Сильвия и Бруно. Окончание истории

 — Они были бы очень-очень полезны друг другу, — ответил Бруно, поразмыслив. — Им не нужно было бы всякий раз искать зеркальце, чтобы расчесать себе волосы.

 — Почему это, мой милый?

 — Потому что одна служила бы зеркалом для другой! — воскликнул Бруно.

 Но здесь леди Мюриел, которая стояла поодаль и слушала этот удивительный разговор, вмешалась и попросила пианистку осчастливить нас своей игрой, и дети повели свою новую подругу к пианино.

 Ко мне подошёл Артур.

 — Если верить слухам, — прошептал он, — нас ждёт масса удовольствия.

 И вот, среди мёртвой тишины, начался концерт.

 Пианистка принадлежала к тем исполнителям, о которых Общество отзывается как о «блестящих», и она набросилась на чудеснейшую симфонию Гайдна с шиком, который приобретается лишь годами терпеливого труда под руководством лучших мастеров. Поначалу и впрямь казалось, что нам предстоит насладиться совершенной фортепианной техникой, но спустя несколько минут я начал занудно спрашивать сам себя: «Чего же, всё-таки, здесь не хватает? Никакого удовольствия — почему?»

 Потом я принялся внимательно вслушиваться в каждую ноту, и мне всё стало ясно. Налицо была почти совершенная механическая точность движений — и ничего более! Фальшивых нот, разумеется, не было и в помине, для этого она слишком хорошо знала пьесу, но достаточно было простейшей смены музыкального размера, как выявилось отсутствие у играющей настоящего «уха» к музыке; достаточно было смазанности самых трудных пассажей, как стало видно, что она не считает своих слушателей достойными настоящих усилий; достаточно было механического однообразия акцентовки, чтобы из божественных модуляций, которые оскверняла исполнительница, напрочь улетучилась душа — короче говоря, игра просто-напросто раздражала, и когда пианистка отбарабанила финал и таким ударом по клавишам извлекла последний аккорд, словно инструмент уже сделал своё дело и её больше не волнует, сколько от этого лопнет струн, мне не удалось даже притвориться, будто я присоединяюсь к неизбежным возгласам благодарности, что хором вознеслись вокруг меня.

 Леди Мюриел появилась рядом с нами.

 — Не правда ли, прелестно? — шепнула она Артуру с озорной улыбкой.

 — Ничуть не прелестно, — ответил Артур. Но светлая доброта его лица сгладила явную грубость ответа.

 — Да ты что, такое исполнение! — удивилась леди Мюриел.

 — Поработала неплохо, — гнул своё Артур, — но люди, знаешь ли, всегда бывают предубеждены против столичных штучек...

 — Так, теперь ты начинаешь нести нелепицу! — отрезала леди Мюриел. — Ты же любишь музыку, разве нет? Ты сам давеча говорил.

 — Люблю ли я музыку? — медленно проговорил Доктор. — Моя любезная леди Мюриел, есть Музыка и музыка. Ваш вопрос чересчур расплывчат. Вы могли бы с тем же успехом спросить: «Ты же любишь людей?»

 Леди Мюриел закусила губку и топнула изящной ножкой. Будь она актрисой на сцене, желающей изобразить гнев, её бы освистали. Сейчас, тем не менее, она всё же произвела впечатление на одного зрителя — Бруно поспешил вмешаться и внести в назревающую ссору мир своим замечанием:

 — Я люблю людей!

 Артур с нежностью взъерошил рукой курчавые волосы мальчика.

 — Неужто? Всех-всех?

 — Ну, не всех, — принялся объяснять Бруно. — Только Сильвию... и леди Мюриел... и его, — он указал пальцем на графа, — и вас, и вас!

 — Не показывай пальцем, — сказала Сильвия. — Это невежливо.

 — В мире Бруно, — сказал я, — существует только четверо людей. То есть, людей, достойных упоминания.

 — В мире Бруно! — мечтательно повторила леди Мюриел. — В его ярком и красочном мире! Где трава всегда зелёная, ветер мягок и в небе никогда не сгущаются дождевые тучи; где нет диких зверей и пустынь...

 — Пустыни там непременно должны быть, — твёрдо заявил Артур. — Будь у меня свой идеальный мир, без них бы он не обошёлся.

 — Но почему, что в них проку? — удивилась леди Мюриел. — Не было бы у тебя никаких пустынь!

 Артур улыбнулся.

 — Непременно были бы. Пустыня даже более необходима, чем железная дорога, и гораздо больше способствует счастью, чем церковные колокола!

 — Но зачем она нужна?

 — Чтобы там упражнялись на рояли. Все дамочки, у которых отсутствует музыкальный слух, но которым кажется, будто они чему-то выучились, должны под конвоем отправляться каждое утро в пустыню за две-три мили. Для каждой там будет приготовлено удобное помещение и дешёвое подержанное фортепиано. И пускай себе играют по нескольку часов, не усугубляя страдания людей совершенно лишними муками.

 Леди Мюриел в тревоге огляделась, не подслушал ли кто этот варварский приговор. Но прекрасная пианистка находилась в благополучном отдалении.

 — Признай хотя бы, что она миловидная девушка.

 — Признаю. При том что у неё вместо лица торт «Вишня».

 — Ты неисправим, — махнула рукой леди Мюриел и обратилась ко мне. — Надеюсь, миссис Миллз показалась вам интересным собеседником?

 — А, так вот как её зовут! — сказал я. — Почему-то я думал, что имён должно быть больше.

 — Так и есть; и не ждите пощады, если вам вздумается обратиться к ней «миссис Миллз». Её зовут миссис Эрнест-Аткинсон-Миллз.

 — Она, вероятно, из тех, — пробурчал Артур, — кто считает себя столь важными персонами, что обязательно добавляет к своему первому имени все оставшиеся в запасе после крещения, с дефисами между ними, чтобы звучало аристократично. Как будто нам так легко запомнить хотя бы одно из них!

 Но к этому времени комната стала наполняться гостями, так как начали прибывать остальные приглашённые. Леди Мюриел вынуждена была взять на себя задачу по-хозяйски их приветствовать, что она и выполняла с неподражаемой любезностью. Сильвия и Бруно пристроились рядом с ней; они с нескрываемым интересом наблюдали эту церемонию.

 — Надеюсь, мои друзья вам понравятся, — сказала леди Мюриел детишкам, — особенно этот милый старичок Майн Герр. Кстати, куда он пропал? А, вон он! Тот старый джентльмен в очках и с длиннющей бородой.

 — Наверно, он очень важный! — произнесла Сильвия, с восхищением глядя на «Майн Герра», который присел в уголке. Из этого угла на нас лучились сквозь огромные стёкла его близорукие глаза. — И какая у него красивая длинная борода!

 — А как его зовут? — прошептал Бруно.

 — Его зовут Майн Герр, — прошептала Сильвия в ответ.

 — Его зовут Майн Герр, а его бороду — Мессир, — пошутил я.

 — Потому что когда он ходит, она метёт по полу? — не понял шутки Бруно.

 — Наверно. Но он выглядит так одиноко; надо пожалеть его седые волосы.

 — Я жалею его, — сказал Бруно, всё понимавший буквально, — а зачем жалеть его волосы? Ведь его волосы ничего не чувствуют.

 — А мы с ним сегодня встречались, — сказала Сильвия. — Мы ходили повидать Нерона и так весело с ним играли, делая его то невидимым, то снова видимым. А когда возвращались, то встретили этого милого старичка.

 — Что ж, давайте пойдём к нему и попробуем немножко его развеселить, — предложил я. — Может быть, тогда нам удастся выяснить, как его зовут по-настоящему.

ГЛАВА XI. Жил Человечек на Луне...

 Дети охотно меня послушались. Ведомый ими с обеих сторон, я направился в уголок, где расположился «Майн Герр».

 — Не возражаете против детей, надеюсь? — начал я.

 — Старости не сжиться с юностью шальною [52], — весело отозвался старичок с самой что ни на есть дружелюбной улыбкой. — Но присмотритесь ко мне повнимательнее, детки. Вы, наверно, думаете, что я старый-престарый?

 Я бросил на него взгляд, и хотя лицом он так загадочно напоминал «Профессора», всё же решительно показался мне моложе; но стоило мне заглянуть в замечательную глубину этих огромных мечтательных глаз, как я с непривычным благоговением почувствовал, что он неисчислимо старее — казалось, он глядел на нас из дали давно минувших лет и даже столетий.

 — Я не знаю, старый ли вы, — ответил Бруно, когда дети, успокоенные добрым голосом, придвинулись поближе. — Я думаю, что вам восемьдесят три.

 — Совершенно точно! — воскликнул Майн Герр.

 — Это что, в самом деле так? — спросил я.

 — Существуют причины, — мягко ответил Майн Герр, — по которым я не свободен объяснять, чтобы не упоминать определённо кое-каких Персон, Мест или Дат. Позволю себе сделать только одно замечание — что период жизни между ста шестьюдесятью пятью и ста семьюдесятью пятью годами наиболее безопасен.

 — Как вам удалось узнать? — спросил я.

 — А так. Вы бы тоже сказали, что плаванье — это вполне безопасное развлечение, коли бы в жизнь свою не слыхали, будто во время плаванья кто-то погиб. А теперь скажите, разве вам доводилось слышать, чтобы кто-нибудь умер в таком возрасте?

 — Понимаю, что вы хотите сказать, — ответил я, — только, боюсь, к плаванью такие соображения неприменимы. Не так уж редко можно слышать, что люди тонут.

 — В моей стране, — сказал Майн Герр, — никто ещё не утонул.

 — Разве там нет достаточно глубокого водоёма?

 — Да сколько угодно! Но мы не можем в них погрузиться. Мы все легче воды. Позвольте, я вам объясню, — добавил он, видя мой изумленный взгляд. — Предположим, вы пожелали завести породу голубей определённого вида и цвета. Тогда вы из года в год отбираете таких, которые приближаются к вашему идеалу по виду и по цвету, и помещаете их отдельно от остальных.

 — Правильно, — согласился я. — Это называется «Искусственный Отбор».

 — Именно, — подтвердил Майн Герр. — И мы поступали точно так же на протяжении столетий: постоянно отбирали наилегчайших людей, и вот теперь каждый легче воды.

 — Так вы никогда не тонете в море?

 — Никогда! Мы подвергаемся такой опасности только на суше — например, когда смотрим спектакль в театре.

 — То есть как это в театре?

 — А театры у нас подземные. Прямо над ними мы располагаем огромные баки с водой. Случись пожар, мы отвинчиваем краны, и в минуту весь театр затопляется по самую крышу! И конец пожару.

 — И зрителям, я полагаю [53]?

 — Это мелочи, — беспечно ответствовал Майн Герр. — Но всё равно им утешительно думать, что хоть они и тонут, зато они легче воды. Пока ещё нам не удалось добиться того, чтобы люди стали легче воздуха, но мы поставили перед собой такую цель, и вот уже почти что тысячу лет...

 — А куда вы деваете людей, которые не лёгкие? — хмуро спросил Бруно.

 — Точно такую же процедуру, — продолжал Майн Герр, не обратив внимания на вопрос мальчика, — мы применяем во множестве других случаев. Мы добились успехов в селекции тростей: постоянно отбирали те, с которыми легче всего было ходить, и в конце концов получили такие трости, которые ходят сами! Мы также успешно провели селекцию ваты, пока не получили такую, что оказалась легче воздуха! Вы даже не представляете, насколько это полезный материал! Мы называем его «Невесомчик».

 — А на что он вам?

 — Он служит главным образом для того, чтобы упаковывать в него вещи, которые нужно послать почтой. Такая посылка, изволите видеть, весит меньше, чем ничего!

 — Как же тогда Почта высчитывает, сколько вам платить за пересылку?

 — Она не высчитывают, она вычитают! — радостно объявил Майн Герр. — Они платят нам, а не мы им! Я и сам, бывало, получал шиллингов по пять, когда слал почтой посылку.

 — И Правительство не возражает?

 — Ну, немножко оно возражает. Чиновники говорят, что отправлять посылки на большие расстояния — убыток казне. Но ведь ясно как день, что всё происходит по ими же утверждённым правилам. Если я посылаю посылку, которая весит на один фунт больше, чем ничего, то плачу три пенса; так что если она весит на один фунт меньше, чем ничего, я, значит, обязан три пенса получить.

 — В самом деле, полезная статья! — не сдержал я удивления.

 — Но даже «Невесомчик» имеет свои недостатки, — продолжал Майн Герр. — Я купил немного этого материала пару дней назад и положил его себе в шляпу, чтобы спокойно донести до дому, а шляпа возьми да и улети в небо!

 — У вас в шляпе не было такого материала сегодня? — спросил Бруно. — Мы с Сильвией встретили вас на дороге, и ваша шляпа всё ещё была так высоко вверху! Правда, Сильвия?

 — Нет, то было другое, — сказал Майн Герр. — На меня упали несколько дождевых капель, поэтому я нацепил свою шляпу на кончик трости — ну, вроде зонтика. И пока я шёл по дороге, я был застигнут...

 — Ливнем? — не утерпел Бруно.

 — Да нет... Выглядело как собачий хвост, — ответил Майн Герр. — Удивительное дело! Что-то нежно потёрлось о моё колено. Я поглядел себе под ноги — и не увидел ничего! Только в ярде от моей ноги в воздухе туда-сюда вилял собачий хвост!

 — Эх, Сильвия! — укоризненно проговорил Бруно. — Ты не закончила делать его видимым.

 — Мне очень жаль, — с виноватым видом сказала Сильвия. — Я собиралась потереть его всего, но мы сильно торопились. Завтра нужно пойти и закончить. Бедняжка! Сегодня ему, наверно, не достанется ужина.

 — Конечно, не достанется, — согласился Бруно. — Никто не станет предлагать косточку собачьему хвосту.

 Майн Герр изумлённо переводил взгляд с брата на сестру и обратно.

 — Совершенно не понимаю, о чём идёт речь, — сказал он наконец. — Я сбился с пути, но, к счастью, у меня в кармане была карта, и я с ней сверился. Потом я нечаянно уронил перчатку, а этот невидимый Кто-то, который потерся о моё колено, взял и подал её мне!

 — Он всегда подаёт! — обрадовался Бруно. — Он очень любит подавать.

 Майн Герр был совершенно сбит с толку, и я счёл за лучшее сменить предмет.

 — Такие карты, которые можно взять с собой в дорогу, должно быть, здорово облегчают жизнь, — заметил я.

 — Вот ещё одна вещь, которую мы переняли у вашего народа, — сказал Майн Герр, — создание карт. Но мы пошли в этом деле гораздо дальше вас. Каков, по-вашему, должен быть наибольший масштаб, чтобы карта стала по-настоящему полезной?

 — Примерно шесть дюймов на милю.

 — Только шесть дюймов! — воскликнул Майн Герр. — Мы довольно быстро дошли до шести ярдов на милю. Затем мы попробовали сделать карту в сто ярдов на милю. А затем нам пришла в голову самая грандиозная идея! Мы создали такую карту нашей страны, масштаб которой равняется миля на милю!

 — И часто вы ею пользуетесь? — спросил я.

 — Её ещё ни разу не расстилали, — сказал Майн Герр. — Крестьяне были недовольны. Они сказали, что если такую карту расстелить на всю страну, она скроет солнечный свет! Так что пока мы используем саму страну как её карту, и смело могу вас заверить, действует она преотлично. А теперь позвольте задать вам другой вопрос. Какова наименьшая планета, на которой вы не отказались бы жить?

 — Я знаю! — воскликнул Бруно, который внимательно всё слушал. — Я хотел бы жить на малюсенькой-малюсенькой планете, чтобы только хватило места для Сильвии и меня.