Темные зеркала. Том второй

Я кинул ей ножик для разрезания бумаги. В узкой, едва ли в половину толщины стены нише лежала обычная магнитофонная кассета. Агата с победным кличем схватила ее и перевернула.

– Арчи! – крикнула она громовым голосом викинга. – Здесь написано "Арчи"!

Мы расположились в гостиной и включили магнитофон. Агата извлекла остатки джина. Я одарил ее зверским взглядом, но она истолковала его по-своему:

– Ничего... Там есть еще. Я купила...

– Поесть бы чего, – предложил я, но спохватился: – после... Сначала надо послушать, что там такое. Включай.

Сначала раздавались лишь потрескивание и шум. Потом мы услышали странный голос. Не похожий не на мужской, ни на женский. Это был, если можно так выразиться, голос вообще. По нему нельзя было определить ни возраст, ни уровень образования, ни примерное место рождения. Он не нес ничего, за что можно было бы зацепиться.

Агата замерла, приоткрыв рот. Я впервые видел такое идиотски-блаженное выражение лица. Это была уже не Агата, а крыса, которая шла за дудочкой Нильса в полной прострации.

– Ангел, – прошептала она. – Это говорит ангел...

Я так засмотрелся на нее, что не расслышал несколько фраз, что потерял смысл...

– Все, – сказал я ей, выключая магнитофон. – Не сейчас. Я должен слушать это один. Иначе я ничего не пойму.

Агата, казалось, даже не поняла моих слов. Она сидела с остановившимся взглядом, а мысли ее блуждали где-то далеко. Вот ведь странное какое-то влияние на женщин...

Я уже собрался удалиться в кабинет, когда она, наконец, встрепенулась и запротестовала:

– Нет, уж, – заявила она, – слушать будем вместе. Ты можешь что-то упустить, не заметить. Я тебе не доверяю. Ты лепишь ошибку на ошибке.

– А ты – трансуешь, – парировал я. – Развесила уши – меломанка.

– Да... “Слово "любовь", наверняка, смутит тебя”...

– Что? – изумился я.

Она посмотрела на меня как на неизвестное ей насекомое – с брезгливостью и отвращением.

– Ты же вообще ничего не услышал. Это его слова... Из тебя детектив, как...

– Можешь не договаривать, как из чего... Да, я творческая натура, и могу себе позволить иногда отключиться.

Я не мог признать, что Агата выиграла этот раунд, но не мог теперь и уйти. Поэтому мы сели рядышком и опять включили магнитофон.

“Слово "любовь" наверняка смутит тебя... И меня оно смущает так же. Не потому, что я разочаровался в ней или у меня предубеждение, что там где это слово, – там глупая игра со знаком секса, или, того хуже – боль и страдания самообманувшегося. А потому – будучи идеалистом – отодвигаю эту идею-состояние на очень высокий пьедестал, человеку в суете и обыденности недостижимый, как и многие другие высоты – святость, благость... Но, человек, наверное, тем и велик, что стремится... Способен он или нет, зная – куда он идет или, не осознавая, стремится к более высокому, чем имеет.

Слово "любовь" испугает тебя... И меня оно не раз пугало тоже. Не потому что... а потому, что как бы это странное и сложное тяготение не называлось, оно есть между человеками.

Любовь – самая удивительная, фантастическая игра этого мира. Любовь – парадокс веры в единственное решение и абсолютной его случайности. Наверное, нет ничего в жизни человека такого же, что одновременно было бы страстно притягательным, пугающим, постыдно грязным, блаженно-святым, великим бессмысленным, экзаменующим.

Случайность выбора объекта настолько непредсказуема, что многие участники великой игры – любви, после нескольких попыток заболевают смертельной болезнью души – отчаяньем, боязнью каких либо вообще отношений с людьми.

Я ответил на твой вопрос. Думаю, что ответил верно, хотя я ничего не понимаю в любви. Я видел ее всю, всю, которую знало человечество, я упивался ею, страдал и думал, что играю с ней или в нее... И сейчас, зная все, что можно знать об этом яде, я не уверен, что имею право рассуждать на эту тему. Рассуждать или судить? Ни то, ни другое..."

Раздался сухой щелчок – это Роз отключила диктофон. Она почему-то решила не записывать собственные вопросы. Непонятно почему. Но, могу сказать, что вот такой безотносительный ответ Арчи действительно производил двойственное впечатление. С одной стороны казалось, что он просто читает написанный текст, так ровно текла его речь. Но было за этим и еще что-то. Он говорил о любви, а слышалось, "я ушел от мира, но позволяю себе поговорить и о ваших проблемах. Но не увлекайтесь – это проблемы ваши, но никак не мои". Он говорил об этом только потому, что Роз задала ему вопрос. Но почему же тогда он восприняла этот текст как откровение? А почему я решил, что она его так восприняла? А потому, что, судя по записям в дневнике, Роз создала себе целый мир на рассуждениях Арчи. Так-так, Арчи сознательно или бессознательно воссоздавал мир для нее, не желая, однако, находиться там вместе с ней. Кем же ты себя возомнил, милашка Арчи? Не меньше чем богом.

Я почувствовал, что мои аналитические изыски ведут меня прямо в объятия абсурда. Может, Агата увидела в этом нечто иное?

– Агата, – осторожно позвал я. – Скажи что-нибудь. Что ты думаешь по этому поводу?

Агата по-цыгански повела очами и вздохнула:

– Вот это мужчина, – сказала она. – Вот это я понимаю...

Но Арчи уже снова заговорил. Он опять отвечал на какой-то вопрос. Кажется, Роз пыталась с ним встретиться вживую. Наверное, так. Потому что речь начиналась такими словами:

"Зачем мне это? Разве я не говорил тебе, что прожил уже тысячи жизней? Разве есть что-то за пределами моей комнаты, чего я не знаю? К чему все эти волевые усилия? И разве тебе для знакомства мало одного чистого разума? Мне достаточно. Я не понимаю для чего нужно иметь какие-то отличительные признаки. Чтобы отличаться от другого? В этом нет необходимости – разумные существа и так индивидуальны. Я выскажу мысль так, как присуще только мне. Другой скажет ту же мысль по-своему. Здесь и ищи различия. А – пол, возраст, внешность могут играть роль только при размножении. Даже имя не имеет никакого смысла. Оно придумано только для удобства, а не для определения индивидуальности. Если бы было принято нумеровать людей, все очень скоро привыкли бы и к этому. Конечно, тяжело было бы запомнить большие числа, вот и придумали буквенный код. Вот ты – Роз, а могла бы быть какой-нибудь Лилией и что? Разве это изменило бы тебя? Я знаю, что существуют какие-то псевдонаучные рассуждения о влиянии имени на судьбу. Наука не может развиваться по прямой и только по прямой. Человек, обладая неким творческим элементом, всегда будет пытаться разрабатывать различные пласты знаний, не задумываясь о том, что многие оказываются тупиками в силу своей неправдоподобности и нелогичности. Но пройдет время, и все встанет на свои места. И будут похоронены рассуждения, основанные на одной лишь поэзии. А я и сейчас могу сказать, что имя не оказывается влияния на судьбу, так зачем же пользоваться заведомо неверными предпосылками и прослеживать развитие идеи, изначально заданной в неверном направлении? Умей же отбрасывать ненужное. Ненужное не увеличивает количество знаний, а лишь обременяет сознание".

Философ Арчи ведет светскую беседу. Бедная-бедная Роз. И как она думала выпутываться из этих безумных рассуждений, когда на наивный вопрос, достойный институтки, получила отповедь, сотканную из "чистого разума" и самомнения великого Арчи. Даже восторженная Агата подустала, пытаясь отследить нить рассуждения. А ведь нам еще слушать и слушать этого ненормального. На что я надеюсь? Что вдруг промелькнет адрес клиники? Вряд ли сам Арчи может это знать. Такое впечатление, что он варится в собственном соку и слабо реагирует на внешние раздражители.

Ангельский голос все звучал, выдавая одну за другой мысли, выстроенные на безукоризненной логике и извращенном примитивизме. Арчи ткал смысловую паутину, а несчастная муха упивалась зрелищем, выпадающим раз в жизни – созданием собственного эшафота.

"Кто я? – восклицал он, и тут же отвечал. – Нет, не может человек ответить на этот вопрос, не обманув себя. Если он бездарен и ленив, то скажет – я гений, но мир меня не понимает. Если жаден и изворотлив, скажет – я умею жить. Если не умеет сопротивляться давлению других, то станет козырять ангельским характером. А если сам давит всех и вся, то расскажет сказку о ценности собственных принципов. Всему найдет оправдание, все обратит в достоинство. И в то же время слова – "хороший-плохой" не сходят с его языка. Он раздает оценки направо и налево, он просто существовать не может, не растащив все сущее по этим двум полюсам, изредка заменяя им названия на, скажем, "вредный-полезный", "умный-глупый" или "белый-черный".

Я уже начинал дремать, под монотонные рассуждения нашего ловеласа. Агата сидела все так же напряженно, ловя каждое слово. Я вяло подумал, что она воспринимает монологи Арчи на некоем физиологическом уровне. Женщины попадали под его влияние мгновенно, становились наркоманками чарующего – нет, что я говорю! – монотонного глухого голоса. Ничего чарующего в нем не было. Я с тоской думал, что еще несколько часов мне придется провести в этой комнате, выслушивая сомнительные сентенции и пытаясь обнаружить малейшую зацепку о Роз. Познания Арчи казались неисчерпаемыми – он с легкостью приводил примеры из физики и химии, биология казалась его родным домом, а в знании литературы и всяческих религий равных ему не было. Он рассыпал познания, как жемчуга, и, равнодушно следя за тем, как очередной залп пропадает, не доходя до сознания слушателя, тут же выдавал новый, еще более насыщенный. Я был утомлен настолько, что перестал воспринимать даже то, что сомнению не подлежало, а чтобы еще и следить за хитросплетениями его рассуждений, – увольте.

"...проходящий отрезок пути за... совокупность внешних признаков... Дзинь-ля-ля..." Когда ты уже замолчишь?

И тут мы услышали вопль. Он взорвался среди монотонности, как бомба. Хотя Арчи вроде бы и не крикнул, а произнес это тем же самым голосом. "...нет...осторожней... это не мир где есть Добрый и есть Злой... не мир, где есть они... и даже не Брахман... чувствуешь... как веет Этим... это хорошо... но тебе нельзя касаться... гони Его... ты знаешь о ком я... все равно прогонишь... гони...". После этого наступила тишина и щелчок диктофона.

Агата посмотрела на меня задумчивым взором и спросила:

– А что такое Брахман? И почему его надо бояться?

– Понятия не имею, – ответил я. – Посмотри в словаре.

– В каком?

– О, Боже. В интернете посмотри!

Через минуту она читала: "Высшая объективная реальность, абсолют, творческое начало, в котором все возникает, существует и прекращает существование. Как и атман, Брахман недоступен словесному описанию и часто характеризуется негативно, набором отрицательных определений или сочетанием противоположных признаков. Его тождество с атманом – кардинальное положение индуизма".

– Ну и что такого страшного? – спросила она. – Всего-навсего философская дичь...

– В том-то и дело, что ничего, – ответил я. – Но, кого он предлагает гнать? Не себя ли великолепный Арчи мнит этой опасностью." Все равно прогонишь" Гм. Мне, кажется, что он настолько уродлив, что заранее знает результат их встречи.

– Кстати, – вдруг оживилась Агата, – а мне знакомо имя Бернард. Я знаю, это он сделал первый пересадку сердца. И еще одной собаке пришил две головы. Точно-точно. Наверное, у Арчи тоже две головы или еще что-то такое же. Бернард развлекался и напортил ему в чем-то. А теперь они оба не знают, как из этого выйти.

– Нет, – ответил я, – тот был Барнард. Что ты еще придумала?

– Да, правда, – расстроилась Агата, – не будем разрабатывать эту версию. Надо слушать дальше. Или, может, сначала выпьем?

– Нет, – твердо ответил я. – Потом.

То, что последовало дальше, было совсем иным. Арчи слез со своего конька. Его дальнейшие тексты все более напоминали человеческую речь. И я поздравил его с таким достижением.

"Роз, – говорил он почти радостно. – Роз, это ты? Со мной произошла непонятная вещь. Вчера. Все ушли, и даже профессор ушел. И выключил свет. А я ведь просил его не делать этого. Он думает, что если не будет света, я смогу отдохнуть. Глупости, конечно. Пребывание в бессознательном состоянии пагубно сказывается на моих умственных способностях. Я начинаю видеть то, чего нет на самом деле. Вчера, например, увидел сестру Берту Хансон, словно бы входит она с чашкой в руках и говорит:

– Здравствуй, Арчи, я пришла кормить тебя.

И словно бы она не знает, что живые организмы питаются электричеством, а не водой, пусть даже и горячей. Водой можно мыть, но совсем не питаться. Это я четко знал этой ночью.

И после этого они хотят, чтобы я спал? По утрам я чувствую себя разбитым после всех этих абсурдных видений. Хорошо еще, что не все могу запомнить, хотя провалы в памяти тоже признак некоего дефекта. Хотелось бы разобраться самому, но, видимо, придется искать какую-то информацию об этом явлении. Нет, Роз, я не могу сегодня говорить я тобой. Наверное, я болен. Мне тоскливо..."

То что, пошло дальше было уже не ответами на вопросы. Арчи обрушивал шквал противоречивой информации. Трудно было уловить в его речах логику или хоть какой-то смысл.

Агата сжалась на диване. Она выглядела испуганной. Похоже, что все это ей стоило больших усилий, чем мне. Я же, памятуя о том, что Роз вынуждена была выслушивать это напрямую, испытал нечто похожее на жалость. Нелегко же пришлось нашей железной леди. А ведь к этому еще примешивались чувства. Пусть бредовые. Хотя сама Роз и называла их любовью. Наверное, любовь многолика и, к сожалению, мне знакомы не все ее лица. Сейчас же, когда Арчи рушился прямо на глазах, даже мне, человеку совершенно постороннему, было не по себе. Что же тогда должна была испытывать моя бедная сестрица? Где ее только черти носят?

"Что-то давит, сильно давит. Я с трудом могу разомкнуть глаза. И вижу красный свет. Бернард говорит, что я попал в другой мир. Да, я вижу песок под ногами. Но Он не сухой, а какой-то вязкий. Но, я слышу твой голос, Роз. Как это может быть? Если я здесь, в своей комнате, но вижу песок? И иду куда-то. Только твой голос связывает меня с реальностью. Не молчи, говори хоть что-то! Да, слышу. Странно... Не могу понять слова. Вот опять. Я не знаю это слово".

И все в том же духе. Речь становилась все отрывочнее. Паузы увеличивались. Арчи явно бредил, без конца упоминая красный свет и песок, и профессора Бернарда. Я подумал, что у него просто жар. Грипп или еще что-то... "Я тебя не знаю! Не трогайте меня... И выключите свет... Все..."

Потом, некоторое время раздавалось пощелкивание, которой при очень богатой фантазии можно было принять за какие-то сигналы. Еще его можно было принять за стрекотание кузнечика, усиленное динамиками.

Наступила тишина. Мы переглянулись с Агатой, и она уже даже открыла рот, что бы что-то сказать, но тут в комнате зазвучал голос Роз.

– Если вы нашли эту запись, – бесцветно произнесла она, – то вы на правильном пути. То, что вы услышали – далеко не все. И теперь я хочу сделать заявление – профессор Бернард проводит эксперименты над живыми людьми. Вы слышали, как Арчи превратился в идиота, а я подозреваю и большее. Я подозреваю, что Арчи уже нет в живых. Что его убили, убили жестоко. Но даже если это и не так, то все равно – разум его мертв. Я пыталась говорить с Бернардом, но не получила ответа. Он уговаривал меня подождать. Но я не желаю ждать. Я знаю, что время работает не на меня. Знаю, что меня тоже уберут как лишнего свидетеля. Поэтому тот, кто нашел эту запись, должен знать – я спряталась, меня не нужно искать. Но на внутренней стороне дверцы моего письменного стола, там, где стоит пишущая машинка, приклеен листок с адресом клиники.

Меня посетил приступ идиосинкразии. Эффектная концовка выступления Роз оказалась сильнее моего желания докопаться до истины. Пока я тихо выходил из себя и недобрым словом поминал этот сценарный идиотизм, Агата уже нашла упомянутый адрес и радостно прыгала по комнате, являя собой уморительное зрелище.

– Она жива! – вопила Агата, – жива! Жива!

Тогда и до меня, наконец, дошло, что Роз жива.

И тогда мы с Агатой решили ехать по найденному адресу. То есть не так, ехать мы собирались давно, но только адреса не было. А теперь, когда он нашелся, не было смысла тянуть время. И тогда мы быстренько оседлали мой автомобиль и направили его копыта в сторону осиного гнезда. Хотя не так уж быстренько все это и получилось. Сначала Агата выбирала одежду – такую, как она сама выразилась, чтобы было удобно драться. Потом она долго металась по дому в поисках какого-нибудь оружия. Понятно, что ничего не нашла. Но, все-таки, сунула в свою торбу кухонный нож. Поточить она его забыла – я проверил.

В конце концов, мы уселись-таки в свое транспортное средство и взяли старт. Агата вертелась, подпрыгивала на сиденье, тыкала пальцем в стекло и комментировала все, что попадалось ей на глаза. А поскольку в это же самое время она безостановочно ела какие-то то ли печенья, то ли пирожные, то все стекло пошло мутными пятнами. Крошки падали с ее рук и вылетали изо рта – словом, она доставляла мне массу удовольствия, потому что ничто в жизни не раздражает меня больше, чем всякие крошки на гладких поверхностях.

– А один раз мы изображали замороженные куриные тушки, которые плавают в бассейне, – рассказывала она. – Францу Фердинанду приснился такой сон. А все сны обязательно нужно проигрывать, чтобы понять, зачем они снятся. Ха-ха-ха... Это было так смешно... Даже смешнее, чем когда мне пришлось изображать рекламу батареек "Энержайзер". А вообще, я могу сыграть, что угодно. Вот! – гордо заявила она и тут же предложила показать свои способности.

– Да-да... – ответил я. – Покажи, как ведет себя манекен, когда едет в автомобиле. Помолчи хоть пять минут, и как можно артистичнее.

Агата взвизгнула и залилась таким пронзительным смехом, что у меня заложило уши. Но, я нашел выход – опять включил кассету с Арчи. Нет, определенно, он гипнотически действовал на женщин. Агата тут же замерла с открытым ртом.

"... знаешь, помнишь мою прошлую депрессию – скоро начнется третья от рождества Христова. За последние две недели я перешел на следующий этап... вырос над собой... Из свинарника попал в лабиринт отражений. Люди подкидывают новые задачи, но на самом деле движения нет. Лишь какое-то кручение на месте. Нет, я говорю не так, не правильно. Знаешь, я бы, наверное, тебя полюбил. Может быть, у меня когда-то была мечта, чтобы на свете оказался человек, способный полюбить только меня. Сейчас мне не нравится, что я мог подумать об этом, но, кажется, уже поздно жалеть. Я чувствую, как какие-то пласты внутри меня словно сдвигаются с места. Я вижу в этом движении слепоту, черный космос позади плоских предметов, какими их вижу я... Но, не могу, не могу убедить себя в реальности всего, с чем соприкасаюсь. Это похоже на самоистязание. Я не могу принять вторжение извне, потому что не способен принять реальность. У меня нет чувств – только мысли, и внутри этим мыслей я начинаю понимать, что ничего не вижу и не слышу. Когда меня вдруг начинает затягивать пространство, тащит меня наружу, где все должно оказаться понятным и простым, где даже движения бога станут детской игрой... Да, Роз, я вижу окончание своего пути, отсутствие будущего, неэффективность анализа настоящего. Все остановилось, все искажено”...

Мы обнаружили улицу, носящую гордое имя Элжбет. Я не знаю, кем был этот Элжбет, возможно очень достойным человеком... Но назвать такую улицу хоть чьим-то именем – варварство. Поганый грязный переулок, в узком пространстве которого витал запах помойки, смешанный с еще другим неопрятным кухонным запахом. Это амбре усилилось, когда мы подошли к ржавым железным воротам, выкрашенным в незапамятные времена в голубой цвет. Пятна ржавчины вкупе с ароматом наводили на мысль о покойниках. Я с неохотой потянул на себя тяжелую створку, ощущая под пальцами скользкую жирную поверхность металлической ручки. Нашим взорам открылся грязный двор, серая стена какого-то здания с подслеповатыми окнами и маленькая деревянная дверь в ней. Без опознавательных знаков.

Дверь была не заперта. За ней оказался длинный темный и пустой коридор. И мы поползли по этому коридору, вдыхая запахи кухни. Агата шла за мной след в след и сопела в ухо. Коридор перешел в другой такой же кишкообразный и темный. И ни одной живой души не попадалось на пути. Когда я уже совсем упал духом, перед моими глазами возник уборщик в камуфляжной форме. Он неприветливо взглянул на меня, осмотрел Агату с головы до ног, но, по-видимому, мы не вызвали в нем жгучего интереса, потому что он, двинув саженными плечами, начал нас обходить справа.

– Стой, – рявкнула Агата. – Как нам найти профессора Бернарда?

Чудовище ткнуло сосисочным пальцем куда-то себе за спину. Это можно было расценивать как ответ, и мы потопали дольше. И как ни странно увидели просвет – огромный холл, где за стойкой, в стеклянном аквариуме сидел весьма презентабельный дед.

Такой же молчаливый, как и давешний уборщик, он, в ответ на наш вопрос ткнул пальцем в сторону полированной деревянной двери с надписью – "Демонстрационный зал". Указующим перстом сама судьба вела нас к цели.

За дверью оказался довольно большой зал, уставленный креслами, правая ручка каждого из которых представляла собой маленький письменный столик. Зал был почти пуст, но в первом ряду уютно расположилась стайка старичков, удивительно похожих друг на друга. На лицах старцев было навеки запечатлено одно и то же выражение – брезгливый скепсис. Мне показалось, что они всю свою жизнь прожили бок о бок в замкнутом пространстве, не позволяя себе расслабиться ни на минуту, чтобы ненароком не согласиться с мнением коллеги. Во всяком случае, взгляды, которые они кидали на лектора и друг на друга, не навевали стороннему наблюдателю мыслей о, каком бы то ни было, дружелюбии. На сцене, или как еще можно назвать этот помост, стояли высокий стол и кафедра. На столе я приметил какой-то стеклянный сосуд с неаппетитным содержимым. А тот, кто стоял за кафедрой – самый желчный из всех, но с видом победителя, самый, может быть, юный среди своих коллег, самый, не знаю какой еще, но заметно отличающийся от остальных, словно излучающий гипетрофированный академизм, – и был Бернардом. Я сразу понял это, хотя никто не назвал его имени. Еще, как только мы открыли дверь, то по отрывочным фразам, я понял, что речь идет о каком-то эксперименте. За трескучими сугубо научными фразами трудно было увидеть смысл. А каббалистические знаки на доске, которые он вожделенно выводил, едва не продавливая мелком черную поверхность – наводили тоску. Указка порхала в его руках как дирижерская палочка. Словом, это было актерство, действо. Через какое-то время в голове у меня начало проясняться. Я даже отметил, что начинаю понимать отдельные слова. А потом и немного больше. Речь шла "о сращении биологии с компьютерными технологиями", или наоборот. Не хило, принимая во внимание средний возраст заседающих ученых.

– Нам нужен был робот. Но не просто робот, действующий только в рамках заложенной программы. Нет. При высадке на другую планету, в полном одиночестве, он должен суметь принять решение при любых обстоятельствах, а также суметь модифицировать свои механизмы и форму в соответствии с необходимостью. Он должен был эволюционировать и адаптироваться, постепенно превращаясь в совершенное существо, которому никакие помехи, никакие экстремальные условия не страшны.

Поэтому, отказавшись от кристаллического мозга, я вырастил мозг биологический.

Один из слушателей взмахнул розовой ладошкой и заговорил:

– Но вы вырастили его из человеческого нейрона? Не проще ли было трансплантировать в машину обычный человеческий мозг, создав киборга? Это, по крайней мере, было бы хоть смешно. Мы все давно не верим в фантастику. Подобные опыты проводились еще в конце ХХ века. И ни к чему не привели. Ни к чему. Что же принципиально нового в вашем подходе?

– Уверяю вас, в данном случае мы использовали совершенно иные механизмы, – несколько желчно отреагировал Бернард, – Достаточно ли вам узнать, что в этом нервном веществе заложены возможности трансформации организма. Хотя, как оказалось в дальнейшем, – не только самого организма в целом, но и собственно мозга.

Поначалу все шло так, как мы и предполагали. Мозг развивался, обучался, воспринимал огромное количество информации. Но это был стационарный механизм. Находясь в лабораторных условиях, мы не создавали организм в целом. Скажем так – это была виртуальная модель сознания в виртуальном мире. Хотя мы имели возможность с ним общаться – через компьютер. И даже синтезировали голос. Это, конечно, было необязательно, но, почему бы и нет.

– Еще бы. Вот так и приносим науку в жертву. Синтезировали голос... К чему? Для пущего эффекта? Коллега, вам нужно вести шоу, а не заниматься изысканиями. То вы даете ему глаз в виде web-камеры, то голос. Вы что же – господь бог? Все можно было сделать гораздо проще и с меньшими затратами.

– Мозг начал приобретать индивидуальность. В какой-то момент мы задали ему желаемую модель действительности. И вот тут, к сожалению, начались неприятности. Мозг начал трансформацию, но не предполагаемой модели, а себя.

Желчный оппонент залился неприятным смехом и долго не мог остановиться. Промокнув глаза белейшим платочком, он выдал очередной визгливый залп:

– А как же... Что ему еще оставалось делать? Вы ж его очеловечили. Вы сделали его реальным, а ждали при этом каких то там виртуальных ответов? Нет, дорогой мой, что заложили – то и получили. Не единый организм био-техно и что там еще, а просто организм – мозг, живущий по своим правилам и вашей программе.

Но Бернард продолжал, словно и не слышал:

– Вместо того чтобы передать нам предполагаемую форму организма или механизма (если вам так удобнее), он начал видоизменяться. По мере ужесточения наших условий – начали исчезать извилины. Мозг становился гладким и вытягивался в длину, пока не стал вот таким.

Бернард поднял вверх стеклянный сосуд, и я увидел нечто отвратительное – прозрачного белого червя с толстыми отростками по бокам. Он спустился с помоста и начал трясти этой мерзостью перед глазами собравшихся.

– Ха-ха, – вскричал неутомимый противник, – и что это такое, по-вашему?

Бернард академически хитро прищурился и изрек:

– Думаю, что увеличенный мозг таракана, точнее – его нервный узел. Вот – все на месте, ганглии... Наш любимец просто трансформировался в таракана. Вот доказательство наиболее приемлемой формы жизни в созданных нами условиях. Беда только в том, что естественное общение на этом прекратилось. Возможно, он все-таки ответил на наши вопросы, возможно – ответит и в будущем. Но наш Арчи уже не скажет ни слова. Арчи – мертв.

"Арчи мертв"... У меня закружилась голова, и зашумело в ушах. Вот он, тот, кого я видел человеком, думал найти его, увидеть, а может и поговорить. Вот он – романтический герой Роз.

– Меня сейчас вырвет, – взревела Агата и пулей вылетела из зала.

Я не стал ее догонять. Я сидел в ступоре и пытался проанализировать свое состояние. Подумать только, я издевался над Роз и Агатой, ставил им в вину излишнюю эмоциональность, а сам, тем не менее, тоже велся на очарование Арчи, на его знания и логику. Я видел в нем человека. Ох, уж это вечное очеловечивание!