Помоги проекту - поделись книгой:
Еще 14 цитат.
— А почему он все время по левой стороне Арбата?
— Чтобы с женой не встретиться.
А она у него ревнивая.
Тут же они и поссорились. Через 14 дней помирились, но с военным человеком было сложней. Военный человек{63} не так легко забывает обиды и оскорбления. Помилуйте, мне 40 лет, и когда приходят молокососы и начинают кричать, поднимать голос, я нахожу, что это бестактно, неблагодарно и нарушает субординацию. Я таких видал. С одним ППШ я бы сотню таких — из «Лиры» — никого бы не выпустил. Кроме того, у него же нет своего мнения об уме Сталина. Он там у Бержераков{64} записывал чужие мнения и выдал их за свои, но мы-то с Вами понимаем.
«30 страниц для трех читателей» до военного человека не дошли. Пока.
Одного слова нехватало. Кофе или кафе. Или роман «Прокофьев» или повесть «Максим Шостакович». Он очень интересовался летчиком-асом из Восточной Пруссии и как это вообще им удалось. Весь этот механизм. Скажем, как у Гоголя: приятели, все приятели. Сначала приятели стали кричать, потом Москва, потом Россия. Все началось с приятелей. НО 10 ЛЕТ АРИФМЕТИЧЕСКОЙ ОРГАНИЗАЦИИ славы все-таки сказались. Уже перестали так ставить вопрос — да писатель ли он вообще? Теперь уж говорят — более чем скромные, НО. Теперь главным образом упирают на НО. Вот и Евтушенко пострадал. Вечер его 20-летия отменили, не объяснив причин. А он ничего такого не подписывал. Его предупредили. Но и без предупреждения он прекрасно знал, что люди помнят и будут задавать вопросы. Он и приготовил ответы. Он над экспромтами 14 ночей корпел. Выбивают из седла. Занимают чужое кресло.
Только из-за того, что слова громоздятся, уничтожая ТИШИНУ. Звуки из ящика можно выключить, тебя невозможно. С лентой такая штука. Второй был вариант: не кончить черною тоской. Это про меланхолию от простоты. От естественности и откровенности. Писали бы с позволенья вашего. Дышали б с позволенья продавцов воздуха. Он не арестован тоже, но ЕСТЬ НАДЕЖДА.
Is this film a sick joke or a work of art? I would suggest the former, but if it is the latter, then I consider it art with an F.
Virginia Dignam (4.1.74) about «Le Grand Bouffe (Blow-out)». Eating themselves to death{65}.
Я помню его похабную улыбку. Если это насчет книги «Ты и я» на немецком языке, то вместе с практическими указаниями. Я так и подумал. Мы вдруг очутились вместе в театре эстрады.
— Совещание!
А ему послышалось «с вещами!»
Пусть будет для него новый мир. Пусть. Я не возражаю. Я возражаю только против коллективного психоза: все едут! Ему нужно, пусть едет. Но не всем и не до такой степени. А то получается просьба составить ему компанию в самосожженстве.
Главное, что старик Самецкий — это классовая борьба типа «Тихого Дона», а друзья моих тюремных дней и Черкизово — это «дубинка товарища Жданова», а не пред-история Мишки Мотыгина с его песенкой про сказочный Марсель. Опять про старую Тверскую улицу, Вовку Леблана и лейтенанта войск НКВД. Студенты автодорожного техникума автоматически зачислялись в войска НКВД. Так что у Давида Шевчика был шанс. Если он попал в плен и если сука товарищ по роте не сказал и т. д. Таким образом рассказ для А.Леонтьева ни в коем случае не звучит для друзей Давида Шевчика. Как нельзя про В.Панкова, когда речь идет о С.Наровчатове. Для Т.Ойзермана не проблема. Художественный свист из Торонто. Не сенсационная книга, а правда. При любом строе он бы писал о нарушениях. Это он предупреждает, что не всем в дальнейшем это понравится: говорить правду. Он не политический писатель. И опять голос Италии, куда не попал Виталий, потому что утонул в плавательном бассейне.
Тут цокнешь и ничего не скажешь. Ленту не забыть купить. Очки тоже надо. Не считая Фрунзенской набережной. Пока не поздно, заменить. Вопрос: в чем бы заключался ритуал-метод, если бы была возможность? Видимо, в том же самом, только в новой комбинации. Письма были бы подлинней и адресатов побольше. Только и всего. Читать было бы трудней. Контролировать невозможно. Мне потом показалось — «Остановка» 69 года рядом с газетным текстом дает возможности для импровизации. Не пресс-конференция, а все-кавказский фестиваль, как у Дос Пассоса в 1919 году. Чего бы такое еще сказать, чтобы понравиться Фукидиду Соловьеву? А он Фемистоклович? Не знал, я думал, что он Тацитович или Момзенович. Глава как глава: рядовое блюдо, твой обычный завтрак, короткометражка, стометровка и реакция знакомая: собака-рецензент. Чего бы такое заявить, чтобы понравиться Европе? Скажите Европе, что мы ее очень любим. Передаете Эйфелевой башне, что мы без нее жить не можем. Ах как нам хочется тосковать по России где-нибудь подальше от России, сажая белые березки под Парижем и глотая горький хлеб изгнания, читать лекции в Сорбонне опять же по-русски и на ту же тему: мы дети страшных лет России, увы, не помним ничего. Рожденные в года глухие пути не помнят своего. Он им читает «Мать моя родина, я большевик», а они записывают и не чувствуют пародийность ситуации. Им нужно объяснить, они все поймут. Перед лицом идейного напора китайцев в Париже ни жратва ни женщина не помогут. Жертва — да. Успокоитесь на той молитве. Тут была ошибка со стороны машинки.
разрезать
был опальный
был опус
все было
Значит повторялось 125 раз в надежде, что 125-й читатель наконец прочтет как ЛИЧНОЕ ПИСЬМО. Была надежда. 4 года с улицы Лавочкина, ЦИКУТЫ нет. ЦИКУТА исчезла. ЦИКУТА пропала.
Полный джентльменский набор.
Холера, чума, Сергей Вой., все
нормально в Р. Тогда нужно ска-
зать: клевета Апдайка: все
в порядке в этой стране: снег
до д. чист.
— Читал?
— Читал.
— Вот гад.
— Сволочь.
Ерунда, конечно,
должна быть в одном экз.
Как и вообще всякая клей-
ка, приклейка. Впрочем, коллаж
может быть в виде светокопии
со свидетельством нотариальной
конторы.
Вот образец
телефонного
разговора
с тем чело-
веком, который
ЛТД{67}, а? Человек, который говорил мне эти слова, еще жив. Он
сказал: еще не время. Еще не настало время, он сказал, говорить
об этом. Свист. Выбит из колеи. Это относится и к стр.231 к той
книге О.Х., которую мы не переводили.
выбросить или
разрезать — какая
разница? А ваша
жизнь — расшвыривать
цитаты. Где-то было.
Вот куда попали
ЭСТОНСКИЕ ТЕТРАДИ.
Теперь я вижу.
Эту страницу я писал
4 года. С чем вас
и поздравляю.
Теперь видно: можно
было не волноваться.
Тут сразу же откроется вид на море до горизонта. Там кончатся камыши, а в камышах у моря только в субботу и в воскресенье шумел камыш, деревья гнулись. ПАУТИНА лесных пауков: этим вы будете заниматься после нашей о. победы (над к.м.)
Свинцовая бумага нужна для выражения этой мысли. Вот что было в последнем переплете. (Впрочем, с комментариями да под рюмку он охотно выслушал чтение вслух. Это было ровно 10 лет спустя. 2 дня тому назад его перевели со 2-го на 7-е отделение.)
Она меня держит в черном теле. Это последняя жалоба великого человека.
Другая работа — это верно.
Взмахи тяжелой недоброй тяжести тоже будут возмущать логическое мышление того анекдотического критика, чей образец мы читали в двухтомнике. Посмотрите, как глубина. Туда не ступала не только нога человека, но даже и ученого. Смех и хохот в другом доме.
Листал, определял, читать или не читать, сразу видно было, что книгу придется читать только из-за того, что она лежит на тахте и все-таки незнакомая книга.
Общий язык мы как-нибудь бы нашли. Вот куда мотивы обреченности. Смешно было вспомнить через 30 лет. Одни римские остроты на тему — урок латинского языка в противогазах. Невероятно, но факт — газы все-таки не применялись и опыт учения в противогазах не пригодился. Даже старик академик Селищев прочитал лекцию в противогазе.
Это была, оказывается, ДЕСЯТАЯ симфония Шостаковича на концерте Мравинского в декабре 1954 года. А «17 лет спустя» относилось в качестве эпилога к роману «Атомное оружие». Было такое.
Тут бы помог диктант, это верно. Слева на несколько метров еще осталось неиспользованной ленты. Расчеты были другие. Одна цитата из Альбера Камю, но какая цитата! Одна цитата из одного романа Уэллса — да, только и всего. Чем бы ни занималась Валя Чемберджи, лишь бы дала книгу почитать. Кто переводил «А Вы любите Брамса?»{68}
Я не беру самые важные вещи. Ты знаешь, для чего мы рождены? Знаю. Чтоб сказку сделать былью. Правильный ответ. Я говорил жутко закругленными стилистически отточенными фразами, а мне самому было тошно. Лексика не активизировалась, это всегда бесит. Пассивный словарь душил, возмущал, взывал к терпению. Тоже сидел и вымучивал, тогда как нужно было просто заглядывать в словарь. Нужно было найти написанное черной тушью на большом формате. Выброшенное.
Не было такого. Всегда в запасе была оговорка насчет даты. А для разнообразия скептик или стоик или финансист. Впрочем, этого и не требовалось: кусок хлеба и вагон масла. Иначе судилась книга любимого писателя, который своих 365 читателей называл читающей Россией. У Гегеля два читателя назывались читающей Германией. Но почему они его все-таки выбросили из Британской энциклопедии?
Но я читаю только на Эрике. Было бы смешно, если бы не был влюблен великий поэт в шпионку Бенкендорфа{69}. Но у вас нет доказательств. Нет и не будет, такое это дело. Тут никогда не будет доказательств, а шпионка Бенкендорфа этим всегда будет пользоваться. А вы останетесь в дураках. Интервалы не заполнялись поправками, смысла в таком шрифте не было.
Выступил какой-то заместитель, мы об этом узнаем из конкретных мероприятий, дальнейших событий. Дан сигнал. Охота будет. Будет охота. Вот. Хорошие стихи. Я вздохнул: но я же теперь стихи не запоминаю, т. е. не могу запомнить. Вот вся и разница. Я вам могу прислать. Пришлите, скажу спасибо. Не надо так грозно. Угрожать не надо.
Разные разноплеменные куски попадали нетуда.
Разными способами достигалось превращение. Однажды было отмечено, но когда эпигон, работая на собеседницу, которой нужно было чего-нибудь попроще, повторил, то это вызвало недоумение.
Мало было.
Еще хуже, конечно, рисовать с фотографии. Впрочем, клетки огромного формата и маленькие клетки из тонких ниточек, они, по крайней мере, дают верность контура. Контур неправильный, но выражение губ схвачено. Две попытки. Четыре листа бумаги. Чем бы дитя ни тешилось.
Накопление нового архива. Сама процедура. Процесс сам по себе. Возможность собеседника, потом удалитесь вы! Разбойничьи метафоры, четыре подхода, ни один не доведен до конца. А что это, собственно, значит? Удаление или прибавление?
Неоправданные надежды во всех смыслах. Калмык, крутя над головой саблей, ускакал в степь. В синем небе лопались белые облачка взрывов. Чтобы поднять ногу, нужно показать ногу выше колена. Она яблоки в подоле несла и лезла в окно, а я смотрел из соседнего окна. В этой палате лежал один больной, у него ума палата, но я ему сказал, чтобы он был осторожней. С его умом он попадет в переплет.
Чего каждый требовал и что говорил: как будто в самой гуще жизни огромное количество людей. Все про что-то еще. Много книг, из них я ничего не читал. В разговоре на антресолях был краткий пересказ. «Отныне и во веки веков»{70}, роман Джеймса Джоунза, а продавали «Лес богов».
Писатель и его корни и почему он ими не пользуется. Этот веселящий газ, вид наполненных рюмок, его не передашь линией. Тут и линий нет. Тут три цветовых пятна и такая радость: тишина. Ты б хотел забыться и заснуть. Мы прошли мимо «эмбахады»{71} и вспомнили встречу с грамматистом. Конечно, важно, что это было на фоне. На фоне старого базара, бомбежек и ожидания — вот-вот тебя разорвет на куски — простой день на лекции в институте казался шагом в широкий мир. Лучшая библиотека Советского Союза на фоне «без московской прописки нельзя» была тоже в ореоле вещей, о которых можно только мечтать.
Потом я решил рисовать с натуры. Для этого надо иметь терпеливую натурщицу. Один рисунок гад правильно сделал по замыслу. Общество, в котором позволяется на страницах романа ругаться матом, меня не волнует. Еще бы. Вот я попробовал читать все под ряд, получилось что-то не-удобо-сказуемое. «Третий корпус», «Писанина 1970 года» — это неважно, как это называется. Важно, что процедура не удовлетворяет своим внешним видом. Для архива это мало. Для самостоятельного сочинения это еще меньше. Для жизни на каждый день это слишком широко и шикарно. Резвился — да. Это теперь кажется невероятным. Две девочки искали посольство Дании, чтобы найти какую-то выставку. Мне понравился один вид у гостиницы «Россия», а другой — против агентства печати «Новости». Об этом я скажу несколько слов, когда перейду на толстую бумагу без копирки. У вас там так много написано.
Потом мне все объяснили. Собаки бывают только двух главных пород: одни произошли от волка, другие от шакала. Все собаки второй категории отличаются неблагодарностью и неустойчивостью в своих привязанностях. А собаки первой категории кусают неблагодарного, по их мнению, хозяина за то, что он не ценит их вечную привязанность и бесконечную преданность одному и тому же до конца жизни. Кроме того, щенок выбирает себе хозяина в первые 4 месяца жизни и потом никогда не меняет своего выбора.
Это уже слишком.
Я так и понял.
Вы сами не знаете, с кем вы связались. Это чрезвычайно опасный противник и, кроме того, сложно-подчиненный человек. Вы никогда не будете знать, перед кем и когда вам нужно будет оправдываться, имея такого противника. Нет, с ним лучше дружить. Лучше помириться. Вылетишь на орбиту, придется решать задачу по физике. А вы ведь никогда не были сильны в задачах по физике.
Я возьму лучшую бумагу второго сорта, как приду домой, и буду ее портить. Из количества испорченной бумаги всегда вырастало в какой-то момент новое качество.
Не знаю, по какому поводу «А он молодец». Там было несколько. Это еще один удар в нос великому коллажисту. Так ему и надо. Пусть не зазнается. Пусть не задирает нос.
Если ему объяснить, он все поймет. И даже придет. И возможно прибежит. Но ему никто объяснять не будет. Таковы правила игры «Догадайся сам».
Ты продиктуй мне про коленопреклоненное положение. Ты расскажи мне, но не рассказывай этого пишущей машинке. Я так и не понял, что там произошло.
Она сказала:
— Я посплю, а ты тут управляйся сам.
Я ведь до сих пор ни одной страницы про бокс. Ни слова про посев и РДВ{72}. Он ищет только про себя и петербургскую родственницу Веру Слоним. Один раз в 100 лет. Так и было. Я не знал, что это с рыжей Юннки шерсти клок. Ничего не может быть раздражительней раздражительного голоса по телефону. Пыль от хартий не отряхай, а то хай поднимет виртухай.
«Высокий суд» и есть Нобелевская речь. Ты бы его не узнал: глаза горят, стремительная речь, не идет, а летит. И еще что-то церковно-славянское.
Мне приснилась война скифов с сарматами.
Откуда это взялось? Как нарочно в конце сезона. Я и непечатным словом не погребовал бы. Условно. Через «я бы», через «бы». Рецепт известный — это да. Но один монтаж по рецепту — это еще не все. Требуется еще кое-что. Вот в этом «кое-что еще» всегда загвоздка. Я бы упражнялся в падежах. Мне всегда видится Пятницкая улица, когда солдат с фронта за власть советов еще до анекдотов про кафе «Националь». Шутка Валентина Петровича, вы только не говорите Леониду Максимовичу{73}. Маятник качался все в ту же сторону: то подлинней, то покороче. Это правда. То мне вдруг ясны все комментарии со всех сторон, и тогда я свободно топчусь на месте, не без удовольствия повторяя зады написанных книг. То еще требуется что-то для равновесия. Что не поддается реестру, это верно. Как ехидство приходящих покупателей, когда нет сил просто стоять за прилавком. Да, было такое.
На этом можно, конечно, остановиться. Процитировал бы и дело с концом. А я все возвращаюсь без результата к поезду «Москва-Минводы», он шел тогда в Москву. Аччч оррр, вот именно. Ничего больше не скажешь.
Вот такие собеседники. Где-то были слова Александра Поупа. Их бы еще раз по-английски. Ушло все. Ушло без возврата. На этом пора ставить крест. Креститель-мститель Мечислав Мстиславович, неслышно его что-то, чи жив чи нет. Чи коегзистовач чи не енгзистовач{74}. Вопрос про козу: чи пуховая, чи чепуховая. Но она не поддержала шуточек на эту тему.
Ах да, радости галльской филологии: не 7 раз, а 9 раз и не у Тертулиана, а у Теренция. Кстати, не у Теренция Плавта. Тонкие мысли, чччоррр, да, весьма: вот Вы пишете «задница», а надо «срам». «Н.К.» — это, конечно, САМ Конрад, я так и понял. Резво написано, нельзя подписать именем академика.
Начать с того, что пометки нельзя было оставлять. Они выдавали тайны. Не очень-то, но все-таки. С пометками нельзя. С этого начались и новые взаимоотношения. В субботу разве достанешь. Следователь Комельо{75} по-русски. Зачем же так, не надо, я и так сделаю. Начать с того, что сбивало с толку. Странное было предприятие. Вот уже вражеские ритмы. Они вкрались, их уже незаметно, они будут бить по голове.
«Ты не волнуйся, береги здоровье, я все равно к тебе хорошо отношусь, и я рад за себя, что ты еще жив».
Вот какое письмо я получил.
Тут, конечно, ничего конкретного не было. Один запах, одно отчаяние. То, что нужно было преодолеть. Был еще один поворот, но я его не уловил.
Вот это и есть то самое нагромождение, которого я боялся.
Конечно, нехорошо, что и говорить. Откуда началось высокомерие. А оно все время присутствовало подспудно, иногда прорывалось, но всегда сдерживалось.
Пришел солдат с фронта.
ПРИШЕЛ СОЛДАТ С ФРОНТА
Вот что было важно. А разгадавшие загадку жизни всегда маячили на первом плане. Там ключевая фраза — «А вдруг в зад ударят православные»: для этого и написано.
Неприятные звуки, что и говорить.
Я уж не помню, к чему это относилось.
Выходил один ты на дорогу, и всю дорогу была только одна тревога. Дальше мысль обрывается, чтобы звучать значительней. Я выдумываю чужие заботы, конечно. Вроде 14 страниц без продолжения.
Собачий взвизг. Портняжные метафоры. Ты чего-нибудь понимаешь в этом деле? Немного языка, чуть побольше забот об архитектуре, но главное — интерес к музыке, самое удивительное из искусств. Проведи черту, заполни многоточия. Не понятен мне интерес. Я договорился не мешать чужому восприятию. Ну поехала. Уничтожать междометия нужно во всяком случае. Тот удивительный подход, который нам мерещился при освобожденном тщеславии, при затихшем честолюбии. Четыре письма не по адресу. Какая-то непонятная взволнованность по выдуманному поводу.
Легкий поворот в сторону французского языка. Разговор о сфинксах. Свинство явных сфинксов, упрямство мнимых. Все цитаты, цитаты. Слово «философия» уводило в фотографию с длинной бородой. Разумеется, приспособленность к еще чьим-то шагам в мире. Пока еще не заглохли звуки.
Непонятное дребезжание. Всходы другие. Иначе ложится копирка на шероховатую бумагу. Очень мешает карандаш. И еще одно замечание, от которого я воздержусь.
Потом все пошло иначе. Разве одного движения было недостаточно? Лексика мешала.
Запятую не успел поставить в одном месте. Все хорошо, только не успел поставить запятую.
Чем там вызвано, интересно. Ну конечно, удивительное остроумие. И начитанный человек при том. Есть, конечно, некоторые слабости. Приглупляет чужую точку зрения, но иначе как? Иначе своей не выскажешь. Нам поток бытовых деталей очень важен. Живи в моем мире, собака, хоть на 4 часа, но поживи. Подумай моим языком, может, пригодится. И он это всем читал вслух? А меня поражала осторожность. Именно продуманная целенаправленность на одного знакомого редактора из известного вам журнала. Впрочем, достаточно и для Армянского переулка. Кто это? Тут важно подчеркнуть математичность поэтического образа.
Я на этом еще не сосредоточился. У меня было другое наслоение из другого языка другой страны и другого характера. Жадность удивительная, она себя покажет. Был же такой период, ходили вокруг да около. Седина, военные метафоры, вы не знаете, с кем вы разговариваете и еще что-то насчет женской красоты на тюремный взгляд. Вот уже и нехорошо получается.
Узурпатор распорядился иначе. СОН СМЕШНОГО ЧЕЛОВЕКА не помог.
— А то они не дадут лодку.
Это сказал мой друг Сережка, и мы так и сделали. Вошли в трусах, с нас капала вода, мы, естественно, дрожали, а Сережка жалобным голосом передал ситуацию и попросил лодку. Через 5 минут мы, очень довольные, тащили весла, нам дали ключ от лодки учителя Карпова, мы ее отомкнули и гребли деловито на ту сторону озера.
Еще совсем недавно я видел Устинью Абрамовну и Дарью Федоровну на одной странице старого письма. Теперь это будет постоянно. Мне просто с этим нужно примириться.
Hold your hour and have another. You have time, nobody is waiting for you, you may sit down and drink one more cup of tea. I saw him through to the end. And I don't forget her words either, «You are so alike that one can be mistaken». Exactly!{77}
Поделиться книгой: