Помоги проекту - поделись книгой:
Рассматривание драгоценного собрания продолжалось несколько часов. Обычная суета рабочего дня, густо сдобренная телефонными звонками и приходом нежданных посетителей, сама по себе отошла на второй план. Я забыл о неотложных (да уж таких ли и неотложных) делах и целиком ушел в мир, запечатленный, а точнее, созданный Кривцовым, и в эти мгновения подаренный мне.
Ощущения, которые я тогда испытал, сравнимы по своей значимости и неповторимости с чувствами, посещавшими меня, когда я открывал из-под поздних записей и наслоений краски древних икон и вглядывался в лица русских людей, изображенных на портретах ХVIII — XIX веков, возвращенных из небытия искусными нашими реставраторами, а больше всего встреча с изобразительным созданием фотомастера напоминала мне проникновение в сказочный, но и абсолютно реальный мир, спасенного музейными работниками Костромы и московскими специалистами, художественного наследия великого русского художника и мыслителя Ефима Васильевича Честнякова.
Прошло уже полгода с той нашей встречи с Павлом Кривцовым, а я каждый день вглядываюсь в лежащие у меня на столе неповторимые фотографии, показываю их близким друзьям и единомышленникам и радуюсь, когда ловлю восторженные их взгляды и щедрые слова похвалы.
Фотографии Кривцова абсолютно лишены псевдолитературности, но они дополняют и расширяют мир русского человека, воспетый лучшими нашими писателями — от Пушкина до Распутина. Каждая из них является не сопровождающей классические тексты иллюстрацией, а скорее, кажется страницей, не вошедшей в канву литературного повествования. А портреты писателей, которых посчастливилось запечатлеть фотографу, напоминают знаковые изображения, к чьему облику ничего нельзя добавить или что-то попытаться изменить. Как хорошо он знает и чувствует снимаемых на пленку творцов, великих тружеников и постоянных наших помощников. Меня потрясла тихая, словно рожденная землей и небом, фотография курского писателя-фронтовика Евгения Носова. Может, потому что портретируемый и снимавший его мастер — земляки, может быть, ангел коснулся их обоих в тот момент, но снимок по своей значимости не уступает лучшим страницам тонкой и задушевной носовской прозы,
Валентин Распутин за последние месяцы несколько раз бывал у меня в мастерской. Мы беседовали о насущных проблемах, обсуждали нелегкое наше время, а я часто ловил себя на мысли, что перед глазами у меня не нынешний собеседник, а собирательный его образ с медальерной четкостью запечатленный фотографом в Кижах. Там же снят и редчайший по внутреннему трагизму портрет Виктора Петровича Астафьева. В его облике сконцентрировались главные черты героев лучших произведений писателя из Овсянки, Более того, Кривцов словно предугадал, каким нелегким будет последний этап астафьевского творчества и какой эпитафией попрощается он с современниками.
Портрет прославленного русского летчика Михаила Михайловича Громова может служить основой для литературного произведения или сценарием к фильму о герое и человеке. Контраст лица, сохранившего до старости черты волевого и бесстрашного хозяина неба, с изношенной летной курткой пилота заставляет задуматься о вечном и сиюминутном, о временности нашего земного бытия и постоянном его душевном состоянии.
Человек, не знакомый лично с фотографом Кривцовым, рассмотрев его циклы, посвященные Русской Православной церкви, ни на минуту не усомнится в глубине и искренности этого по-настоящему верующего человека.
Подборка "Плач о храме" продолжает лучшие литературные и исторические исследования о "Красном колесе", беспощадно прокатившемся по святыням России. От каждой фотографии веет такой безысходной тоской, грустью, а кулаки невольно сжимаются и так хочется рассчитаться с "иных времен татарами и монголами", повторившими подвиг Герострата. Павел Кривцов своими последними фотографиями, сделанными в возрождающихся русских храмах и обителях, зовет к покаянию и вселяет надежду, что спасется Отечество наше молитвами старцев, духовной просветленностью молодых прихожан, принимающих причастие или крестящихся во имя Спасителя нашего. Сколько чистых, нетронутых бациллой демократической вседозволенности лиц запечатлел кривцовский объектив, какое счастье доставляют они современникам.
Павел Кривцов не снял и не напечатал ни одной проходящей, бессмысленной фотографии. Унаследовавший от своих крестьянских предков чистоту и порядочность, с детства впитав красоту и величественность родной Белгородчины, он продолжает смотреть на мир глазами умудренного мастера, не утратившего, однако, отроческой чистоты, умения удивляться, восторгаться Божественными проявлениями, так часто не замечаемыми его современниками.
Пусть как можно дольше продлится жизнь и творчество отмеченного печатью даровитости и таланта русского светописца.
ФАБРИКА СЛОВ
Владимир Винников
28 октября 2003 0
Author: Владимир Винников
ФАБРИКА СЛОВ
Если прав Гюстав Флобер, и человек — это стиль, то Олег Бородкин, несомненно, человек. Хотя бы потому, что создал свой собственный поэтический стиль, а такое суждено очень и очень немногим. Похоже, что вскоре писание "под Бородкина" станет среди стихотворцев столь же легким, привычным и популярным делом, как писание "под Бродского", "под Блока" или "под Маяковского". А это значит — ни много ни мало — что Олег Бородкин нашел/открыл/создал в русском языке некие новые возможности, соответствующие той неуловимой и всепроникающей, словно разлитой в воздухе, эссенции, которая именовалась раньше "духом времени". Причем, как и положено настоящему поэту, уловил их еще задолго до того момента, когда этот "дух времени" определился вполне и стал восприниматься менее чуткими натурами.
Вообще-то, если будущее не существует заранее в единственном экземпляре, если оно в принципе многовариантно, то должны, наверное, существовать и неведомые миру поэты — пророки так и непришедшего будущего. Пророки, так и не ставшие пророками. В этом отношении Бородкину, можно сказать, повезло. Время его поэзии в нашем, якобы непоэтическом, времени наступило, и никаких сомнений на этот счет не существует. Бородкина читают и знают, что называется, от Одессы до Магадана. Даже те, кому его стихотворения стоят, скажем так, поперек горла — чтобы не употреблять здесь более жесткое сравнение самого поэта. Сегодня мимо этих стихов не просто нельзя пройти — как нельзя пройти "мимо" воздуха, которым дышишь. Мимо них сегодня проходить уже бессмысленно — как бессмысленно проходить "мимо кассы"
Впрочем, везёт тому, кто везёт — уж эту-то истину Олег Бородкин не просто знает точно, но и умеет точно. Повторюсь: он везёт свой воз без остановок, пишет фактически непрерывно — как фабрика по производству стихов. Разумеется, они далеко не равноценны по своим художественным достоинствам. Но на вершине этой непрерывно растущей поэтической пирамиды оказывается всё больше и больше по-настоящему знаковых произведений.
Олег Бородкин — очень хозяйственный и бережливый автор. Не в том пастернаковском смысле, что собирает архивы и трясется над каждой написанной строкой. Нет, в этом отношении всё обстоит с точностью до наоборот, но за нарочитым стихотворным эпатажем при минимальном желании читающих просматривается редкое для отечественной поэзии, по-европейски (по-питерски?) бережное внимание к литературному приему, из которого буквально выжимается максимум художественного эффекта. Точно так же неоднократно, в различных смысловых соотношениях, используются автором те стихотворные формы (сонета, например) и те художественные образы, которые им однажды найдены и освоены. Так создаются многочисленные бородкинские циклы — например, "Записки водолаза" или "Мания величия".
Не нужно читать Бородкина на ходу, мельком отмечая внешний смысл его стихов. Можно, но не нужно. Бородкин — не какой-нибудь телевизионный "правдоруб" и "леворубль". К русской поэзии, к русскому слову он относится с любовью и всерьез — как того и заслуживает настоящая поэзия. Образная система его творчества достаточно глубока, обширна и органична, она требует внимательного и вдумчивого чтения — только тогда перед вами откроется ее сокровенная суть.
Казалось бы, о какой уж там сокровенности поэзии Бородкина можно вести речь? Он ведь в иных стихах чуть ли не матом кроет… А кое-где и без этого самого "чуть" обходится.
Но подобное сквернословие поэта, в принципе унижающее его личность и сущность, здесь — не литературное извращение, как у записных "постмодернистов", и не по-западному карнавальное, игровое смещение "низа" и "верха". Бородкин, словно какой-нибудь бомж или "работяга", что, в сущности, одно и то же, заменяет нецензурной лексикой неизвестные ему словесные эквиваленты вновь открывшихся ему смыслов. И то, что поэту такого уровня порой самым банальным образом "не хватает слов", — по-своему тоже выражение "духа времени". Слова еще не найдены, народ безмолвствует. Но…
Священная иерархическая функция, истинная роль поэта в том и состоят, чтобы найти/создать в языке слова, правильные слова и поставить их в правильном порядке. Бородкин не занимается словотворчеством, как футуристы. Бородкин не занимается сложными синтаксическими изысками, как символисты. Его художественные образы создаются, как правило, из обычных, простых слов, поставленных в простые, но неожиданные и раскрывающие новый смысл сочетания.
В свое время меня поразил альбом Иеронима Босха, где помимо репродукций его картин были воспроизведены их рентгенограммы. Оказалось, что мазок Босха структурен даже на микроскопическом уровне, что он воспроизводит мельчайшие детали изображаемых предметов. Это выглядело совершенно невероятным, сверхъестественным даже, но неоспоримым фактом. Точно с такой же сверхъестественной, на первый взгляд, глубиной описываются некоторые узловые ситуации и проблемы нашей современной жизни в лучших стихах Олега Бородкина. А вот когда этого не получается, в ход и начинают идти "всеобщие эквиваленты смыслов"… Я ведь не отвлеченно-идеального поэта Бородкина пытаюсь представить читателям, а вполне живого человека, у которого, как у каждого из нас, имеются свои особенности, не всегда и не везде приятные для окружающих. Но у Олега Александровича есть два качества, сочетание которых в поэте так же, казалось бы, естественно, но так же редко встречается на деле, как и сами "бесхитростно-простые", фирменно бородкинские образы: талант слова и ответственность за слово.
Сколько безответственных талантов сожгли себя, порхая вокруг да около горящих невидимых пламенем слов русского языка… Сколько бесталанных старателей роются в отвалах прошлой поэзии в поисках этих драгоценных слов и радуются самой ничтожной найденной блестке… Слов нет, поэзии, культуре нужны и те, и другие. Без них, без их существования, условно говоря, немыслима никакая "экология культуры", "экология поэзии". Но путь культуры, путь поэзии определяют все-таки не они, а те, кто способен запустить в работу атомный реактор слова, осветив его светоносными энергиями предстоящее к преодолению пространство и время. Олег Бородкин, несомненно, из числа таких людей.
БРАНЬ АСКЕТА
Олег Бородкин
28 октября 2003 0
Author: Олег Бородкин
БРАНЬ АСКЕТА
ДЕЛО ЖИЗНИ
я тесноту воспел.
воспел зубные пломбы.
воспел жужжанье ос.
воспел собак рычанье.
воспел свою мигрень.
воспел своё величье.
и женское затем
воспел нагое тело.
сопение воспел живого водолаза.
воспел бокал вина
в руке интеллигента.
воспел большой стоп-кран
купейного вагона:
мол, в случае чего
мы вырвем эту штуку.
воспел французов и
воспел дегенератов.
воспел свеченье в море
микроорганизмов.
воспел шуршанье
денежных и прочих знаков.
биение сердец
в грудных воспел я клетках.
я Африку воспел,
Китай и Антарктиду,
строительство домов
кирпичных и публичных.
Титаника воспел
гудок я прединфарктный
и борщ из топора,
и троцкость альпенштока.
воспел звезду на дне
солёнейшего моря.
и свастику воспел
на заднице фашиста.
воспел консервный нож
в кармане некрофила,
а также пива вкус
и вкус варёных раков.
воспел я всё, что здесь
блестит, ползёт и дышит,
летает и свистит,
поёт и убивает.
и чтоб не заржаветь
и пылью не покрыться,
я по второму разу
это воспеваю.
ТРИДЦАТЬ КУБИКОВ САХАРА
тридцать кубиков сахара в бензобаке.
знают: я люблю сладкое,— эти люди.
лает, а камень схватишь — и нет собаки.
в женщине тоже важно — большие груди.
впрочем, порою стыдно быть человеком.
хуже лишь закалённым быть атеистом.
мы всей культурой обязаны древним грекам,
древним римлянам, Ленину и фашистам.
тридцать кубиков сахара в бензобаке.
фильтр карбюратора липкой забит дрянью.
где-то зреют подсолнухи, зреют маки.
дело кончится стопом и грязной бранью.
после очистки едем уж без истерик.
Поделиться книгой: