Гароэ

– Ты обнаружил какой-нибудь способ выбраться отсюда? – поинтересовался командир, который тоже считал экипаж второй шлюпки без вести пропавшим.

– В том состоянии, в каком вы находитесь: один, считай, однорукий, другой хромой, – только и остается, что двигаться морем… – уверенно ответил Сёднигусто. – Здесь берег сплошь скалистый, но где-то чуть больше лиги на запад виден выступ, за которым море ведет себя более спокойно. Если бы мы сумели туда добраться, глядишь и нашли бы, где высадиться.

– Ты что, хочешь, чтобы мы отправились туда на этой фелюге?! – возмутился галисиец, словно речь шла о каком-то преступлении или святотатстве.

– Что поделаешь!

– Но ведь она почти затонула! – возразил Арес, и был совершенно прав. – Мы не отплывем и на пятьдесят метров от берега.

– И что ты хочешь, чтобы я тебе сказал? Что сегодня густо, а завтра пусто? Бери то, что есть. Что касается меня, то я без проблем могу вновь залезть наверх и выбраться отсюда.

– И ты на это способен?..

– Если не останется другого выхода!..

– Ты сукин сын!..

– Хватит! – властно прервал их Гонсало Баэса. – Вообще-то здесь я еще отдаю приказы. Ни ты, ни я не в состоянии вскарабкаться по этой стене, не свернув себе шеи. Что нужно сделать, так это разгрузить шлюпку и заткнуть по возможности все щели. Попытаемся какое-то время продержаться на плаву: мы с Сёднигусто изо всех сил будем грести, а ты – вычерпывать воду.

– Это большой риск.

– Ничего другого не остается. Если мы обогнем упомянутый выступ и попадем в спокойные воды и в надежное укрытие, возблагодарим Господа. В противном случае, да защитит нас Пресвятая Дева.

– Единственным утешением служит то, что в случае неудачи мы потонем, но нас не отнесет течением в открытое море.

– Мы постараемся, чтобы все получилось… – произнес лейтенант, вытянув руку и тем самым указывая, чтобы ему помогли встать, и добавил: – Нам следует поспешить: мы можем выбраться отсюда только во время прилива, когда уровень воды достаточно высок.

На них было просто жалко смотреть: подавленные, оборванные, израненные, убежденные в том, что их преследует злой рок. Они напрягали все свои силы – при этом чертыхаясь сквозь зубы и выкрикивая крепкие словечки – в изнурительной и отчаянной попытке вновь столкнуть в воду разбитую шлюпку, которая, казалось, желала лишь одного: чтобы ее оставили в этом укромном уголке на отдаленном берегу затерянного острова, а там уж пускай солнце, море и ветер превращают ее в груду щепок.

За их спинами возвышалась стена из черной лавы, перед ними простиралась необъятная ширь океана, а их единственным средством спасения была куча досок.

– Господи, только этого не хватало! – неожиданно воскликнул верзила саморец.

– Что еще такое? – всполошился галисиец, оглядываясь по сторонам в ожидании очередной неприятности.

– Да вот, перетрудился: сначала греб, потом еще лазил на утес – теперь шишки в кишке замучили.

– Сукин ты сын! – не выдержал антекерец. – Как ты меня напугал! Меняю твои шишки на мою лодыжку.

– Нет уж, спасибо, лейтенант. Что до шишек, то мне сейчас полегчает, вот только опущу задницу в воду, а ваша лодыжка выглядит все паршивее. – Бруно Сёднигусто зашел в воду по пояс и, закрыв глаза, издал протяжный вздох удовлетворения, а затем кивнул в сторону фелюги: – Вам лучше подняться на борт: прилив почти достиг верхней точки, и нам будет легче выбраться отсюда, если я буду толкать.

Они согласились, понимая, что это более разумное решение, чем пытаться лавировать на таком ограниченном пространстве с помощью весел. Поэтому спустя десять минут – пару разу чуть не перевернув шлюпку – они уже плыли по непривычно спокойному морю в метрах двадцати от берега.

Тут им опять пришлось вычерпывать воду, упершись ногами в борта и что было сил надавливая на куски ткани, которые они воткнули между досками – там, где те больше всего отошли друг от друга, – чтобы вода не хлынула внутрь. Двое из них гребли усердно, как только могли, в то время как третий своей единственной работающей рукой отчаянно пытался черпать воду.

Снова появились дельфины, они прыгали впереди шлюпки, словно желая ободрить людей.

Над головой кружили чайки. Птицы с пронзительными криками сцеплялись друг с другом, словно спорили, добьются ли мореплаватели успеха или потерпят неудачу.

Их жизнь в очередной раз зависела от них самих, и они не желали ее потерять.

В конце концов, это было единственное, что у них осталось.

Они гребли и гребли и больше ни на что, кроме мерного движения весел, не обращали внимания, пока не достигли выступа утеса, они обогнули его – и вот тут океан неожиданно повел себя почти как горное озеро.

Только тогда они решили сделать короткую передышку.

В глубине широкой бухты просматривалось устье ущелья, на склонах которого открывались проемы пещер.

С берега за ними наблюдали десятка два мужчин, женщин и детей.

4

– О ней столько сказано и написано, что, если пытаешься что-то добавить, в голову лезут либо банальности, либо нелепые оправдания: мол, какой спрос с неудачника, который оказался настолько непригоден к делу, что случившееся с ним никак нельзя отнести за счет невезения. Тот, кто с ней незнаком, упорно отрицает ее существование, однако человек, ощутивший на себе силу ее дыхания, признает, что это бесспорно единственное по-настоящему непобедимое чудовище.

– Кого ты имеешь в виду?

– Любовь.

– Любовь? – переспросил монсеньор Касорла, нахмурив брови в знак неодобрения. – Любовь всегда будет Господним благословением и никогда «по-настоящему непобедимым чудовищем».

– Случается, что река, дающая нам жизнь, выходит из берегов или огонь, который нас согревает, перекидывается на лес. Точно так же страсть, которая наполняет нас счастьем, все растет и растет, питаясь своими соками, – и в результате в мире не остается никакого иного горизонта, кроме любви. В такой момент ты перестаешь быть собой и превращаешься в совсем другое существо, состоящее из двух частей, хотя на самом деле они есть одно целое.

– Я пытаюсь уловить нить твоих мыслей, но у меня появляется странное ощущение, что ты уходишь от темы… – только и мог сказать прелат, воткнув чайную ложечку в аппетитное пирожное из смоквы и не отводя взгляда от лица своего старого друга. – С чего это вдруг ты пустился в рассуждения о достоинствах и недостатках любви, если меня интересует, как тебя встретили островитяне, когда ты оказался в столь тягостном положении?

– Просто мир может быть таким огромным, населенным, чудесным, ужасным, справедливым, несправедливым, приветливым и жестоким, да каким угодно, и вдруг происходит чудо – и все сходится в одной точке, в одном-единственном человеке, в глазах, которые впервые тебя видят и говорят тебе о том, что они будут существовать, только чтобы глядеть на тебя и чтобы ты глядел в них.

– Глупости!

– Как может человек, посвятивший себя Богу, считать глупостями то, что по сути является кульминацией главного творения Создателя? – чуть слышно произнес хозяин дома, словно замечание на самом деле показалось ему возмутительным. – Любой может насыпать гору, маленькую или большую, даже вырыть море, маленькое или большое, однако лишь Господь способен сделать так, что мужчина и женщина, впервые увидевшие друг друга, осознают, что они родились друг для друга, пусть даже на расстоянии тысячи лиг.

– Признаю свою некомпетентность в этой области, – вынужден был сказать арагонец с улыбкой, которая должна была означать просьбу о прощении. – Я чувствую себя увереннее в области политики, где правит не любовь, а ненависть и где все знают, что существуют не один для другого, а скорее один против другого.

– Мне тебя жаль.

– Не стоит меня жалеть, ибо тем, кто занимается политикой, с самого начала известно, в какую игру они ввязываются: здесь правят жадность, амбиции, ложь, предательство и нелюбовь. Так что, поскольку мы морально подготовлены, ничто не может ранить нас слишком сильно, – спокойно ответил прелат с невозмутимостью человека, принимающего жизнь такой, какая она есть. – Признаюсь, что на нынешнем этапе жизни меня скорее смутит добрый поступок, нежели удар кинжалом, но это к делу не относится. Что же все-таки произошло, когда ты ступил на тот далекий берег?

– Это случилось еще до того, как мы добрались до берега. Я увидел ее, едва мы попали в бухту: она стояла на скале с длинным копьем в руке, на конце которого трепыхалась только что выловленная рыбина. И, уверяю тебя, она была прямо сама – да простится мне такое сравнение – Дева Мария, вознесшаяся на пьедестал, на фоне голубого неба и белого облака. Тут наши взгляды встретились, и в тот самый момент мы оба поняли, что будем любить друг друга до конца дней. Прошло уже почти сорок лет, а я все еще продолжаю ее любить.

Монсеньор Алехандро Касорла не сразу решился что-то сказать. Его впечатлили не только слова, которые он только что услышал, но, прежде всего, та страстная искренность, с которой они были произнесены. Именно благодаря ей он начал понимать, по какой причине бравый офицер, сделавший блестящую карьеру, один из самых молодых генералов своего времени, удостоенный огромного количества наград, да вдобавок еще и обладатель значительного семейного состояния, отказался вступать в какие-либо романтические отношения, несмотря на то что у него была возможность подыскать себе жену среди первых придворных красавиц, о любви которых можно было только мечтать.

Многие недоумевали, почему он не прибег к посредничеству королевы, которая его высоко ценила; ведь пожелай он выбрать себе спутницу жизни среди самых утонченных фрейлин, она отнеслась бы к этому в высшей степени благосклонно.

«Ах, генерал, генерал! – как-то раз со всей откровенностью высказала она ему. – Почему вы так упорствуете? Почему позволяете исчезнуть вашему роду? Короне нужны дети, которые бы защищали наших детей так же, как вы защищали нас».

Так это и есть ответ?

– Расскажи мне о ней! – наконец попросил он.

– Что я могу тебе сказать, ведь, по твоему же собственному признанию, тебе не довелось испытать, что чувствует человеческое существо, встретившись с тем, кого Создатель предназначил ему даже раньше, чем начал рисовать звезды? – ответил генерал, который словно погрузился в колодец воспоминаний с очень чистой, но в то же время страшно горькой водой. – Она была самым удивительным существом из всех, когда-либо приходивших в этот мир. Внешне столь же прекрасная, как сама Венера, только-только вышедшая из пены морской. Но в то же время она вся лучилась таким внутренним светом, что даже солнце, которое в тот момент отражалось в море, казалось, отдавало ей дань почтения. Увидев меня, она вроде бы и не удивилась, будто находилась в том месте с незапамятных времен, зная, что рано или поздно я появлюсь, чтобы стать частью ее жизни.

– Страстное описание, ей-богу!

– Жалкое, по сравнению с действительностью, уверяю тебя, ибо тут нужен гений Данте, воспевшего Беатриче, или Петрарки, с его восторгами перед добродетелями Лауры, чтобы хотя бы приблизительно описать, какой была Гарса и что она для меня значила и продолжает значить, когда большая часть жизни уже прожита.

– Гарса![7] Красивое имя, что и говорить.

– Так я окрестил ее в тот момент, когда увидел у кромки воды с рыбиной в руке, и правильно сделал, потому что человек, не говорящий на языке островитян, не в состоянии произнести ее настоящее имя. Как и арабский, этот язык временами кажется слишком уж гортанным.

– А как же ты с ней объяснялся? – поинтересовался монсеньор Касорла.

– Нелепый вопрос, мой добрый друг! – насмешливо прозвучало в ответ. – Весьма нелепый, его способен задать только тот, кто не знает, что для настоящих влюбленных не существует языков. Взгляд, жест, простое прикосновение руки выражают больше, чем все слова, которые содержит в себе серьезнейший ученый труд по истории Рима, за чтением которого ты застал меня сегодня утром.

– Да ты прямо поэт.

– Нет такого сонета, который был бы достоин красоты Гарсы, никакой одой не передать, как она была нежна.

– Даже на солнце есть пятна!.. – запротестовал арагонец, коротко хмыкнув. – Ты просто источаешь елей. Ладно, допустим – хотя это непросто сделать, – что твоя возлюбленная была такой, как ты описываешь. Что же произошло дальше?

– Как только мы очутились в бухте, туземцы приняли нас за призраков, ведь накануне они были свидетелями того, как шлюпка с тремя чужестранцами на борту неожиданно появилась из-за ряда скал, однако ветром и течениями ее начало относить в открытое море. Большую часть ночи островитяне следили за огоньком, удалявшимся в глубь бесконечного, как они тоже думали, океана. Когда они уже решили, что эта чудовищная масса воды, перед которой они испытывали ужас, поглотила несчастных, та же самая шлюпка – поскольку, честно говоря, фелюги были похожи как две капли воды – с тремя пассажирами на борту вдруг оказалась у них в бухте. Позже я обнаружил, что они были убеждены: мы и есть те люди, в силу чего нас с первого же момента сочли сверхлюдьми, и это, конечно, сослужило нам добрую службу. Достаточно сложно жить с богами, поскольку все время ждешь какого-нибудь чуда. Совсем другое дело – с людьми, которыми ты восхищаешься, полагая, что они сумели победить море и ветер, показав пример мужества.

– А вы ведь и правда его продемонстрировали… – напомнил ему арагонец.

– Да какое там! Выходило, что после полуночи мы исчезли вдали, а утром вернулись назад, гребя как ни в чем не бывало. Уверяю тебя, что в представлении островитян, которые на протяжении истории никогда не плавали и не построили ни одного судна, это было настоящим подвигом.

Монсеньор Алехандро Касорла, с удовольствием съевший все – до последней крошки – пирожное из смоквы, несколько раз тряхнул головой, точно его внезапно посетила какая-то мысль, и, наставив на собеседника не раз облизанную ложечку, произнес:

– Точно-точно, эта деталь все время не давала мне покоя, и, сколько я ни спрашивал, никто не сумел дать мне удовлетворительный ответ. – Он сделал короткую паузу, перед тем как поинтересоваться: – Так почему на Канарах не строят лодок, чтобы поддерживать сообщение и вести торговлю между островами, которые находятся в пределах видимости?

– Не существует единого объяснения – их несколько, и, на мой взгляд, они вполне логичны.

– А именно?..

Генерал Гонсало Баэса подал легкий знак своей заботливой кухарке, чтобы та предложила гостю новую порцию десерта и рюмку вишневого ликера, а затем отогнул большой палец:

– Первое основывается на том, что за неимением металлов канарцы не обладали инструментами, столь необходимыми для постройки надежных судов: топорами, пилами, теслами, рубанками, молотками. Единственным их достижением были неуправляемые плоты из бревен или надутых меховых бурдюков.

– Такие использовались на Средиземном море.

– Народы Средиземного моря славятся замечательными мореходами, однако их небольшое и спокойное море – просто утиный пруд в сравнении с этим огромным и яростным океаном. Ветры зачастую непредсказуемы, а течения между островами похожи на реки, безвозвратно уносящие лодки в никуда, я сам был тому свидетелем. Предполагаю, что каким-нибудь смельчакам удалось добраться до соседнего острова, но совершенно точно, что господствующие течения не позволили им вернуться обратно.

– Действительно, стоит взглянуть с этого утеса и увидеть, как волны бьются там, внизу, прямо-таки кровь стынет в жилах, – согласился прелат, собирающийся насладиться очередной доброй порцией пирожного из смоквы. – А этот грохот!..

– Вторая – и не менее важная – причина заключается в том, что каждый остров, в особенности пять западных, обходился своими силами в обеспечении жителей всем необходимым. К тому же, похоже, осуществлялся жесткий контроль над рождаемостью с целью сдержать рост населения, дабы не подвергать риску сохранность всего сообщества.

– Что-то такое я слышал. Как они этого достигали?

– Я так и не узнал, но что важно – они располагали всем, что им было нужно, поддерживали равновесие с окружающей средой и никогда не проявляли склонности к излишествам. – Хозяин дома согласился, чтобы Файна налила рюмку вишневого ликера и ему тоже, попробовал его и добавил: – Впоследствии мне представился случай убедиться в том, что для первобытных племен весьма характерно знание того, какое число членов должно жить на определенной территории, бережное отношение к среде обитания и умение не выходить за рамки ее возможностей их накормить.

– Но ведь это идет вразрез с желанием Создателя, который наказал: «Плодитесь и размножайтесь».

– Ну, а я считаю, что не мешало бы уточнить, до какой степени следует размножаться, потому что довольно часто из-за чрезмерного увеличения числа обитателей появляется потребность завоевывать новые территории, а значит, начинать войны. К счастью, здесь ни один из островов не был поставлен в необходимость подчинять себе соседний, и, поскольку им было нечем торговать, так как все производили практически одно и то же, было глупо рисковать превратиться в корм для рыб. Если они были счастливы у себя дома, значит, ничего не потеряли за его пределами.

Вопрос, который вслед за этим задал прелат, таил в себе подтекст, не оставшийся незамеченным его сотрапезником:

– По-твоему, они были счастливы?

– Полагаю, что по-своему они были счастливы – до того дня, когда мы предложили им ожерелья, ткани, зеркала и множество предметов, которые им были не нужны, но постепенно превратились в такие, без которых не обойтись, что породило зависть, высокомерие и жадность. А это, в свою очередь, привело к раздорам, воровству и даже смерти, и все пошло к чертовой матери.

– Полегче, мой генерал!

– Молчи, женщина, не надоедай, ведь я рассказываю о том, о чем тебе известно лучше, чем кому бы то ни было, ведь ты все это испытала на собственной шкуре!

– Это точно.

– Уж не хочешь ли ты этим сказать, что мы плохо сделали, когда приобщили их к цивилизации и истинной вере? – поинтересовался монсеньор Касорла.

– Конечно! Или, быть может, ты считаешь, что лучше быть проданным на невольничьем рынке, чем жить без ожерелий или зеркал?

– А слово Божье?

– Да ладно тебе, Алехандро! – бросил генерал в лицо другу. – Ты знаешь так же хорошо, как и я, что слово Божье лучше воспринимается в далеких джунглях, когда тебе нечем прикрыть наготу, нежели в шитой золотом рясе перед главным алтарем Бургоса. Дело не в слухе, дело в сердце.

– Возможно… – нехотя признал тот, к кому он обращался. – Но я не думаю, что это подходящий момент, чтобы вступать в дискуссию такого рода; пора узнать, что же случилось, когда вы добрались до берега.

* * *

В их глазах читалось восхищение, уважение, а может, даже сострадание, поскольку трое оборванцев, выбравшихся из полуразвалившейся шлюпки, являли собой действительно жалкое зрелище и не имели ничего общего с надменными вояками в блестящих доспехах, которые четыре дня назад сошли на берег не так далеко отсюда.

Один хромой, другой однорукий и третий, мучимый геморроем, все в ссадинах и царапинах и в одних только грязных и изодранных штанах, поскольку остальной одеждой были заткнуты протечки в дне шлюпки, совсем не походили на конквистадоров. Ребятня, обступившая пришельцев со всех сторон, с успехом могла загнать их обратно в море, швыряя в них кокосами.

Пока островитяне вытаскивали шлюпку, женщины поспешили на помощь раненым. Впрочем, стоило той, которую лейтенант успел мысленно окрестить Гарсой, приблизиться к человеку, давшему ей это имя, как все расступились, словно почувствовали, что эти двое были отдельным миром, в котором больше никому не находилось места.

Не только любящие узнают друг друга по одному лишь взгляду, порой и от посторонних это не скрыть. А в данном случае это настолько бросалось в глаза, что никто из присутствующих не отважился встать между ними.

Вот так Гонсало Баэса попал в заботливые руки той, которой предстояло стать его госпожой и рабой до конца дней, отмеренных каждому из них.

Бывает, случается нечто необъяснимое, а никакие объяснения и не нужны.

Случилось – и все тут.

В истории бывало и так, что великие империи терпели крушение по причине неодолимого влечения, которое испытывал мужчина к женщине. И точно так же из-за неодолимого влечения женщины к мужчине завоевывались целые королевства.

Но когда это чувство оказывалось взаимным, крах империй или завоевание королевств мало что значили, потому что влюбленных волновала их собственная вселенная.

Во всякую минуту своего пребывания на земле Гонсало Баэса отдал бы все, что у него было, ради того чтобы вернуть волшебный миг, когда девушка впервые склонилась над ним, протянула руку и слегка коснулась его щеки.

Волна наслаждения пробежала по его телу, от распухшей лодыжки до корней волос; это было пока лишь смутное предвестие великого множества чудных мгновений, ожидавших его впереди.