Помоги проекту - поделись книгой:
«Ну маленькое пивко».
«Ла Дно, ладно, только одно – Сядете тут, когда вернетесь, а мне на кухню, работать надо».
Но все это говорится так быстро и ровно, но по-бретонски-французски, для которого мне не нужно прилагать столько усилий, как в парижском французском, проговорить: просто:
«Не говорите так, месье. Вот же, смотрите, в добром бретонском масле, сбитом из сливок, и хлебе, свежем, только что от пекаря, и в крепком горячем кофе, вот как мы трезвеем – Вот ваше пиво,
«Отлично! Вот настоящий человек».
«Вы хорошо говорите по-французски, но у вас акцент —?»
«Ах да, у вас же американский паспорт».
«Но я не по книжкам французский учил, а дома, я по-английски в Америке не мог говорить до, ох, лет пяти-шести, мои родители родились в Канаде,
«А, тоже бретонская».
«Но с чего бы, я думал – нормандская».
«Ну, нормандская, бретонская —»
«То и сё – французская с Северов как ни верти, а?»
Я наливаю себе сливочную шапку над пивом из бутылки эльзасского, на западе лучше не падало, а он смотрит с отвращением, в фартуке своем, ему наверху номера убирать, чего этот туповатый американский кэнак его задерживает и почему с ним всегда так?
Я сообщаю ему свое полное имя, а он зевает и говорит «
«Хорошо они в Бресте повеселились?»
«Разу
«Я в „Эр-Интер“ поеду за чемоданом, и я в Англию, сегодня».
«Но» – он смотрит на меня беспомощно – «вы же не видели Бреста!»
Я сказал «Ну, если я смогу сюда вечером вернуться и переночевать, в Бресте я остаться смогу, мне, в конце концов, хоть
«Ну, у меня для вас сегодня вечером номера может и не оказаться, а может, и будет, все зависит, едут швейцарские группы».
(«И Арт Бакуолд», подумал я.)
Он сказал: «Ну ешьте доброе бретонское масло». Масло было в маленькой глиняной бадейке два дюйма высотой и такой широкой, и такой милой, что я сказал:-
«Можно мне эту бадейку для масла, когда я его доем, моей матери она очень понравится, это ей будет сувенир из Бретани».
«Я вам чистую из кухни принесу. А вы пока завтракайте, а я схожу наверх и заправлю пару постелей» поэтому я дохлебываю остатнее пиво, он приносит кофе и стремглав убегает наверх, а я мазаю (как масляные Ван-Гоговы капы) свежее маслобойное масло из той бадейки, почти все за один присест, прямо на свежий хлеб, и хрумкаю, жую, поговорите мне о своих «Фритос», маслу конец, не успеют еще Крупп и Ремингтон встать и сунуть малокалиберную чайную ложечку в нарезанный-дворецким грейпфрут.
Сатори там, на Постоялом Дворе Виктора Юго?
Когда он спускается, не осталось ничего, только я да одна из тех диких мощных сигарет
«Вам лучше?»
«Ну вот это масло – хлеб сверхособенен, кофе крепок и изыскан – Но теперь я желаю коньяку».
«Ну заплатите за номер и ступайте вниз по Виктора Юго, на углу там коньяк, езжайте за саквояжем, улаживайте дела и возвращайтесь узнать, будет ли сегодня номер, а дальше старый дружбан старина Нил Кэссади уже не сможет зайти. Каждому свое, а у меня наверху жена и дети так заняты, с цветочными горшочками играются, если, да если б даже тысяча сирийцев тут все с ног на голову ставила в бурых мантиях самого Номиноэ, я б у них все равно всю работу сам делал, как уж оно есть, как вам известно, тяжкосетое Кельтское море». (Я запечатлел здесь его мысль ради вашего наслаждения, и если вам не понравилось, считайте тумакчизацией, иными словами я навесил вам жесткачом тумака.)
Я говорю «Где Плузэмедо? Хочу писать стихи у моря ночью».
«А, вы имеете в виду Плузеведе – Ах, некогда, меня не касается – Мне уже работать пора».
«Ладно, я пошел».
Но вот пример порядочного бретонца, ну?
27
И вот я иду в этот угловой бар, как велено, и захожу туда, а там старый Папа Буржуа или, что вероятнее, Кервелеган, или Кертыссер и Кер-выссер за стойкой, одаряет меня холодным таким морпеховым взглядом, морпихая меня со всех сторон, и я говорю «Коньяк, месье». Ни хрена не торопится. Заходит молодой почтальон с мешком своим кожаным на плече и давай с ним трепаться. Я несу свой деликатный коньяк за столик и сажусь, и при первом же глоточке содрогаюсь от нехватки того, чего не хватало всю ночь. (У них тут другие марки, помимо «Хеннесси», и «Курвуазье», и «Монне», наверняка же поэтому Черчилль, этот старый Барон, сзывающий своих гончих в паленой пальтовой плотине, всегда писал во Франции с сигарой-во-рту.) Хозяин оценивает меня пристально. Явно. Я подхожу к почтальону и говорю: «Где в городе контора самолетной компании „Эр-Интер“?»
«Фиг знает» (но по-французски).
«Вы в Бресте почтальон и даже не знаете, где такая важная контора?»
«Что в ней такого важного?»
(«Ну прежде всего», говорю я сам себе ему экстрасенсорно, «это единственный способ отсюда свалить –
«Ничё себе, да не знаю я, где она. А
Нет ответа.
Я сказал «Ладно. Сам найду» и допил коньяк, а почтальон сказал:
«Я же просто
Я что-то ему заметил по-французски, публикуемое на небесах, на публикации чего я настаиваю тут только по-французски.
«Я тут недавно работаю» ответил он по-французски.
Я не пытаюсь тут очевидное втолковать, но послушайте-ка:-
Я не виноват, да и ни один американский турист или даже патриот не виноват, что французы отказываются от ответственности за свои пояснения – Они вправе требовать частной жизни, но шутовство есть дело подсудное Закону,
Как если б какой-нибудь Негритянский турист вроде Папы Кейна из Сенегала подошел ко мне на тротуаре перекрестка Шестой авеню с 34-й улицей да и спросил, как ему пройти к отелю «Дикси» на Таймз-сквер, а я его вместо этого направил в Бауэри, где его (скажем) убьют баскские и индийские гоп-стопщики, и свидетель слышал бы, как я задаю этому невинному африканскому туристу эти неверные направления, и потом дал в суде показания, что он слышал эти
Однако старый хозяин бара спокойно объясняет мне, где это, и я говорю ему спасибо и ухожу.
28
Вот я вижу уже гавань, цветочные горшки на задах кухонь, старый Брест, кораблики, пара танкеров вдали и дикие мысы в сером суетливом небе, чёта вроде Новой Шотландии.
Обнаруживаю контору и захожу. Вот в ней два субъекта, занятые луковой шелухой дублированных копий всего, и даже любовницы на коленях у них нет, хоть она сейчас где-то и в глубине. Я выкладываю по пунктам, бумаги, они говорят, ждите час. Я говорю, хочу в Лондон сегодня вечером лететь. Они говорят, «Эр-Интер» не летает прямо в Лондон, а обратно в Париж и там садишься на другую компанию. («Брест же сами-знаете-сколько-доплюнуть от Корнуолла», жалко, что не смог им сказать, «зачем же обратно в Париж?») «Ладно, полечу в Париж. Во сколько сегодня?»
«Сегодня нет. Из Бреста следующий рейс в понедельник».
Так и представляю себе, как мотыляюсь по Бресту целые веселые выходные без номера в гостинице и поговорить не с кем. Прям тут у меня глаза загораются – это я думаю: «Сейчас суббота, утро, я могу оказаться во Флориде и как раз успеть к хахачкам на заре, когда парень плюхнет их мне на дорожку!» – «А поезд в Париж есть?»
«Да, в три».
«Билет мне продадите?»
«Вам самому туда надо явиться».
«А что все-таки с моим чемоданом?»
«Будет здесь только в полдень».
«Значит, иду на вокзал покупаю билет, немного беседую со Сбегай-Принеси и называю его „Старым Черным Джо“, и даже пою это названье, одаряю его французским поцелуем, клюю в каждую щеку, даю ему четвертачок и возвращаюсь сюда».
Всего этого я на самом деле не сказал, а надо было, а сказал я лишь «Ладно» и пошел на вокзал, взял первоклассный билет, тем же путем вернулся, уже специалист по брестским улицам, заглянул внутрь, пока никакого чемодана, пошел на
Я знаю, там есть много красивых церквей и часовен, надо бы пойти на них поглядеть, а потом в Англию, но раз Англия в сердце моем, чего туда переться? а кромь того, не важно, насколько чаруют тут культура и искусство, без сочувствия они без толку – Вся прелесть гобеленов, земель, людей: –
И ты никого не побуждаешь ко злу, либо же зеницы глазниц твоих и прочее жариться будут на ирокезском колу и самим Дьяволом при том, тем, кто предпочел Иудой закусывать. (Из Данте.)
Что б скверного ни сделал ты, оно к тебе возвратится стократ, до йоты и титла, законами, что действуют в том, что наука нынче зовет «углубляющимся таинством исследований».
Ну так исследи-ка заново, Крейтон, когда твои разыскания завершатся, Гончий Пес Небес оттащит тебя прямиком к Хызяину.
29
В общем, захожу я в тот бар, чтоб чемодан свой не упустить с его благословенными пожитками, как будто этот Джо Э. Льюис, комик, мог бы попробовать забрать свое с собой на Небеса, пока жив на земле, сами шерстинки котов твоих у тебя на одежде благословенны, и потом мы все вместе можем пялиться и рты разевать на Динозавров, ну, в общем, вот этот бар, и я в него вхожу, сижу немножко, возвращаюсь через две двери, чемодан на месте наконец и привязан к цепи.
Ярыжки ничего не говорят, я беру чемодан, и цепь отпадает. Военно-морские курсанты, как раз покупающие там билеты, таращатся, как я подымаю чемодан. Я показываю им свое имя, написанное оранжевой краской на полоске черной ленты у замочной скважины. Мое имя. Выхожу, с ним.
Тащу чемодан в бар Фурнье и засовываю его в угол, и сажусь у стойки, нащупывая свои железнодорожные билеты, и у меня два часа на попить и подождать.
Это место называется
Входит хозяин Фурнье, всего тридцать пять, и тут же к телефону, и такой вот:
О тут-то я радостно им говорю «А кто, по-вашему, сегодня лучший жокей в Америке? А?»
Как будто им не до лампочки.
«Туркотт!» торжествующе воплю я. «Француз! Рази не видали, как он этот „Прикнесс“ выиграл?»
«Прикнесс», «Шмыгнесс», они про этот приз и не слыхивали, их тут
Но Фурнье со мной очень любезен и говорит «У нас тут на прошлой неделе была пара французских канадцев, жалко, что вас не было, они свои галстухи на стенке оставили: видите? У них с собой гитара была и пели
«Как звать, не помните?»
«Ньях – Но вы, американский паспорт вот, Лебри де Керуак, говорите, и приехали сюда искать вести о своей семье, чего ж вы уезжаете из Бреста всего через несколько часов?»
«Ну, – теперь
«Мне кажется»
«А есть Лебри-гинеколог, который любит женские бедра?»
«– Лебри – эй, кроме шуток – Лебри-банкир, Лебри из Трибунала, Лебри-гробовщик, Лебри-импортер —»
«Позвоните Лебри-ресторатору, и я отдам
Кто б мог подумать, что в своем поиске предков я дойду до букмекерской точки в Бресте, О Тони? брат друга моего?
В общем, Фурнье берет и садится на телефон, добывает Лебри-ресторатора, заставляет меня прибегнуть к самому элегантному французскому, чтоб меня пригласили, вешает трубку, воздевает руки и говорит: «Вот, ступайте повидайтесь с этим Лебри».
«А где древние Керуаки?»
«Вероятно, в окрестностях Корнуая, в Кемпере, где-то в Финистере к югу отсюда, он вам расскажет. У меня тоже фамилия бретонская, чего гоношиться?»
«Это ж не
«Так и
«Фурнье разве бретонская фамилия?»
«Ну еще б».
«Что за херня», заорал я, «все вдруг бретонцы! Аве – ЛеМэр – Жибон – Фурнье – Дидье – Гуле – Левек – Нобле – Где старина Альмало, и старина Маркиз де Лантенак, и маленький Принц Керуака,
«Как с лошадками?» говорит Фурнье. «Нет! Юристы в синеньких беретиках все это поменяли. Ступайте к месье Лебри. И не забудьте, если еще вернетесь в Бретань и Брест, заходите сюда со своими друзьями, или с матушкой – или двоюродными своими – Но сейчас телефон звонит, извините меня, месье».
И вот я сваливаю оттуль, таща этот чемодан по
30
Вот начинается другое приключение. Это изумительный ресторан, совсем как у Джонни Николсона в Нью-Йорке, сплошь мраморные столешницы, и красное дерево, и скульптура, но очень маленький, и тут, вместо парней вроде Эла и прочих, что носятся повсюду в узеньких брючках, обслуживая столики, девушки. Но они дочери и подруги хозяина, Лебри. Вхожу и говорю, где м-р Лебри, меня-де пригласили. Они говорят, погодите тут, и уходят посмотреть, наверх. Наконец все в норме, и я волоку свой чемодан наверх (чуя, что мне они даже не поверили сперва, девки эти), и меня вводят в спальню, где лежит в постели востроносый аристократ посередь дня, с огромной бутылкой коньяку под боком, а также, полагаю, сигаретами, стеганое ватное покрывало здоровенное, как Королева Виктория Поверх всех его одеял (покрывало, то есть, я имею в виду
Поделиться книгой: