ведь недавно арестовали.
— Недавно арестовали и сразу в камеру смертников. Странно все это. Ну, да ладно, — смягчился Влас, — давай знакомиться.
Манерно раскланявшись, Влас представился:
— Убийца Влас, собственной персоной. Приговор — вышка. А как Вас величать, сударь?
Гость, подняв свои большие печальные глаза на Власа, молчал. Тут Влас впервые заметил, что исхудавшее лицо гостя все в ссадинах и кровоподтеках.
«Здорово они его били», — подумал Влас и с иронией в голосе обратился к гостю:
— Ты что оглох? Культурные люди при встрече знакомятся. Чего молчишь?
— Я, — медленно и спокойно проговорил гость, — судия.
— Это что, кликуха такая?
— Нет. Я — твой судия, — так же спокойно и рассудительно ответил гость.
«Ну, все ясно, — мысленно подвел итог Влас, — этот парень — точно сумасшедший. Теперь понятно, почему его менты не хотят здесь на постоянку прописывать. Наверно, утром в закрытую дурку отвезут. А сюда он, видно, случайно попал или с пересылкой. Ну, о спокойном сне можно и не помышлять. Может, он маньяк какой, кто его знает. Нет, уж лучше совсем не спать».
В какой‑то момент Власу стало жалко сокамерника, ведь больной человек. Но он сразу же осек себя. Ницше учил презирать таких недочеловеков. И все‑таки Влас, то ли из жалости, то ли из приличия, то ли потому, что все равно спать не хотелось, немного смущенно сказал гостю:
— Ну ладно, иди сюда, садись на мой «вертолет», а то ноги‑то застудишь.
При этом Влас подвинулся на край «вертолета», освобождая место. Гость подошел и послушно сел, поджав ступни босых ног под себя.
На Власа напало игривое настроение.
— Ну, так что ж, ты меня судить будешь?
После некоторой паузы гость кротко ответил:
— Буду.
— Прекрасно. Начнем–с. Суд открывается, господа присяжные заседатели. Задавайте вопросы подсудимому.
Влас был уверен, что своим игривым тоном собьет гостя. Но тот поднял печальные глаза на Власа и попросил:
— Пожалуйста, расскажите, как все было? — И так он просто это сказал, и столько сочувствия было в его глазах, что Власу захотелось сейчас же все–все про себя рассказать. Захотелось поплакаться, захотелось, чтобы хоть этот дурачок его пожалел.
И Влас начал рассказывать свою жизнь. Говорил он часа два, пока, наконец, не дошел до тех событий, которые привели его сюда, в камеру смертников.
— Ну, и встретил я в конце концов настоящих, серьезных заказчиков, — рассказывал Влас. — Вернее, они сами на меня вышли. Сразу задаток дали большой. Бесплатно выдали хорошее оружие. И дело‑то казалось беспроигрышным. Как сейчас помню: подогнал я дворами «Жигуленок» к месту операции, оставил его в подворотне. Огляделся, — никого. Четыре часа утра было, свежо, хорошо на улице. Светало. Вышел я из подворотни. Вот и фирменный магазин на другой стороне улицы, блестят витрины, внутри горит контрольное освещение. А дальше, как в Военном училище на стрельбище, встал на колено, гранатомет на плечо, прицелился, спустил курок. Граната прорезала утренний сумрак, и я уже не слышал звона стекла, а только увидел, как все взметнулось на той стороне улицы и стеклянные витрины заволок желтый дым, а мне в лицо ударила теплая волна воздуха. От этого удара я очнулся и побежал к машине, и дворами уехал… Ну, в общем, и все. Через месяц меня взяли. Кто‑то заложил.
Больше Власу ничего не хотелось рассказывать, да и нужды не было, ведь гость не судья, а всего лишь сумасшедший зэк, и ничем не сможет ему помочь. Выслушал — и за то спасибо.
Гость, как бы всматриваясь в душу Власа своим удивительным взором, тихо спросил:
— А что же ты про Надежду ничего не рассказал?
— Про какую такую Надежду?
— Да про ту девушку с собачкой, которую ты встретил в подворотне. Помнишь?
Власу показалось, что его вновь, как тогда у магазина, накрыла взрывная волна. «Откуда он про девчонку‑то знает? Про этот мой кошмар?». Власу стало страшно, но он решил не сдаваться и перешел на крик:
— Замолчи! Что ты ко мне в душу лезешь!? Я не хочу знать ни про какую девчонку!..
— Послушай, — прервал Власа гость, — не горячись. Ведь ты же не убил ее тогда. Ведь мог же убить, и не убил — доброе дело сделал. Так что же ты разволновался?
После этих слов гостя у Власа уже не было сил сопротивляться. Он как‑то сразу обмяк, и ему даже показалось, что от этих глаз все равно ничего не скроешь. Тут он подумал: «А может быть, я тоже схожу с ума?».
— А ее что, Надей звать? — жалостливо простонал юноша.
— Надеждой. Так расскажешь про нее?
— Расскажу… — Влас собрался с силами. — Я когда к машине бежал, она мне навстречу из подворотни вышла и сразу все увидела: и горящий магазин, и меня с гранатометом в руках. Мы с ней застыли друг против друга, словно вкопанные. Ее собачонка скулит, к ногам жмется. По правилам, мне бы эту девчонку, как свидетельницу, пришить надо было. У меня ведь в кармане пистолет был. Но что‑то дрогнуло в груди, пожалел я ее, не тронул. А ведь она меня, наверное, и сдала потом. Меня ведь по машине вычислили, а машину мою только она могла видеть.
— Нет, Влас, она вообще следствию осталась неизвестна и в милицию не обращалась. На тебя другие донесли.
— Кто?
— Твои заказчики. Это у них заранее все так разработано было.
Влас чуть не подпрыгнул от удивления:
— Так вот оно что!? Заказчики! А я‑то думал… Выходит, не зря я девчонку пожалел. Но все равно не укладывается у меня в голове, почему она в четыре часа утра пошла с собачкой гулять. Ведь она — соплячка еще, лет пятнадцать–шестнадцать, и что ее понесло ночью по городу?..
— Ее послал Отец наш Небесный.
— Какой Отец? Бог, что ли?
— Бог.
— А зачем Он ее послал‑то?
— Чтобы дать тебе возможность пожалеть человека. Ведь у тебя же выбор был: убить ее или оставить жить. Ты выбрал жизнь.
— Ну, а зачем это?
— Зачем? Лучше ты скажи: где Авель, брат твой?
— Какой еще брат? — снова встрепенулся Влас, как будто его по старой ране резанули. — Не было у меня никакого брата.
— Не было? А ты вспомни: Авель, Авель, брат твой.
После этих слов гостя Власа охватила черная тоска. «Это он намекает на того грузина Авеля, охранника из магазина. А какое ему‑то дело? Тоже мне, судья выискался. Что он меня мучает. Вот прибью его сейчас табуреткой, и все. Мне терять нечего, все равно — вышка…», — с этими мыслями Влас стал незаметно пододвигаться ближе к табурету.
— Для чего ты хочешь убить меня? — грустно спросил гость.
Власа прошиб холодный пот: «Ага, он еще и мысли читает! Прямо колдун какой‑то, экстрасенс… или…». После этого «или» Власу показалось, что у него в голове раздался щелчок и в глазах что‑то сверкнуло, но все‑таки Влас закончил свою мысль: «…или он — святой. То‑то я смотрю, он мне какую‑то икону напоминает. Да и про Бога что‑то говорил».
— Слушай, братишка, не хотел я твоего Авеля убивать. Не хотел! Я ведь не знал, что он в ту ночь в магазине дежурил. Заказчики ничего об этом не сказали. Просто, говорят, магазин взорвешь, и точка. А про мокрое дело речи не было. Не хотел я его убивать. Ты мне веришь?
— Верю.
— Хорошо, хоть ты веришь, а судьи вот не поверили; повесили мне это дело, как умышленное убийство, а вдобавок пришили десяток заказных убийств, слепили из меня настоящего наемного убийцу. Только я про те дела и знать ничего не знал. Да что уж теперь‑то говорить. Видно, судьба у меня такая — под расстрел идти.
Гость пристально посмотрел на Власа. И то ли Власу показалось, то ли на самом деле вид гостя несколько изменился. Это уже не был тот изможденный человек с печальными глазами, которого привел надзиратель. Гость как‑то весь оживился, казалось от него исходило какое‑то особенное тепло, взгляд излучал радостную надежду.
Поделиться книгой: