Сильвия и Бруно. Окончание истории

 — Пусть Х — это мужчина, — начал Артур, слегка возвышая голос, так как заметил, что количество слушателей возросло до шести, включая «Майн Герра», который сидел по другую сторону моей полиномной партнёрши. — Пусть Х — это мужчина, а У — это девушка, которой он намеревается сделать предложение. Но вначале он предлагает провести Экспериментальный Медовый Месяц. Согласие получено. Тотчас же молодая пара в сопровождении двоюродной бабушки со стороны У, выполняющей обязанности дуэньи, отправляется в месячное путешествие, во время которого они совершают множество прогулок при луне, ведут беседы tête-à-tête, и каждый непрестанно уточняет своё представление о другом; а всё дело, заметьте, занимает четыре недели, которые в противном случае превратились бы в долгие годы, когда они принуждены были бы встречаться при всех досадных ограничениях, налагаемых Обществом. И только по возвращении из путешествия Х принимает окончательное решение — желает он или нет задать У важный вопрос.

 — В девяти случаях из десяти, — заявил напыщенный господин, — он решит, что лучше с этой У расстаться.

 — Это значит, что в девяти случаях из десяти, — последовал ответ Артура, — нежелательный брак будет предупреждён, и оба они будут избавлены от страданий!

 — По-настоящему нежелательный брак — это такой брак, — заметила пожилая дама, — который не обеспечен достаточной Суммой. Любовь может придти и попозже. Но начинать следует с Денег.

 Это замечание было брошено всем присутствующим, своего рода всеобщий вызов; как таковой оно и было воспринято теми немногими, до слуха которых долетело: Деньги на некоторое время сделались ключевым словом в разговоре, и его судорожное эхо всё ещё разносилось, когда на стол выставили десерт, слуги покинули комнату и граф пустил вино в путешествие вокруг стола. На всех остановках оно было желанным гостем.

 — Рад видеть, что вы придерживаетесь старинных обычаев, — сказал я, наполняя бокал леди Мюриел. — Как приятно вновь переживать чувство умиротворения, которое нисходит на нас, стоит только слугам покинуть комнату — ведь тогда можно беседовать не опасаясь подслушивания, да и тарелки не мелькают у вас за спиной. Общению здорово помогает, когда сам наливаешь вина дамам и передаёшь блюда, если кто попросит.

 — В таком случае будьте любезны, передайте мне тех персиков, — сказал толстый краснолицый господин, который сидел напротив нашего напыщенного друга. — Они мне уже так давно... ага, по диагонали... захотелись!

 — Согласна, что позволять слугам обносить гостей вином за десертом — это ужасное нововведение, — сказала леди Мюриел. — И держат его не так, и подходят не с той стороны — а это, следует знать, приносит каждому несчастье, да-да, каждому!

 — Лучше пусть неправильно, чем вообще никак, — сказал наш хозяин. — Уж будьте любезны, обслужите себя сами. — Это относилось к краснолицему господину. — Вы, надеюсь, не трезвенник?

 — Как раз трезвенник! — ответил тот, передвигая бутылки дальше. — В Англии на Выпивку тратятся почти вдвое большие суммы, чем на любой другой продукт питания. Вот, прочтите: в прессе опубликовано, между прочим. — (Да и какой, в самом деле, человек с заскоком не расхаживает повсюду с карманами, набитыми соответствующей литературой?) — Цветные столбики — это суммы, потраченные на различные составляющие нашего питания. Взгляните на три первых. Деньги, потраченные на масло и на сыр: тридцать пять миллионов; на хлеб: семьдесят миллионов; на опьяняющие жидкости — сто тридцать шесть миллионов! Будь моя воля, позакрывал бы все до единой в стране пивные! Глядите, и подпись под таблицей: «Вот куда уходят деньги»!

 — А вы видели Анти-трезвенническую таблицу? — спросил Артур с невинным видом.

 — Нет, сударь, не видел! — грубо отвечал оратор. — Это что ещё за такое?

 — Да почти что то же самое. Цветные столбики на тех же позициях. Только вместо слов «Деньги, потраченные на...» там стоит «Прибыль, полученная от продаж...»; вместо подписи «Вот куда уходят деньги» там подпись «Вот откуда берутся деньги».

 Краснолицый господин надулся, но, по всей видимости, счёл Артура недостойным своего внимания. Пришлось леди Мюриел поддать жару.

 — Вы, значит, придерживаетесь тактики, — спросила она, — согласно которой эффективнее проповедовать трезвость собственным примером?

 — Вот именно! — отвечал краснолицый господин. — Коли на то пошло, — добавил он, разворачивая другую газетную вырезку, — позвольте прочесть вам это письмо от одного трезвенника. «Редактору. Сэр, некогда я был умеренным пьяницей и водил дружбу с одним человеком, который напивался вдрызг. Я пришёл к нему. “Откажись от этого пьянства, — сказал я. — Оно губит твоё здоровье!” — “Ты же пьёшь, — ответил он. — Почему мне нельзя?” — “Я-то пью, — возразил я. — Но я знаю, когда остановиться”. Он отвернулся от меня. “Ты пьёшь по-своему, — сказал он, — так не мешай мне пить по-моему. Уходи!” Тут я понял: для того, чтобы сделать ему доброе дело, мне нужно отказаться от выпивки. С этого часа я не пью ни капли». Вот! Что скажете на это? — Он победно обвёл взглядом присутствующих и даже передал свою вырезку для обозрения.

 — Удивительно! — воскликнул Артур, когда вырезка дошла и до его рук. — А не читали вы на той неделе письма касательно вставания утром пораньше? Столь же необыкновенное, как и это.

 Любопытство овладело краснолицым.

 — А где оно было напечатано? — спросил он.

 — Позвольте, я вам прочту, — любезно предложил Артур. Он достал из кармана какие-то листки, развернул один и прочёл следующее. — «Редактору. Сэр, некогда я был умеренным соней и водил дружбу с одним человеком, который спал без просыпу. Я решил усовестить его. “Перестань всё время валяться в постели, — сказал я. — Это губит твоё здоровье!” — “Ты же ложишься спать, — ответил он. — Почему мне нельзя?” — “Я-то ложусь, — возразил я. — Но я знаю, когда встать”. Он отвернулся от меня. “Ты спишь по-своему, — сказал он, — так не мешай мне спать по-моему. Уходи!” Тут я понял: для того, чтобы сделать ему доброе дело, мне нужно отказаться от сна. С этого часа я вообще не ложусь в постель».

 Артур сложил свою бумажку, спрятал её в карман и вернул газетную вырезку. Засмеяться никто не отважился, потому что краснолицый господин, судя по всему, здорово разозлился.

 — Ваше сравнение хромает, — прорычал он.

 — В отличие от умеренно пьющих, — спокойно заметил Артур. Тут даже неумолимая пожилая дама прыснула со смеху.

 — Но ведь для того, чтобы обед вышел на славу, необходимо ещё много чего! — вмешалась леди Мюриел, намереваясь сменить предмет. — Майн Герр! А каков должен быть по вашим понятиям обед на славу?

 Старичок заулыбался и поглядел кругом. Его огромные очки словно сделались ещё огромнее.

 — На славу? — переспросил он. — Ну, во-первых, его должна возглавлять наша прекрасная хозяйка!

 — Это само собой! — весело перебила леди Мюриел. — Но ещё, что ещё, Майн Герр?

 — Если желаете, — сказал Майн Герр, — могу рассказать вам, какие обеды я посещал в моей... в одной стране, куда мне доводилось заезжать.

 Он сделал паузу; она длилась целую минуту, пока он сидел уставясь в потолок — с таким мечтательным выражением на лице, что я уже испугался, как бы он не впал в забытьё, своё нормальное состояние. Но минута прошла, и он внезапно заговорил вновь.

 — Должен сказать, что чаще всего в неудаче званого обеда виновато истощение... Не гостей, разумеется, не гостей. Но разговора.

 — Ну, что касается английских званых обедов, — заметил я, — то болтовня на них никогда не истощается.

 — Позвольте! — с достоинством отозвался Майн Герр. — Я не сказал «болтовня». Я сказал «разговор». Все эти темы вроде погоды, политики или местных сплетен нам неизвестны. Они либо бессодержательны, либо спорны. А для разговора требуется не что иное как интерес и новизна тем! И чтобы заручиться тем и другим, мы применяем различные уловки: Движущиеся Картинки, Диких Зверей, Движущихся Гостей и Вращаемого Юмориста. Но этот последний пригоден лишь для небольших обеденных приёмов.

 — Давайте по порядку. Разделим на четыре части! — воскликнула леди Мюриел, явно заинтересовавшись — как, впрочем, и большинство сидящих за столом: все разговоры смолкли, головы повернулись в нашу сторону. Гости напряжённо ловили обрывки речи Майн Герра.

 — Часть первая! Движущиеся Картинки! — серебряным голоском провозгласила наша хозяйка.

 — Обеденный стол делается кольцом, — начал Майн Герр негромким мечтательным голосом, который, тем не менее, долетал до слуха каждого. — Гости рассаживаются как с внешней стороны кольца, так и со внутренней, поднимаясь к своим местам по винтовой лестнице из нижнего этажа. Вдоль всей середины стола проложена небольшая железная дорога, по которой безостановочно бежит поезд с вагончиками-платформами, приводимый в движение локомотивом, а на каждой платформе стоят по две картинки, прислонённые одна к одной спинками. За весь обед поезд совершает два круга, причём когда первый круг завершён, слуги меняют местами картинки на каждой платформе, чтобы они смотрели в противоположные стороны. Тогда каждый гость полюбуется каждой картинку.

 Он остановился. Тишина наступила мёртвая. Леди Мюриел пришла в ужас.

 — Если так и будет продолжаться, — воскликнула она, — попросим хотя бы муху прожужжать. Ах да, ведь это моя вина, правда? — (Она заметила выжидательный взгляд Майн Герра.) — Вторая часть! Дикие Звери!

 — Мы нашли Движущиеся Картинки слегка монотонными, — продолжал Майн Герр. — Не будут же люди весь обед рассуждать об одном лишь Искусстве. Поэтому мы выпускаем Диких Зверей. Среди цветов, которыми мы украшаем стол (точно как и вы) у нас попадаются где мышка, где жучок, где паучок... — (Леди Мюриел поёжилась.) — где оса, где жаба, где змея... — («Папа! — простонала леди Мюриел. — Ты слышишь?») — ...так что нам всегда есть о чём поговорить.

 — А если они вас укусят? — спросила пожилая дама.

 — А мы их садим на цепь, мадам!

 Пожилая дама удовлетворённо кивнула, а леди Мюриел поспешила объявить:

 — Третья часть! Движущиеся Гости!

 — Даже Дикие Звери приедаются, — пожаловался Майн Герр, — так что мы позволяем гостям самим выбирать тему, но чтобы избежать однообразия, мы меняем гостей местами. Мы сооружаем стол из двух колец. Внутреннее кольцо медленно и непрерывно вращается вместе с полом и со внутренним рядом приглашённых. Таким образом, каждый внутренний едок встречается лицом к лицу с каждым внешним едоком. Иногда от этого происходит путаница — когда начинают что-нибудь рассказывать одному знакомцу, а заканчивают другому, но во всяком методе есть недостатки, ведь так же?

 — Четвёртая часть! — возвестила леди Мюриел. — Вращаемый Юморист!

 — Для небольших обеденных приёмов мы придумали отличную штуку — круглый стол с прорезанным посередине отверстием, достаточно просторным, чтобы вместить одного человека. И туда мы помещаем нашего лучшего рассказчика. Он медленно вращается, поворачиваясь лицом к каждому едоку по очереди, и всё время рассказывает уморительные анекдоты!

 — Мне бы это не понравилось, — проворчал напыщенный господин. — У меня бы голова закружилась, если б я так вращался! Лучше уж бы я... — тут он сообразил, что предположение, которое он собирается высказать, вряд ли оправдано ситуацией; он поспешно хлебнул вина и поперхнулся.

 Но Майн Герр уже предался своим грёзам и позабыл о присутствующих. Леди Мюриел подала знак, и дамы покинули комнату [46].

ГЛАВА X. Вокруг варенья

 Когда за последней из них закрылась дверь и граф, устроившись во главе стола, издал боевой приказ: «Сомкнем ряды, господа!» — и когда, во исполнение этой команды, мы сгрудились вокруг него, напыщенный господин издал глубокий вздох облегчения, наполнил свой бокал до краёв, передал бутылку соседу и приступил к любимому занятию — произнесению речей:

 — Очаровательны, а, господа? Очаровательны, но уж очень легкомысленны. Тянут нас вниз, на, так сказать, более низкую ступень развития. Они...

 — Местоимению всё же должно предшествовать существительное, — мягко перебил его граф.

 — Простите, — с надменным снисхождением проговорил напыщенный господин. — Пропустил его. Дамы, конечно же, дамы. Нам грустно, когда они отсутствуют. Но мы способны утешиться. Мысль свободна [47]. А с ними мы ограничены простейшими темами — Искусством, Литературой, Политикой и прочим. Подобные ничтожные материи ещё можно обсуждать с дамой. Но ни один мужчина в здравом уме... — он строго оглядел нас через стол, словно желал пресечь имеющие быть возражения, — никогда не станет разговаривать с дамой про ВИНО [48]! — Он потянул из своего бокала портвейн, откинулся на спинку стула и неспеша поднёс бокал к глазам, чтобы посмотреть сквозь него на свет лампы. — Марочное, милорд? — спросил он, переведя взгляд на хозяина.

 Граф назвал год урожая.

 — Так я и думал. Просто люблю определённость. Вот оттенок, возможно, бледноват. Но крепость вне вопросов. А что до букета...

 Ах, этот магический Букет! Как живо это волшебное слово напомнило мне давнюю сцену! Мальчуган-попрошайка, выделывающий сальто посреди дороги, девочка-калека у меня на руках, загадочная недолговечная няня — эти видения заметались в моей голове, подобно порождениям сна, а сквозь их призрачную кутерьму гудел колокольным гулом важный голос сего выдающегося знатока ВИН!

 Но даже его разглагольствование доходило до меня словно сквозь дрёму.

 — Нет, — вещал он... Ну почему, уж спрошу заодно, мы, подхватывая оборванную нить разговора, обязательно начинаем с этого унылого монослога? После неотвязных раздумий я пришёл к выводу: да ведь и школьник поступает точно так же — бьётся над своим примером, а когда всё безнадёжно запутывается, в отчаянии хватает губку, всё стирает и начинает сызнова. Так и у нас, собьётся какой оратор — и тут же простым отрицанием всего, что только минуту назад слетало с языка, отметает прения как метлой и «честно стартует» при новых правилах игры. — Нет, — вещал он, — как хотите, а вишнёвым вареньем там и не пахнет. Вот что вам доложу.

 — Отсутствует полнота качеств, — пронзительным голосом встрял бойкий маленький человечек. — По богатству общего вкуса соперника у него, на мой взгляд, нет. Но что до тонкости модуляции — того, что можно назвать обертонами вкуса, — подавайте мне доброе старое малиновое варенье!

 — Позвольте одно только слово! — ввязался в разговор толстый краснолицый господин. Он аж хрипел от нетерпения. — Это слишком важный вопрос, чтобы его обсуждали Любители! Я выскажу вам точку зрения Профессионала — наиболее знающего дегустатора варений из всех, ныне живущих. Я сам свидетель — он определяет возраст клубничного варенья с точностью до дня, один-единственный раз взяв его в рот, а вы ведь знаете, насколько это трудная штука, определить возраст варенья! Я поставил перед ним этот же самый вопрос. И вот вам его подлинные слова: «Вишнёвое варенье лучше прочих просто по chiaroscuro [49] привкуса, малиновое варенье безупречно той разноголосицей вкусовых компонентов, что так изумительно распадаются на языке, однако восторженным причмокиванием вознаграждается сахариновое совершенство одного только варенья из абрикос, остальные вне игры!» Отлично сказано, правда?

 — Ишь как подведено! — выпалил бойкий маленький человечек.

 — Я хорошо знал этого вашего знакомого, — сказал напыщенный господин. — Как дегустатор варенья, он не имел соперников! Однако не думаю...

 Но здесь все ринулись в обсуждение, и его слова потонули в мешанине названий; каждый гость выкрикивал хвалы своему любимому варенью. Наконец сквозь гам пробился голос хозяина:

 — Давайте присоединимся к дамам [50]!

 Эти слова вернули меня к реальности, и я осознал, что последние несколько минут был охвачен «наваждением».

 — Странный сон! — сказал я себе, когда мы гуртом поднимались по лестнице. — Взрослые люди спорили так яростно, словно решали вопросы жизни и смерти, а ведь обсуждали-то самые обыденные вещи, смешно сказать — лакомства, которые воздействуют не на какие-то там высшие функции жизнедеятельности, а на языковые и нёбные нервы! Каким унизительным зрелищем должен выглядеть такой спор на взгляд нормального человека!

 Когда по пути в гостиную я принял от экономки моих маленьких друзей, которые были облачены в самые изысканные вечерние наряды и сияли в предвкушении развлечений, отчего выглядели прекраснее, чем когда-либо, я и не удивился вовсе, но воспринял их появление с тем необъяснимым спокойствием, с каким воспринимаются нами события сновидения, и был всего лишь смутно озабочен тем, сумеют ли они держаться свободно, не застесняются ли на этой непривычной для них сцене. Я совсем забыл, что жизнь при дворе в Запределье послужила им отличной школой держаться в Обществе — хотя бы и Обществе нашего материального мира [51].

 Лучше всего, подумал я, побыстрее представить их кое-кому из приглашённых дам — тех, что подобрее, — и я выбрал юную девушку, о фортепианной игре которой так много было говорено.

 — Надеюсь, вы любите детей? — спросил я. — Позвольте представить вам двух моих маленький приятелей. Это Сильвия, а это Бруно.

 Девушка изящно склонилась и поцеловала Сильвию. Она бы и Бруно поцеловала, но он был начеку и вовремя увернулся.

 — Их лица мне видеть внове, — сказала она. — Откуда вы, мои хорошие?

 Такого неудобного вопроса я не предвидел; испугавшись, что Сильвия попадёт в трудное положение, я ответил за неё.

 — Они нездешние, далеко живут. Пробудут здесь только один вечер.

 — И как же далеко вы живёте? — не унималась пианистка.

 На лице Сильвии появилось смущение.

 — В миле или двух отсюда… кажется, — неуверенно ответила она.

 — В мире или трёх, — уточнил Бруно.

 — Так не говорят, «в миле или трёх», — поправила его Сильвия.

 Пианистка была с ней согласна.

 — Сильвия совершенно права. Обычно так не говорят.

 — Будет обычно, если мы часто станем так говорить, — сказал Бруно.

 Пришёл черёд пианистке стать в тупик.

 — Скор на ответ для своего возраста, — пробормотала она. — Бруно ведь не больше семи, верно? — обратилась она к Сильвии.

 — Нет, меня не столько, — ответил Бруно. — Я один. И Сильвия одна. А с Сильвией нас — двое. Сильвия учила меня считать.

 — Да нет, я вовсе тебя не считала! — засмеялась пианистка.

 — Вас не учили считать? — изумился Бруно.

 Пианистка закусила губу.

 — Разговор получается какой-то… неуклюжий! — вполголоса бросила она реплику «в сторону».

 — Бруно, так нельзя! — укоризненно прошептала Сильвия.

 — Как нельзя? — не понял Бруно.

 — Нельзя, чтобы получался такой разговор.

 — А какой разговор? — не унимался вредный ребенок.

 — Такой, чего она тебе не говорила, — ответила Сильвия, робко взглянув на девушку и ещё больше смущаясь от столь бестолково построенной фразы.

 — Ты просто не можешь произнести это слово! — воскликнул Бруно с торжеством. И он обратился к юной пианистке, словно приглашая её в свидетели своей победы: — Я ведь знал, что она не может произнести «не-у-тю-жен-ный»! Вы ведь так сказали, верно?

 Пианистка сочла, что лучше вернуться к арифметике.

 — Когда я спросила Сильвию: «Бруно уже семь?», я лишь хотела знать, сколько тебе лет.

 — Нам два билета, — ответил Бруно. — А куда?

 — Это твой мальчик? — спросила пианистка Сильвию, оставив в покое и арифметику.

 — Я не её, — снова не утерпел Бруно. — Это Сильвия — моя! — И он обхватил Сильвию руками, повторив для верности: — Моее всех!

 — Ясно. А знаешь что, — сказала пианистка, — у меня дома есть маленькая сестрёнка, очень похожая на твою сестрицу. Я думаю, они бы полюбили друг друга.