Помоги проекту - поделись книгой:
– Господи, воля твоя!
– Дьявола, а не Господа! Вот уж не думал, что такое случится!
– Твой первый дезертир и первое пятно в твоем личном деле…
– И самый болезненный прокол… – вынужден был без обиняков признать его сотрапезник. – За считаные минуты он поставил под сомнение мою способность выбирать подчиненных. Среди стольких вымуштрованных и оробевших рекрутов, стоявших передо мной в строю в тот день, я указал на единственного, который предпочел жить как дикарь на незнакомом острове, лишь бы не подчиняться моим приказам.
– Может, тебе послужит утешением мысль о том, что ты обратил внимание на человека с характером.
– Полно тебе, Алехандро! – воскликнул собеседник, притворно целясь костью козленка ему в голову. – Не пудри мне мозги. Просто этот мерзавец не переносил качки, и я его понимаю: при этом возникает такое чувство, будто ты умираешь. Поэтому он решил, что лучше уж прозябать на суше, нежели загнуться в море, в чем я тоже его не виню, потому что в такой обстановке, когда и волны, и ветер, и течения, и чертово солнце, которое немилосердно пекло, в голову лезло всякое дерьмо.
– Что за выражение, мой генерал!.. – с лукавой улыбкой попеняла ему старая Файна, убирая пустую тарелку. – Ну как тут научишься хорошо говорить с таким вот хозяином?
3
Фелюги напоминали бумажные кораблики, влекомые бурным течением по канаве. Они кренились на бок, вразнобой взбирались и спускались по волнам, несмотря на героические усилия гребцов, в движениях которых было больше отчаяния, нежели проворства. На каждую шлюпку приходилось всего лишь по три неопытных человека, тогда как, чтобы заставить судно двигаться в нужном направлении, требовалось никак не меньше десятка морских волков.
Чтобы фелюги не унесло в разные стороны ветром и течениями, их соединили между собой толстым канатом саженей в двадцать длиной, привязав его к корме судна, которым командовал лейтенант Баэса, и к носу второго, которым управлял капрал Карлос Арес. Можно было подумать, будто первое судно тянуло на буксире второе, поскольку мускулистый Бруно Сёднигусто был единственным гребцом, способным успешно справляться с трудностями, хотя с каждым взмахом весла становилось все очевиднее, что они слишком отдаляются от берега.
Все шестеро, обливаясь потом и отдуваясь, предпринимали отчаянные попытки вновь подплыть к утесам, которые защитили бы их от ветра, и высмотреть крохотный пляж или укромную бухту, где можно было бы обрести убежище, однако безжалостный океан, словно магнит, затягивает корабли в свои бесконечные просторы, так что понадобилось не так уж много времени, чтобы осознать, что они находятся на расстоянии уже больше пол-лиги от последнего известного острова.
А они прекрасно знали, что, если так пойдет и дальше, их навеки поглотит то, что географические трактаты и морские карты обычно с полным основанием именуют Мрачным океаном.
Если верить легендам и даже некоторым географам, пользовавшимся авторитетом, бескрайнее море, начинавшееся за островом Иерро, кишмя кишело гигантскими кальмарами, китами-убийцами и жуткими водяными змеями длиной в тридцать саженей и простиралось до такого места, где рычащий бездонный водопад сбрасывал его к пределу Вселенной.
– Давай! Давай! Давай! – не унимался офицер, подгоняя своих подчиненных. – Навались! Навались! Гребите, иначе мы пропали!..
Если кто-то желал ободрить товарищей, чувствуя, что их силы на исходе, а ладони содраны до крови, ветер заглушал его крики. Поэтому вскоре ответом ему было только прерывистое дыхание тех, кто уже не мог сопротивляться, да время от времени всхлипы тех, кто был уверен, что смерть уже расположилась на борту их утлых суденышек.
Крепкая веревка, соединявшая шлюпки, не раз натягивалась, а с приходом новой волны трещала, угрожая порваться и тем самым бросить более слабых гребцов на произвол моря, а оно было угрюмого темно-синего цвета и становилось все безжалостнее.
Их обогнала стая дельфинов, которые, играя, весело подпрыгивали, и люди не могли не почувствовать по крайней мере зависть к этим безмятежным созданиям, которые, казалось, радовались жизни, как дети, в самом центре того, что мореплавателям представлялось кромешным адом.
С неба за их тщетными усилиями наблюдали дюжины чаек.
Берег отступал все дальше.
Боже праведный! Неприступный вулканический остров словно ожил и отдалялся, будто это его относило ветром.
– Гребите, гребите, гребите! – надрывно кричал лейтенант Баэса. – Ради всего святого, гребите, иначе мы пропали!
Это уже был не приказ, скорее жалобная мольба.
Даже упорный Бруно Сёднигусто начал выдыхаться.
Через несколько минут двое гребцов во второй шлюпке, которая практически шла на буксире, повалились друг на друга, будучи не в силах бороться с волнами…
Или с судьбой.
Только старший из галисийцев все еще сопротивлялся.
Он продолжал грести один, в ярости и отчаянии, упрашивая своих товарищей не сдаваться до последнего, но вскоре, по-видимому, понял, что их шлюпка превратилась в тяжкую обузу и при попытке подойти к впереди идущей фелюге в таком бурном море они подвергнут опасности оба судна.
Несколько мгновений он сидел неподвижно, обхватив голову руками и упершись локтями в колени, словно ему было нелегко смириться с поражением, а затем встал на носу, вынул из-за пояса острый нож и крикнул:
– Прощай, Амансио! Прощай, брат!
Он перерезал веревку и замер на месте, следя за тем, как первая фелюга, освобожденная от столь невыносимого мертвого груза, набирает ход, устремившись к далекому берегу.
Лицо Амансио Ареса было мокрым от слез, но он был не в состоянии их вытереть, боясь сбиться с ритма. Он греб скорее сердцем, нежели руками, не отрывая взгляда от человека, с которым прожил бок о бок большую часть своей жизни, и вот теперь его фигура уменьшалась на глазах.
– Давай, давай, давай!.. – кричал ему неутомимый Сёднигусто. – Последнее усилие!
Вероятно, поскольку им приходилось грести, сидя спиной к острову и лицом к морю, и в силу этого обстоятельства наблюдать, как лодку с тремя товарищами словно заглатывает некое безжалостное чудовище синего цвета, который с каждым гребком все больше сгущался, их охватил такой ужас, что, не желая разделить подобную участь, они сжали зубы и постарались извлечь силы оттуда, где их не было.
Сколько миллионов несчастных на протяжении истории точно так же противостояло океану и сколько погибло, когда, казалось, спасение было близко, только руку протянуть?
Самоотверженная команда ветхой и обшарпанной каравеллы, на которой они прибыли на Иерро, не раз напевала эту старую моряцкую балладу, ставя паруса, чтобы придать себе бодрости в этом нелегком деле. Однако ни кастилец, ни андалусец, ни галисиец, которые сейчас так отважно боролись за свою жизнь, не могли и подумать во время долгого, однообразного и тягостного плавания, начавшегося в Севилье, что не пройдет и трех дней после высадки на берег, как они окажутся перед ужасным выбором: обрести вечный покой на темном дне океана или разбиться об утесы под яростным натиском ревущих волн шестиметровой высоты.
Что это было – предостережение или насмешка судьбы?
Не все ли равно?
– Впереди рифы, мой лейтенант! – неожиданно крикнул саморец. – Что будем делать?
Гонсало Баэса понял, что у него всего пара минут, чтобы выбрать какой-то из двух вариантов, один другого нежелательнее и рискованнее: перестать грести и, позволив ветру и течениям унести шлюпку обратно в открытое море, разделить судьбу товарищей, которые уже начали исчезать из виду, приблизившись к колеблющейся и волнистой линии горизонта, или попытаться пробраться через лабиринт остроконечных скал, покрытых белой пеной, которые неизбежно разнесут фелюгу в щепки.
– Ты что думаешь?
– Дело дрянь, мой лейтенант! Что бы мы ни предприняли, сегодня густо, завтра пусто.
– А ты, Амансио, что скажешь?
– Что земля есть земля, какой бы суровой она ни была.
– Верно! – согласился командир; в его голосе звучала убежденность. – Земля есть земля, а чертово море – рыбам! Плывем вперед, и будь, что Богу угодно. Лево на борт!
– А это что значит?
– Что надо повернуть налево, бестолочь. Попытаемся проскочить по проливу, который ведет вон к той бухте. Правда, это все равно что просунуть канат в игольное ушко, но у нас нет иного выхода.
Разумеется, толстый канат нипочем не пролез бы в узкое игольное ушко, однако в последний момент одна непривычно сострадательная волна решила сжалиться над горемыками, на долю которых выпало столько несчастий, мягко подняла их шлюпку, пронеся ее на несколько сантиметров выше острых выступов скалы, и опустила внутри маленькой природной бухты диаметром каких-нибудь двадцать метров, куда следом начали проникать другие, гораздо менее дружелюбные волны.
Берег острова с этой стороны являл собой результат резкого остывания изливавшейся из жерла вулкана раскаленной лавы во время ее низвержения в океан.
Черные и гладкие наплывы лавы представляли собой поразительное и одновременно мрачное зрелище – естественное следствие яростного столкновения самых противоборствующих стихий: огня и воды.
И внутри этого созданного природой цирка танцевала хрупкая и неустойчивая шлюпка, повинуясь капризу прибоя, который проникал через узкий пролив и играл ею, как скорлупкой, заставляя отскакивать от каменной стены, чтобы снова дать ей щелчка в тот момент, когда она плыла ему навстречу.
Не было никакого толку ни от гребцов, ни от весел.
Первым, кто это понял, был Бруно Сёднигусто, который бросился в воду, схватил канат и поплыл на спине, таща за собой шлюпку в направлении к единственной точке – крохотному пляжу, где он надеялся вытащить ее на берег.
Осознав, что от этого зависит их жизнь, Гонсало Баэса и галисиец последовали его примеру, и после десяти минут тяжких усилий, терпя удары моря и боль в ободранных ладонях, они сумели отвести фелюгу, весьма потрепанную и почти с пробитым днищем, в безопасное место.
Когда же, вконец обессилев, все трое припали к склону пятиметрового откоса, они являли собой живой пример того, чем и были: жалких остатков кораблекрушения.
И вот стоило им спастись, как мрачная игра тут же разонравилась взбалмошным стихиям. Ветер прекратился, прибой ослабил напор, а прилив, совсем недавно достигавший своей верхней точки, начал отступать, увлекая за собой воды небольшой бухты.
Они напрягли зрение, но лишь только когда солнце начало склоняться к горизонту, смогли различить выделяющееся на бесконечной синей поверхности темное пятно шлюпки, неподвижно застывшей посреди пустоты.
– Почему они не гребут?.. – чуть ли не всхлипывая, вопрошал Амансио Арес. – Почему не попытаются еще раз? Может, сейчас, когда море успокоилось, у них получится добраться до берега.
– Они сдались, а когда кто-то признает свое поражение, где уж тут ему воспрянуть духом, – мрачно заметил лейтенант. – Вот поэтому никогда нельзя сдаваться.
– Разве это лучше? – спросил безутешный галисиец, которому с трудом давалось каждое слово. – Я предпочел бы оказаться там и видеть, что Карлос остался живым и невредимым, нежели здесь, зная, какой конец его ожидает посреди океана.
– Но ведь ни у лейтенанта, ни у меня нет брата на этой шлюпке, что существенно меняет дело… – без тени язвительности напомнил ему саморец. – Твои родители живы? – спросил он и, когда тот кивнул в ответ, добавил: – Может, им послужит утешением, что, по крайней мере, одному из их сыновей удалось спастись.
– Но не вздумай рассказать им правду… – поспешно перебил его Гонсало Баэса. – Пусть уж лучше думают, что твой брат умер без мучений, чем представляют себе, каково им было, когда их унесло в море.
– А что я им скажу, если потом окажется, что он не погиб? – не успокаивался Амансио Арес. – Как я могу сказать им, что он утонул, если я не до конца в этом уверен? Если, как утверждают некоторые моряки, существует земля – там, дальше, за этими островами, – возможно, ему удастся туда добраться, и в один прекрасный день он вернется домой живым и здоровым.
– Этот чертов океан похож на жизнь, парень… – с поразительной бесцеремонностью перебил его Бруно Сёднигусто. – Какое там вернуться, если на то, чтобы дойти до конца, уходят все силы.
– Не понимаю, что ты хотел этим сказать?
– Какая разница? Я тоже не понимаю и половины того, что происходит вокруг, и не схожу из-за этого с ума. А что теперь мы будем делать, мой лейтенант?
– Переночуем здесь и отдохнем, – мягко сказал лейтенант. – Похоже, у Ареса вывихнуто плечо, у меня распухла лодыжка, и у всех нас содрана кожа на ладонях. Проклятые весла!
– Схожу-ка за водой и провизией, а то как бы с приливом шлюпку не унесло вместе со всем содержимым, – вызвался неутомимый саморец и, скользнув взглядом по ноге своего командира, мрачно прокомментировал: – Лодыжка начинает смахивать на спелый баклажан. Очень больно?
– Только когда я танцую… Ты справишься один?
– Лучше, чем с вашей помощью, конечно… – Он повернулся к третьему спасшемуся, который сидел с отсутствующим видом, вперив взгляд в горизонт, и поинтересовался у него: – Как твоя рука?
– Какая рука? – переспросил тот, словно вернувшись откуда-то издалека.
– Та, что висит у тебя плетью…
Амансио Арес опустил глаза, посмотрел на руку, будто увидел ее впервые, не сделал даже попытки ею подвигать, но вскоре проговорил:
– У меня все болит. Может, это рука, а может, и нет…
Сочтя ответ несуразным, Бруно Сёднигусто только пожал плечами и начал спускаться между камней к тому месту, где находилась злосчастная шлюпка.
Когда наконец он вернулся, с трудом дотащив на себе фляжку и промокший мешок с провизией, уже начало темнеть.
Они с жадностью попили, без аппетита поели и, как только вокруг сгустились сумерки, не могли не поддаться странному чувству уныния, заметив там, далеко-далеко на горизонте, дрожащий огонек.
Это трое отчаявшихся мужчин подожгли свою одежду, в последний раз с тоскою моля о помощи.
Но никто не мог прийти им на помощь.
Молодой офицер Гонсало Баэса привалился к лавовой стене и крепился изо всех сил, чтобы не застонать от невыносимой боли, охватившей его ногу, которая приобрела фиолетовый цвет. Однако он не сумел справиться со слезами, навернувшимися на глаза, стоило ему перебрать в памяти все события этого дня – его первого дня в роли командира, – закончившегося ужасным несчастьем.
Он потерял две трети личного состава.
Четверых из шести.
Один дезертир и трое обреченных на самую ужасную смерть, какую только можно себе представить. Единственное, что он мог сказать в свое оправдание, сводилось к тому, что ему не хватило смелости отказаться от исполнения приказа, сопряженного с чрезмерным риском.
Зачем было так спешить?
Почему понадобилось срочно пускаться в плавание вокруг неизвестного острова, не располагая необходимыми средствами?
Антекерец был подготовлен к тому, чтобы противостоять вооруженному противнику на поле боя, но никак не отправиться в глубь океана на неустойчивом суденышке, таком плоском, что на нем даже нельзя было поставить хоть какой-то парус, – и вот вам, пожалуйста, результат.
Он мечтал о блестящей военной карьере, а она провалилась в первый же день, хотя в данный момент это волновало его меньше всего.
А вот что на самом деле не давало ему покоя, так это огонек, блестевший и отчаянно мигавший почти час, прежде чем погаснуть, подобно пламени тающей свечи. Чувство безысходности, испытываемое лейтенантом, усиливали сдавленные рыдания несчастного галисийца, находившегося рядом; тот, по-видимому, понимал, что этот световой сигнал был последним приветом от брата.
Эти трое обреченных не были моряками, а дно Мрачного океана было слишком огромно, чтобы покоиться там с миром.
Когда Баэса разбудил первый луч солнца, он увидел, что Амансио Арес спит рядом, а вот Бруно Сёднигусто исчез.
Лейтенант поискал его взглядом, опасаясь, что саморец стал очередным дезертиром, но вскоре услышал крики, доносившиеся откуда-то сверху, и, подняв голову, обнаружил, что тот сумел вскарабкаться по гладкой и опасной лавовой стене – а это добрая сотня метров – и оттуда дружески машет ему рукой.
Когда галисиец наконец открыл глаза, они с лейтенантом, не отрывая взгляда, наблюдали, как Бруно с крайней осторожностью спускается, рискуя низвергнуться в пропасть.
Поставив наконец ногу на откос, он первым делом крепко выругался, а уж потом, тяжело переводя дыхание, пробормотал:
– А ведь подниматься и впрямь легче, чем спускаться, поскольку, когда карабкаешься, видишь, за что зацепиться, а слезая, действуешь наугад и того и гляди загремишь.
– Шлюпка еще видна? – жадно спросил Амансио Арес.
– Нет! Увы. Должно быть, она уже далеко.
– Может, ветер и течения пригнали ее обратно к земле.
– Не исключено!.. – произнес саморец, лишь бы что-то сказать, хотя было ясно, что он сам в это не верит.
Поделиться книгой: