Любовь диктаторов. Муссолини. Гитлер. Франко

И дуче чувствовал это. Когда норма выдачи хлеба на одного человека была сокращена до 150 граммов в день, он лишь мрачно заметил, что наконец-то сможет «увидеть выражение страдания на лицах итальянцев». Сам дуче не испытывал недостатка в продуктах, но язвенная болезнь давала о себе знать. Он похудел, посерел, его глаза ввалились, а щеки покрылись колючей щетиной. В минуты гнева он начинал метаться как загнанный зверь, злобно кричал и кидался на Кларетту, если она попадалась ему под руку. Их скандалы становились все чаще, сопровождались взаимными обвинениями и упреками, потоками слез, грубой бранью и хлопаньем дверьми. Однажды в приступе ярости он так ударил ее, что женщина отлетела на другой конец комнаты и, падая, ударилась головой. Пришлось срочно вызывать ее отца, который привел дочь в чувство, сделав ей несколько инъекций.

Кларетта стала нервной и раздражительной. Она устраивала истерики, упрекала Муссолини в том, что он перестал ее любить, безумно ревновала, подозревала, что у него появилась другая женщина, некая Ирма, которая изматывала дуче и отнимала у нее. Больше всего на свете Кларетта боялась потерять «любимого Бена». Она приходила в ужас от одной мысли об этом, гнала ее от себя, но утомительные часы ожидания вновь и вновь рисовали в воображении страшные картины. Кларетта отправлялась к гадалкам и прорицательницам, пускалась на маленькие женские хитрости, чтобы завлечь и задобрить возлюбленного, а однажды обратилась за советом даже к любовнице своего брата, некой Зитте Ритоссе. Умудренная эротическим опытом дама предложила испытать проверенный метод — стать менее доступной, отдалить мужчину на некоторое расстояние и не позволять ему делать все, что захочется. Кларетта в ужасе отшатнулась. Уж она-то прекрасно понимала, что подобная демонстрация может кончиться полным разрывом.

В отчаянии она начинала писать дуче письма, умоляя быть бдительным и обвиняя окружавших его людей в неискренности, предательстве и требуя их наказания. Ей казалось, будто ему все лгут, плетут интриги, пытаются при каждом удобном случае сделать какую-нибудь гадость, а главное — опорочить ее, невинную и преданную женщину, которую завистники обливают грязью. Она даже уверяла Муссолини в том, что некие фанатики собираются из ревности к дуче ее убить.

Кларетта была права лишь отчасти, поскольку сильное недовольство в истеблишменте вызывала не столько сама любовница, сколько ее семейство. В первые годы войны «клан Петаччи» приобрел широкую и чрезвычайно скандальную известность. Спекулируя на своей близости к диктатору, брат Кларетты Марчелло сколачивал состояние, проворачивая финансовые операции весьма сомнительного свойства. Рассчитывая на безнаказанность, он не брезговал даже контрабандой золота и нелегальной торговлей валютой, используя для этого дипломатическую почту и личные связи. Муссолини никогда не оказывал ему ни малейшей поддержки в коммерческих делах, но пронырливый майор медицинской службы умел пускать пыль в глаза и выдавать желаемое за действительное. Многие его партнеры были уверены в благополучном исходе предлагавшихся им сделок, которые якобы совершались при благосклонном отношении диктатора. Более того, Марчелло Петаччи через Кларетту удавалось даже влиять на кадровые назначения на уровне министров и их заместителей. Его личность и деятельность вызывала ропот недовольства, так или иначе доходивший до ушей властелина.

Не менее скандальную репутацию приобрели и родители Кларетты, точнее, ее мать. Женщина властолюбивая и высокомерная, в избытке наделенная ханжеской чванливостью, она председательствовала на «семейных советах», в назидательном тоне высказывала свои пожелания и рекомендации высокопоставленным лицам, направо и налево раздавала посулы покровительства и с удовольствием интриговала против всех и вся, используя дочь в качестве главного орудия.

Кларетта, хорошо изучившая Муссолини, знала, когда и как можно добиться от него желаемого. Она не заводила первой разговора о государственных делах, но выжидала удобный момент, чтобы высказать свое мнение, подсунуть дуче готовое решение или назвать какие-то имена. Она умела вовремя заметить, что этот министр или генерал очень плох, глуп и ненадежен и за ним глаз да глаз нужен, а вот, например, Гальбиати очень предан и вполне подходит на должность руководителя фашистской милиции, а единственный, кто может возглавить флот, — это адмирал Рикарди, а лидером партии давно должен стать кто-нибудь помоложе, кто способен придать ей новое дыхание, к примеру, некий студент Видуссони и т. д. Все эти и прочие, назначавшиеся по рекомендациям Кларетты, люди проявляли лояльность к «клану Петаччи», а 26-летний Видуссони, человек тупой, невежественный и самолюбивый, был близким другом семьи. Его назначение на один из важнейших постов вызвало бурю негодования в высших эшелонах власти, но дуче это нисколько не интересовало. Иногда он даже удивлялся тому, что его кадровые перестановки порождали столь негативную реакцию.

Похоже, Муссолини толком не представлял, сколь ненавистным в обществе стало семейство его фаворитки, а сказать ему об этом напрямую никто не решался. Чиано из-за своих антигерманских настроений лишился поста министра иностранных дел и утратил влияние на тестя; Ракеле оставалась, похоже, единственной женщиной во всей Италии, ничего не знавшей о многолетней связи мужа с Петаччи; король Виктор-Эммануил уже давно мечтал избавиться от Муссолини; люди из ближайшего окружения дуче предпочитали утаивать от него неприятную информацию, а министры и высшие партийные сановники просто не хотели рисковать своим положением. «Где тот смельчак, который отважится поговорить с дуче о малоприятных вещах?» — риторически восклицал в своем дневнике Дж. Боттаи, один из самых влиятельных иерархов, считавшийся лидером левого течения в фашизме. Один такой смельчак все-таки нашелся — министр торговли Рафаэлло Рикарди. Он рассказал дуче о некоторых незаконных операциях с золотом, которые проворачивал Марчелло Петаччи. Муссолини был не на шутку взбешен. Он призвал министра не допускать никаких поблажек вороватому майору, как никогда не делал их сам.

Впрочем, дуче покровительствовал членам семейства Петаччи, но «без задней мысли» и, как ему казалось, в разумных пределах. Он помогал сестре Кларетты Мириам сделать карьеру киноактрисы, но она обладала некоторым актерским дарованием; он рекомендовал редактору престижной газеты «Иль Мессаджеро» воспользоваться услугами отца Кларетты в качестве корреспондента по вопросам медицины, но тот был известным, талантливым врачом. Да и сама связь Муссолини с красивой женщиной, хотя и была предметом нескончаемых пересудов, не вызывала у кого-либо явной реакции отторжения. Нравы, царившие в высших сферах фашистской Италии, не назовешь пуританскими. Многие иерархи в центре и особенно на местах с удовольствием следовали примеру своего вождя и даже заходили еще дальше: заводили многочисленных любовниц, устраивали буйные оргии с пьянкой, раздеванием догола и групповым сексом, но при этом придерживались требования дуче не покушаться на жен своих соратников. Даже зять Муссолини Чиано, слывший жуиром, но примерным семьянином, не раз заявлял, что иметь нескольких любовниц — дело обычное, но если все сводится «к одной даме и ее семейству — это уже национальный скандал».

Пикантности «скандалу Петаччи» придавали некоторые элементы финансового обеспечения Кларетты. Лишь немногие могли поверить, что Муссолини не тратил на содержание любовницы крупных сумм. В действительности так оно и было. Во-первых, потому что дуче не имел такого обыкновения. Он крайне редко дарил Кларетте мелкие полезные вещи и несколько раз давал деньги на платья. Более того, он был весьма наивен и временами проявлял удивление по поводу дорогих нарядов, шляпок и духов, которыми пользовалась его возлюбленная, по поводу шикарного стиля жизни ее семьи. В Риме ходило много слухов о новой роскошной вилле, построенной Петаччи накануне войны, о ваннах из черного мрамора, разноцветных изразцах и красивой лепнине. Но Муссолини не имел к вилле никакого отношения. К немалому огорчению лопавшихся от самодовольства хозяев, он даже не выказал восторга, когда впервые ее увидел.

Во-вторых, у дуче не было необходимости содержать Кларетту за счет своего кошелька. Этим занимались доверенные люди из его ближайшего окружения, точнее, заместитель министра внутренних дел Гвидо Буффарини-Гвиди, имевший прямой доступ к диктатору. Из секретных фондов полиции любовнице вождя ежемесячно выделялась крупная сумма — 200 тысяч лир, которые якобы расходовались ею на благотворительные цели. На самом деле Кларетта могла по своему усмотрению тратить полученные государственные деньги и никому не давать отчета. Знал ли об этом Муссолини — загадка, которую никто не берется разгадать. Большинство биографов сходятся во мнении, что он даже не задумывался о ее обеспечении, как не задумывался над тем, откуда у Кларетты дорогие вещи: норковая шуба, бриллиантовое кольцо, сапфировое ожерелье, массивные золотые серьги и т. д. Это были подношения благодарных коммерсантов, предпринимателей, банкиров, сумевших при содействии брата Кларетты (или с использованием ее имени) заключить с правительством выгодную сделку или получить какие-то льготы. Однако в обществе упорно циркулировали слухи, что именно дуче тратил на содержание любовницы (и отчасти ее семьи) огромные средства. Так или иначе, но в 40-е годы «дело Петаччи» вышло далеко за рамки обычного адюльтера и нанесло сильный удар по реноме диктатора. Позже начальник политической полиции Г. Лето в мемуарах отмечал, что ущерб от этого скандала был большим, нежели десяток военных поражений.

Муссолини и сам устал от бесконечной ругани, сплетен и истерик. Еще в мае 1941 года он заявил своему личному секретарю Себастиани, что «с этим делом пора кончать». Однако Кларетта приходила снова и снова, Муссолини поднимался к ней в комнату, и все начиналось сначала. Похоже, эта женщина напоминала некий магнит, противостоять притягательной силе которого дуче уже не мог.

Наконец однажды, 1 мая 1943 года, менее чем за три месяца до краха режима, он отдал распоряжение охране не пропускать любовницу во дворец. Когда смущенный милиционер преградил ей дорогу и сказал, что не позволит войти, Кларетта опешила от неожиданности. Но уже в следующий миг в ней поднялась буря гнева. Она в ярости оттолкнула незадачливого стража, взлетела по лестнице на второй этаж и внезапно столкнулась нос к носу с Муссолини. «Сударыня, я прошу вас больше не приходить сюда, — пряча глаза, заявил он ледяным тоном. — Я считаю, что между нами все кончено». Но Кларетта вовсе так не считала. Она бросилась дуче на шею, покрыла поцелуями его мрачное, усталое, с большими черными кругами вокруг глаз лицо, начала шептать ставшие привычными угрозы, что без его любви она не сможет жить и покончит с собой. Слезы потоком лились по ее щекам, смешивались с косметикой и капали на мундир Муссолини. Кларетта судорожно их вытирала, размазывая по лицу и превращая его в многоцветную палитру, дрожала от возбуждения и заискивающе смотрела на человека, от которого, как она думала, зависела вся ее судьба. Зрелище было довольно жалким, женщина выглядела беззащитной и непривлекательной, но дуче вновь оказался сломлен. Он долго стоял не шевелясь и не подавая ей надежды, но потом тихо обнял за плечи и позволил остаться.

Уже на следующий день, кляня себя за мягкотелость, Муссолини позвонил Кларетте и вновь, в который уже раз, запретил приходить в палаццо «Венеция». Вероятно, эта история продолжалась бы и дальше, если бы события в стране круто не изменили жизнь ее главных героев.

Последний фарс Любви и власти

К лету 1943 года Италия оказалась на грани национальной катастрофы. Экономика страны не выдержала напряжения военного времени. Многие предприятия стояли или работали не на полную мощность, свирепствовала инфляция, люди голодали, дело дошло до того, что правительство призвало население раскопать городские скверы под огороды. Горячее возмущение вызывало поведение гитлеровских солдат, наводнивших страну. Они с пренебрежением относились к национальным обычаям и традициям, провоцировали драки, насиловали женщин, насмехались над итальянской армией.

Известия с фронтов действительно не внушали гражданам ни гордости, ни оптимизма. Экспедиционный корпус, посланный в Россию, был наголову разгромлен под Сталинградом. Прибытие транспортов с ранеными и обмороженными солдатами рождало бурю толков о полном уничтожении сухопутных частей. В стране нарастали панические настроения, которые усиливались во время налетов союзнической авиации. Катастрофически не хватало зенитной артиллерии, бомбоубежищ, средств индивидуальной защиты, мест в больницах и госпиталях. Начались забастовки рабочих, хотя они были запрещены законом, активизировалась деятельность антифашистских партий.

Дуче был не на шутку перепуган. Он грозился устроить после войны «тоталитарный мир» и распорядился подготовить списки тех, кто подлежал репрессиям. «Если бы полицейские броневики открыли огонь из пулеметов, — распалялся он по поводу стачки рабочих, — всю ответственность за это я сразу принял бы на себя».

5 мая 1943 года Муссолини в последний раз выступал с балкона палаццо «Венеция». Понурая, жиденькая толпа вяло приветствовала диктатора, обещавшего победу и райские кущи. А ровно через неделю в Тунисе капитулировала 150-тысячная армия под командованием генерала Мессе. Военные действия фашистских войск в Северной Африке прекратились. Стало ясно, что следующий удар будет нанесен уже по территории самой Италии.

Англо-американский десант высадился на Сицилии 10 июля и за несколько дней овладел островом. Итальянские солдаты не желали воевать и целыми соединениями сдавались в плен. В ответ на отчаянные просьбы дуче помочь авиацией Гитлер прислал резкую отповедь, обвиняя итальянцев в неумении и нежелании сражаться. В тот же день он отдал генштабу распоряжение ускорить разработку секретного плана «Аларих», имевшего целью оккупацию Италии. Фюрер отчетливо понимал, что из бастиона, пусть слабого, но все же прикрывавшего южный фланг германской агрессии, Италия окончательно превратилась в обузу. Он настоятельно рекомендовал дуче жесткой рукой навести в стране порядок и указывал на опасность германофобских настроений в его ближайшем окружении. Гитлер переслал Муссолини телеграмму А. Даллеса, шефа американской стратегической разведки в Европе, перехваченную службой И. фон Риббентропа. В ней Даллес информировал свое правительство о созревании в Италии заговора против дуче с участием самых высокопоставленных лиц.

Это был уже не первый сигнал. Полицейские осведомители ежедневно докладывали дуче о подозрительном поведении и разговорах фашистских иерархов. Чиано, не таясь, болтал о вине Муссолини на площадках для гольфа и в великосветских салонах, Боттаи вслух рассуждал о необходимости спасения режима за счет пожертвования диктатором. Но душой заговора иерархов был Дино Гранди — холеный, амбициозный, импозантный интеллектуал с изысканными манерами, выигрышно выделявшийся в толпе серых фашистских заправил. Он искал неформальные контакты со свитой Виктора-Эммануила, недвусмысленно предлагая избавиться от Муссолини.

Король и сам давно пришел к этой мысли, но он все еще побаивался своего грозного «слугу» и стоявших за его спиной германских фашистов. Природная осторожность сочеталась у Виктора-Эммануила с трусостью, он привык чаще идти на поводу у событий, нежели опережать их развитие. Вынашивая идею сместить Муссолини, он предпочитал опираться не на высокопоставленных фашистов, а на старую аристократию и армейский генералитет. И хотя эти силы активно подталкивали колеблющегося монарха к решительным действиям, стягивали к Риму верные короне войска и разрабатывали план ареста диктатора, инициатива нанесения первого удара исходила не от Виктора-Эммануила, а от старых товарищей дуче по партии. Они подготовили резолюцию Большого фашистского совета, в которой предусматривалась передача королю должности главнокомандующего итальянской армией и «высшей инициативы в принятии решений». И хотя Муссолини сохранял при этом пост премьер-министра, по сути дела, он лишался основных рычагов власти.

Дуче сомневался в серьезности намерений своих приспешников, хотя знал о них наверняка. Помимо информации полиции он получил письмо от Анджелы Курти Кучатти, в котором она уведомляла его о заговоре иерархов. Конечно, сама она ничего об этом не знала, и письмо было написано под диктовку Буффарини-Гвиди, стремившегося столь необычным способом предупредить Муссолини. Анджела, с которой у дуче сохранились теплые, но уже не постельные отношения, была одной из немногих, кому он мог поверить. Той же цели Буффарини-Гвиди пытался добиться, действуя через Ракеле. Со слезами на глазах она пыталась убедить мужа перед решающим заседанием БФС принять дополнительные меры предосторожности. Но даже когда она сообщила ему, что заместитель министра иностранных дел Бастианини подготовил 11 паспортов для заговорщиков на случай бегства за границу, Муссолини оставался упрямо глух и слеп. «Стоит мне свистнуть, — говорил дуче жене, — и они мне мигом зааплодируют». Он механически твердил, что ему следует опасаться только американских танков, а вечером состоится лишь обычная встреча и беседа товарищей. В тот же день тайком от мужа Ракеле встретилась с доверенным лицом Гиммлера полковником Дольманом и поведала ему о планах заговорщиков.

Муссолини мог нанести удар иерархам и генералам даже без помощи немцев. Почему он не сделал этого? Видимо, не только потому, что не был кровожадным, как писали впоследствии многие авторы. Дуче никогда прежде не проявлял колебаний в борьбе с политическими противниками. И хотя он расправлялся с ними не так жестоко, как Гитлер и Сталин, решимости ему было не занимать. Дело, вероятно, в другом. Муссолини не хотел вступать в борьбу. До сих пор он ощущал свою силу и опирался на мощную поддержку созданного им полицейского государства, партии, многих представителей имущего класса, генералитета, отдельных социальных слоев и групп. Теперь же этой могучей поддержки не было. Дуче вдруг ощутил вокруг себя пустоту. В стане противника оказались даже бывшие соратники. Земному «полубогу» был непривычен этот мертвящий душу вакуум, и он покорно брел навстречу судьбе, ведомый, словно бычок на заклание, сознанием неотвратимости происходившего. Как никто другой, он понимал, что арест заговорщиков мог лишь продлить агонию и отсрочить печальный финал, но не предотвратить его. И это сознание парализовало его волю и способность к борьбе.

24 июля 1943 года в знойной атмосфере Рима чувствовалась какая-то напряженность, «гнетущая тяжесть неизбежного висела в воздухе». Так Муссолини напишет через год в своих скороспелых мемуарах. На самом деле Рим ничего не знал о готовившемся перевороте и жил привычной жизнью.

Заседание БФС, который не собирался уже более трехе половиной лет, началось в 17.00. На нахмуренных лицах фашистских иерархов трудно было обнаружить что-либо, похожее на сочувствие или дружелюбие. О прежнем подобострастии не было и речи. Один и тот же вопрос мучил собравшихся: можно ли сохранить режим, пожертвовав Муссолини?

Дуче выглядел больным и усталым. Он открыл заседание и, прихлебывая молоко, начал говорить. В течение двух часов он всячески пытался оправдываться, хотя его никто об этом не просил. Затем слово взяли военные, а вслед за ними Гранди нанес основной удар. Страсти разгорелись, заседание затянулось далеко за полночь. Дуче угрюмо молчал, лишь изредка бросая злобные реплики. Впоследствии Гранди высказал предположение, что внутренне он был согласен с обвинениями и в тот момент хотел только одного — удалиться на покой в «Рокка делле Камминате». Но Муссолини не мог добровольно сложить полномочия. 20 лет обладая огромной властью и бесконтрольно распоряжаясь ею, он уже не мыслил себя вне этой власти, он привык к ней, поэтому принять решение об уходе самому в тот миг было ему не по силам.

Наконец резолюцию Гранди поставили на голосование. Его итог был предрешен: «за» проголосовало 19 человек, «против» — 8. «Вы вызвали кризис фашистского режима», — устало констатировал дуче и встал из-за стола. Заговорщики вышли из зала, оглушенные всем происшедшим и слегка удивленные тем, что все еще не арестованы. А Муссолини уже набирал номер Кларетты Петаччи. «Звезда померкла», — вяло промямлил он в трубку и в сопровождении секретаря фашистской партии Скорца отправился домой. Этот факт весьма примечателен: дуче, получивший, может быть, самый тяжелый удар в своей жизни, сразу поделился печальной новостью именно с Клареттой — женщиной, от которой он безуспешно пытался избавиться и которая оказалась ему необходимой в столь тяжкую минуту.

На следующий день личная драма Муссолини достигла кульминации: из всемогущего дуче он превратился в отставного диктатора, безропотно принявшего свое поражение. Напросившись на внеочередной прием к королю в надежде на его поддержку, Муссолини сам ускорил драматическую развязку. Дворец монарха был не лучшим местом для ареста, но у заговорщиков уже не оставалось выбора. «Надеюсь, вы не испытываете иллюзий в отношении того, как к вам относятся итальянцы, — дребезжащим голосом прогнусавил король на пьемонтском диалекте. — Вы самый ненавистный человек в Италии. У вас нет ни одного друга, кроме меня. О своей безопасности можете не беспокоиться. Я позабочусь об этом. Я решил, что маршал Бадольо — это тот человек, который сейчас нужен стране». Дуче вяло выразил опасение, что его уход спровоцирует беспорядки, но король уже не слушал.

При выходе из дворца Муссолини был остановлен капитаном карабинеров Виньери, который предложил ему сесть в санитарную машину с наглухо зашторенными окнами. Дуче повиновался, машина в тот же миг рванула с места и выехала из дворцового парка через запасные ворота. Охрана диктатора так и не дождалась своего патрона. Миновав несколько кварталов Рима, автомобиль остановился во внутреннем дворе казармы карабинеров. Только тут Муссолини понял, что оказался под арестом.

В тот же день вечером по радио было передано сообщение об отставке с поста премьер-министра «кавалера Бенито Муссолини». В стране сразу вспыхнули волнения. Глубокая ненависть и отвращение к фашизму наполняли тех, кто свергал статуи Муссолини и сжигал его портреты, кто громил помещения фашистской партии и ее организаций, кто избивал фашистов, срывая с них значки и форму, кто участвовал в многотысячных митингах и демонстрациях, жадно внимая речам антифашистских ораторов, вышедших из подполья. На Севере Италии стихийно началась всеобщая антифашистская забастовка. Маршал Бадольо ввел военное положение, установил комендантский час, бросил регулярные воинские части на подавление народных выступлений. Опасаясь за свою жизнь, многие фашистские функционеры обращались за помощью к полиции и карабинерам, но ни один из этих «рыцарей дубинки и касторки» не шелохнулся в защиту «любимого дуче», которому еще не так давно все они клялись в преданности до гроба.

Но сам Муссолини ничего этого не знал. В первые дни после ареста он еще не представлял себе в полной мере опасности, которая ему угрожала, и просил маршала Бадольо отправить его в «Рокка делле Камминате», где жили младшие дети Романо и Анна-Мария. Все, кто видел Муссолини после ареста, отмечают, что это был инертный, безропотный, покорный, не пытавшийся протестовать, безразличный ко всему человек, сломленный и увядший. «Я считаю себя на три четверти трупом, — писал он в письме своей сестре Эдвидже. — Я ни о чем не жалею и ничего не хочу». Дуче мгновенно скис, ницшеанский «сверхчеловек» кончился. Подарок Гитлера к его 60-летию — 24-томное собрание сочинений Ницше в голубом переплете — выглядел бы издевкой, если бы не был приготовлен заранее, еще до падения диктатора.

Вопреки ожиданиям дуче, под предлогом обеспечения его же безопасности, утром 27 июля он был вывезен в порт города Гаэта и посажен на корвет «Персефона», который вскоре бросил якорь у острова Понца. Десять дней он содержался в полной изоляции, а затем был перевезен на маленький остров Мадцалена у северного побережья Сардинии, почти целиком занятый итальянской военно-морской базой.

В течение трех недель Муссолини не покидал своего убежища. Он читал жизнеописание Христа, но строчки расплывались перед глазами, а мысли вновь и вновь возвращались к событиям недавнего прошлого. Дуче пребывал в состоянии глубокого уныния, уже не помышлял о возврате к активной политической деятельности и даже толком не представлял, что творится в мире. Ему было дозволено переписываться с женой, но о Кларетте Петаччи он не имел никакой информации.

Ракеле узнала об аресте супруга в тот же день — какой-то анонимный «доброжелатель» позвонил ей по телефону и сообщил эту «радостную весть». Несмотря на начавшиеся антифашистские выступления, лично Ракеле ничто не угрожало. Однако по совету друзей она все-таки покинула виллу «Торлония» и укрылась в доме привратника. Но здесь ее ожидало потрясение гораздо большее, нежели известие о падении режима. Жена привратника Ирма работала уборщицей в палаццо «Венеция» и была хорошо осведомлена о сожительстве Муссолини с Петаччи. Когда в разговоре с Ракеле она мимоходом упомянула фамилию Кларетты, та поинтересовалась, кто это? Тут женщина сообразила, что сболтнула лишнего, но было уже поздно. Ракеле не отставала с расспросами до тех пор, пока Ирма не рассказала все, что знала. Конечно, трудно поверить, будто супруга диктатора свыше десятка лет оставалась в полном неведении о скандальной любовной связи мужа, которая навязла в зубах у всей Италии. Но сама Ракеле в воспоминаниях предлагает читателям именно эту версию. Спустя несколько дней она уехала из Рима в «Рокка делле Камминате» и сообщила об этом Муссолини.

Для Кларетты падение дуче стало глубокой личной трагедией. Она не знала, где он и что с ним происходит, но понимала, что в начавшемся переполохе вряд ли сумеет найти «своего Бена». Вместе с семьей Кларетта бежала из столицы, поскольку находиться в городе, охваченном антифашистскими выступлениями, было крайне опасно. Петаччи неплохо устроились в доме Мириам и ее супруга маркиза Бод-жиано, расположенном в самой северной части Италии на озере Маджоре. Однако спустя несколько дней им всем, кроме самого маркиза, пришлось сменить уют шикарной виллы на более аскетичную обстановку тюрьмы замка Висконти в Новаре. Они были арестованы как члены ближайшего окружения свергнутого диктатора, хотя формальным поводом послужила нечистоплотная коммерческая деятельность Марчелло Петаччи.

В заключении Кларетта пребывала в состоянии крайнего возбуждения: не находила себе места, мучила охрану нескончаемыми претензиями, требовала сообщить ей, где дуче. В те дни ее дневник пополнился обширными признаниями в любви к Муссолини. Казалось, переживания до крайности обострили ее чувство. Она сравнивала себя с птицей, которая случайно залетела в комнату и в поисках выхода билась головой о стену. Впервые за весь период знакомства с дуче Кларетта оказалась далекой и оторванной от него, впервые она была лишена возможности видеть и слышать своего возлюбленного, впервые она не знала, что с ним происходит. Разлука казалась вечной, а безнадежность сводила несчастную женщину с ума. И она начала писать письма Муссолини, отправляя их по адресу его бывшей резиденции в палаццо «Венеция». «Я не знаю, дойдет ли до тебя мое письмо, или они уничтожат его, но пусть знают, что я люблю тебя еще больше, чем прежде, и готова кричать об этом на весь свет».

Письмо не дошло и не могло дойти до Муссолини. 18 августа над островом Маддалена пролетел немецкий самолет-разведчик. Охранники Муссолини забеспокоились и спустя десять дней отправили пленника на высокогорный зимний курорт Гран-Сассо, в гостиницу «Кампо императоре», расположенную на высоте 6 тысяч футов над уровнем моря. Здесь режим содержания экс-дикгатора стал менее жестким: он получал газеты, слушал радио, играл в карты с солдатами, гулял в сопровождении офицера охраны в радиусе сотни метров от отеля. 10 сентября дуче услышал по радио Алжира, что одним из условий сепаратного перемирия Италии с союзниками по антифашистской коалиции, о котором объявили вечером 8 сентября, была его выдача в их руки. Встревожившись не на шутку, он заявил начальнику охраны, что живым в руки англичан не дастся.

В тот день Муссолини еще не знал, что это условие было нарушено. Как только о перемирии стало известно гитлеровцам, они немедленно перекрыли границы Италии и за два дня оккупировали всю страну, столкнувшись с дивизиями Объединенных Наций в нескольких километрах южнее Неаполя. Король со своей свитой и правительство маршала Бадольо бежали из Рима на юг, в Бриндизи, где к тому времени уже располагались англо-американские части. В панике, суете и спешке побега ни Виктор-Эммануил, ни Бадольо не отдали каких-либо распоряжений о судьбе опасного пленника из «Кампо императоре». Трудно поверить, что это произошло случайно, ибо они не могли не отдавать себе отчета в политических последствиях, к которым могло привести его освобождение. Есть версия о том, что представители Бадольо сумели договориться с А. Кессельрингом, командующим гитлеровскими войсками в Италии, об обмене дуче на возможность беспрепятственного побега из Рима королевской семьи и правительства. Это предположение подкрепляется тем фактом, что королевский кортеж без помех проследовал к побережью, тогда как немецкие парашютисты уже контролировали многие дороги в окрестностях Рима. Кроме того, путь беглецов пролегал вблизи горного массива Гран-Сассо, и им не стоило большого труда прихватить дуче с собой. Однако документальных подтверждений этой версии не существует. Если Виктор-Эммануил и Ба-дольо в те сумбурные часы и вспоминали о Муссолини, то принять окончательное решение и отдать приказ о его ликвидации ни тот, ни другой не отважились. Одним словом, Муссолини опять крупно повезло.

…12 сентября выдалось безоблачным и ясным. Но все еще теплое сентябрьское солнце не разгоняло депрессию, в которой давно пребывал дуче. После обеда он по старой привычке просматривал газеты, время от времени погружаясь в легкую дрему, как вдруг откуда-то сверху послышался гул моторов. Муссолини быстро подбежал к окну и высунулся наружу: самолетов уже не было видно, но прямо над отелем бесшумно парила дюжина планеров, выискивавших подходящее место для посадки. Одна за другой крохотные машины плавно опускались на лужайку позади гостиницы, из них выскакивали люди в камуфляжной форме и с немецкими «шмайссерами» наперевес. Двое быстро установили ручные пулеметы, а остальные бросились к отелю. «Не стреляйте, не стреляйте, не надо крови!» — закричал Муссолини итальянским солдатам, охранявшим гостиницу. Но его волнение оказалось напрасным: карабинеры спокойно взирали на бегущих гитлеровцев, даже не пытаясь снять оружие с предохранителей. Со стороны фуникулера появилась еще одна группа немецких солдат, среди которых был итальянский генерал Солети, бурно размахивавший руками и кричавший, что все в порядке.

Ни единого выстрела не прозвучало, расчет капитана СС Отто Скорцени, которому Гитлер поручил найти и освободить Муссолини, оказался точен. Операция по похищению дуче стала классическим примером диверсионного акта, осуществленного по всем законам жанра: дерзкого, чрезвычайно рискованного, быстрого и эффектного. Скорцени целый месяц усердно рыскал по Италии в поисках места заточения Муссолини. Добыв наконец точные координаты, он разработал план, граничивший по степени риска с авантюрой. Планеры могли быть отнесены ветром или разбиться при посадке, охрана могла оказать сильное сопротивление, пути к отступлению могли быть легко отрезаны, да мало ли что еще могло произойти. Однако акция была задумана красиво, а осуществлена — блестяще. Взлетев на второй этаж отеля, Скорцени театральным жестом распахнул перед дуче «дверь на свободу». «Я знал, что мой друг Адольф Гитлер не покинет меня», — пролепетал ошарашенный пленник. «По правде говоря, — пишет в своих воспоминаниях Скорцени, — человек, находившийся передо мной, одетый в явно широкий для него гражданский костюм далеко не элегантного покроя, вовсе не походил на фотографии, которые я видел до этого. Черты его лица не изменились, но он очень состарился. На первый взгляд казалось, что он тяжело болен, и это впечатление усиливалось небритой бородой и особенно короткими волосами, которые покрывали обычно голый череп».

Спустя четверть часа нехитрые сборы были закончены. Грузный дуче в сопровождении Скорцени с трудом втиснулся в маленький самолетик «физелер-шторьх», сумевший приземлиться на крохотной и неровной площадке. Теперь ему предстояло разогнаться на коротком расстоянии перед обрывом, но мотор не заводился. Летчик, капитан Герлах, один из асов немецкой авиации, принял решение завести мотор на ходу. Это было чрезвычайно опасно, так как недостаток скорости неминуемо перевел бы перегруженный самолет в штопор. Дуче, имевший лицензию пилота и не раз садившийся за штурвал, вмиг оценил степень угрозы. Но ему повезло и на этот раз. Самолет все-таки набрал нужную скорость и вскоре доставил Муссолини на военный аэродром в Пратика ди Маре. Никакой необходимости в столь рискованном перелете не было: дуче мог спуститься на фуникулере и беспрепятственно добраться до ближайшего аэродрома. Однако в этом случае эффект от «блистательной операции» Скор-цени был бы утрачен. Задуманный спектакль или «спортивный трюк», как выразился генерал Солети, следовало выполнить до конца. В Пратика ди Маре дуче пересел в большой военный самолет, доставивший его в Вену, а затем в Мюнхен, где он встретился с семьей.

Ракеле с детьми жила в «Рокка делле Камминате» под надзором местных военных властей и полиции. В быту семья не испытывала каких-либо неудобств, и ей ничто не угрожало. Ракеле не имела представления о том, где находится муж, но она получала от него письма и отвечала на них. После оккупации Италии гитлеровцами охрану замка взяли на себя солдаты СС, но уже через несколько дней Гитлер прислал за семьей Муссолини самолет, который перевез ее в Мюнхен. В своих воспоминаниях Ракеле пишет, что этот жест фюрера произвел на нее сильное впечатление и она испытывала к нему глубокую благодарность.

Встреча с мужем была очень бурной и трогательной. Слезы, объятия, поцелуи, радостный визги неумолкаемое щебетание детей — все это слилось в едином восторженном порыве и на какое-то время заставило забыть о той боли, которую Ракеле испытывала после рассказов прислуги о Кларетте Петаччи. Она чувствовала себя глубоко униженной и оскорбленной. Ничего подобного прежде не случалось: любовницы мужа появлялись и рано или поздно исчезали, но семья всегда оставалась на первом плане и приумножалась. Ракеле по-настоящему вступала в бой лишь тогда, когда ощущала угрозу благополучию своего гнезда, как в случаях с Идой Дальсер и Маргеритой Сарфатти. Но в те годы она была еще молода и способна конкурировать с ними по части женских ласк. Новая же соперница в этом смысле оказалась совершенно недосягаема. Кроме того, она сумела так привязать к себе Бенито, что их связь тянулась целую вечность и приносила ей, как люди говорят, немалую пользу. Ракеле не могла все это сразу забыть и простить. Она лишь выжидала подходящий момент, чтобы выплеснуть в лицо Муссолини свою обиду и горечь.

Дуче был жалок. В ответ на сыпавшиеся на него градом обвинения он поначалу смиренно молчал, ибо возразить было нечего. Глядя на распалявшуюся жену, он ничего не отрицал, не оправдывался, но и не раскаивался в содеянном. Однако ссора набирала обороты, Муссолини тоже начал заводиться. Дело кончилось громкой бранью, хлопаньем дверьми и чуть было не дошло до драки. Тем не менее пар был выпущен, и Ракеле считала инцидент исчерпанным. Дуче тоже так думал. Во время заточения он не имел никаких сведений о Кларетте и лишь изредка вспоминал о ней. Все, что было связано с Пе-таччи, казалось ему далеким прошлым, возврата к которому быть уже не могло. Его единственным и искренним желанием было уйти на покой, уединиться где-нибудь в глуши, никого не видеть и не слышать.

И Муссолини сказал об этом Гитлеру, когда они встретились впервые после «чудесного спасения».

Но фюрер не для этого освобождал «своего друга». Ему нужен был прежний дуче — самоуверенный, мнящий себя великим, но при этом послушный, а главное — способный возродить в Италии фашизм. Муссолини был необходим как символ веры, вокруг которого еще можно было собрать остатки разбежавшегося воинства. Поэтому Гитлер не скрывал своего разочарования и злости на расквасившегося дуче, отчитывал его как провинившегося школяра. «Что это за фашизм, если он тает как снег под лучами солнца?» — грозно вопрошал фюрер. Вопрос был поставлен жестко: или Муссолини при помощи немцев вновь становится главой нации, возвращает Италию в стан союзников Германии и наказывает предателей, или Гитлер берет на себя «заботу о судьбах итальянцев». Выбора не оставалось, и Муссолини пришлось согласиться с уготованной ему ролью жалкой марионетки нацистов.

Муссолини и членов его правительства разместили на Севере Италии в небольших селениях на берегу живописного озера Гарда. Дуче провозгласил создание новой, «социальной республики», назначил префектов, въехал в подготовленную для него резиденцию, и на том его суверенные действия кончились. Реальная власть принадлежала представителю рейха в Италии Ранну, командующему войсками маршалу А. Кессельрингу и ответственному за безопасность генералу СС К. Вольфу. Муссолини находился под усиленной охраной эсэсовцев, телефонная и телеграфная связь его правительства осуществлялась немцами, а вся обслуга в доме, включая парикмахера и массажиста, состояла на службе у гестапо. Каждый шаг и каждое слово дуче немедленно становились известны Вольфу, которого Муссолини в минуты отчаяния называл «своим тюремщиком».

Все, что он писал, ложилось на стол Ранну и проходило жесткую цензуру.

Гитлер внимательно следил за обстановкой в Италии. Еще в Мюнхене, требуя наказания предателей, фюрер имел в виду тех, кто на заседании Большого фашистского совета голосовал за резолюцию Гранди. «Графа Чиано я считаю четырежды предателем: он изменил родине, фашизму, союзу с Германией и семье». Муссолини невнятно пробормотал в ответ, что Чиано, мол, является отцом его внуков, но Гитлер пропустил эти слова мимо ушей.

Через несколько дней после этого разговора дуче ужинал с «провинившимся» зятем и дочерью в замке под Мюнхеном. После переворота всему семейству Чиано (у Галеаццо и Эдды было трое детей: Фа-брицио, Раймонда и Марцио) удалось бежать из Рима с помощью подполковника гестапо Готтля. Они хотели сразу отправиться в Испанию или Латинскую Америку, но напрямую попасть туда не смогли. Чиано просил дуче помочь им в этом, но никаких конкретных обещаний не получил. Муссолини хотел забыть прошлое и даже подумывал о возможности вновь сделать зятя министром. В тот момент он еще не предполагал, что участь Чиано уже решена. Семья находилась под негласным надзором гестапо, и 19 октября все тот же подполковник Готгль с ведома и согласия Гитлера арестовал Чиано и передал его в руки итальянской полиции.

Из 19 членов БФС, голосовавших за резолюцию Гранди, удалось схватить только шестерых. Главной фигурой среди них был, безусловно, граф Чиано. Фюрер настаивал на публичном наказании «изменников», и Муссолини понимал, что сведение счетов с заговорщиками являлось для него своеобразным «пробным камнем». Кроме того, судебное разбирательство позволяло свалить на «предателей» свою вину за прежние ошибки и неудачи. Поэтому, когда 7 января 1944 года к дуче пришел за инструкциями председатель спешно воссозданного Особого трибунала Веккини, Муссолини его величаво напутствовал: «Действуйте, ни на кого не оглядываясь, в соответствии с вашим сознанием и справедливостью». На деле это означало: исход вам известен, а я умываю руки. В тот же день дуче признался своему секретарю Дольфину: «Прошлой ночью я пережил внутренний кризис. Для меня лично Чиано уже мертв. Те, кто голосовал за резолюцию Гранди, должны быть осуждены».

И все же шанс на спасение у Чиано был. Его жена Эдда вступила в контакт с Г. Гиммлером и Э. Кальтенбруннером, пытаясь выторговать у них жизнь супруга в обмен на его дневники, в которых содержалась информация, компрометировавшая Риббентропа. В окружении Гиммлера был разработан план, в соответствии с которым Чиано надлежало переправить в Венгрию, далее в Турцию, откуда он мог бы информировать Эдцу о своей безопасности. Однако вечером 6 января, когда Кальтенбруннер подписал приказ об освобождении Чиано, Гитлер по наводке Риббентропа позвонил начальнику службы гестапо в Северной Италии генералу Гарсте-ру и приказал прекратить всякие операции по Чиано. Фюрер не забыл и не простил его антигерманской фронды. Потерпев неудачу, Эдда обманула бдительность охранников и вместе с детьми бежала в Швейцарию (после войны Эдда все-таки опубликовала дневники мужа).

Вечером накануне казни «баловень фашистского режима» принял таблетки с ядом, которые ему любезно предоставила некая фрау Бетц — приставленная к Чиано сотрудница гестапо, пытавшаяся выудить у своего подопечного тайну его дневников.

Но попытка самоубийства не состоялась: таблетки оказались фальшивыми. «Я должен умереть дважды!» — в ужасе воскликнул Чиано. В его камеру неслышным шагом вошел священник дон Киот. Чиано исповедался. «Я хорошо знаю моральную атонию моего тестя, — безучастно произнес он. — Если упрется, становится хуже Макиавелли. И потом, как он может не хотеть того, чего хочет Гитлер?» На следующее утро, в последний раз идя по тюремному коридору, Чиано громко проклинал некогда обожаемого им тестя. «Мы все захвачены одним штормом, — кричал он. — Скоро придет и час Муссолини! Насилие всегда оборачивается против себя самого!» «Всемогущий» Чиано понял это слишком поздно.

Экзекуция состоялась утром 11 января на полигоне форта Сан-Про коло в пригороде Вероны. 30 чернорубашечников выстроились на расстоянии 12 метров от осужденных. По принятому среди фашистов обычаю «предателей» привязали к стульям и усадили спиной к карателям. За происходившим внимательно наблюдали эсэсовцы, сбоку была установлена фотокамера. Иерархи погибали с криками: «Да здравствует дуче!» Чиано не проронил ни звука.

В тот же день Муссолини пригласил к себе дона Киота и попросил рассказать о подробностях казни. «Трагедия разыгралась так, как вы этого хотели», — начал говорить священник. «Но ведь так решили судьи», — слабо попытался протестовать дуче. «Это были ваши судьи», — отрезал дон Киот. В глазах сидевшего перед ним человека священник прочел мольбу не задавать ему вопроса о помиловании. Дело в том, что прошение о помиловании осужденных было подано, и секретарь фашистской партии Паволини не один час метался в поисках чиновника, который согласился бы его отклонить. Дуче сделал вид, что ему ничего не было известно. По словам дона Киота, в ходе беседы он производил жалкое впечатление одинокого, загнанного в угол человека. «С сегодняшнего дня начинаю умирать и я», — грустно сказал он жене.

Свергнутый итальянцами и униженный немцами, дуче отчетливо понимал, что его время прошло, что реальной власти уже не вернуть, что как политик, как вождь он мертв. В стране нарастала волна антифашистского сопротивления, разворачивалась полномасштабная гражданская война. Фашистские части, набранные на контролируемой нацистами территории и находившиеся под общим командованием Муссолини, отступали под напором англо-американских войск и проводили карательные акции против партизан. Дуче был прекрасно осведомлен об экзекуциях: ему периодически докладывали о них и показывали снимки казненных. Он и сам неоднократно отдавал прямые приказы о расстрелах дезертиров и партизан.

Муссолини попытался пустить в ход и старое, проверенное оружие — социальную демагогию, но его уже никто не слушал, ибо каждый здравомыслящий человек невольно задавался вопросом: почему же всего этого не было сделано раньше? «Если бы я сейчас обещал итальянцам золотые монеты, то никто не поверил бы, — печально признавался дуче своим близким. — Если бы я стал раздавать эти монеты, то их брали бы с глубокой уверенностью, что они фальшивые. А если специалисты сказали бы, что они подлинные, то итальянцы подумали, что теперь золото ничего не стоит. Дело обстоит именно так, и ничто не может этого изменить».

В быту Муссолини совершенно опустился и деградировал физически: заметно постарел, сгорбился и обрюзг. Его глаза ввалились, щеки обвисли, а дряблый живот нависал над ремнем, стягивавшим армейскую гимнастерку. От былой грозности и решительности на лице не осталось и следа.

Каждое утро к дуче заходил его личный врач А. Поцци. Он наблюдал у пациента нарастание типичных проявлений психоза: страх, раздражительность, мания преследования, обостренное восприятие мелких неурядиц и т. д. «Заботливый» фюрер приставил к «другу Бенито» персонального доктора — профессора Захариа, пытавшегося лечить его язву. Немецкий «эскулап» сразу отменил молоко, которым постоянно питался дуче, и пациенту стало лучше. Тем не менее, по свидетельству Захариа, Муссолини был «явной развалиной и совершенно очевидно находился на краю могилы». Его состояние лекарь определял как «тяжелый физический и моральный коллапс, лишающий энергии и движения мысли».

Целыми днями дуче бесцельно слонялся по комнатам, заводил разговоры на ничего не значащие темы, впадал в уныние и предавался мрачным размышлениям. Он был апатичен, ни к чему не проявлял живого интереса, иногда приходил на службу, как правило, небритым, в несвежей рубашке и грязных туфлях. Текущие дела правительства его не волновали, и он все перепоручал министрам. По старой привычке Муссолини оставлял вечерами свет в своем кабинете и иногда через служебный вход отправлялся к Кларетте Петаччи, которая вновь оказалась рядом.

Пассия дуче провела в тюрьме замка Висконти 45 дней и ночей. Она не теряла надежды на встречу с Муссолини и при первой же возможности попыталась вырваться на волю. За Клареттой присматривали монахини, но они же и передали ее письмо брату Марчелло, который немедленно отправился в немецкий штаб в Новаре и сообщил гитлеровцам о местонахождении любовницы дуче.

Люди из гестапо ухватились за эту возможность. Они вызволили Кларетту и ее семью, а заодно приставили к столь ценной даме опытного телохранителя — молодого, бравого майора СС Франца Шоглера. Его главной задачей была не столько охрана Кларетты, сколько вытягивание из нее информации о настроении и замыслах дуче. В этой связи некоторые биографы Муссолини со ссылкой на некие обнаруженные в 1995 году в Швейцарии документы пишут о том, что женщина была завербована гитлеровской разведкой.

Такое утверждение представляется некоторым преувеличением. Во-первых, потому что сам факт вербовки не установлен документально; во-вторых, потому что Кларетта столь глубоко и искренне любила Муссолини, что никогда не согласилась бы шпионить за своим возлюбленным или причинить ему какой-то вред. В письме Витторио Муссолини, старшему сыну дуче, она честно призналась: «Я никогда и ничего не просила у вашего отца. И мне бы очень хотелось, чтоб вы знали: ради него я готова на все, я готова отдать за него свою жизнь». Когда Кларетта писала эти строки, вряд ли она предполагала, что они станут пророческими.

Однако не вызывает сомнения тот факт, что любовница дуче действительно стала для немцев важнейшим источником информации. Она не скрывала от Шоглера того, что знала, и делала это осмысленно, поскольку была глубоко убеждена, что гитлеровцы не предадут Муссолини и в конечном счете помогут ему уцелеть. Они перевезли Кларетту в Гардону, временно поселили на квартире по соседству с японским дипломатом и устроили встречу с Муссолини. Ее восторгу не было предела. Дуче обрадовался любимой женщине, старые чувства еще тлели, и он дал согласие на ее размещение где-нибудь поблизости.

Пронырливый Буффарини-Гвиди вновь взял в свои руки дело устройства личной жизни диктатора. Он подыскал пустующую виллу «Фьордализо» в парке некогда принадлежавшей поэту-флибустьеру Габриэле Д’Аннунцио виллы «Витториале». Здание было расположено на самом берегу озера Гарда, почти напротив новой резиденции Муссолини. Их разделяла неширокая водная гладь, которую можно было за четверть часа преодолеть на лодке, но дуче предпочитал пользоваться небольшим «фиатом», для видимости оставляя официальную машину перед центральным входом в свою резиденцию.

Их встречи были нечастыми и грустными. Муссолини приходил в подавленном состоянии, ласки и воркование возлюбленной уже не радовали, как прежде. Кларетта нежно обнимала его за шею, гладила мягкой, теплой рукой щетинистые щеки, старалась поудобнее устроить дуче на диване и обложить его мягкими подушками, которые он так любил. Но дом был чужой, сырой и неуютный, майор Шоглер неотлучно находился рядом, перспективы туманны и тревожны. Дуче не скрывал усталости и безразличия ко всему. Его донимали нескончаемые сцены ревности, которые устраивала Ракеле. Она довела мужа до того, что он обратился к Дольману с просьбой подыскать отдельное от семьи жилье; его раздражали невестки и министры; его угнетала драма дочери, написавшей из Швейцарии, что для своей реабилитации перед ней он должен покончить жизнь самоубийством.

Дуче был столь далек в своих мыслях, что Кларет-те иногда казалось, будто он ее не замечает и движется куда-то по инерции. Понимание бессмысленности свиданий и безысходности самого бытия угнетало Муссолини. И тогда в минуты отчаяния он заявлял Кларетте, что больше так продолжаться не может и им пора расстаться навсегда. Женщина начинала рыдать, обнимая дуче и умоляя остаться. Она была глубоко несчастна и искренна в своих порывах, ибо в ее жизни уже не осталось ничего, кроме любви к этому человеку. Каждый день она просыпалась с мыслью о нем, жила ожиданием и надеждой на встречу, терзалась сомнениями о будущем и мучилась от ревности. Кларетта ревновала дуче ко всем и вся, но боялась признаться ему в этом и вызвать раздражение. Ей оставалось лишь изливать свои чувства на страницах дневника и снова ждать, ждать, надеяться и страдать.

Появление старой любовницы не осталось не замеченным Ракеле. Когда она напрямую спросила об этом Муссолини, он не стал отнекиваться, но заявил, что виделся с Клареттой лишь однажды, дабы положить этому конец. Ракеле не поверила супругу. Ее душили обида и ненависть к расфуфыренной сопернице, которая преследовала семью и не собиралась оставить мужа в покое. Чуть ли не ежедневно Ракеле получала письма от друзей и недругов Муссолини, но еще чаще от анонимных авторов. Не щадя ее женских чувств, они живописали подробности свиданий Бенито с «этой женщиной», вокруг которой плелась запутанная сеть интриг. Однажды Ракеле стало известно, что Марчелло Петаччи, по-прежнему пользовавшийся дурной славой, якобы приобрел за огромные деньги скоростной катер, который мог быть использован не только для развлекательных прогулок по озеру, но и для похищения Муссолини. Кто и зачем собирался его похитить, Ракеле не уточняла. Тем не менее она решила поставить точку над і и потребовала у Буффарини-Гвиди организовать ей встречу с Клареттой. Кроме того, она знала, что у соперницы сохранились копии 13 писем Муссолини, которые явно могли его скомпрометировать. Но главным мотивом этого демарша была все-таки не боязнь за судьбу диктатора, а безумная ревность и ненависть к женщине, разрушавшей ее семейный покой.

Кульминация любовной драмы, давно переросшей в фарс, наступила 24 октября 1944 года. Буффа-рини-Гвиди не мог противостоять напору рассвирепевшей Ракеле, но не мог и взять на себя ответственность за возможные последствия такого визита. Поэтому он решил подстраховаться, поставил в известность Муссолини и получил его согласие. То, что произошло вслед за этим, описано обеими женщинами по-разному. В изложении Ракеле сцена выяснения отношений была малоприятной, но относительно мирной. «Я всегда полагала, — пишет она, — что во всех случаях лучше всего спокойно объясниться. Видимо, для Петаччи мой визит стал полной неожиданностью. Она долго не появлялась. Наконец спустилась со второго этажа в домашнем платье. Вид у нее был растерянный. Молодой немецкий офицер, выполнявший функции охраны, сопровождал ее и присутствовал во время всего разговора (он даже обыскал меня)… Я старалась убедить эту женщину, — продолжает Ракеле, — которая, без сомнения, любила Муссолини (из тюрьмы в Новаре она посылала мужественные письма), что мы обе должны пожертвовать своими личными чувствами и переживаниями, нельзя беспокоить дуче в такой трудный для нации момент. Я объяснила ей, что иначе мы поставим себя под угрозу, а она может даже быть убита». Ракеле имела в виду те письма с обещаниями физической расправы над Клареттой, которые она получала от фашистских фанатиков, считавших, что любовница плохо влияет на дуче и мешает ему управлять страной.

В описании Кларетты сцена выглядит более бурной, а поведение Ракеле — более агрессивным. Дрожа от возмущения и гнева, она ворвалась в дом, когда Кларетта еще пребывала в постели. Ей понадобилось время, чтобы немного привести себя в порядок. Затем она спустилась в гостиную первого этажа и расположилась в кресле. Кроме Ракеле, в комнате находились Буффарини-Гвиди и майор Шоглер, явно не скрывавший своего любопытства. Кларетта чувствовала себя совершенно разбитой и больной. Она молчала, теребя в руках носовой платок, и лишь изредка поднимала глаза на стоявшую перед ней женщину, которая, не стесняясь в выражениях, требовала оставить ее мужа в покое.

Молчание любовницы приводило Ракеле в ярость. Ее наступление было столь агрессивным, что Кларетта дважды теряла сознание, и Буффарини-Гвиди с трудом удавалось привести ее в чувство. Очнувшись, она попыталась успокоить разбушевавшуюся гостью. «Успокойтесь, синьора, — с трудом выдавила из себя Кларетта. — Ваш муж любит вас. Он никогда не позволял никому говорить о вас плохо». Затем она предложила Ракеле забрать копии писем Муссолини, но это лишь обострило ситуацию и привело к новой вспышке гнева. В какой-то момент, когда жена дуче вплотную приблизилась к креслу, Кларетте показалось, что она была уже не способна себя контролировать. «Стоя напротив, она уперла руки в бока и, краснея от напряжения, начала оскорблять меня нехорошими словами».

Пытаясь разрядить обстановку, майор Шоглер набрал номер Муссолини и передал трубку Петаччи. «Здесь твоя жена, Бен. Она кричит и ругается, что мне делать?» — «Прекратите скандалить, — вяло промямлил дуче. — С этим действительно пора покончить». В этот момент Ракеле выхватила трубку и набросилась на Муссолини. Он признался, что был осведомлен о ее поездке, но тем самым лишь подлил масла в огонь. Плача навзрыд, Кларетта упала в кресло, закрыла лицо платком и больше уже не отнимала его от глаз. Напоследок, так ничего толком и не добившись, разъяренная женщина еще раз пригрозила, что в недалеком будущем «содержанка» непременно окажется на площади Лорето. Имея в виду одну из миланских площадей, на которой были казнены 15 юных итальянцев, Ракеле вряд ли всерьез предполагала, что ее слова окажутся пророческими.

Придя домой, она дала волю слезам. Муссолини несколько раз звонил ей из резиденции, а вернувшись, попытался утешить. Ракеле не верила его словам, как, впрочем, не верил и он сам. Каждая по-своему, но ему были дороги обе женщины. Они обе глубоко страдали из-за него, обе любили и не могли уступить друг другу. Поэтому спустя некоторое время после скандала страсти улеглись, и все вернулось «на круги своя».

Гибель в объятиях возлюбленной

1944 год был уже на исходе. Он не принес Муссолини и его «социальной республике» ничего хорошего. На Восточном фронте дела шли все хуже, войска Объединенных Наций высадились на побережье Франции, набирало силу партизанское движение в самой Италии, а армия союзников во главе с генералом X. Александером, действовавшая на юге, развернула наступление по всему фронту и сумела существенно потеснить фашистов на север Апеннин. Какой-то «доброжелатель» подсунул дуче переведенную с английского книжку под названием «Процесс Муссолини», в которой анонимный автор угадал одну из его сокровенных мыслей — попасть в руки союзников. В книге верно отмечалось, что в создании неоправданно привлекательного международного образа дуче были повинны и те политические деятели Англии, в том числе Чемберлен и Черчилль, которые до начала войны лили елей на его имя. Захватив Муссолини, Черчилль мог бы реабилитировать себя за прежние восхваления. В выигрыше оказался бы и сам дуче, ибо такой исход давал шанс на выживание.

Еще одна возможность, которую взвешивал Муссолини, — бежать с Клареттой куда подальше, где можно было бы надежно укрыться и тихо скоротать оставшиеся годы. Любовница предлагала с этой целью инсценировать его гибель в автокатастрофе или как-либо еще, а доктор Захариа брался обеспечить безопасный переезд в Испанию. Сам Муссолини обсуждал с начальником полиции Тамбурини план перехода на подводной лодке в Полинезию, Японию или в Аргентину, откуда он получил письмо, написанное одной из его бывших возлюбленных Франческой Лаваньини. Она уже давно обосновалась в этой латиноамериканской стране, но помнила немногие счастливые дни своей юности, проведенные с Бенито, и была готова вновь принять его в свои объятия. Думал Муссолини и о том, чтобы уже сейчас умереть естественной смертью от болезни, а еще лучше — от шальной пули или другой неожиданной напасти. Однако мрачный, безысходный пессимизм обрекал диктатора на пассивное ожидание печального финала. День ото дня кольцо сжималось все уже, не оставляя ни малейших шансов на выживание.

Весной 1945 года Муссолини все же предпринял попытку спастись. Он и прежде вел двойную игру, стараясь через церковные верхи установить контакты с командованием союзных армий в Италии. Но каждый раз приходил неизменный ответ — безоговорочная капитуляция. Вот и теперь, обратившись с предложением «пресечь всякое неконтролируемое и экстремистское движение со стороны иррегулярных частей (партизанские отряды, коммунисты, митинги)», Муссолини обещал распустить фашистскую партию и создать коалиционное правительство «любого направления». Ему все еще казалось, что он олицетворяет в Италии законную власть и с ним можно иметь дело. Оперируя политическими категориями прошлого, дуче совершенно утратил чувство реальности. Поэтому его удивляла та категоричность, с которой союзники по антифашистской коалиции отвергали любое его предложение.

16 апреля 1945 года Муссолини в последний раз провел заседание кабинета министров, объявив о своем решении в течение 48 часов перевести правительство в Милан. На следующий день, вопреки приказу Вольфа оставаться на месте, дуче попрощался с семьей, велел Кларетте собирать вещи и под охраной мощного эскорта укатил в Милан. Вольф к тому времени уже отбыл в Берлин, отдав распоряжение двум эсэсовцам не спускать глаз с Муссолини и в случае попытки к бегству прикончить его.

Дуче остановился в палаццо «Монфорте», где размещалась городская префектура. 21 апреля, в день рождения Рима, он намеревался выступить в театре «Лирико», обратиться к итальянцам с прощальной речью по радио, заказать в кафедральном соборе торжественный молебен по всем погибшим, а затем отправиться защищать «последний редут» в долине Вальтеллина, куда по его приказу должны были прийти 300 тысяч фашистских смертников. Даже на заключительном этапе исторической драмы Муссолини не мог обойтись без театральщины: в центре обороны как символ итальянского героизма предполагалось поместить урну с прахом Данте, доставленную из Равенны. В этой связи Ранн не без язвительности подметил, что общий замысел был хорош, но в нем не хватало одной существенной детали — плана бегства в Германию.

День за днем Муссолини просиживал в своем последнем рабочем кабинете, отдавал бессмысленные и никем не выполнявшиеся приказы, распределял пособия, подписывал приговоры и помилования. Вокруг него вращались какие-то люди, стрекотали пишущие машинки, с непроницаемыми лицами стояли эсэсовцы. Вся империя дуче сократилась до одной итальянской провинции, а префектура Милана напоминала не столько ее штаб, сколько театр марионеток. Состояние «черной меланхолии» все еще сменялось у дуче всплесками отчаянного оптимизма, и в эти минуты он начинал убеждать окружающих в скорой победе при помощи нового секретного оружия. 22 апреля Гитлер из подземного бункера прислал последнюю телеграмму, заверяя, что германский народ вскоре изменит ход войны. Фашистские режимы агонизировали.

Дуче заметался. Теперь его главной заботой стало спасение семьи и Кларетты. Майор Шоглер уже доставил беспокойную подопечную в Милан и поселил в своем доме. Немцы не возражали против ее отъезда в Испанию, как предлагал Марчелло, и даже готовы были предоставить самолет. Дуче эта идея пришлась по душе. Он беспокоился о судьбе своей возлюбленной и даже специально приехал к ней, чтобы убедить ее воспользоваться благоприятной возможностью. Но Кларетта проявила чисто женское упрямство. Она не хотела считаться с доводами рассудка, отвергала все аргументы и просьбы Муссолини, упорно твердила, что без него ей жизнь все равно не мила и что ее единственное желание — быть до конца рядом с ним. «Я иду навстречу судьбе и покоряюсь ей», — писала она в те дни в одном из писем. Можно по-разному относиться к этой женщине, но в глубочайшей любви и безрассудной преданности Муссолини ей не откажешь.

Семья дуче находилась в Гарньяно. 23 апреля он дважды звонил Ракеле, обещая приехать и вывезти их оттуда. Но ситуация менялась очень быстро, партизаны спускались с гор, перекрывали дороги и освобождали города. Ракеле с детьми оказалась отрезанной от Милана, и Муссолини распорядился отправить их на королевскую виллу в Монце, где рассчитывал вскоре присоединиться к ним. Путешествие было опасным: по дорогам передвигались немецкие и итальянские части, громыхали танки и грузовики, брели беженцы и раненые, грохотали взрывы. В любой момент кортеж автомобилей мог налететь на засаду партизан или попасть под налет авиации. Добравшись до Монцы, Ракеле вздохнула с облегчением, но Муссолини на вилле не бьшо.

Несколько дней прошли в тревожном ожидании, но он так и не появился, и вскоре по его приказу семья была перевезена на виллу «Монтеро» в Черноб-био. Ночью 27 апреля Ракеле принесли письмо. Она сразу узнала почерк Бенито и разбудила детей. «Дорогая Ракеле, — писал он, — я нахожусь на последнем этапе жизненного пути. Это последняя страница в книге моей судьбы. Может быть, мы не увидимся более, поэтому я пишу тебе эти строки. Прошу тебя простить мне все то зло, которое я вольно или невольно тебе причинил. Ты хорошо знаешь, что ты — единственная женщина, которую я действительно любил. Клянусь тебе в этом перед Богом и именем нашего сына Бруно. Ты знаешь, что мы должны ехать в Вальтеллину. Постарайтесь добраться до швейцарской границы. Там вы начнете новую жизнь. Думаю, что тебя не остановят на границе, поскольку я всегда им помогал, и, кроме того, вы чужды политики. Если эта попытка не удастся, вам придется сдаться на милость союзников, которые, может быть, будут более великодушны, чем итальянцы. Я вручаю тебе судьбу Анны и Романо, особенно Анны, так как она еще очень нуждается в твоих заботах. Ты знаешь, как сильно я их люблю. Обнимаю и целую тебя и наших детей. Твой Бенито. Комо, 27 апреля 1945 года». У Ракеле сжалось сердце. Она поняла, что это конец.

Письмо перечитывали несколько раз до тех пор, пока все члены семьи не выучили его наизусть. Ракеле не хотела, чтобы этот клочок бумаги, сохранивший последний крик души Муссолини, попал в чужие руки, и сожгла его. Утром произошло чудо — удалось дозвониться до канцелярии дуче. Трубку снял его секретарь Гатти, но едва он успел произнести несколько слов, на другом конце провода послышался голос Муссолини: «Ракеле, наконец-то!» Дуче говорил, что остался совсем один, что его все покинули, что он готов покориться своей судьбе, а ее просит позаботиться о детях. «Надеюсь, — добавил он, — что без меня твоя жизнь будет спокойней и счастливей». Затем Муссолини поговорил с сыном Романо и дочерью Анной-Марией, которые умоляли отца не покидать их. Потом попрощался с Ракеле и вновь попросил у нее прощения. Они оба понимали, что, вероятно, никогда больше не увидятся. Это был их последний разговор.

Следуя указаниям мужа, Ракеле с детьми двинулась к швейцарской границе. Им удалось добраться до города Комо, откуда было послано последнее письмо Муссолини, но ни самого диктатора, ни обещанной им охраны найти там не удалось. Семья стала пробиваться дальше и вскоре достигла пограничного пункта Кьяссо. Здесь их ждали чиновники, предупрежденные дуче. Они обеспечили Ракеле беспрепятственный проход, но на другой стороне швейцарские жандармы жестко объяснили ей, что «Муссолини не проходят». Какая-то предварительная договоренность с властями соседней республики у дуче, видимо, была, но в последний момент благоразумие и природная осторожность швейцарцев взяли верх.

Семья вернулась в Комо и попала в руки американцев. Здесь же Ракеле услышала страшную новость о гибели дуче. Это известие парализовало ее волю. Она потеряла человека, который был смыслом всей ее жизни, источником радости и счастья, трепетных страданий и невыразимых мук. Несмотря на постоянный обман и измены супруга, Ракеле всегда оставалась любящей и преданной женой, уверенной в том, что он все равно принадлежал ей и только ей до последнего вздоха. И Муссолини именно об этом писал ей в последнем письме.

Но к глубокому горю Ракеле примешивалось едкое чувство горечи. Ведь в момент гибели рядом с ним оказалась другая — та, которую она ненавидела всей душой, которая отравляла жизнь ее любимому Бену, которая заслуживала самой суровой кары. Она, а не Ракеле, ловила его последний взгляд, дарила последний поцелуй, стояла рядом перед лицом высшего суда. Жена диктатора горько плакала от боли и обиды…

О гибели Муссолини написаны тысячи страниц на разных языках мира. Однако до сих пор многие события тех трагических дней по-разному воспроизводятся их участниками, до сих пор появляются новые свидетельства и документы, проливающие свет на подробности казни диктатора. Еще больше рождается вымыслов, которые раздуваются журналистами в качестве сенсаций, и их жертвами иногда становятся серьезные ученые. Наиболее достоверной представляется все-таки версия «официальная», то есть созданная со слов непосредственного исполнителя приговора Вальтера Аудизио и партизан, принимавших участие в поимке Муссолини.

Дуче с остатками своего правительства, его документами и ценностями (иностранной валютой, золотыми слитками), позже бесследно исчезнувшими, бежал из Милана в сторону города Комо, расположенного на берегу одноименного живописного озера. Он надеялся найти там верных фашистов, приказ о сборе которых систематически транслировался по радио. Дуче мог уйти с ними в Вальтеллину, чтобы принять последний бой, однако толком никто ничего не знал о его намерениях. Рядом была швейцарская граница, и многие предполагали, что Муссолини будет пытаться искать спасения именно там. По его поручению префект Комо связался по телефону с американским консулом в Лугано, а тот, в свою очередь, — с Алленом Даллесом, шефом американской разведки в Швейцарии, который согласился принять дуче и двух высших иерархов в течение 13 часов. Поскольку американцы уже забросили в Северную Италию специальную группу для поимки дуче, звонок префекта лишь упрощал ее задачу.

Муссолини благополучно добрался до Комо, но никаких чернорубашечников там не оказалось. Его единственной надеждой был Паволини, который рыскал в поисках верных фашистов, готовых сражаться до последнего вздоха. Но Паволини долго не появлялся, и дуче принял решение пробиваться дальше на север в сторону Вальтеллины. Кортеж составлял свыше десятка грузовых и легковых автомобилей, часть из которых принадлежала охранявшим его эсэсовцам во главе с штурмфюрером Бирцером. На одной из машин были дипломатические номера испанского посольства. В ней ехал импозантный молодой человек, имевший документы испанского гражданина (он же — Марчелло Петаччи), и две элегантные дамы, одна из которых — его сестра Кларетта. Их паспорта были заготовлены еще в ту пору, когда обсуждался план перелета семейства Петаччи в Испанию.

В колонне следовала еще одна очаровательная молодая особа, с которой Муссолини, не скрывая удовольствия, прогуливался в парке во время одной длительной остановки. Ее звали Елена Курти Кучатти. Она была дочерью бывшей любовницы дуче Анджелы, предупреждавшей его о заговоре иерархов.

Дуче, похоже уже источавший запах смерти, не проявлял ни малейших донжуанских намерений в отношении белокурой красавицы. И тем не менее вид гуляющей пары вызвал у Кларетты очередной приступ бешеной ревности. Когда Муссолини вернулся в гостиницу, она устроила ему громкий скандал в «лучших традициях» прошлых лет и потребовала, чтобы он немедленно «убрал отсюда эту девчонку!». Истеричные вопли Кларетты разносились по парку, и внизу стали собираться любопытные. Даже близость опасности не убила в людях желания поглазеть на банальную сценку из личной жизни диктатора. Дуче в ярости захлопнул окно и грубо оттолкнул женщину. Падая, она больно ударилась коленом и осталась сидеть на ковре.

Вместо обещанных тысяч Паволини привел лишь два десятка человек. Муссолини утратил всякую надежду на спасение. Его всюду разыскивали, по радио передавали приказ генерала Л. Кадорны, командовавшего объединенными силами партизан, предписывавший найти и арестовать диктатора. Иного пути, кроме дороги вдоль озера, не оставалось: справа высились горные кряжи, слева простиралась водная гладь. Отъехав несколько километров от Менаджо, где дуче провел беспокойную ночь, его отряд пристроился в хвост колонны из 40 немецких грузовиков с солдатами, направлявшимися в сторону границы. Муссолини сидел за рулем своей «альфа-ромео», затем пересел в броневик, которым управлял Паволини.

Живописная, навевающая романтическое настроение трасса, утопающая в густой зелени магнолий и пальм, вяло ползущая среди средневековой застройки провинциальных местечек и проходящая порой у самой кромки воды, таила для Муссолини и его спутников массу неприятных сюрпризов и опасностей. Партизаны были уже повсюду: они спускались с гор, контролировали дороги и связь, проверяли транспорт и пропускали немцев без боя. Гитлеровскому командованию удалось договориться о беспрепятственном выводе из Италии своих подразделений, но итальянским чернорубашечникам путь был закрыт.

В семь часов утра колонна остановилась: дорогу преграждало огромное бревно и куча больших камней. Сверху раздались пулеметные очереди, итальянские фашисты несколько раз выстрелили в ответ, но немцы принимать бой не собирались. Их командир, лейтенант Фальмейер, вступил в переговоры с партизанами из 52-й гарибальдийской бригады «Луиджи Клеричи», и они отправили его в свой штаб, расположенный в горах. Муссолини со своей немногочисленной свитой оказался блокированным на узком участке шоссе, не имея возможности что-либо предпринять. Кто-то предлагал с боем прорываться вперед, кто-то хотел найти катер, чтобы уйти по озеру, но дуче уповал на благополучный исход переговоров и не двигался с места.

Наконец Фальмейер вернулся, но с дурной вестью: партизаны согласились пропустить только немцев, да и то после тщательного досмотра их машин в следующем населенном пункте Донго. Бирцер немедленно обратился к Муссолини: «Ваше превосходительство, прошу вас немедленно перейти в один из грузовиков и надеть солдатскую форму. Они вас не заметят». «Дуче, соглашайся, соглашайся немедленно!» — пылко произнес молодой летчик в синем комбинезоне, стоявший около бронетранспортера. Юноша снял шлем, и Муссолини узнал свою возлюбленную. Ее глаза светились тревогой, а губы слегка подрагивали. «Я не расстанусь с тобой, Бен, чего бы мне это ни стоило», — задыхаясь от волнения, прошептала Кларетта. Муссолини все еще упрямился, делая вид, что не может оставить своих министров на произвол судьбы. Тогда лейтенант СС Кизнат, которому генерал Вольф лично поручил опекать Муссолини, извлек дуче из бронетранспортера, нацепил ему темные очки и каску, надел шинель сержанта «Люфтваффе», сунул в руки автомат и бесцеремонно запихнул в кузов одного из грузовиков. Кларетта ухватилась за борт машины и попыталась влезть следом. Но ее деликатно остановил Бирцер: «Синьора, ваше присутствие может навредить дуче». Грузовик тронулся, но рыдающая Кларетта все еще цеплялась за него и бежала рядом. Потом она быстро вернулась в свой автомобиль, на капоте которого был расчехленный флаг Испании. Партизаны пропустили и эту машину, полагая, что в ней едут дипломаты, но она также подлежала проверке в Донго, смысл которой заключался в том, чтобы выявить среди солдат вермахта итальянских фашистов и арестовать их. Партизаны знали, что в немецкой колонне может находиться Муссолини. Их предупредил об этом священник дон Маннетти, видевший дуче у бронетранспортера. Впоследствии этот факт не предавался широкой огласке, чтобы не компрометировать церковь. Да и сами партизаны были не прочь представить дело таким образом, будто они нашли Муссолини без чьей-либо помощи.

О том, что произошло дальше, рассказывают командир партизанской бригады Педро (граф Пьер Беллини делле Стелле) и заместитель политического комиссара Билл (Урбани Ладзари). Колонна проходила проверку на центральной площади Донго. Вдруг к Биллу подошел партизан по имени Джузеппе Негри и, озираясь по сторонам, с опаской сообщил, что в кузове одной из машин он обнаружил Муссолини. «Я влез на грузовик, — взволнованно рассказывал Негри, — как ты приказал, чтобы проверить документы. Под конец остался один. Он лежал, прислонившись к кабине водителя и прижавшись плечом к левому борту. Его лица не было видно, так как он поднял воротник шинели, а немецкий шлем опустил на глаза. Я направился к нему, чтобы спросить документы, но немцы, сидевшие в машине, задержали меня, говоря на ломаном итальянском: «Друг пьяный, друг пьяный». Я их не послушал и приблизился к лежащему человеку. Около него была куча одеял, одним из которых он прикрывался. Я встал рядом с ним и опустил воротник. Человек продолжал лежать неподвижно. Я увидел его профиль и тотчас же узнал, что это он. Билл, клянусь тебе, это Муссолини! Тогда я сделал вид, что ничего не случилось, и слез, чтобы позвать тебя».

Ладзари подошел к указанной машине и похлопал лежавшего у кабины человека по плечу: «Камерата! (обращение, принятое среди итальянских фашистов)» — ответа не последовало. «Эччеленца (Ваше превосходительство)» «Человек в шинели вздрагивает. Я взглянул на немцев, — продолжает Билл, — молча наблюдают за происходящим. Кое-кто из них бледнеет. Теперь я знаю, кто этот человек.

Тем временем много гарибальдийцев и местных жителей собралось у грузовика. Я взялся за борт и забрался наверх. Я приблизился к безмолвно и неподвижно лежащему человеку. Его шлем опустился на глаза, и воротник полностью скрывает лицо. Я снял с него шлем и увидел лысую голову и характерные очертания его черепа. Я снял с него темные очки и опустил воротник: это был он, Муссолини!.. Между колен у него был автомат, прислоненный стволом к подбородку. Я взял у него оружие и передал шоферу Пиралли, который влез на грузовик.