Помоги проекту - поделись книгой:
Ленинградцы радовались, когда в своих закромах вдруг обнаруживали что-то похожее на еду. «В кухонном столике нашел 3 сморщенных, высохших, с зеленой местами плесенью, картофелины, — читаем в том же дневнике И. Жилинского. — Они превратились в бобовую величину, наполненную будто канифолью. Запах картошки. Оля их устроила на буржуйке распарить, и их мы съели с шелухой, очистив лишь от зелени и грязи. Маленькое наслаждение ароматом картофеля, который для нас лишь мечта».[156]
В пищу шло даже то, что трудно себе представить в качестве еды. «Оля подобрала сегодня на улице свежий круглый конский помет, — записано в том же дневнике. — Он замерз. Положила его морозить за окно. Будет мука. Попробуем делать лепешки. На самое голодное, безвыходное положение… Ведь сегодня днем я так испытывал голод, что хотел сушить на плите, потолочь и съесть с чаем древесных опилок, что были на полу, после пилки с мамой дров на кухне».[157] Ели кошек, собак, ворон. «Весь день занимает мысль что бы поесть, — говорится в одном письме. — Мы с папой съели двух кошек, их так трудно найти и поймать, все смотрим собачку, но их совсем не видно. Одно спасение это дуранда, мама печет из нее лепешки. Кое-когда ее удается достать на рынке путем обмена на разные вещи».[158]
На рынках у спекулянтов и перекупщиков можно было обменять на хлеб и другие продукты ценные вещи, одежду, обувь. «Ура! М. И. принесла за крепдешиновое платье 3 кило хлеба», — пишет И. И. Жилинский.[159] Но многие становились жертвами жуликов. Например, одной женщине вместо манной крупы всучили какой-то состав, из которого делался клей.[160]
«Безнадежное положение, — записал в своем дневнике 28 декабря 1941 г. И. И. Жилинский, — смерть надвигается страшная, голодная, но мы как-то атрофированы безысходностью из этого положения. Каждый день все с жадностью прислушиваются к радио — не принесет ли оно новое продвижение наших войск к Ленинграду, но слышим всегда: или дело на месте, или продвигается медленно».[161]
Столь же сложной была в Ленинграде и топливная проблема. С началом блокады город лишился привозного топлива, на котором в основном базировались его промышленность, транспорт и городское хозяйство, а также и значительной части местного топлива, так как районы Ленинградской области, где располагались торфопредприятия и лесоразработки, были заняты противником.
На 1 сентября 1941 г. в Ленинграде оставалось 642 тыс. т угля, что обеспечивало промышленность на 50 дней, электростанции на 100 дней и других потребителей на 60–65 дней. Имевшихся на складах 370 тыс. куб. м дров могло хватить хлебозаводам на 60 дней, столовым на 22 дня, электростанциям на 18 дней. Запасы нефтепродуктов не могли обеспечить и месячной потребности города.[162]
Резко сократилась выработка электроэнергии. Причиной этого являлся не только недостаток топлива, но и то, что такие электростанции, как Волховская, Свирская, Дубровская, оказались за кольцом блокады. Если в первой половине сентября 1941 г. дневная выработка электростанций Ленинграда составляла 6.8 млн квтч, то с 25 декабря она упала до 1 млн квтч. В последующие месяцы произошло еще большее падение выработки электроэнергии. Если в декабре 1941 г. всего было выработано 50 млн квтч, то в январе 1942 г. — 13.07 млн квтч, а в феврале — 7.48 млн квтч.[163] Поэтому были приняты меры к строгой экономии топлива и электроэнергии. С 17 ноября Ленинград погрузился во тьму. С этого дня пользоваться электроэнергией в пределах установленных лимитов разрешалось только в зданиях Смольного, Главного штаба, отделений милиции, райкомов партии, райисполкомов, райвоенкоматов, штабов МПВО, телеграфа, почтамта, телефонных станций, городской пожарной охраны, судебных органов, в госпиталях и больницах, конторах домохозяйств, здании Ленэнерго. 6 декабря прекратилось центральное отопление жилых зданий, 20 декабря на улицах и площадях города застыли троллейбусы, а 3 января 1942 г. остановилось движение трамваев. 52 трамвая, не добравшись до парков, застряли на линиях.[164]
Наступившие холода резко изменили быт блокадного Ленинграда. Зимой 1941/42 г. жилые помещения освещались коптилками и лучинами. Во многих домах не работал водопровод. Всего по городу зимой 1941/42 г. оказались замороженными 6369 домовых вводов или 43 % от общего количества и 91 адрес уличных магистралей протяжением 40 км.[165] Замерзание водопроводов и прекращение подачи воды обусловило и прекращение работы канализационной сети, что привело к значительному загрязнению квартир и домов. «Во дворах ужасно грязно, — записал 27 января 1942 г. в своем дневнике один блокадник. — Туалет и канализация не функционируют. Все отходы выносят во двор. Там вырыты две ямы для отбросов, но вокруг них все так загажено, что к ним не подступиться. Что будет, когда потеплеет? Есть приказ двор вычистить в течение 5 дней. Но нет никого, кто мог бы это сделать. Все так слабы при такой порции хлеба».[166]
Обессиленные люди, проживавшие в домах с замерзшим водопроводом, вынуждены были, выстаивая в длинных очередях, брать воду у водоразборных колонок и в прорубях рек. Для голодных и истощенных людей это было очень тяжелым и непосильным трудом. «Возили мы воду из Невы, — вспоминала Г. И. Петрова. — Это против Медного всадника… там прорубь была большая. Мы на коленочки вставали около проруби и черпали воду ведром… И вот пока довезем эту воду, она, конечно, уже в лед превращается. Приносили домой, оттаивали ее… Приходилось чаще ходить за водой. И было страшно скользко. Спускаться вниз к проруби было очень трудно. Потому что люди очень слабые были: часто наберет воду в ведро, а подняться не может. Друг другу помогали, тащили вверх, а вода опять проливалась».[167]
Не работали бани, прачечные, комнаты обогревались печами-времянками, так называемыми «буржуйками», которые мастерились самими ленинградцами и выпускались местной промышленностью. Но дров не было. «Дрова, — записал в дневнике И. И. Жилинский, — продаются на улицах на саночках по баснословной цене, а больше на продукты. Предлагают дрова на шоколад, который выдается по детским карточкам, и т. д.».[168] За отсутствием дров «буржуйки» топили мебелью, книгами, но «буржуйки», сделанные из кровельного железа, давали тепло пока топились.
«Наша жизнь робинзоновская, — записано в дневнике И. И. Жилинского 30 января 1942 г., — у нас в ходу лучинушка…, забыли баню…, нет парикмахерских, в квартирах, как, например, у нас, температура ночью 2
«Ночевать было, конечно, страшно, — вспоминала К. Н. Дубровина, — …все было выбито, мороз, холод страшный…, два окна забила — одно одеялом, другое старым ковром, так, чтобы хотя не дуло… Но это… лишило меня света. И я приспособилась так: я приходила в темноте и знала, что вот здесь — у меня кровать, залезала в эту нору, как я ее называла, ложилась до утра и в таком холоде… Несколько подушек на себя наваливала».[170]
Очень осложнял обстановку в Ленинграде активизировавшийся преступный мир. Человек в экстремальных условиях проявляет не только свои лучшие человеческие качества — доброту, взаимопомощь, мужество и героизм. Природа человека полна зла, и это зло у отдельных личностей в войну вылезает наружу, что и нашло свое проявление в блокадном Ленинграде.
Преступники грабили квартиры, особенно когда их хозяева, спасаясь от бомб и снарядов, прятались в убежищах, а также квартиры эвакуированных и призванных в Красную Армию, возле булочных и в темных местах вырывали у женщин и стариков хлеб и хлебные карточки, похищали продукты в магазинах, на складах, в столовых. В январе 1942 г. было зарегистрировано 84, а в феврале — 48 случаев ограблений и убийств граждан с целью завладения продуктами питания и продуктовыми карточками. С целью похищения хлеба в этом же месяце было 72 случая нападений на повозки с хлебом и продуктовые магазины. За пять месяцев в столовых было выявлено хищений продовольствия на 260 тыс. р.,[171] что по тем временам было значительной суммой.
На почве голода в Ленинграде развилось своеобразное блокадное воровство. «Мальчишки, особенно страдавшие от голода (подросткам нужно больше пищи), — вспоминал переживший блокаду академик Д. С. Лихачев, — бросались на хлеб и сразу начинали его есть. Они не пытались убежать: только бы съесть побольше, пока не отняли. Они заранее поднимали воротники, ожидая побоев, ложились на хлеб и ели, ели, ели». Но голод доводил некоторых ленинградцев до безумия. В ноябре 1941 г. в городе появилось трупоедство и людоедство. Трупоедство выражалось в обрезании у трупов мягких частей и употреблении их в пищу. Людоеды с целью поедания человеческого мяса убивали людей. Как правило, убивали незнакомых людей, заманивая их в квартиры для обмена товаров на продукты. «Так съели одну из служащих издательства АН — Вавилову, — пишет в своих воспоминаниях Д. С. Лихачев. — Она пошла за мясом (ей сказали адрес, где можно было выменять вещи на мясо) и не вернулась. Погибла где-то около Сытного рынка».[172]
Арестованные людоеды на допросах подробно рассказывали, сколько человек они умертвили и каким способом они это делали. Их рассказы здесь приведены не будут. Не следует из души человека вытаскивать самое мрачное. Скажу только, что людоеды убивали и употребляли в пищу взрослых и детей, родственников и даже своих детей.[173]
Большинство трупоедов и людоедов преступления совершали с целью добывания человеческого мяса для себя. Но были и такие, которые и ели человеческое мясо, и обменивали его на разные вещи. Некоторые добывали человеческое мясо для продажи.
Наибольший размах каннибализм получил в самый тяжелый период блокады, в январе — марте 1942 г. В дальнейшем эти преступления пошли на убыль, но не исчезли вплоть до конца 1942 г. 13 апреля 1942 г. начальник управления милиции Е. Грушко писал председателю исполкома Ленгорсовета П. С. Попкову: «За последнее время число случаев трупоедства в г. Ленинграде резко сократилось, однако еще довольно значительно и идет исключительно за счет похищения трупов и трупных частей с кладбищ: Охтинское, Серафимовское, Волковское, Митрофаньевское, Смоленское и др. Охрана на кладбищах… поставлена плохо. Хищения трупов и трупных частей совершаются в любое время суток. На кладбища приходят с мешками, топорами, где открыто производится расчленение трупов и части тела уносят с кладбища, а сторожевая охрана кладбищ бездействует».[174]
Голод и холод вызвали массовую смертность среди населения Ленинграда. Причиной смертности явилась алиментарная дистрофия — общее заболевание организма, вызванное голодным истощением (главным образом из-за отсутствия белков и жиров) и характеризовавшееся слабостью, исхуданием, отеками и резкими изменениями всех органов и тканей.[175] «…то, что делалось в результате голода, — вспоминал блокадник Е. С. Ляпин, — это было особенно ужасно, как менялся облик человека. Менялся облик, лицо, человек был вроде движущегося трупа, а известно, что это зрелище тяжелое. Эти желтые лица очень страшны, причем заметно остановившийся взгляд. Это не то, что когда болит рука или нога, и человек очень сильно мучается. Тут весь организм расстраивался, часто имелись нарушения психических процессов. Желтое лицо, остановившийся взгляд, заметно терялся голос, нельзя было по голосу судить, мужчина это или женщина, дребезжащий голос, существо, потерявшее возраст, пол».[176]
«Уже в начале декабря, — говорится в отчете управления предприятий коммунального обслуживания исполкома Ленсовета, — в городе все чаще и чаще можно было встретить людей истощенных, с опухшими лицами, отекшими ногами и замедленной походкой, опирающихся при ходьбе на палочки. Наблюдались нередко случаи, когда люди разных возрастов, нередко молодые мужчины, без всякой видимой причины падали на мостовых и панелях и не в состоянии были без посторонней помощи подняться. Некоторые из них поднимались и плелись дальше, не реагируя уже ни на что окружающее… а частично тут же на улице умирали».[177] За неделю с 6 по 12 декабря на улицах города скоропостижно скончался 841 человек, а в январе 1942 г. — 2207 человек. 2559 человек истощенных были подобраны на улицах и отправлены в больницы. В феврале на улицах города скоропостижно скончались 2105 человек.[178] «Умирали сначала мужчины, потому что мужчины мускулистые и у них мало жира, — вспоминает врач Г. А. Самоварова. — У женщин, маленьких даже, жировой подкладки больше. Но и женщины тоже умирали, хотя они все-таки были более стойкими».[179] Умирали женщины, отдававшие свою еду детям. «Так умерла наша сослуживица по издательству — О. Г. Давидович, — вспоминает Д. С. Лихачев. — Она все отдавала ребенку. Ее нашли мертвой в своей комнате. Она лежала на постели. Ребенок был с ней под одеялом, теребил мать за нос, пытаясь ее разбудить».[180]
Некоторым ленинградцам жизнь спасала смерть их близких. После кончины родственников они старались не сдавать их продовольственные карточки и продолжали получать по ним хлеб. «Каждый день канонада, взрывы, разрывы дальнобойных снарядов противника, но все так атрофировались, так всем осточертела эта жизнь, что не уделяют никакого внимания никакому грому, — записал И. И. Жилинский 30 января 1942 г. — Убьют, так убьют — лишь бы наповал и сразу. Один конец. Надоело страдать. У людей умирают родные — мужья, матери, сестры, больные дети. Никто не проронит слезы, как будто идет все нормально. Смерть ближнего, родного в семье приносит жизнь остающимся. Умершего выдерживают в холоде до конца месяца и получают по его карточке хлеб для себя… Сколько покойников есть, но скрываемых! А сколько их ежедневно везут и везут, без гробов, на детских саночках… На улице видишь: человек слаб и приседает на крыльце, так дворник просит не садиться и идти дальше, зная, что он умрет и надо потом его сплавлять в морг. Но если этот хорошо одет, то дворники относятся более почтительно и даже предлагают присесть на табурет — ведь потом он его и разденет. Сколько по городу умирают на улицах, а из морга на кладбище увозят голышами».[181] Известен случай, когда одна женщина спрятала в квартире труп своей сестры и, получая по ее карточкам хлеб, выжила. Видимо, боясь разоблачения, женщина труп не захоронила, и он оставался в квартире и после блокады. И лишь спустя много лет труп, превратившийся в высохшую мумию, был обнаружен новыми квартирантами.[182]
Каждый житель Ленинграда за зиму 1941/42 г. в среднем потерял 22.7 %, а в отдельных случаях и 35–40 % своего веса. Падение веса шло за счет почти полного израсходования жира (до 90–95 %), от потери веса сердца, печени, мышц.[183]
Трагедия пришла в каждый ленинградский дом. Многие семьи вымирали полностью. Вот какую жуткую картину увидел заместитель директора ремесленного училища № 12, посетивший в феврале 1942 г. жилище одного из своих учеников — отличника Кирюшкина, не являвшегося в училище несколько дней. В закопченной комнате ученик уже 18 дней спал на постели вместе с завернутым в полушубок отцом, умершим 18 дней назад. На другой кровати лежала его мать, умершая 14 дней назад. Рядом с матерью лежала также мертвая его 12-летняя сестра, умершая 10 дней назад. В углу копошились две его маленькие сестренки 6 и 8 лет, которых Кирюшкин просил не беспокоить, так как они скоро должны были умереть.[184]
Нельзя без содрогания читать ставший всемирно известным трагический дневник одиннадцатилетней школьницы Тани Савичевой, в котором со страшной последовательностью фиксируется, как один за другим погибали от голода члены большой семьи Савичевых.
«Женя умерла 28 дек. в 12.30 час. утра 1941 г.
Бабушка умерла 25 янв. 3 ч. дня 1942 г.
Лека умер 17 марта в 5 час. утра 1942 г.
Дядя Вася умер 13 апреля в 2 ч. ночь 1942 г.
Дядя Леша 10 мая в 4 ч. дня 1942.
Мама 13 мая в 7 час. 30 утра 1942.
Савичевы умерли. Осталась одна Таня. Умерли все».[185]
Но и Таню не удалось спасти. Ее в тяжелом состоянии в августе 1942 г. по Ладоге вывезли из Ленинграда. 1 июня 1944 г. она умерла от прогрессирующей дистрофии и похоронена в поселке Шатки Нижегородской области.
В ноябре 1941 г. от истощения в городе погибло 11 тыс. человек, в декабре — около 54 тыс. человек. С наступлением холодов, когда в результате резкого обострения продовольственных трудностей, недостатка топлива и отсутствия электроэнергии страдания и лишения ленинградцев достигли апогея, смертность приняла катастрофические размеры. По подведенным в октябре 1942 г. итогам перерегистрации паспортов, осуществленной в июле— августе 1942 г., в Ленинграде, Колпине и Кронштадте в январе 1942 г. умерло 126 989 человек, в феврале — 122 680 человек, в марте — 98 481 человек, в апреле 66 365 человек, в мае — 43 127 человек. Наибольших размеров смертность в городе достигла в январе, феврале.[186] Великий город умирал. Но как писала находившаяся в Ленинграде Ольга Берггольц: «Смерть не дохнула нам в лицо удушающими газами, она просто вошла в каждого из нас как предельная слабость плоти, как грызущий голод, как постоянный ледяной озноб».[187]
Гитлер, стремившийся уничтожить жителей Ленинграда, внимательно следил, как выполняется его указание. В застольном разговоре со своими подчиненными в своей Ставке 9 апреля 1942 г. он заявил: «Ленинград обречен… число его жителей из-за голода уменьшилось до 2 миллионов. Если вспомнить, что согласно сведениям, полученным от турецкого посла в России, даже в городе, куда эвакуировались дипломаты (г. Куйбышев. —
Гитлеровское военное командование, осуществлявшее истребление ленинградцев, тоже пристально наблюдало за «развитием ситуации в Ленинграде». Вот бесстрастное сообщение начальника полиции безопасности и СД от 18 февраля 1942 г.: «Уже в декабре у большей части гражданского населения Ленинграда наблюдалось опухание от голода. Все чаще жители падают на улицах и остаются лежать мертвыми. В январе среди гражданского населения началась массовая смертность. В вечерние часы трупы везут на санках из домов на кладбища, где из-за невозможности разрыть замерзшую землю их просто бросают в снег. В последнее время близкие умерших экономят силы на дорогу от дома до кладбища и сгружают трупы уже по пути — на обочину дороги. Один перебежчик пытался сосчитать в конце января на оживленной улице Ленинграда во второй половине дня провозимые мимо него сани с трупами и насчитал их в течение часа около 100. Часто трупы складываются во дворах или на огороженных свободных площадках. Во дворе одного разрушенного жилого блока штабель из трупов был около 2 м высотой и 20 м длиной. Часто трупы даже не вывозятся из квартиры, а просто оставляются в неотапливаемых помещениях. В бомбоубежищах часто находят мертвых, о вывозе которых никто не думает. Например, в Александровской больнице, в неотапливаемых помещениях, в проходах и во дворе находится 1200 трупов. Уже в конце января количество ежедневно умиравших от голода и холода составляло 2–3 тысячи человек.
В конце января в Ленинграде ходил слух, что ежедневно умирает уже около 15 тысяч человек, и в течение трех последних месяцев от голода умерло уже 200 тысяч человек. Но это по отношению ко всему населению не слишком много. Следует, однако, учесть, что количество умерших будет с каждой неделей неслыханно возрастать, если сохранятся теперешние условия — голод и холод. Сэкономленные продовольственные пайки, поделенные на каждого, не имеют значения. В большом числе жертвами голода могут стать дети, особенно — малыши, для которых нет питания. К тому же в ближайшее время ожидается вспышка эпидемии оспы, от которой должно погибнуть много детей».[189]
Чтобы скорее уморить ленинградцев голодом, командование вермахта привлекло профессора Цигельмайера, известного специалиста по вопросам питания, занимавшего должность заместителя интенданта гитлеровской армии. Точно зная, сколько в Ленинграде людей и продовольствия, Цигельмайер высчитывал, когда ленинградцы начнут умирать и сколько потребуется времени, чтобы вымер весь Ленинград. «Я писал справки, — говорил Цигельмайер после войны советскому профессору А. Д. Беззубову, — что люди на таком пайке физически не могут жить. И поэтому не следует рисковать немецкими солдатами. Ленинградцы сами умрут, только не надо выпускать ни одного человека через фронт. Пускай их останется там больше, тогда они скорее умрут, и мы войдем в город совершенно свободно, не потеряем ни одного немецкого солдата». Как видно по словам Геббельса, Ленинград «должен быть уничтожен почти научно обоснованным методом». Потом Цигельмайер говорил Беззубову: «Я все-таки старый пищевик, я не понимаю, что за чудо у вас там произошло».[190]
Если отбросить цинизм и звериную жестокость Цигельмайера, следует сказать, что его заявление о том, что «люди на таком пайке физически не могут жить», было правильным.
Действительно, продолжительность жизни при энергетической ценности пищи от 403 до 1009 калорий в сутки при физиологической норме 3200 калорий может составлять не более месяца. Но так как такой паек ленинградцы получали два-три месяца, то они все должны были умереть. Но этого не произошло. И никакого чуда здесь не было. Цигельмайеру не суждено было в этом разобраться.
Российские ученые-медики предполагают, что «в роковые моменты в организме пробуждаются неведомые ранее скрытые резервы и реализуется возможность противостоять умиранию». И этим резервом при полном голодании, единственным, по их мнению, источником существования были собственные структуры организма, доказательством чего являлось полное исчезновение жировых отложений и резкое уменьшение массы сердца, печени, селезенки.[191] У человека, умершего от дистрофии, оставались неизменными только мозг и почки.
В то же время ученые считают, что выживанию блокадников мог способствовать и психоэмоциональный фактор, о чем Цигельмайер тоже не мог знать. Профессор М. В. Черноруцкий, сам переживший блокаду, писал: «Нам приходилось видеть немало случаев, когда ослабление воли к жизни, упадок сил и отказ от привычного ритма жизни при прочих равных условиях заметно ускоряли развитие болезненного процесса и резко ухудшали общее состояние больного, приближая неблагоприятный исход. И, наоборот, твердая и целеустремленная воля к жизни, бодрость духа, постоянный оптимизм и неизменная организованность трудового режима вопреки, казалось бы, самой очевидности, „наперекор стихиям“, поддерживали немощное тело и как бы вливали в него новые силы».[192]
Согласны с М. В. Черноруцким и другие ученые медики. Пережившая блокаду в детском доме доктор биологических наук С. В. Магаева пишет: «Многие блокадники убеждены, что выжили только потому, что не позволили себе слечь («залечь», как тогда говорилось) и смириться с обреченностью на смерть. Рабочие, врачи, педагоги и комсомольцы, патрулировавшие промерзшие дома в поисках осиротевших детей, продолжали трудиться из последних сил, а потом из самых последних… По утрам колоссальным усилием воли они превозмогали голод и слабость, вставали с кровати, собирались с силами и шли за хлебным пайком для обессилевших, истощенных голодом детей и стариков. Неимоверными усилиями, преодолевая желание лечь и больше не вставать, они шли на свою ежедневную непосильную, но необходимую работу, от которой зависела жизнь сотен тысяч людей».[193]
Это же отметили А. Адамович и Д. Гранин в «Блокадной книге». «Было и бесчувствие, была черствость, — писали они. — Воровали карточки, вырывали кусок хлеба, обирали умирающих… всякое было, но удивительно не это, удивительно, как много было спасений… Те, кто спасал, те, кто за кого-то беспокоился, кому-то помогал, вызволял и кого-то тащил, те, на ком лежала ответственность, кто из последних сил выполнял свой долг — работал, ухаживал за больными, за родными — те, как ни странно, выживали чаще».[194]
А. Адамович и Д. Гранин обратили внимание и на то, что блокадникам очень помогали коллективизм и товарищество. «Довольно скоро многие почувствовали спасательную силу товарищества, старались соединиться, быть вместе… переходили на так называемое казарменное положение… Главным в казарменном положении, в этой коллективной жизни была взаимовыручка, взаимодействие, которое поддерживало дух».[195]
Важнейшую роль в выживании играла работа блокадников. «Работа заглушала непрестанные, доводящие до безумия мысли о еде. Через работу люди приобщались к жизни страны, от которой они были отрезаны».[196]
Но главным, что помогало ленинградцам выжить в страшные месяцы блокадной зимы 1941/42 г., могли быть дополнительные, кроме блокадного пайка, источники питания.[197]
Наибольшей группой блокадников, имевших дополнительный источник питания, являлись работники столовых, хлебозаводов, госпиталей, продовольственных складов и магазинов. Кроме продуктов, получаемых по продовольственным карточкам, они имели возможность не только потреблять продукты, не предназначенные для них, но и помогать ими своим родным и знакомым и даже продавать похищаемые ими продукты.
Могли блокадники покупать продукты или обменивать их на вещи и ценности на разных рынках города. Но так как продукты продавались и обменивались из-под полы, потому что были похищенными, они, как пишет один блокадник, были «трудно находимыми и трудно доступными». Это потому, что правоохранительные органы, ведя с расхитителями и спекулянтами решительную борьбу, систематически проводили облавы на рынках. И все-таки в эти же месяцы продукты можно было достать по следующим ценам: 100 г хлеба за 30 р., 100 г масла за 70–80 р., 100 г сахара за 30 р., 1 кг хлеба за 200 р. Дамское пальто можно было обменять на пуд картофеля, карманные часы — на 1.5 кг хлеба, валенки с галошами — на 4 кг жмыха, русские сапоги — на 3 кг хлеба. Правда, как записал в дневнике блокадник Н. П. Горшков, «на рынке купить ничего нельзя за деньги. Идет только натуральный обмен». По сведениям и. о. директора горуправления рынками Кириллова, на большинстве колхозных рынков, в особенности на Клинском, Кузнечном, Октябрьском, Мальцевском и Сытном, толкучкой ежедневно пользовались свыше тысячи человек.[198]
Одним из дополнительных источников питания могли быть какие-то запасы продуктов. У некоторых запасливых ленинградцев могли быть не только довоенные запасы, но и накопленные в первый месяц войны до введения 18 июля 1941 г. карточной системы на продукты и даже в какое-то время после 18 июля, когда нормы выдаваемых продуктов по карточкам были достаточно высоки, а некоторые продукты по повышенным ценам продавались без карточек.
Осенью 1941 г. некоторые ленинградцы принимали участие в уборке урожая в пригородных хозяйствах, за что получали картофель и овощи. Кроме этого, позднее, под огнем немецкой артиллерии, они там же добывали из-под снега неубранные овощи.
Отдельные ленинградцы могли иногда получать что-то из продуктов от изредка бывавших в городе родственников или знакомых, находившихся на фронте под Ленинградом, хотя там продовольственный паек был тоже довольно скудным.
Мы не знаем, сколько ленинградцев имели дополнительные источники питания, но несомненно именно эти источники были одной из причин того, что не все ленинградцы, находившиеся в блокированном городе, погибли от голода.
В сложнейшую проблему превратились захоронения погибших. «Сейчас умереть гораздо легче, чем похоронить», — записал в своем блокадном дневнике 13 декабря 1941 г. известный ученый-востоковед А. Н. Болдырев.[199] Захоронения проводились на многочисленных ленинградских кладбищах, в том числе на Пискаревском, Волковском, Татарском, Большеохтинском, Серафимовском, Еврейском, Киновеевском, Богословском и на специально отведенных земельных участках.
Вначале родственники сами отвозили на кладбища умерших родных и близких. Как это происходило, написано в отчете городского управления предприятий коммунального обслуживания: «По городу двигалось множество своеобразных похоронных процессий, а на уличных магистралях, ведущих непосредственно к кладбищам…, они представляли сплошную вереницу… В густой дымке трескучих морозов закутанные человеческие фигуры медленно и молча с сумочками-авоськами двигались по улицам осажденного, непокоренного города, волоча за собой саночки, фанерные листы с уложенными на них в самодельных гробах, ящиках или зашитыми в одеяла или простыни одним или несколькими покойниками, а иногда толкая перед собой ручную тележку с покойником, подпрыгивающим на ней, или двигающие перед собой детскую колясочку с покойником, зашитым в одеяло простынь и усаженным в нее. Перед входами на кладбища скоплялись сотни людей, саночек, тележек, автомашин, детских колясочек.
Конторы кладбищ были битком набиты людьми. Здесь люди ожидали оформления документов… Здесь же толпились так называемые кладбищенские „волки" с ломами, лопатами, топорами и кувалдами. Эти люди, пользующиеся бедствием других, их бессилием, отсутствием на кладбищах штатных могильщиков, за хлеб, крупу, табак, водку, продовольственные карточки нанимались рыть могилы…, но поскольку надзора за их работой со стороны администрации кладбищ не было, а граждане, доставившие покойника, усталые и иззябшие, не всегда могли ждать конца захоронения покойника, то „волки" в отдельных случаях бросали незахороненных покойников на кладбище, иногда отрывали неглубокие ямки-могилы, ставили гроб или укладывали „куклу" (покойник, зашитый в одеяло или простынь), прикрывали его несколько землей или просто снегом и считали свое дело сделанным…
С половины декабря 1941 г. кладбища, особенно Серафимовское, Большеохтинское и Волково, представляли такую картину: перед воротами кладбищ прямо на улице, на самих к кладбищах у контор, церквей, на дорожках, в канавах, на могилах и между ними десятками, а иногда и сотнями, лежали оставленные покойники в гробах и без них, их постоянно работники кладбищ и привлеченные убирали, хоронили в траншеях, но покойников продолжали подбрасывать, и это зрелище оставалось до марта».[200]
Но с усилением голода и холода количество индивидуальных захоронений сокращалось. Главным при погребении умерших был трест «Похоронное дело». Но уже в декабре 1941 г. трест явно не справлялся с захоронением умерших, в городе скапливалось много незахороненных трупов. На 20 января 1942 г. в прозекторских больниц города находилось более 4 тыс. незахороненных трупов. В восьми районных моргах — 5783 трупа, в кладбищенских моргах — 4735 трупов. На Пискаревском кладбище в отдельные дни февраля 1942 г. их количество достигало 20–25 тыс. Они были сложены в штабеля длиною до 180–200 м и высотою до 2 м.[201]
Для рытья траншей, которые становились братскими могилами, были привлечены штаб МПВО, 4-й полк НКВД, 5-е особое строительное управление, располагавшее экскаваторами, и другие организации. Кроме того, в феврале 1942 г. для захоронения трупов на кладбищах было привлечено около 4 тыс. человек. Работы по отрывке траншей с помощью экскаваторов и взрывов проводились круглосуточно. На Пискаревском кладбище с 16 декабря 1941 г. по 1 мая 1942 г. было вырыто 129 траншей. В шести траншеях длиной до 180 м, шириной 6 м было захоронено по 20 тыс. с лишним трупов. Всего с 1 июля 1941 г. по 1 июля 1942 г. под захоронение на кладбищах города и на вновь отведенных участках было вырыто 662 братские могилы длиной более 20 тыс. м, не считая занятых под захоронение песчаного карьера, противотанкового рва, бомбовых воронок на Богословском кладбище и волчьих ям на Серафимовском.[202]
В целях ликвидации накопившихся тел умерших начальник государственной санитарной инспекции Ленинграда М. Я. Никитин предлагал производить массовое сжигание трупов простейшим способом в кострах. Он ссылался на то, что такой способ имел место в истории во время войн и эпидемий как за рубежом начиная со средних веков до наших дней, так и у нас.[203] До костров дело не дошло. Но в феврале 1942 г. трупы стали сжигать в термических печах Ижорского завода, а с марта 1942 г. — и в тоннельных печах 1-го Кирпичного завода. Всего с 7 марта по 1 декабря 1942 г. там было кремировано 117 300 трупов.[204]
Положение Ленинграда зимой 1941/42 г. трудно представить. Вот как описывал его переживший блокаду писатель Н. Тихонов: «Наступили дни, которых не смог бы выдумать самый неуемный писатель-фантаст. Картины Дантова ада померкли, потому что они были только картинами, а здесь сама жизнь взяла на себя труд показывать удивленным глазам небывалую действительность. Она поставила человека на край бездны, как будто проверяла, на что он способен, чем он жив, где берет силы…».[205]
Руководство города — Военный совет фронта, Ленинградская партийная организация, городской и районные советы депутатов трудящихся — проводило огромную работу по спасению жизни населения города. Прежде всего была развернута интенсивная борьба с немецкой артиллерией и бомбардировочной авиацией. Правда, до весны 1942 г. контрбатарейная борьба, которую вела артиллерия Ленинградского фронта и Балтийского флота, носила в основном оборонительный характер. Артиллеристы вступали в борьбу с артиллерией противника, когда она обстреливала город. Это объяснялось недостатком боеприпасов, средств артиллерийской инструментальной разведки, отсутствием корректировочной авиации и другими причинами. Поэтому действия советской артиллерии осенью и зимой 1941/42 г. не были достаточно эффективными, хотя ее удары и наносили урон боевой мощи врага.
С марта 1942 г. борьба с вражеской артиллерией приняла наступательный характер на основе принципа планового уничтожения стабильных батарей противника.[206] В результате обстрел Ленинграда сократился. Если с декабря 1941 г. по март 1942 г. вражеская артиллерия выпустила по городу 20 817 снарядов, то за второе полугодие 1942 г. — 15 747 снарядов, большая часть которых была направлена против советских батарей, ведших контрбатарейную борьбу.[207]
Большую роль в организации борьбы с немецкой артиллерией сыграли командующий Ленинградским фронтом Л. А. Говоров, представитель Ставки Верховного Главнокомандующего Н. Н. Воронов, командующий артиллерией фронта Г. Ф. Одинцов, начальник артиллерии Балтийского флота И. И. Грен, начальники артиллерии армий, командиры артиллерийских частей и подразделений.
Кроме этого, Военный совет Ленинградского фронта 16 сентября 1941 г. обязал исполкомы Ленинградского областного и городского советов в двухдневный срок переселить из наиболее подвергавшихся обстрелам врага южных пригородных районов города и из части Кировского (до виадука), Московского (до виадука у завода «Электросила») и Володарского (до Куракиной дороги) районов больницы, родильные дома, детские сады, а также женщин с детьми. Население, проживавшее в пригородах, переселялось в Парголовский и Всеволожский районы, а проживавшее в Кировском, Московском и Володарском районах — в северные районы города. Переселение производилось в комнаты, освободившиеся в связи с отъездом их владельцев из Ленинграда, а также путем уплотнения жильцов.[208] 20 сентября 1941 г. Военный совет Ленинградского фронта принял постановление о переводе некоторых промышленных предприятий из этих же районов в северную часть города. Двадцать один завод и фабрика были переведены на Васильевский остров, Выборгскую и Петроградскую стороны. Среди переведенных были заводы Ижорский, «Большевик», им. Егорова, Подъемно-транспортных сооружений им. Кирова, Канонерский, фабрика «Скороход», Мясокомбинат им. Кирова. Затем были перебазированы «Электросила», Кировский завод и др. «Электросила» расположилась в основном на «Светлане», Кировский — на Металлическом и четырех других заводах.[209]
Немецкую бомбардировочную авиацию Ленинград встречал сотнями поднятых аэростатов заграждения, артиллерийским и пулеметным огнем, действиями истребительной авиации. В ночь на 5 ноября 1941 г. младший лейтенант А. Т. Севастьянов совершил ночной воздушный таран, в результате которого сбил вражеский бомбардировщик.
В результате успешных действий противовоздушной обороны противник нес большие потери. Из 4306 самолетов, принимавших участие в налетах на Ленинград, в июле — сентябре 1941 г. прорвались к городу только 508 самолетов, из которых 333 были уничтожены в воздушных боях.[210]
К борьбе с последствиями воздушных налетов и артиллерийских обстрелов привлекалось значительное число ленинградцев, входивших в состав формирований МПВО. Так, 19 сентября 1941 г. для ликвидации очагов поражения и спасения пострадавших было привлечено 25 390 человек, 70 автомашин скорой помощи, 103 автонасоса и автоцистерны.[211]
Руководством города принимались меры для решения продовольственной проблемы. Здесь важную роль играла сеть общественного питания, которая серьезно помогала жителям. Количество столовых, в которых они питались по своим продовольственным карточкам, все время увеличивалось, и к 1 февраля 1942 г. в городе насчитывалось 2012 столовых и 10 фабрик-кухонь, обслуживавших 1 млн 150 тыс. человек. Кроме того, было открыто 73 чайных, а при домохозяйствах — кипятильники, отпускавшие населению кипяток. В 275 продовольственных магазинах была организована продажа чая и кофе.[212]
Были в Ленинграде и такие столовые, где горожане получали питание на льготных условиях. Так, в октябре — ноябре 1941 г. — в январе 1942 г. в столовых большинства предприятий и организаций и, в частности, в Домах ученых им. Горького и писателей им. Маяковского, в Смольном питание по продовольственным карточкам отпускалось с вырезкой только 100 % талонов на хлеб и 50 % талонов на мясо, а за блюда из крупы и макарон талоны не вырезались.[213]
Но в столовых некоторых предприятий (Охтинский химкомбинат, электростанции и др.) в декабре 1941 г. и январе 1942 г. питание отпускалось без продовольственных карточек (за исключением хлеба). 17 декабря 1941 г. Исполком Ленгорсовета разрешил Ленглавресторану отпускать ужин без продовольственных карточек секретарям райкомов партии, председателям исполкомов райсоветов, их заместителям и секретарям исполкомов райсоветов. 26 декабря Ленинградская контора «Гастроном» получила указание организовать с доставкой на дом единовременную продажу без продовольственных карточек академикам и членам-корреспонден- там Академии наук СССР масла животного — 0.5 кг, консервов мясных или рыбных — 2 коробки, яиц — 3 десятка, сахара — 0.5 кг, печенья — 0.5 кг, шоколада — 0.3 кг, муки пшеничной — 3 кг, виноградного вина — 2 бутылки. 17 января 1942 г. Ленгастроном получил указание открыть 18 января 1942 г. специальный магазин для членов Академии наук и других прикрепленных для ежемесячной продажи им без продовольственных карточек 2 кг муки, 3 кг крупы, 0.5 кг жиров, 2 кг мяса, 1 кг сахара. Этим же указанием к магазину были прикреплены 20 ученых университета (ректор, деканы факультетов, заведующие кафедрами) и 7 членов Географического общества. Величина дополнительного питания руководящих работников Ленинграда была разной и определялась уровнем их власти и управления. Директора промышленных предприятий, их заместители и главные инженеры дополнительно к продовольственным карточкам получали обеды, обеденные карточки и сухие пайки. Это же получали и крупные деятели науки, литературы и искусства. Руководящие работники партийных, комсомольских, советских и профсоюзных организаций кроме этого имели еще и ужин. Командование Ленинградского фронта и Балтийского флота, высокопоставленные командированные, семьи генералов, адмиралов и Героев Советского Союза имели особое литерное питание.[214]
По поводу питания руководителей обороны Ленинграда очень правильно написал участник обороны города, известный историк и писатель Даниил Аль: «Смешно звучат постоянно повторяемые упреки в адрес руководителей Ленинграда: ленинградцы голодали, а то и умирали от голода, а начальство в Смольном ело досыта, обжиралось. Что касается вопроса о том, как в Смольном питались, следует сказать: вероятно, хорошо. Но ведь и слава Богу, как говорится. Если бы руководители обороны города поумирали или хотя бы ослабли от голода, они не смогли бы организовать и возглавить ту огромную работу, которая спасла более двух миллионов жизней (в том числе считая воинов Ленинградского фронта), и обеспечить разгром фашистов, пытавшихся уничтожить Ленинград и его жителей».[215]
29 декабря 1941 г. Исполком Ленгорсовета принял решение о развертывании для наиболее истощенных горожан сети стационарных лечебно-питательных пунктов, получивших название «лечебно-питательных стационаров для ослабевших». В начале января 1942 г. на базе госпиталя № 108, а в феврале 1942 г. и гостиницы «Астория», был создан городской стационар для деятелей науки, техники, искусств, стахановцев и руководящих кадров партийных, советских и хозяйственных организаций. Одновременно были организованы районные стационары и стационары на заводах и фабриках. В феврале 1942 г. во всех стационарах имелось 18 855 койко-мест (в том числе 400 мест в городском и 16 850 в районах). Направлявшиеся в стационары на 2–3 недели ленинградцы получали питание со 100 % вырезки талонов из продовольственных карточек на хлеб и 50 % на мясо, жиры, крупы и сахар и медицинскую помощь. С февраля 1942 г. за питание взималась плата по 7 р. 75 коп. в сутки. До конца апреля 1942 г. в стационарах поправили свое здоровье около 64 тыс. ленинградцев.[216]
Важную роль в городе играли медицинские работники. Персонал скорой медицинской помощи, работая в основном на улицах под осколками бомб и снарядов среди горящих и рушащихся зданий, оказывал первую помощь раненым. С 1 июля 1941 г. по 1 ноября 1942 г. медперсонал скорой помощи оказал первую помощь 75 227 пострадавшим и внезапно заболевшим. На санитарном транспорте перевез 105 095 больных.[217]
В феврале 1942 г. в каждом домохозяйстве были созданы санитарно-бытовые комиссии, которые во многом способствовали возможному тогда решению бытовых нужд ленинградцев. В марте 1942 г. в Ленинграде действовало 2559 таких комиссий.[218]
Большую помощь обессиленным ленинградцам оказали дружинницы общества Красного Креста. Они помогали ослабевшим людям на улицах, обследовали квартиры, ухаживали за больными, устраивали в детские учреждения осиротевших детей. За первые полгода 1942 г. дружинницы РОКК обследовали 110 тыс. квартир, из которых 12 тыс. квартир, оказавшихся в антисанитарном состоянии, были приведены в порядок. При обследовании квартир они выявили около 32 тыс. больных, из которых свыше 11 тыс. госпитализировали, а за 10 700 организован уход на дому. Около 4 тыс. детей были устроены в детские учреждения.[219]
В феврале 1942 г. в Приморском районе города был создан первый комсомольский бытовой отряд во главе с мастером фабрики «Красное знамя» комсомолкой Полиной Догадаевой. В памятке отряду говорилось: «Тебе, бойцу комсомольской бытовой бригады, поручается забота о повседневных бытовых нуждах тех, кто наиболее тяжело переносит лишения, связанные с вражеской блокадой. Эта забота о детях, женщинах, стариках — твой гражданский долг. В этом сегодня выражается твое непосредственное участие в защите своего родного города, в спасении жизни и здоровья его граждан, в помощи героической Красной Армии, громящей врага».[220] Зимой 1941/42 г. такие отряды были созданы в каждом районе города, в них постоянно работало около 1000 человек. Кроме того, к работе отрядов в районах привлекалось 500–600 человек. Бойцы бытовых отрядов, несмотря на то что они были голодны и слабы, шли по квартирам, убирали комнаты больных, доставляли им дрова, приносили обеды и продукты, получали зарплату и продовольственные карточки. За январь — март 1942 г. бытовые отряды обследовали 29 800 квартир, оказали помощь 8450 больным, наладили постоянный уход за 10 350 человеками.[221]
Важнейшим делом руководства Ленинграда являлось спасение детей, оставшихся без родителей, число которых увеличивалось с каждым днем. Для поиска и дальнейшего устройства безнадзорных детей стали создаваться детские приемники-распределители (ДПР). В феврале — марте 1942 г. в Ленинграде было создано 15 ДПР. Комсомольцы, для которых спасение осиротевших детей стало кровным делом, проводили сплошной обход домов и квартир и выявленных осиротевших детей доставляли в ДПР, через которые до 20 июня 1942 г. прошло 18 тыс. детей. Пройдя в ДПР санитарную обработку и получив необходимую медицинскую помощь, сироты определялись в детские дома и дома малюток, сеть которых была значительно расширена: 17 декабря 1941 г. в Ленинграде было 17 детских домов, к 1 февраля 1942 г. — 64, к 7 марта 1942 г. — 98.[222]
По мере формирования новых детских домов их срочно по Ладоге вывозили из Ленинграда. Руководителями новых детских домов обычно назначали преподавателей ленинградских школ. Директором одного из таких детских домов, № 37, в составе которого было более 100 детей от 5 до 11 лет, была назначена Вера Ивановна Чернуха — учительница русского языка и литературы одной из школ Кировского района. Не имея опыта в руководстве такого типа детскими учреждениями, она успешно вывезла из блокированного города и в труднейших условиях сохранила более сотни ленинградских детей. Вначале детский дом находился в Краснодарском крае, а в августе 1942 г. Вера Ивановна буквально на глазах немцев, прорвавшихся на Кавказ, вывезла ребят в Киргизскую ССР. Вместе с детским домом № 37 были эвакуированы и дети Веры Ивановны — пятилетний сын Анатолий и одиннадцатилетняя дочь Валентина, ставшая после войны известным российским историком.[223]
Серьезнейшей проблемой было обеспечение города топливом. В середине октября 1941 г. начались лесозаготовки. В Парголовском и Всеволожском районах работали около 3 тыс. ленинградцев, в основном женщины и подростки, которые в течение первого квартала 1942 г. в тяжелейших условиях, вручную заготовили около 300 тыс. кубометров дров. На торфоразработках «Ириновка» и «Янино» ленинградцы заготавливали торф. В январе 1942 г. в город ежедневно отправлялось 67 вагонов торфа, в феврале — 92, в марте — 75.[224]
В декабре 1941 г. приступили к слому на топливо деревянных домов. Кроме того, были разобраны на дрова трибуны стадиона им. Ленина, летние постройки в Центральном парке культуры и отдыха им. Кирова, знаменитый аттракцион «Американские горы» в парке Госнардома и ряд других деревянных сооружений.
В результате в январе — феврале 1942 г. было заготовлено около 38 тыс. кубометров дров, а за всю зиму около 140 тыс. кубометров.[225]
В условиях блокады потребовалось много усилий для борьбы с преступным миром. Только за октябрь — декабрь 1941 г. за хищение и спекуляцию были арестованы 1524 человека, у которых изъято 192 т продовольственных товаров. В январе 1942 г. за активное участие в нападениях на магазины были арестованы 184 человека. Из 75 человек, осужденных военным трибуналом, 8 человек были расстреляны, а 10 человек приговорены к лишению свободы на 10 лет. С февраля по май 1942 г. были пойманы 25 воров, которые взламывали комнаты эвакуированных и находившихся в Красной Армии ленинградцев и похищали их вещи. 5 из них были приговорены к расстрелу, 19 — к лишению свободы на 10 лет.
А всего до 1 октября 1942 г. за бандитизм и разбой, грабежи, бытовые убийства, кражи, хищения и спекуляцию органами милиции были арестованы и преданы суду более 17.5 тыс. человек.
В числе арестованных за уголовные преступления были в основном лица без определенных занятий, подростки, работники домоуправлений. Основной контингент арестованных за спекуляцию и хищения продуктов питания и других нормированных дефицитных товаров составляли служащие торгово-снабженческих организаций. У арестованных было изъято различных ценностей и товаров на сумму 150 млн р.[226]
Беспощадно велась борьба с людоедством, которое квалифицировалось как бандитизм. Помощник секретаря горкома партии А. Кузнецова С. Д. Воинов сообщал, что за людоедство расстреливали. «Для борьбы с людоедами» были созданы специальные отряды, службы. До мая 1942 г. за употребление в пищу человеческого мяса было арестовано 1965 человек. 586 человек приговорены к расстрелу, 668 человек осуждены к разным срокам лишения свободы.[227]
Вся эта многогранная работа, проводившаяся Военным советом, советскими и общественными организациями Ленинграда, способствовала в какой-то степени улучшению положения горожан, однако жизнь ленинградцев продолжала оставаться невероятно тяжелой. Но ни трудности, ни жертвы не поколебали ленинградцев — стойкость духа, их мужество были беспредельны. Высокий нравственный облик ленинградцев помог им сохранить непреклонную волю к победе.
Ленинградцы продолжали трудиться в интересах обороны родного города. Правда, работа ленинградской промышленности из-за недостатка электроэнергии и топлива все время сокращалась, и в результате зимой 1941/42 г. было законсервировано около 270 заводов и фабрик. Из 68 крупных заводов оборонной, судостроительной и машиностроительной промышленности законсервировано 50 предприятий, из 71 фабрики легкой и текстильной промышленности — 70, из 44 заводов местной промышленности — 41.[228]
Но полностью производственная деятельность в Ленинграде не прекратилась. Небольшое количество заводов и фабрик продолжали в той или иной мере выполнять заказы фронта. Тысячи рабочих, ежедневно приходившие на предприятия, не только следили за сохранностью оборудования и станков, но и выполняли работы, нужные фронту. Они в основном ремонтировали танки, пушки, минометы, стрелковое вооружение и в ряде случаев изготовляли новые вооружение и боеприпасы. И все это делалось вручную слесарным способом и на станках с ножным приводом. Не надеясь на централизованное снабжение электроэнергией, заводы устанавливали мелкие блок-электростанции мощностью 30—150 киловатт. Для этого использовались паровые и газогенераторные двигатели, дизели, автомобильные моторы, тракторы, паровые краны. К середине марта 1942 г. было установлено 65 таких блок-электростанций.[229]
Истощенным рабочим приходилось трудиться в нетопленых помещениях. Для обогревания устанавливались небольшие жаровни. Иногда при ремонте танков ослабевшие рабочие, чтобы не свалиться, привязывались к стволу орудия. «Работали не считаясь со временем, — вспоминает контролер ОТК завода им. Карла Маркса А. Семуленкова. — Лишь урывками отдыхали и вновь — на рабо-
Сто двадцать пять блокадных грамм. 1941 г.
Остановился городской транспорт. Зима 1941 1942 гг.
Ленинградцы добывают воду зимой 1941–1942 гг.
Перед Охтинским кладбищем. Февраль 1942 г.
Так провожали в последний путь зимой 1941 1942 гг.
Дневник Тани Савичевой.
В детском саду. 1941 г.
Все для фронта.
Поделиться книгой: